Перед глазами бело-серая мешанина, на фоне которой выделяется черное пятно. Все крутится, вертится, и к горлу подкатывает едкая тошнота. Казума зажмуривается — и хочет снова погрузиться в мягкое небытие. В реальности, где бы он ни был, всё слишком болит и слишком давит.

Когда Казума открывает глаза в следующий раз, он чётко видит перед собой монохромную больничную палату — белые кровати, серые стены и потолок, небо за окном — тоже серое.

Как же затхло.

Только цветок на подоконнике зеленеет, да и то болезненно, покрывшись жёлтыми пятнами.

Рядом, сидя на стуле и оперевшись локтем о тумбочку, сидит Барок. Бледный и одетый в чёрное, он идеально вписывается в обстановку.

Взгляд у него тяжёлый.

Казума решает действовать на опережение, хотя говорить сложно.

— Я знаю, что вы сейчас скажете: я непроходимый идиот и глупец, сам подставился, нечего было геройствовать...

Барок перебивает.

— ...Я хотел спросить, как вы себя чувствуете, — у Барока под глазами пролегают глубокие тени, и Казума чувствует укол совести. Хотя он всё равно поступил бы также. — Впрочем, вы дали исчерпывающий ответ. Абсолютно в порядке.

— А вы вообще спали? — Казуме надо учиться держать язык за зубами, потому что, очевидно, нет, Барок и глаз не сомкнул, и, очевидно, из-за него.

— Нет, но собираюсь этим заняться, — Барок встаёт. — Я позову доктора, скажу, что вы пришли в себя.

Тяжелые сапоги мерно пересекают комнату, но рядом с дверью Барок останавливается.

— Я буду читать вам нотации, когда вы поправитесь, — бросает он перед тем, как выйти из палаты.

Дверь тихо закрывается.

— Ну спасибо.

Как же паршиво.