Мы совокупляемся, как животные…

— Эрен, ещё!..

Ты стонешь и извиваешься подо мной, кричишь моё имя так хрипло и соблазнительно, требовательно и яростно, что не остаётся иного стремления, кроме как утолить твою жажду, твой голод, который я сам же и пробудил.

— Ещё!..

Твоя чувствительная бледная кожа пестреет пятнами воска, следами нагайки и тонкими полосами царапин от охотничего ножа, который ты любишь особенно сильно.

Ты не давал мне покоя несколько дней, пока меня не было, изводил меня по телефону своим волнующим низким голосом, чтобы теперь стонать так нежно, и я не дам покоя тебе, пока не изведу тебя сладкой саднящей болью и лаской.

— Эрен!..

Ты снова захлёбываешься стоном. Как ты прекрасен в этот момент! Твоя спина — безупречное полотно нашей безумной животной страсти.

Я двигаюсь жёстко, отрывисто, так, что с твоих промокших волос долетают мелкие капельки пота, а я подставляю лицо, принимая их, как солёные брызги бушующих волн океана. Мне хочется утонуть в тебе в этот момент, ты тянешь меня всё глубже и глубже, ты, ненасытный.

— Мвах!

Роняешь раскрасневшееся лицо на предплечья, а после поворачиваешься ко мне.

— Эрен, мне мало…

Я и не сомневался. После нескольких часов едва выносимой пытки не так-то легко мне будет унять твой пожар, но сегодня я готов ко всему. Поэтому, плавно тебя покинув, взяв за ноги, резким движением переворачиваю на спину, открыв взору не менее прекрасные грудь и живот.

Засосы, оставленные мною по кромке рёбер, выглядят потрясающе, тебе так идёт, что я каждый день обновлял бы их, чтобы ты помнил, как крепко мы с тобой связаны. Но истерзанные соски глядят на меня с укором — сегодня им крепко досталось. Как и несчастному члену, который три раза готов был исторгнуть семя, но я ему так и не дал сделать этого. Вот отчего ты становишься пылким, несдержанным, жадным до ласки зверем.

— Эрен, пожалуйста… — шепчешь ты, голос почти пропал.

Кажется, что у тебя совершенно нет сил. Но стоит мне только проникнуть в тебя тремя пальцами сразу, как ты выгибаешься и раздвигаешь ноги шире, цепляя простынь поджатыми пальцами.

— Да, ещё!

Я добавляю ещё один палец, медленно вкручивая в податливое отверстие. Смазка, как сливочный крем, вылезает обратно, тебя так и хочется облизать, и от мыслей своих, от того, как ты выглядишь, я улыбаюсь, а ты… Ты улыбаешься мне. Знал бы ты, что за радость, увидеть твою улыбку в такой момент.

Слышу твоё едва различимое требовательное: «Ещё», — и ввинчиваю ладонь до большого пальца.

— Ах!

Ты почти на грани, осталось совсем немного, я это вижу в твоих глазах, их заволокло желанием так, что почти не заметна радужка. Губы истерзаны, щёки горят, ты бесподобен.

— Ещё…

И я понимаю, что в этот момент ты готов перейти тончайшую грань, которая нам не давалась несколько месяцев. Ты так податлив, так раскалён внутри, жаждешь внимания, что мне больше не остаётся ничего, как добавить к ладони большой палец и медленно протолкнуть в тебя кисть целиком.

— А!..

Стон застревает в горле, ты давишься им и глядишь в потолок широко распахнутыми глазами; в уголках, на ресницах, от удовольствия собираются слёзы.

Одно плавное волнообразное движение пальцев внутри, и ты стискиваешь мою руку, выкрикивая моё имя на всю вселенную.

Сперма выстреливает из тебя с такой силой, что пролетает ещё полтора метра и шлёпается на зеркало. Тебя выгибает крутой дугой, я слышу хруст позвоночника. Руки беспорядочно бьют по кровати, ноги напряжены до судороги, но тебе так хорошо, что этой волной удовольствия захлёстывает и меня. Мне хватает прикосновения, чтобы спустить.

Судорога затихает, ты оседаешь на влажную простынь, а я утыкаюсь лбом в твой живот и смеюсь, но не от того, что мне кажется что-то смешным, а от усталости, радости и довольства. Ты начинаешь смеяться вместе со мной, трогаешь мои волосы, связанные в пучок на затылке, гладишь лицо — я целую пальцы — и облегчённо вздыхаешь.

— Теперь мы на полном серьёзе можем считать эту смазку смазкой для фистинга.

Приподнимаешь голову и с недоверием глядишь на меня.

— Серьёзно?

— Ты что, не почувствовал?

— Ну, как тебе сказать, — усмехаешься ты, роняешь голову на постель, но тут же её поднимаешь снова. — Нет, погоди, я хочу это видеть. Боже ты мой, — тянешь, привстав на локте и глядя себе между ног.

— Выглядит впечатляюще, да?

Смотрю на руку, потом на тебя: малейшее движение внутри отражается на лице удовольствием.

— Немного пугающе, я бы сказал. Ты теперь, как мастер кукольник.

— Ты мой лягушонок Кермит, — нежно шепчу я тебе, наклоняюсь, целую и осторожно пытаюсь вытащить руку, но ты не даёшься.

— Леви, — шепчу прямо в губы, не разрывая сладкого поцелуя.

— М?

— Пусти.

— Ты что, выдохся?

Я знаю, что это всего лишь игра, а сам ты, стоит продолжить, и десяти минут не продержишься, но не могу не оставить тебе обещания на следующую встречу. Поэтому мягко толкаюсь вперёд и слушаю, как ты постанываешь мне в рот.

Твои руки тут же обхватывают мою шею, чтобы я никуда не делся, но когда начинаю двигаться чуть увереннее и резче, ты снова падаешь на постель и уже через полминуты спускаешь две прозрачные капли. Член катается по напряжённому животу, размазывая сперму со смазкой, и рука моя снова в тисках твоей распалённой плоти.

Склоняюсь, целую тебя и кусаю губы, и медленно, очень медленно выхожу, напоследок погладив края растянутого отверстия.

Мы долго лежим обнявшись. У нас ни на что нет сил. Но у животных, кроме совокупления, есть и другие желания.

— Жрать хочу, подыхаю.

Твой голос, чуть хриплый, проходится бархатом по ушам.

— Пицца или вок? Или ты на диете? — усмехаясь, смотрю тебе прямо в лицо.

— К чёрту диету, заказывай всё, я хочу жрать!

Мы снова смеёмся и снова целуемся.