Он совершает последний поклон на сцене и гордо уходит за кулисы, где я уже жду его с тёплым влажным полотенцем. Он принимает его немного ленивым жестом, каким, возможно, лорд или герцог — парень его достатка и положения, только живший парой веков раньше нас, срывал бы мимоходом цветок с куста, и промокает залитые потом лицо и шею.

Постояв так немного, отняв полотенце, тут же глядит на меня.

— Как тебе?

— Как всегда, безукоризненно, сэр, — отвечаю я.

Он внимательно смотрит в мои глаза, оценивая правдивость, и, удостоверившись в ней, самодовольно хмыкает.

— Хорошо.

Он иссяк. Голос его почти не слышен. Он очень устал, иначе и быть не может. Почти два часа на сцене — это не шутка. Но в данный момент, в этот самый момент — сразу после — он самый счастливый человек на свете. Хотя есть ещё один момент в его жизни, который делает его почти столь же счастливым.

Мы уходим в гримёрную, где ему надо переодеться и, улучив момент, скрыться от многочисленных фанатов и папарацци, а так же от его менеджера Перл — обаятельной, деловой седовласой дамы немного за шестьдесят, которая, впрочем, не выглядит на свой возраст.

— Джойс! — он оборачивается на голос. Мелкие капельки пота падают мне на лицо и на лацканы пиджака, я наблюдаю за тем, как они моментально впитываются в ткань, почти что не оставляя следов.

Это Мэгги — его подружка. Она подбегает и стискивает в объятьях человека, который к ним не готов.

— Обожаю тебя, обожаю, обожаю!

— У меня рубашка к спине прилипает! Ну, фу! — его голос капризен до невозможности, будто у маленького ребёнка. Но этой своей манерой он только вводит Мэгги в экстаз.

— Там такое творится! Народ с ума сходит! А эта последняя бомба! Ну просто бомба!

— Я сотню раз тебе говорил, что не люблю это определение, — вкрадчиво произносит он каждое слово, снимая с себя вездесущие руки.

Служащие снуют туда и обратно, не упуская возможности мельком взглянуть на него с улыбкой. Мимо проходят Дэвид со своим контрабасом и Лили налегке — её установку ещё не разобрали. Они благодарят Джойса за отлично проведённое время, предлагают ему присоединиться чуть позже к их шумной компании, но он уклончиво отвечает, что пока не готов ничего сказать, и, на всякий случай пожелав приятного вечера, ребята уходят в свою комнату отдыха. Появляется Перл, за ней несколько служащих с охапками и корзинами цветов и незнакомый мужчина с блокнотом и ручкой.

— Я отказываюсь давать интервью! — тут же рявкает Джойс. — Перл, я отказываюсь давать интервью, — повторяет он тише, персонально ей. — Мы с тобой договаривались. Только не после концерта. Договаривались, — подтверждает он собственные слова.

Его влажные светлые волосы липнут ко всё ещё раскрасневшемуся лицу, но даже во взмыленном состоянии он пленяет их взгляды — не только Мэгги глядит на него, как завороженная, у Перл тоже глаз заволакивает.

— Не шуми, у него всего пара-тройка вопросов.

Джойс, стиснув зубы, зло выставляет вперёд указательный палец, словно грозя. Он явно хотел бы выругаться, но не позволит себе подобного поведения при посторонних. Вместо этого он надевает знакомую всем нам маску холодного принца и разворачивается к гримёрной.

— Я не собираюсь тратить на это своё личное время, так ему и передай, — бросает небрежно через плечо, хотя журналист всё ещё здесь, продолжает идти за нами.

— Джойс, это очень серьёзный журнал.

— Выходит, не очень серьёзный, если они не сообразили пообщаться со мной до концерта.

Мы входим в комнату: Джойс первым, снимая концертный пиджак, я за ним следом и остаюсь у двери, далее входят Перл и Мэгги, и ребята с цветами, которые Джойс просит свалить на диван.

— Корзины туда же.

Он опускается в кресло и щёлкает пальцами.

— Стюарт, массаж.

Иногда бывают моменты, вот как сейчас, когда он нарочно ведёт себя дурно, кривляясь на публику. Первое время я не понимал, что он это не всерьёз, не знал, что и думать, но потом понял, что это всё ширма, и Джойс может так повести себя если его что-то гложет или он просто смертельно устал. Возможно, стоило бы перевоспитать его, но, наверное, поздновато: мальчику позавчера исполнилось тридцать четыре года. Хотя по сравнению со мной он всё равно ещё мальчик.

Служащие расходятся, оставляя цветы без воды, а девушек без моральной поддержки. Мэгги уже самовольничает — пьёт вино из бутылки, которая пару часов простояла открытой.

Джойс отогнувшись назад вместе со спинкой кресла шутливо кидает ей:

— Я в него плюнул.

Девушка густо краснеет, но не отпускает бокал, и показывает язык.

— Джойс, подумай, пожалуйста, — Перл продолжает его уговаривать и присаживается слегка чтобы тронуть за руку. Но в этот момент я сжимаю затёкшие плечи пальцами, и по гримёрной разливается благодарный, но слишком наигранный стон. Перл отскакивает, будто её кипятком обдали. Мэгги становится красной, как лак на её ногтях.

Джойс запрокинув голову смотрит в мои глаза.

— Обожаю твои руки, — шепчет он доверительно и тут же меняет тон на холодный и деловой. — Я не собираюсь общаться с людьми, которые пренебрегли моим появлением в этом городе. Завтра у нас интервью на WSCR, а все остальные пусть укусят себя за задницу, если дотянутся.

— Джойс, ну прости их, они идиоты, — оправдывается Перл за всех журналистов, не проявивших должного интереса к его таланту заблаговременно. Тот, что стоит за порогом с блокнотом и ручкой, явно с ней не согласен. Перл ему улыбается, чтобы подсластить пилюлю, но бесполезно.

— Это не первый концерт за тур, надо было подумать заранее, — голос у Джойса становится резким, он явно злится, устав от пустой болтовни. Однако плечи в моих руках становятся мягче. Он словно выплёскивает усталость вместе со словами. — Так что будь добра, забери его, — он указывает на журналиста оттопыренным пальцем, — и других не пускай. И оставьте меня в покое на этот вечер! Если они хотят написать заметку в газете, пусть послезавтра смотрят трансляцию пресс-конференции из Далласа!

— Джойс, — Перл качает головой, как расстроенная учительница. — Это непрофессионально.

— Разве это не твоя работа следить за тем, чтобы журналисты вовремя приходили на интервью? — произносит он так, чтобы слышно было лишь тем, кто стоит рядом с ним, но не постороннему человеку, стоящему за порогом. — Я-то свою работу отлично делаю — собираю полные залы, а ты свою?

Резко переменившись в лице, Перл выходит из гримёрной, подталкивая у дверей журналиста, который уже что-то пишет в блокноте.

— Стюарт, разберись с этим, — просит Джойс.

Я вытираю руки о полотенце и выхожу за дверь. Перл о чём-то пытается договориться с мужчиной, но тот упорствует. Их громкие возгласы привлекают охрану — двух крепких парней в черных жилетах. Подав им знак, я вмешиваюсь, не медля. Они остаются поодаль, но не уходят.

— Сэр, отдайте блокнот, пожалуйста, — спокойно обращаюсь я к журналисту.

— С какой стати? — возмущается тот.

— Мой хозяин явно дал понять, что он против каких-либо записей без его разрешения, поэтому, будьте так добры, отдайте их, пока мне не пришлось применить к вам силу.

Журналист ошарашенно смотрит на Перл, но она демонстративно закрывает ладонями уши и уходит, оставляя нас наедине в пустом коридоре.

— Вы что, угрожаете мне? — пытается выглядеть устрашающе, но на самом деле он не из тех, кто полезет в драку, это заметно невооружённым глазом.

— Настоятельно рекомендую вам не создавать себе лишних проблем. Не думаю, что вашему руководству нужны судебные разбирательства из-за какой-то заметки.

Скрипя зубами, он уступает и протягивает мне блокнот, а я аккуратно беру его за запястье. Охрана предусмотрено исчезает.

— И диктофон, пожалуйста.

— Какой диктофон? У меня нет диктофона!

— Неубедительно, — я нажимаю на болевую точку у основания большого пальца, журналист морщится и выгибается за рукой, пытаясь ослабить болезненные ощущения, но у него ничего не выходит.

— Это варварство! Я на вас заявлю в полицию! — скулит он, но всё-таки лезет в карман пиджака за устройством.

— Надеюсь, у вас при себе ничего больше не было?

Он молча сверлит меня взглядом из-под насупленных бровей.

— Пожалуйста, назовите ваше имя и адрес редакции, чтобы мы могли выслать вам новый диктофон, — прошу его и отпускаю руку.

— Да пошёл ты! — шипит мне в лицо и, одёрнув пиджак, уносится прочь.

Мысленно ставлю себе пометку о том, что предстоит выяснить необходимую информацию у Перл и отправить этому рассерженному гусю его диктофон и дюжину новых блокнотов. Но перед тем, как войти в гримёрку, читаю, что он написал. Несколько коротких стандартных фраз о выступлении, а потом жирно обведено: «Самодовольный мудак».

После такого решаю, что, пожалуй, и одного блокнота с паршивого журналистишки будет вполне достаточно. По-хорошему стоило бы догнать его и надавать по сусалам, но у Джойса на сегодня намечено приключение, и времени на кулаки у нас нет. И всё же я с ним категорически не согласен. Потому что Джойс может быть кем угодно, но он — не мудак.

Когда мы впервые встретились, он был в депрессии.

Перл искала кого-то, кто смог бы её заменить, чтобы она могла отдохнуть первый раз за полтора года. Она боялась оставить его одного. Измождённый, измученный, с абсолютно пустыми глазами, он мог сутками ничего не есть и не пить. Это было ужасно. Чего уж там говорить о творчестве.

Перед этим он пережил пожар. Джойс всегда притягивал к себе психов, и в тот раз какой-то придурок, пробравшись к нему в дом, устроил поджог. Сгорела всего одна комната, сам Джойс почти что не пострадал, но слишком остро, по мнению окружающих и психиатров, отреагировал на случившееся. Они не знали о нём самого главного: в той комнате находилась вся его коллекция, которую он начал собирать, ещё будучи школьником.

От него тогда многие отдалились. Были те, кто позванивал время от времени, чтобы узнать, как дела, но только Перл не смогла его бросить на произвол судьбы, она в Джойсе видела сына, пропавшего без вести много лет тому назад.

Муж Перл — он был второй или даже третий по счёту — подобного поведения не одобрял, использовав её частые отъезды в качестве повода, он без конца разжигал скандалы. Не желая отчитываться и объяснять, почему именно ей надо всем этим заниматься, Перл развелась и отсудила у мужа шикарный дом, в который тут же перевезла Джойса.

Мы договорились на вечер, на семь часов. Я приехал немного заранее. Перл уже собралась. До этого она провела со мной несколько собеседований, и нас обоих устроило всё. Меня не особенно интересовали творчество и личность Джойса — тогда я практически не интересовался музыкой, — и это стало одним из решающих факторов её выбора. Очередного фаната в доме Джойс бы не потерпел.

В холле росла гора из вещей — я переехал со всем скарбом.

Перл хорошо поработала над собой, но ни красивый костюм, ни макияж не могли скрыть её бесконечной усталости и беспокойства. Казалось, она только в этот момент поняла, что оставляет Джойса с чужим человеком, и теперь мучительно пыталась придумать предлог, чтобы никуда не уезжать и выгнать меня подобру-поздорову. Но водитель принёс последнюю сумку, сказал, что теперь ожидает её, и она сдалась.

Мы поднялись на второй этаж, в спальню. Кровать в первый момент показалась пустой. Перл подвела меня ближе. Джойс спал. Он был невероятно худ и сер. В первый момент я малодушно подумал, что не потяну возложенную на меня миссию, но варианта отказаться у меня всё равно не было. Перл осторожно его разбудила и познакомила нас, но он не взглянул на меня, а просто накрылся одеялом с головой. Было понятно, что от идеи отъезда Перл он не в восторге, но у бедняжки нервы были уже на пределе.

Прощаясь со мною у двери, она расплакалась. Она готова была к тому, что больше его не увидит. Хотя попыток суицида у него не было, мысли о его смерти от истощения возникали непроизвольно, он был слишком плох. В этом я убедился, когда на следующий день пришёл кормить его завтраком. Несмотря на приятную в общем-то внешность Джойс был словно выжженный холодом изнутри. Он вяло двигался, голос был тихим шелестом, взгляд ускользал, как будто ему было больно смотреть в лицо собеседнику. Хотя, возможно, ему не понравился лично я.

Он спросил у меня, куда делась Перл, я ответил как есть: что она уехала отдохнуть, что устала и слишком долго не была в отпуске. Джойс перенёс эту новость стоически, то есть почти не отреагировал. Он продолжал есть без аппетита и слушать без интереса книги, которые я для него читал. Я был ему нянькой, кухаркой и медсестрой. В тот момент ничего кроме жалости я к нему не испытывал, и даже представить себе не мог, как быстро и резко всё может перемениться.

В тот день я, как несколько дней до этого, читал ему, сидя возле кровати. Мучимый жаждой после салата с каперсами, я принёс себе термос чая — чтобы наверняка. Термос был старый, из крышки периодически подтекало, и, чтобы не капать на стол, я решил подложить хоть что-то под кружку, но принести полотенце из кухни мне было лень. Поэтому я порылся в одной из своих сумок и вынул блокнот на пружине. Блокнот был не мой. Скорее всего, я его одолжил без возврата у племянницы, но она ничего не сказала за несколько дней моего отсутствия, значит он не был ей нужен. На первой странице внутри обнаружилась витиеватая подпись со звёздочками. Я удивился и показал её Джойсу.

— Смотрите, — я старался с ним разговаривать, не обращая внимания на то, что он мне не отвечает, — какая подпись у этого человека. Должно быть, считает себя блестящим мастером своего дела.

Джойс лежал на боку, лицом ко мне. После слова «подпись» взгляд его приобрёл некоторое подобие осмысленности, но всё ещё оставался немного мутным и неподвижным, поэтому я не придал значения такой малости, решив, что это всё игры света и тени. Дойдя до стола, я отложил книжку в сторону, положил ближе к краю стола блокнот, предусмотрительно перевернув на случай, если племянница всё же захочет вернуть данный ей автограф, поставил по центру кружку и начал лить в неё чай из термоса.

Если бы я в тот момент посмотрел на Джойса, увидел его глаза, понял, куда тянулась его рука, я бы не допустил того, что произошло. Пять секунд моей невнимательности обошлись нам обоим болью и переживаниями на несколько следующих недель. Но если бы кто-то спросил меня, стал бы я возвращаться, чтобы исправить хоть что-то, я ответил бы — нет.

Он схватился рукой за блокнот и потянул на себя, опрокидывая вслед за ним себе на руку целую кружку очень горячего чая. Я бросил всё, попытался отнять блокнот, но он вцепился в него мёртвой хваткой. Тогда я схватил его за руку и закатал рукав — кожа уже покраснела, ожог приобрёл очертания. При его слабости даже такая травма могла заживать больше месяца, что совершенно не помогло бы душевному выздоровлению. В этот момент Джойс посмотрел на руку и закричал так резко и громко, что даже я испугался. Он начал бить меня, браниться, кричать, что это я во всём виноват, что я вандал, ничтожество и ни черта не смыслю в искусстве. Тот раз был единственным, когда я не смог совладать со своими эмоциями. Я выхватил из его руки чёртов блокнот и швырнул об стену, потом взял его — кричащего и брыкающегося — на руки и потащил в ванную. В душе я выкрутил кран с холодной водой на полную мощность и держал под ней Джойса силком, пока тот не начал стучать зубами от холода и просить его выпустить. Мне никогда не забыть с какой злостью, с каким отчаянием он смотрел на меня тогда. Ни до, ни после того происшествия я не помню случая, чтобы кто-то так же серьёзно на меня злился. Казалось, что в этом тщедушном теле остался один только гнев, и, когда он вырвется весь, Джойс опустеет и упадёт замертво.

Под холодной водой он действительно поутих, слишком много сил у него ушло на попытки подраться и ругань. Тогда я наполнил ему горячую ванну. Пижаму с себя снять он так и не дал, сидел в воде прямо в ней и еле слышно бубнил проклятья, пока я накладывал на ожог непромокаемую заживляющую повязку. Когда я продрался сквозь тысячу пререканий и смог его переодеть, он тут же согрелся в свежей постели и крепко заснул. Я же пришёл в себя только ближе к полуночи.

На следующее утро Джойс проснулся простуженным и разбитым, но именно с этого дня началось его чудесное исцеление. Я продолжил какое-то время кормить его, пока не спала температура, но ходил в туалет, переодевался, брился и поддерживал гигиену он теперь самостоятельно, сколько бы сил на это не уходило.

К конструктивному диалогу мы с ним пришли не сразу. Несколько раз он порывался выгнать меня из дома, но я отвечал, что не он меня нанял, не ему меня и увольнять. В конечном итоге он свыкся с моим присутствием и даже перестал мне грубить. А когда мы с ним начали разговаривать без глупых споров, мне открылась простая истина: Джойс может казаться сколь угодно капризным, эгоцентричным и самовлюблённым, но на самом деле он не такой. Робкий, застенчивый, замкнутый по натуре, он не стремился бы к сцене, если бы не желание быть услышанным. Невероятно тонко чувствуя окружающий мир, он впитывает его в себя и возвращает музыкой, которую он создаёт для других. И при этом он всегда был невероятно одиноким человеком. Поэтому, когда пришла моя пора его слушать, я делал это не прерываясь, и не потому, что это входило в мои обязанности.

Джойсу было всего восемь, когда он впервые приехал с родителями Лондон. Это была большая экскурсия по городу, их возили по Сохо, и у кого-то в автобусе случился сердечный приступ, срочно пришлось останавливаться, чтобы оказать помощь и дождаться приезда скорой. В тот день воздух в автобусе раскалился от жары, было нечем дышать, поэтому двери открыли, и люди высыпали на улицу, заинтересованно озираясь по сторонам и тут же фотографируя. Джойс вышел вместе со всеми и тут же заметил знакомый образ за окнами бара напротив места, где они остановились. Это был диджей любимой радиостанции, один из тех, под чей голос Джойс просыпался каждое утро, тот человек, который был для него одним из членов семьи. На вывеске он прочитал: «Адмирал Дункан». Джойс понятия не имел, что это за место, просто вошёл туда и попросил у того диджея автограф.

Мужчина был ошарашен появлением в баре восьмилетнего мальчика, но учтиво его поприветствовал, спросил, как его зовут и откуда он. Тогда Джойс и думать не смел, что станет однажды более знаменитым и значимым в мире музыки, чем тот парень, поэтому взятая из подставки простая подписанная салфетка была для него как благословение от самого Господа Бога на любое дело, за какое бы он не взялся. И, разумеется, когда он вернулся домой, эта салфетка нашла своё место в рамке на книжной полке.

С этого и началась его коллекция. Джойс собирал автографы. Подписи любимых музыкантов, писателей, журналистов, актёров, режиссёров, сценаристов, игроделов, художников, даже политиков и учёных — всех, до кого ему посчастливилось дотянуться — были в его коллекции. Каждый автограф Джойс получал сам. Не выменивал у кого-то, не покупал, а честно отстаивал очереди на автограф-сессиях или случайно (а, может, не очень) встречал где-то этих людей и заговаривал с ними. За почти двадцать лет он собрал около тысячи автографов, и про каждый он помнил всё — в каком месте, в какое время и при каких обстоятельствах тот был получен, какая была погода, во что он сам был одет, что он при этом чувствовал. Это была огромная картотека счастливых воспоминаний. Он хранил эти воспоминания для себя.

Когда было трудно, он перебирал свою коллекцию и мысленно обращался к кому-то из этих людей за советом, даже если они физически были мертвы. Он и смерти родителей перенёс много легче других оттого, что в его коллекции были открытки от папы и мамы, подаренные на дни рождения с пожеланиями и подписями. Они согревали его, укрепляли его боевой настрой, дарили веру в себя.

Джойс ни с кем не делился свою страстью сначала из жадности, а позже — боялся, что его посчитают безумцем. Но однажды его коллекция превратилась в пепел. Перл не знала, в чём дело, никто из врачей не знал, он никому ничего не сказал, и все эти полтора года, пока находился в депрессии, он никак не мог смириться со своей утратой. Джойс как будто лишился поддержки всех этих людей и остался один на один со своей пустотой, которую нечем больше было заполнить. Он бесконечно винил себя в том, что не смог спасти голоса всех этих людей и своих родителей в том числе. Поэтому когда я «совершенно по-варварски» повёл себя с автографом знаменитого автора комиксов, в душе Джойса всколыхнулась вся боль утраты, и он не мог допустить, чтобы этот голос затих точно так же. В конечном итоге именно это заставило его двигаться дальше.

После короткого стука слышу радостный голос Джойса, приглашающего войти. Они с Мэгги сидят на полу у дивана, заваленного цветами, и делают снимки на полароид, потому что Джойс не желает, чтобы кто-то хранил плёнки с его изображением.

Мэгги — приятная девушка, и, понятное дело, на что-то надеется, но у Джойса большие проблемы с выстраиванием личных взаимоотношений. К тому же он быстро устаёт от посторонних людей, даже если они друзья. Только я могу находиться рядом с ним сутками, но меня он воспринимает, скорее, как инструмент для достижения целей, нежели как человека.

Проходит ещё полминуты, и по напряжённой спине я понимаю, что Мэгги пора выпроваживать, потому что сам Джойс не имеет понятия, как это сделать.

— Сэр, вы просили напомнить вам о некоем важном деле, назначенном на сегодняшний вечер.

Джойс оглядывается на меня, и по глазам я вижу, насколько он сыт общением.

— А ведь и правда. Мэгги, — он поворачивается к ней лицом и пожимает плечами, но та не теряется и, улыбнувшись, тут же встаёт.

— Всё в порядке, — она поправляет юбку и переступает на каблуках. — Я и сама уже собиралась уйти. Меня ждут. Ещё раз спасибо за вечер, — она наклоняется и целует его в щёку.

— Кто? — запоздало удивляется Джойс, когда она уже подходит к двери.

— Твои ребята, — она имеет в виду команду его музыкантов. — Ладно. До завтра, — Мэгги машет ему на прощание рукой и благодарит меня за открытую перед ней дверь.

Мы остаёмся одни, Джойс поднимается с пола.

— Сколько времени?

— Двадцать минут десятого.

— Чёрт! — он раздражённо срывает с себя футболку, кидает её на диван и начинает расстёгивать джинсы.

— Здесь есть душевая, сэр, — напоминаю я.

— Некогда! — кроссовки летят в разные стороны.

Оказавшись в одних трусах, Джойс поворачивается ко мне с подозрительным блеском в глазах.

— А сумку ты из машины принёс?

— Она под столом, сэр, — отвечаю я после недолгой паузы.

Когда он пришёл в себя после депрессии окончательно и занялся своими делами, у нас был короткий момент установления дистанции.

— Значит ты Говард, — задумчиво проговорил Джойс, крутя карандаш в руке, и вдруг расселся в небрежной позе, закинув ноги на стол. — Я буду звать тебя Хоуи, идёт? — он положил карандаш между кончиком носа и верхней губой, при этом выпятив губы.

Он мне напомнил тогда ребёнка пятнадцати лет, но никак не мужчину. Должно быть, я улыбнулся, чем явно его смутил. Карандаш упал на пол, и Джойс весь выгнулся в кресле, рискуя упасть, чтобы достать его, но у него ничего не вышло. Я подошёл, поднял и протянул карандаш владельцу.

— При всём уважении, сэр, я предпочёл бы остаться Говардом. А ещё лучше — Стюартом.

— Почему? — его удивление было столь искренним и наивным, что в тот момент я позавидовал его простоте и бесхитростности восприятия.

— Так мне будет комфортнее.

Он нахмурился, переваривая непонятную для себя информацию и снял со стола ноги, тут же сжимаясь, локтями наваливаясь на стол.

— Хорошо.

Я отошёл подальше, чтобы его не нервировать.

— Тогда ты будешь Стюарт, а я просто Джойс, как для всех.

— Как скажете, сэр.

Он коротко посмотрел на меня и отвернулся.

Первое время мы действительно вели себя друг с другом подчёркнуто официально, но однажды настал момент, когда это стало просто невозможно. Потому что, в отличие от остальных, я был посвящён в его тайну.

Джойс смотрит под стол, перетаскивает за одну ручку тяжёлую, громоздкую сумку на середину комнаты и лёгким движением расстёгивает молнию. Из сумки на нас смотрит нагрудный знак чёрной летучей мыши на жёлтом фоне с костюма образца 89-го года, изготовленного на заказ по индивидуальным меркам Джойса. Он явно под впечатлением от качества этой вещи, смотрит на неё, затаив дыхание.

— Как вы и просили, сэр — Бэтмен и Пеннивайз, — произношу я вполголоса, подойдя ближе.

— Пенниуорт, — не отрываясь поправляет он.

— Серьёзно? — изображаю лёгкое замешательство.

Джойс поднимает острый от напряжения взгляд, но через мгновение испуг сменяется подозрительностью.

— Ты издеваешься, — догадывается он.

— Да, — отвечаю, стараясь не улыбнуться.

— Больше не делай так, — просит он без раздражения или разочарования в голосе.

— Я постараюсь, сэр, — признаюсь ему честно, потому как сдержаться порою бывает трудно.

Джойс достаёт костюм — он действительно сделан великолепно — и мы начинаем его одевать в четыре руки.

Сразу по окончании школы Джойс поступил на факультет графического дизайна. Его интересовало много вещей помимо музыки и связывать свою жизнь именно с ней он сперва не планировал. Просто в какой-то момент он понял, что именно музыка является тем универсальным языком, который поможет ему выразить свои противоречивые чувства к миру. Джойсу исполнилось двадцать семь в день, когда впервые ему аплодировал полный зал.

«Яркий, блистательный музыкант и исполнитель», «гений своего времени» — какими только званиями пресса его не награждала. Джойс удивлялся, смущался и радовался, но и тревожился тоже. Он, как и все, надеялся на известность и славу, но не такую плотную, как одеяло, что накрывала теперь с головой и не давала свободно дышать. Он начал вести себя эксцентрично и диковато. Люди считали, что он зазнался, а Джойс ещё глубже влезал в свою раковину. Больше всего его беспокоило, что он сам теперь не мог брать автографы у понравившихся ему людей, потому что стал известен и популярен. Он находил в этом неразрешимое противоречие, невероятно терзался и переживал по этому поводу.

— Чёрт, всё равно похож на себя! — от отчаяния голос его вновь делается капризным. — Тебя обязательно кто-то узнает, вычислит нас, и тогда всему плану крышка.

Я оцениваю своё отражение в зеркале: старомодного кроя чёрный костюм дворецкого с галстуком-бабочкой, седой парик с наклеенными седыми бровями, бутафорские очки. Возможно я и сошёл бы за Пенниуорта на костюмированной вечеринке, но в том, что я — это я, сомнений возникнуть не может. За последние пару месяцев моё лицо примелькалось поклонникам Джойса благодаря недобросовестным фотографам. Он прав — нас легко раскусить, если мы встанем рядом. Ни у кого и сомнения не возникнет в том, кто скрывается под маской Бэтмена, особенно если учесть, что Бэтмен этот мне по-прежнему по плечо.

— Почему ты не сделал платформы на обуви? — озвучивает он мои мысли. — Я выгляжу слишком мелким на твоём фоне.

— Побоялся, что с непривычки вам неудобно будет ходить, сэр, — не могу я же сказать, что он споткнётся на первой ступеньке, а остальные пересчитает носом, хотя я уверен, что так и будет.

— Может, усы тебе нарисуем? — предлагает он, но поднимает руки кверху, встретившись со мной взглядом. — О’кей, не будем усы рисовать. Но согласись, мы так странно смотримся.

Сдаётся мне, дело совсем не в костюмах, но вслух я об этом ему не скажу.

— Сэр, я могу подождать вас снаружи, чтобы не привлекать внимание.

Хотя с привлечением внимания он замечательно справится сам в этом костюме или в каком-то другом.

Джойс бегло глядит на меня, опускает глаза, и до меня внезапно доходит, что он боится идти один. Он слишком давно этого не делал, и ему просто необходима поддержка.

— Мы можем общаться по рации, — пытаюсь я подбодрить его. Обычно мы их используем дома, когда разбредёмся по разным комнатам. — Если вас кто-то побеспокоит, я тотчас же появлюсь.

Джойс вымученно улыбается и криво пожимает плечами.

— Если я буду в таком костюме общаться по рации, меня точно в дурку отправят.

— Не беспокойтесь, сэр, — делаю шаг к нему и останавливаюсь, — я буду рядом.

Он снова глядит на меня испуганным пронзительным взглядом, и я нахожу, что этот костюм совершенно ему не идёт, хоть и сидит идеально.

— Если мы не поторопимся — точно опоздаем, — произносит он так, как будто оправдывается.

Я собираю все его вещи в сумку, надеваю пальто и вылезаю через окно на пожарную лестницу. На улице темнота. Воздух прохладный и свежий. Джойс не торопится.

— Сэр! — зову я его.

— Сейчас! — шепчет он громко и почти сразу подходит.

Лестница скользкая от недавно прошедшего дождя. Шершавые, облупленные перила забирают последнее тепло наших рук. Мы осторожно пробираемся вниз по ступеням, пока не доходим до последней площадки. Я прыгаю первым, ловко приземляюсь на обе ноги, ловлю сброшенную сумку, а следом и Джойса, который плащом умудряется зацепиться за балку. На этот раз обходится без жертв — плащ легко отделяется, а мы продолжаем путь.

На частной стоянке на заднем дворе находим наш автомобиль и забрасываем вещи в багажник. Джойс ожидает, что я открою салон и впущу его внутрь, но у меня для него есть сюрприз. Срываю чехол с мотоцикла, стоящего рядом, сворачиваю, убираю в кофр и подаю Джойсу шлем.

Он никогда не ездил на мотоцикле — боится скорости. Но собирать по дорогам пробки не время, особенно если хотим куда-то успеть.

Усаживаюсь на сидение, надеваю шлем и завожу мотор. От неожиданно громкого звука Джойс вздрагивает. Снова напуган, уже готов отказаться. Киваю ему, приглашая сесть. Смиряется и не с первой попытки влезает в шлем головой — мешают жёсткие уши на маске. Взбирается — ноги не достают до земли, находит подножки и предусмотрительно подбирает полы плаща. Возится с ручкой на заднем сидении, но из-за слишком толстых перчаток не может её подцепить и как следует ухватиться. Тогда, немного помедлив, робко обхватывает меня поперёк живота, одновременно спрашивая, можно ли.

— Держитесь как вам удобно, сэр.

Опускаю стекло у шлема и нажимаю на газ, наш мотоцикл срывается с места.

После решения всех финансовых вопросов, ремонта, продажи старого дома, покупки нового и переезда туда, в какой-то момент Джойс снова столкнулся с тягой к старой привычке — общаться с автографами. Неверное вдохновение то приходило, то ускользало вновь, ухватить его было сложно. Джойс измотался, пытался найти его в других видах искусства — живописи, кино и литературе, но каждый раз вновь и вновь возвращался факту потери своей коллекции, и тот невозможно его нервировал. Но просто пойти попросить для себя автограф Джойс больше не мог. У мальчишки из провинциального города могло быть подобное увлечение, у звезды современной инструментальной музыки — нет.

— А что если Джойс — композитор наденет маску? — спросил я однажды и встретил такой потрясающе яркий взгляд сияющих словно солнца глаз, что сам невольно смутился. Ему в голову эта мысль, видимо, не приходила.

Идея настолько понравилась Джойсу, что он на одной ней сумел набрать материала на новый альбом, собрать команду и двинуться в тур, начавшийся здесь, в Америке. А в этом городе, по удивительному стечению обстоятельств, именно в этот вечер, с семи до одиннадцати, одна из любимых писательниц Джойса, М. Джи. Дэвис, проводила презентацию своей новой книги и раздавала автографы поклонникам.

Книжный магазин, где проводится мероприятие, оказывается не так уж и далеко, если передвигаться на двух колёсах, до места мы добираемся всего за тринадцать минут, и у нас ещё целых десять, чтобы Джойс мог взять автограф. Я сообщаю ему об этом, и он, отдав мне свой шлем, уносится вверх по лестнице.

Не успевает он скрыться в дверях, как телефон во внутреннем кармане моего пиджака начинает дрожать от вибрации. Чтобы ответить, я тоже снимаю шлем.

Звонит Перл.

— Говард, где Джойс? — требовательно спрашивает она, не поздоровавшись. Джойс принципиально не носит с собой мобильный, пользуясь тем телефоном, что у меня, когда это необходимо.

— Со мной, разумеется, — пытаюсь её успокоить уверенным тоном, но не получается.

— Позови мне его.

— Не могу, он сейчас в туалете.

— Какого чёрта вы оба творите?!

— Прости, он решил прогуляться по городу. Надо было предупредить тебя. Я думал, он оставил тебе записку.

— Оставил. Помадой на зеркале. «Прощай, жестокая Перл!» И открыл окно. Знаешь, Говард, сколько я шла к этому окну? Очень, очень долго! — последнее слово она выдаёт на самой высокой громкости, на которую только способна.

Прекрасно её понимаю, всю её злость, обиду, разочарование, ужас, который она испытала, но первое, что мне хочется сделать — расхохотаться, и я изо всех сил держусь, чтобы не сделать этого, даже улыбки тоном своим не выдать, чтобы не оскорбить её чувства.

— Брось, Перл, ты же знаешь, что с ним всё в порядке. Если он даже тогда не пытался, сейчас и подавно не будет. Тем более я постоянно слежу за ним.

— Очень тебя прошу, будь так добр, как только он выйдет из этой кабинки, тресни его, как следует, от меня.

— При всём уважении к тебе, не могу.

— Ну тогда хотя бы на словах передай, что так не поступают.

— Обязательно передам, не сомневайся.

В этот момент в другом кармане пиджака начинает шипеть рация.

— Что это?

— Прошу прощения, кажется у него закончилась туалетная бумага. — Вынимаю рацию и говорю в неё: — Десять секунд, сэр.

— О, Господи, — будто воочию вижу, как Перл закатывает глаза. — Удачи тебе разобраться с этим.

— Стюарт, ответь немедленно! — вопит рация. На меня оглядывает прохожий, один из шлемов выскальзывает из рук и падает на асфальт.

— Спасибо. Я позвоню, когда он уляжется спать, — стараясь не уронить второй, спрыгиваю с мотоцикла и поднимаю сбежавшую вещь.

— Буду ждать, — не успевает произнести она до конца, как я уже завершаю вызов.

— Слушаю, сэр!

— Это что сейчас было?! — Джойс невероятно возмущён, он ненавидит, когда его игнорируют.

— Перл, сэр. Она нашла вашу записку.

— А-а, — тянет он, моментально сдуваясь. — Хе-хе-хе. Ну и как ей?

— Ваш юмор остался неоценённым, сэр.

— Зануда, — цедит он недовольно. — А ты оценил?

— С вашего позволения, сэр, подобные шутки с Перл неуместны, учитывая её историю. Но сам каламбур мне показался забавным.

Забавнее то, что до встречи с Джойсом я за такие шуточки мог человеку лицо разбить. Теперь они для меня в порядке вещей.

— И ты туда же, — ворчит недовольно он.

— Сэр, всё в порядке? Вы получили автограф? — спрашиваю, посмотрев на часы, остались буквально минуты до завершения презентации.

Джойс пару секунд молчит, а потом отвечает:

— Я не могу. Здесь очередь, я не могу, — его голос становится тихим, фразы отрывистыми, я понимаю, что он очень сильно переживает. — Они все увидят меня и будут смеяться. Надо было одеться в волшебника, но ни у кого из них нет маски на лице. Надо было одеться в кого-то с бородой, в того великана.

Джойс — это именно тот человек, который больше всего не подходит на роль великана.

Я вынимаю ключ зажигания и с двумя шлемами поднимаюсь по лестнице.

— А, может быть, в кошку? Да, надо было одеться в кошку, — бубнит он, не умолкая. — Или в какую-то птицу, или ещё в какого-то монстра. Что ты молчишь, Стюарт?

Я вхожу в магазин и вижу его у ближайшего к выходу стеллажа.

— Стюарт, ответь!

— Я уже здесь, сэр, — произношу я почти что ему в затылок, и он сильно вздрагивает от неожиданности.

— Ты меня напугал.

— Извините.

Я улыбаюсь ему, и он неожиданно отвечает мне робкой радостной улыбкой, эта милая перемена заставляет меня на мгновение обомлеть. Но равномерный гул магазина быстро выводит из ощущения невесомости, и я, отклонившись, смотрю за стеллаж.

— Осталось совсем мало времени. Идите, сэр, вы ещё успеете. Никто не будет над вами смеяться. Нет ничего смешного и жалкого в том, чтобы быть благодарным кому-то за то, что он сделал для вас.

Джойс удивлённо взглядывает на меня, медлит немного, а после решительно покидает своё укрытие.

Он, разумеется, привлекает к себе внимание неподходящим костюмом, но тут же его теряет — в этой толпе поклонников он почти ничем не отличается от других. Его очередь быстро подходит. Я вижу, как М. Джи. Дэвис ему улыбается, спрашивает о чём-то, удивлённо поднимает брови, смеётся и подписывает экземпляр пятого, последнего на сегодняшний день, тома саги о детях-волшебниках.

Джойс берёт в руки книгу, улыбается автору, уже готов отойти, но она о чём-то спрашивает его, а через секунду, после её ответа он заметно краснеет, пожимает плечами и медленно отходит от стола в глубоких раздумьях. Мне приходится ловить его за плечо, когда он проходит мимо, направляясь прямо к дверям.

— Что с вами, сэр? Она вас узнала?

— Нет, — он мотает головой, погружённый в свои мысли. — Она спросила у меня который час. Я ответил ей, и тогда она пожалела, что не смогла попасть на мой концерт, — последние слова он произносит так тихо, что я не сразу догадываюсь, о чём он.

— Выходит, она ваша поклонница.

— Выходит, что да, — он смотрит на улицу сквозь стеклянные двери, и глаза его медленно увлажняются. — Я мог бы дать ей автограф. Хотя это совсем не тоже самое, что побывать на концерте.

— Для поклонника это намного больше, вы знаете сами.

Он глядит на меня сквозь слёзы, и я чувствую, как его сердце рвётся на части от этой дилеммы.

Будучи ярым коллекционером автографов, сам Джойс автографов никогда никому не давал. Все журналисты, его поклонники и коллеги, считали что он таким образом набивает себе цену, но мне он признался, что всё из-за почерка. Когда он смотрел на чужие подписи, в них ему виделся тайный смысл — черты характера обладателя. Когда он смотрел на свою — он видел психическое нездоровье, и это его пугало. Мысль о том, что его посчитают безумным, могла довести до паники.

И теперь, находясь в одном помещении с человеком, которым он восхищался, имея возможность её отблагодарить именно так, как она оценила бы, Джойс не решается этого сделать, беспокоясь о том впечатлении, которое он может произвести.

— Она догадается, что это я, и расскажет всем. Будет смеяться.

— Не думаю, что она это сделает. Такие поступки дурно влияют на репутацию, а мисс Дэвис за репутацией очень следит.

— У тебя есть мой альбом? — спрашивает он резко.

— В данный момент нет, но, кажется, я знаю, где его можно достать.

В соседнем зале находится отдел аудиокниг, там же есть целая полка альбомов с инструментальной музыкой. Я без труда нахожу среди них последний альбом Джойса. Он и серебряный маркер ложатся на столик у кассы. Улыбчивый парень в форме пробивает покупку и странно посматривает на меня, определённо узнав. Счёт начинает идти на секунды.

— Постарайтесь быстрее, сэр, меня обнаружили.

— Чёрт! — Джойс вытаскивает буклет, разворачивает его — вместо стандартного вкладыша книжки он заказал плакат формата А5 — и открывает маркер. От усердия он едва не высовывает язык.

— Дра-го-цен-ной эм Дэ-вис от са-мо-го пре-дан-но-го по-клон-ни-ка. Крис-то-фер Кен-нет Фре-де-рик Джо-й-с. Вуаля!

Довольный, в волнительном предвкушении он глядит на меня, ожидая оценки. Киваю ему с одобрением. Его почерк ничуть не хуже других. Я всегда говорил ему это.

Оглядываюсь: из-за угла на нас смотрят двое и перешёптываются.

— Сэр, пора сматывать удочки, — говорю ему тихо.

Он складывает плакат, засовывает обратно в коробочку с диском и быстро уходит.

Я наблюдаю за ним сквозь стеллаж и замираю — Дэвис ушла. Джойс останавливается посреди зала в растерянности. Но вот она появляется снова, вернувшись за чем-то, и он буквально кидается к ней и говорит так громко, что слышу его даже я из укрытия.

— Это вот… автор… просил передать. Вы — его самый любимый писатель, — заканчивает скороговоркой Джойс и протягивает альбом.

М. Дэвис берёт в руки диск, замечает, что сорвана плёнка и поднимает на Джойса озадаченный взгляд, но тот уже мчится ко мне, хватает за руку на бегу, и мы покидаем здание.

Шлем в этот раз он надевает с космической скоростью, прыгает на сидение мотоцикла чуть ли не раньше меня и торопит.

— Валим, Стюарт, валим, не тормози!

А как только срываемся с места, я слышу радостный вопль у себя за спиной.

Я видел, как выглядит Джойс в депрессии, видел, как он из неё выходил; видел его задумчивым, меланхоличным, чем-то расстроенным. Я знаю, как он огрызается, когда что-то не получается, когда не даётся идея, и всё выпадает из рук; знаю, как он смеётся, когда ему страшно и когда весело; знаю как выглядит вдохновение Джойса, как вспыхивают глаза в момент озарения, как он с маниакальным упорством вдруг начинает работать денно и нощно, не покладая рук. Я видел его любым: обиженным, загнанным, злым, чем-то тронутым, искренне добрым, вежливо-снисходительным, самовлюблённым, опустошённо-счастливым после концерта — тоже. Но настолько счастливым, я никогда его раньше не видел.

Мы тормозим у входа в отель, Джойс снимает шлем вместе с маской Бэтмена, и я замираю, глядя в его лучащиеся глаза. Радость снопами искр летит из них во все стороны, он улыбается и смеётся, ему так легко, хорошо, он, наверное, ночь бы не спал в таком настроении. Уже диктует мне, что заказать ему на обед прямо в номер, собирается позвонить Мэгги, позвать её, Перл и ребят. А я бесконечно рад за него, а ещё рад тому, что я не успел поднять стекло своего шлема.

Джойс забирает плед из кофра, укутывается в него, но не уходит, а остаётся ждать, пока я договариваюсь со служащим отеля, чтобы тот отогнал взятый в аренду мотоцикл.

Когда я возвращаюсь к Джойсу, свет его радости чуть притухает, он почему-то задумчив и снова тих.

— Ты не рад за меня?

— Я за вас очень рад, сэр. Но что вас заставило так подумать?

— Ты странный.

Мы медленно поднимаемся по ступеням.

— Просто у нас был не самый обычный день.

— А ты придёшь на мою вечеринку? — он останавливается, чтобы услышать ответ. Я останавливаюсь рядом с ним.

— Не думаю, что моё присутствие необходимо, если вы не собираетесь покидать отель. И я не уверен, что Перл согласится прийти после того, что вы ей сегодня сказали.

Он недовольно прищуривается и поджимает губы.

— Тогда никакой вечеринки не будет, — решает он моментально и быстро уходит вверх. Я поднимаюсь за ним.

В лифте мы едем молча. Поднявшись на верхний этаж, идём в ногу до его дверей. Я прохожу вперёд, осматриваю помещение и, убедившись, что посторонних нет, даю ему знак. Он расслабляется, скидывает с себя плед и начинает немедля снимать костюм.

— Сэр, вам помочь?

— Спасибо, я справлюсь сам, — отвечает Джойс, расшнуровывая ботинки.

— Надеюсь, я не испортил вам вечер, — мне уже искренне жаль, что я отказался присутствовать на вечеринке, которую отменили. Может быть, Джойсу, действительно не всё равно, появлюсь я на ней или нет.

Он поднимается в полный рост и отвечает:

— Ты подарил мне его.

— Рад это слышать, сэр.

Я действительно рад это слышать, что бы это не значило.

Он снова глядит на меня своим настороженным, намного напуганным, цепким взглядом, и я понимаю, что должен немедленно удалиться.

— Всего наилучшего, сэр, и спокойной ночи.

— Спокойной, Стюарт, — он провожает меня этим странным взглядом до самых дверей.

Войдя к себе в номер, снимаю пальто и тотчас же звоню Перл.

— Добрый вечер, это Говард, — произнося это, я разуваюсь и ставлю обувь на полку. — Ты просила позвонить, когда мы приедем. Он в своём номере, собирается спать, всё в порядке, — рацию из пиджака выкладываю на стол, включаю свет в ванной и выключаю в комнате.

— Вы нас напугали, — она больше не злится, голос спокойный, несколько меланхоличный.

— Ещё раз извини, это моё упущение, — кое-как снимаю пиджак, досадуя, что не сделал это заранее. — Джойс захотел прогуляться. Это было спонтанное решение, я не успел предупредить, — наконец вешаю пиджак на плечики и сажусь на кровать.

— Хорошо, что ты рядом с ним в такие моменты, будь он один, я бы точно все морги уже обзванивала, — она усмехается, и я слышу как в её бокале перекатываются кубики льда. После такого дня я бы, наверное, тоже от выпивки не отказался, но лень подниматься и что-то себе готовить. — Хотя раньше он не был таким взбалмошным. В нём что-то изменилось после выздоровления. Ты на него повлиял.

— Брось. Я здесь ни при чём. Люди способны меняться сами, Джойс не исключение.

— Не скромничай, — кажется, этот бокал уже не первый, мне на мгновение становится жаль её — могла бы пойти и развлечься с кем-то, но почему-то сидит одна. — Мне до сих пор страшно подумать, что было бы, если бы я тогда выбрала не тебя, а кого-то другого. Поэтому я тебе вот что скажу: не знаю, какие у тебя дальше планы на жизнь, Говард, но здесь ты на своём месте. Ты столько делаешь для него, не понимаю, как раньше он без тебя обходился. И главное — ты единственный, кто действительно понимает его. Это самое ценное. Даже мне это недоступно, — она прерывается, чтобы сделать глоток. — Но благодарности от него не дождёшься, — с горечью усмехается, — слово «спасибо» ему неведомо.

Я не согласен с ней. Уверен, что Джойс может стать другим — более тёплым, отзывчивым и открытым. Он по натуре такой и есть, но стесняется всё это показать даже близким, считает всё это какой-то мелочью, недостойной его внимания. Но это не мелочи. И моя цель — доказать ему это.

— Он благодарен за всё и всем. И тебе — за то, что ты столько сил вложила в его здоровье, за всё, что ты делаешь для него, и мне, может быть. И, кстати, ему до сих пор неловко перед тобой за некрасивую сцену перед журналистом. Он мне сказал, — ничего он мне не говорил, но я это понял сам по тому, как он хмурил брови, вспоминая об этом.

— Как бы мне хотелось услышать это от него, — кажется, Перл плачет.

А я вспоминаю, как Джойс её встретил из отпуска, лично открыв ей дверь, и как она тихо сползла по стене, а потом они долго рыдали обнявшись сидя в дверном проёме.

— Ещё услышишь, — обещаю я ей уверенно, потому что сам хочу в это верить. — Может быть не сегодня, не завтра, но обязательно.

Мы снова молчим. Время течет неспешно, неслышно, тьма усыпляет.

— Говард, — Перл начинает и замолкает.

— Да? — подгоняю её почти сонным голосом, кажется, если закрою глаза, тут же провалюсь в сон без снов.

— Ох, прости, я что-то хотела спросить, но вылетело из головы, — по тому, как она принуждённо смеётся, понимаю, что ей неловко за свою необдуманную попытку. Тем лучше. Я не готов отвечать на вопросы, которые сложно задать.

— Что ж, уже поздно. Нам всем завтра рано вставать, — напоминаю я ей.

— Согласна. До завтра?

— До завтра, Перл, — я отключаю вызов и расслабляюсь.

В густом сумраке комнаты хочется раствориться до утра. Свет падающий из ванной напоминает, что надо пойти умыться и лечь спать как положено, но я всё никак не могу подняться с кровати.

Вновь вспоминая события минувшего дня, улыбаюсь. Иногда мне тоже становится страшно от мысли, что я мог не согласиться на эту работу. В первую очередь страшно за Джойса. Но в самом ли деле я занимаю в его жизни так много места, имею влияние на него?

Завтра придётся пораньше проснуться, чтобы успеть заказать диктофон и блокнот для этого журналиста и забрать автомобиль со стоянки. А ещё надо снять парик.

Встаю и иду на свет, расстёгивая манжеты. Почти захожу в ванную, когда за спиной из динамика рации раздаётся шипение с голосом Джойса.

— Говард! Говард!

Быстро, буквально в два шага, оказываюсь у стола.

— Слушаю, сэр!

Моё личное время — часы его сна, всё остальное посвящено ему и решению его задач без остатка. И так уже три с половиной года. Но я не могу представить себе иной жизни.

В воцарившейся тишине понимаю, что он произнёс моё имя второй раз за всё время нашего с ним знакомства.

— Сэр, что случилось? Проблемы с костюмом?

Секунду-другую молчит, а потом говорит быстро-быстро:

— Я просто хотел поблагодарить тебя за то, что ты делаешь для меня, — торопится он сказать, будто боится, что передумает и замолчит. — Ты не представляешь, насколько это важно для меня.

Отодвигаю стул от стола и сажусь.

— Я-то как раз представляю, сэр. Поэтому и занимаюсь всем этим.

— Спасибо тебе.

Он произносит это. Действительно произносит. Но похвастаться перед Перл я не смогу.

Джойс коллекционирует автографы, а я — моменты, подобные этому, связанные с ним самим. Радостные и грустные, серьёзные и не очень — любые. Это моя коллекция. И я не хочу делиться ею ни с кем.

— Всегда рад помочь вам, сэр.

— Спокойной ночи, Говард.

— Спокойной ночи, сэр, — отзываюсь я эхом, но знаю прекрасно, что после такого мне не уснуть до утра.