Когда я попал в тот дом, меня кое-что удивило: подъездная дверь не имела замка и войти туда мог кто угодно, но при этом внутри было чисто и пахло разве что ящиками из металла да каменными ступенями. Я всегда думал, что в таких домах должен сидеть неприятный сварливый консьерж, но и его не встретил.
Сам подъезд внутри был огромный, с высокими потолками. Эхо, живущее здесь, вторило каждому слову и звуку, по недослышанию искажая их на свой лад, и от этих гулких нечеловеческих звуков каждый раз неприятно сосало под ложечкой. Остроты обстановке добавляла сухая, до игл по коже колючая полутьма.
Хотя и она мне была, как родная, в сравнении с чудным, почти что божественным, явлением отсвета витражной розы на ступенях, ведущих к первой площадке с почтовыми ящиками. Стоило солнечному лучу попасть в удивительной красоты окошко, мрачный зал моего ожидания становился больше похож на фамильный склеп древних предков, в котором я был один только раз и очень давно, почти что в младенчестве.
Для чтения место было не приспособлено, да и книгу я не захватил, не думал, что пригодится. И зря. Прождать мне пришлось в первый раз часа два или три, а в итоге услышать такое, во что всё моё существо верить отказывалось — Ферид меня не узнал. От одного его тона — холодного и насмешливого — по спине побежали мурашки.
— Как это не знакомы? — переспросил я, решительно не понимая, что происходит.
— Ну, наверное, так, что нас друг другу никто не представил, — и он улыбнулся, скрывая, однако, зубы, что меня в тот момент насторожило больше всего.
— Но мы были с вами в том ресторане, куда вы привели нас со Скульд.
— Я и Скульд в ресторане?! Дорогуша, я со Скульд на одном поле срать не сяду, не то что по ресторанам расхаживать! — ответил он, хохотнув из-под шляпы, просматривая корреспонденцию из ящика.
— Значит, об этом вы тоже не помните, — проговорил я, начав закипать.
— Как видишь, милый, — пожал он плечами, пряча ключи в карман.
— Зато она замечательно помнит, как заплатила за вас по счёту, — выплюнул я сквозь зубы, сбивая с него улыбку.
Смерив меня леденящим взглядом, Батори ответил:
— Она была мне должна много больше, — и, развернувшись, чинно ушёл вверх по лестнице.
Я стоял на площадке, пока где-то там наверху не захлопнулась дверь.
Эта история меня выбила из колеи на несколько дней. Я никак не мог вникнуть в суть происходящего. Для чего Батори нужно было делать вид, что он со мной не знаком, когда я заметил, что он узнал меня тотчас, увидев, и даже как будто обрадовался моему появлению.
Вопрос занимал меня денно и нощно, я спать спокойно не мог, у меня пропал аппетит. Если и было что-то страшнее прежней моей тоски по несбывшемуся, то это был тот момент — запутанной неопределённости, помноженной на беспомощность. Я совершенно не знал что мне делать.
С Хорн я решил не делиться своими страстями. У неё заболела Чесс, и я решил не тревожить их и разобраться во всём самостоятельно.
При следующей встрече Батори со мной поздоровался первый, и это меня обнадёжило, но напрасно — он переврал моё имя и переспросил ещё несколько раз в притворной попытке запомнить.
С одной стороны, мне было смешно, с другой — раздражало до скрипа зубовного. Но он своего добивался: за этими моноспектаклями я начисто забывал, зачем приходил, а когда оставался один, понимал, что мне лишь ослиных ушей не хватает для пущего сходства с несчастным животным.
Складывалось впечатление, что я не сотрудничества добиваюсь с Батори, а его самого. Но мысль об этом меня уже не пугала. Желание видеть его, говорить с ним только росло, вместе с тем появлялась тревога, если встречи не происходило. И следующие четыре дня стали большим для меня испытанием: Ферид пропал. Напрасно я все их провёл подъезде с утра и до позднего вечера.
Помимо Батори в том доме жили и другие люди. С некоторыми из них, регулярно встречаясь, я даже завёл кое-какое знакомство. Мне это было приятно, но и немного странно хотя бы по той причине, что я понятия не имел, кто живёт по соседству со мной.
Зато я отлично был осведомлён о подагре старушки со второго этажа, что гуляла с не в меру проворным внуком. А также о том, что мальчишка с первого этажа, встречался со школьным приятелем после уроков, но вовсе не для того, чтобы честно готовить задания.
То ли слух у меня от безделья стал слишком острым, то ли эхо в подъезде и впрямь было слишком сильным, но звуки, что до меня доносились, имели вполне однозначный толк. «Содом и Гоморра», — вздыхал я, будто старик, и ломал глаза над страницами книги о графе, оставившем самый загадочный и кровавый след в истории Трансильвании.
Остальные соседи либо сами не приставали ко мне с разговорами, либо не были мне интересны настолько, чтобы за ними исподволь наблюдать.
День на пятый, ближе к полудню, Батори явился домой с чемоданом наперевес. Судя по тем усилиям, что он прикладывал, весил его багаж немало, да и объём его был не тем, что удобно таскать за собой по ступеням.
Я бросился помогать, не спросив на то разрешения, за что мне на голову вылился целый ушат подозрений и обвинений. И сидел-то я там, как маньяк, поджидающий жертву, и что я хотел от него — непонятно, и чемодан я его украду, и самого прикончу... Я не стерпел и ушёл.
Следующие несколько дней неожиданно посвятил встречам с бывшим коллегой. Рене был фотографом в нашем журнале, общались нечасто, но почему-то он решил именно мне пожаловаться на новое руководство. Работы у них было много, а гонорары снизились, он думал, что я уже где-то пристроился, верно, хотел найти место теплее, но не получилось. Зато я договорился с ним сделать снимок «Дождя».
Фотографии были готовы уже на следующий день, настолько Рене остался под впечатлением от увиденного. Он горячо пожелал мне удачи и долго жал на прощание руку. На фото «Дождь» получился ещё более хмурым и унылым, чем в жизни. Я совершенно не представлял, как эта картина может кому-то понравиться, но всё равно сунул в общий конверт с портфолио.
Порыскав ещё пару дней в поисках подработки, я снова наведался в тёмный подъезд Батори, хотя совершенно не был уверен, что там меня кто-то ждёт. Но Ферид меня удивил. Он, кажется, был в настроении, живо интересовался где я пропадал столько дней, однако, узнав — в который раз — что я художник, потерял ко мне всяческий интерес и ретировался, давая понять, что заниматься мной он не намерен.
Меня это всё начало раздражать до зуда в костях. Я хотел, наконец, разобраться со всем, но у нас даже толком поговорить с ним не получалось. Либо Батори шутил, делая вид, что заигрывает со мной, либо отмахивался от меня, как от назойливой мухи. Своим поведением он довёл меня до того, что на следующее утро я был у него в подъезде чуть свет и, в кои-то веки, его удивил, но не только своим присутствием.
— Доброе утро, Батори, сэр, как вам спалось? — спросил я, сложив на груди руки в крепкий замок, чтобы не выдать нервозной дрожи, в последнее время преследовавшей меня каждый раз, когда мы оказывались с ним наедине.
На долю секунды мне показалось, что я его напугал, но он быстро собрался и преодолел последний пролёт по лестнице с грацией дикой кошки. Остановившись подле меня, он обратил ко мне улыбающееся лицо наполовину прикрытое до смерти надоевшими мне очками.
— Спросите, отчего я в такую рань прибежал? Да вот, знаете, как-то не спится в последнее время. И раньше-то худо спалось, а теперь и подавно. А всё оттого, что один господин — не буду показывать пальцем, это невежливо — мне однажды сказал, что мы с ним ещё увидимся. И, представляете, какое совпадение, он живёт как раз в этом доме, и я каждый день его вижу, когда прихожу, но он почему-то упорно делает вид, что со мной не знаком и общаться не собирается. А я ужасно капризный, просто беда, покойная маменька постаралась, но вы не вините её, она слишком сильно меня любила. Зато, если мне кто-то что-то пообещал, я от этого человека не отступлюсь, пока не возьму обещанного.
Выслушав это, он усмехнулся и скрылся под шляпой, а после медленно начал спускаться по лестнице. Я молча смотрел ему вслед до самой двери, где он, остановившись, лишь погрозил на прощание пальцем как расшилившемуся дитяте и вышел.
Осев на пол кулём, я почувствовал полное опустошение. Мне не дано было понять, что творилось в его загадочной голове, закрытой от света божьего слоями одежды.
Почти три недели отказов, насмешек и унижения лишили меня остатков уверенности в себе и желания общаться с кем бы то ни было. Может, по этой причине, а может, ещё по какой-то, я не звонил Хорни всё это время. По правде сказать, я особо и не скучал, всё ещё будучи под впечатлением от её слов в тот памятный вечер.
По этой же причине я не хотел ей рассказывать о Батори, решив, что добьюсь его расположения сам, без её помощи. Но, когда она позвонила, всё же не удержался от совершенно ненужных подробностей, за что получил неожиданно грубый ответ:
— Всё же я очень надеюсь, что ты его трахнешь и подцепишь трипак, или ещё что похуже и попротивнее.
— Хорн, что случилось? — я искренне не понимал в чём причина подобного поведения. Словами такими она не бросалась в меня никогда, зная, как я отношусь к подобного рода «пожеланиям», сказанным даже в шутку.
— Не строй из себя невинность, Кроули. Чесс залетела.
— А я здесь при чём? — помнится, я даже в голос смеялся. О, как это было глупо с моей стороны.
— Она беременна от тебя, — отчеканила Скульд.
— Понести от святого писания — это сильно, — заметил я, сцепив зубы. Вдруг отчего-то стало совсем не до смеха и даже не до любезностей. Злость зашумела в ушах непрерывным нарастающим гулом.
— Какого святого писания, Кроули, опомнись! Она залетела от твоего огрызка, который ты, наконец-то, нашёл куда ткнуть! — я задохнулся возмущением, но она продолжала меня добивать. — Зачем? Почему она? Неужели не мог найти кого-то другого?
— Да она сама на мне висла, предлагая переспать! — взревел я, вскочив с кресла.
— А ты и воспользовался. Знал, что она несдержана, что подбить её на подобное пара пустяков.
— Хорн, подожди, — я пытался собрать мысли в кучу, всё объяснить, но не вышло.
— После всего, что я сделала для тебя, отплатил мне самым гадким, самым подлым образом.
— Да не трогал я её! — по-моему, я тогда взвизгнул. Внутри всё дрожало, и голос ходил ходуном. Хорн, замечательная, прекрасная, которую я любил всей душой, предавала меня, не моргнув и глазом. Самый дорогой человек на всём этом грёбаном континенте. Я не представлял, как буду жить без её поддержки, и дело было вовсе не в материальной её стороне, а в том живом участии, что она принимала в моей непутёвой жизни, всё время пытаясь её упорядочить. — Почему ты ей веришь после всего, что она творила? Почему ты не веришь мне? Я никогда бы такого не сделал.
Ответ заставил меня закатиться уже истерическим смехом:
— Она поклялась мне на библии.
— Да в жопу все её клятвы, Хорн! Она просто врушка.
Скульд промолчала.
— Прошу тебя, Хорн…
Бесполезно просить понимания у незрячего.
— Прощай, Кроули. Больше нам не звони, — холодно произнесла она и положила трубку.
Сердце моё опустело. Решение было принято, и у меня не осталось желания тратить свои моральные силы на выяснение отношений. Я был уверен — она пожалеет, но остальное уже проходило мимо меня нисколько не задевая. После того, что я выслушал, твёрдо решил, что жалеть о ней больше не буду.
А ещё я проникся уверенностью, что получу от Батори желанный ответ. Возможно завтра, или через неделю, через полгода, год — я всё равно от него не отстану. Это стало уже делом принципа. Я найду постоянное место работы, не брошу писать картины, и в один прекрасный момент ему до смерти надоест встречаться со мной в мрачном холле подъезда с витражным окном, напоминающим склеп, и он пригласит подняться с собой наверх.
Я настолько ясно себе всё это представил, что даже голову повело от волнения. Меня одолел интерес: как пахнет в его квартире, в чём Ферид ходит по дому, чем он питается, где спит. Фантазия рисовала самые глупые книжные образы, но я всё равно не мог отделаться от нервозного возбуждения, которым они в последнее время сопровождались.
Я не боялся Ферида, хотя при моих подозрениях мог бы. Покорный, я ждал своей участи, не страшась того, что за неукротимое любопытство могу поплатиться своей человечностью. Но мне не терпелось пройти обряд посвящения, после которого я смог бы стать таким же, как он. Возможно, хотя бы тогда я понял, какие мысли витают в его голове в моменты, когда он подолгу не сводит с меня гипнотизирующего взгляда, при этом не произнося ни слова.
«И всё-таки странный он нёс чемодан. Слишком большой и тяжёлый для обыкновенного багажа», — с этими мыслями я уснул, а проснулся с дурной головой, будто пил накануне, мешая виски с шампанским.
Дойдя кое-как до ванной и приведя себя в божеский вид, я надел что попало, схватил уже надоевшую сумку и выкатился за порог. Перекусив по пути, пришёл в свой любимый подъезд без пятнадцати девять и прождал Батори ровно до половины второго.
Ферид открыл дверь с ноги — явно был не в настроении. Шляпа скрывала полями лицо, что говорило о нежелании видеть кого бы то ни было. Мимо прошёл, даже не поздоровавшись, сердце моё опалив тревогой. Казалось, с ним что-то стряслось этой ночью. Мне захотелось исправить это немедленно.
— Чудовищно выглядите, что-то произошло?
Он не ответил, остановился у ящиков и заглянул внутрь.
— Там ничего нет. Почта по вторникам и четвергам, не забыли?
Батори всё же отпер ящик и вытащил из его недр визитку, а покрутив в руке, спрятал в карман.
— Очередной идиот, жаждущий вашей протекции? Скажите ему: здесь живая очередь, и первый в ней — я.
Он усмехнулся чуть слышно, закрыл свой почтовый ящик и двинулся вверх по ступенькам, ну, а мне это всё надоело до одури, я подскочил и рванул за ним.
— Послушайте, вы! Должно быть, со стороны я действительно выгляжу очень смешно, только меня это не утешает, — он обернулся ко мне и уставился сквозь очки, заставляя остановиться в двух или трёх шагах от него. — Вы упорный, но я упорнее вашего. И меня вы не напугаете ни своими угрозами, ни молчанием, ни насмешками. Я всё равно не сдамся и буду сюда приходить столько раз, сколько это потребуется, чтобы вы согласились работать со мной. И вы согласитесь. На это я вам даю ровно год. Через год я уеду и всё равно прославлюсь, а вы себе будете локти кусать, вспоминая, как я обивал ваш порог.
Что тогда на меня нашло? Какая муха меня укусила? Откуда я взял этот год, понятия не имею. Но слова, мною сказанные, были правильными, своевременными, я знал это, чувствовал, верил, и всё же тирада моя меня истощила, я решил удалиться, чтобы не ляпнуть чего-то ещё. Вернувшись, я взял свою книгу, портфолио и потихоньку спустился вниз, но почти у дверей Ферид задержал меня, произнеся нараспев моё имя. Я обернулся, а он лишь кивнул вперёд себя, приглашая подняться наверх.