О том, что произошло, я не сказал Хорн ни слова, надеясь на благоразумное молчание с другой стороны. Она позвонила мне ближе к обеду и предложила встретиться в центре, недалеко от дома Батори, чтобы решить наш вопрос как можно быстрее.
Скульд была невероятно хороша, но отчего-то очень серьёзна и перебирала ногами настолько быстро, что я за ней едва поспевал.
— Говорить буду я, ты будешь молчать, — сказала она, когда мы остановились на перекрёстке.
— Это ещё почему? — удивился я, при этом никоим образом не выражая какого-то недовольства.
— Потому что я знаю, как с ним говорить, а ты нет, — она подняла на меня глаза, и я заметил, что радость моя опечалена.
— Что-то не так?
— Всё хорошо, — отозвалась она сразу же и улыбнулась, но вышло фальшиво. Увидев в моём лице отражение своей лжи, растерялась: — Чесс куда-то запропастилась.
Я мысленно чертыхнулся.
— Не переживай, — позволил себе приобнять её нежно за плечи. — Всё образуется.
— Очень на это надеюсь, — отчеканила она и рванула вперёд, как только на светофоре загорелся зелёный сигнал.
Мы ожидали Батори около получаса. За это время я успел выкурить три сигареты, а Хорн миллион раз взглянуть на часы. Видя её волнение, я мысленно дал себе клятву, что буду молчать и вести себя смирно несмотря ни на что. Даже если Батори начнёт меня лапать за задницу прямо на улице.
— Кроули! — шепнула она так, что я и ещё несколько человек обернулись. — Это он, смотри.
Из-за угла выруливал красно-белый «Плимут Фьюри» модели 60-го года с откинутым верхом и плавниками. Из магнитолы орала музыка. Не знаю, что привлекало больше внимания — роскошный автомобиль идеального внешнего вида, шум, который он создавал, или его хозяин, спрятанный под необъятной широкополой шляпой явно не мужского фасона. Нарочито медленно подкатившись к обочине, он заглушил мотор и выключил магнитолу.
— Зачем ему шляпа? — спросил я у Хорн почти шёпотом, наклонившись.
— Не задавай дурацких вопросов и улыбайся, — ткнула она меня в бок и сделала шаг навстречу Батори. — Батюшки, кого я вижу!
— О-о-о, — манерно ответил мужчина, покинув салон авто. Поля его шляпы немного приподнялись, и я увидел под ними солнечные очки.
Его руки были в перчатках, одежда его закрывала плотным футляром, не было видно ни единой полоски оголённой кожи. Лёгкая блузка с большим кружевным жабо, подколотым яркой булавкой, юбка-брюки, сапоги на высокой платформе, плащ до земли — всё это было белого цвета. И шляпа.
В памяти всплыли волнующие истории о бледных аристократах, боявшихся света настолько, что покидали дома лишь под покровом ночи, пугая своим появлением простолюдинов. Ферид Батори запросто мог быть похож на одного из них. Мысль об этом меня порядком развеселила, но вместе с тем стало немного неловко, будто я вдруг ненароком раскрыл его страшный секрет. А следом накрыло волнующим предвкушением неминуемых последствий своего неуёмного любопытства.
— Хорни, детка. Здравствуй и тебе, — Ферид прихватил Скульд за локоть и чмокнул воздух возле её щеки, придерживая головной убор. — Какими судьбами?
— Я звонила тебе на днях, помнишь? — перешла сразу к делу Хорн, заметно занервничав.
— Что-то припоминаю, — улыбка Батори казалась игривой, но всё же не настоящей. Он явно не был настроен общаться с кем бы то ни было. — Это он? — спросил он чуть тише, едва кивнув в мою сторону.
— Да, — Хорн повернулась ко мне и представила: — Кроули Эшфорд.
Я протянул руку. Мимика странного господина была сокрыта от моего лица, но я уловил недолгую удивлённую паузу, после которой в мою ладонь легла его, узкая, хрупкая и прохладная.
— А я просто Ферид, — ответил он, явно заигрывая со мной, однако в кои-то веки мне не было неприятно подобное поведение. — Замечательная погода, не правда ли? — воскликнул он вдруг, театрально всплеснув руками. — Но совершенно неподходящая для автомобильных прогулок по городу на моей красавице…
И Батори принялся рассказывать как он мучительно долго добирался до города, а солнце нещадно пекло, чем ужасно его раздражало. Он пытался намекнуть, что не хочет ни с кем ничего обсуждать, по крайней мере сегодня, так как его ждёт ещё одна встреча в ближайшее время, а он утомился в пути и очень хотел отдохнуть, но Хорн была неумолима.
— Ферид, я прошу, мы с тобой договаривались, — навалилась она, взяв его под руку. — Ты же не оставишь нас в беде? Ты ведь добрый, очень добрый. У нас действительно безвыходная ситуация, а ты единственный, кто нам может помочь.
Я чувствовал сквозь молчание, как потрескивает его затаённый гнев, пуская колючие искры, но не услышал и вздоха с его стороны. Недолгое время он просто её разглядывал, а потом неожиданно выдал:
— Мы ведь с тобой друзья по несчастью, правда, моя хорошая?
Хорн побледнела, а я неожиданно вспомнил о том, что Батори недавно порвал отношения. Было ли это случайностью или он знал где и с кем пропадала Чесс — так и осталось для меня загадкой.
— Друзья по несчастью должны помогать друг другу, не так ли? — Скульд приняла его правила, но держалась при этом достойно — ни в тоне её бархатистого голоса, ни во взгляде не было ни намёка на лесть и самоуничижение. Она искала его покровительства, но оставалась при этом верна самой себе.
Тогда он коротко взглянул на меня из-под шляпы, о чём я сообразил лишь потом, вспоминая тот день. Понятия не имею, что у меня на лице в тот момент было за выражение, но скорость, с которой он принял решение в нашу пользу, заставила нас обоих оторопеть.
А Батори, отделавшись от руки Хорн к явному своему облегчению, стремительно зашагал неизвестно куда.
— Пойдёмте, друзья мои, — он резко развернулся, взмахнув полами плаща, — я невероятно голоден!
Он притащил нас в шикарный большой ресторан, зал которого был заполнен от силы на четверть, и, поздоровавшись с метрдотелем, как со старым знакомым, свободно прошёл стойку записи, чтобы занять самый дальний столик от окна. Сняв с себя плащ и шляпу, отдав их подоспевшему юноше из персонала, остался в белом шёлковом шарфе, прикрывающим голову и шею. Всё это подтверждало мои догадки и раззадоривало, но следуя наказу Хорн, я не стал ни о чём его расспрашивать.
Подошёл сомелье и, после недолгих переговоров вполголоса, удалился чем-то весьма довольный. Складывалось впечатление, что в этом месте Батори ценят, любят и чтут. Подобные вещи обычно меня смущали, но, пообещав Скульд молчать, я как будто совсем отказался от прежних суждений и остался лишь непредвзятым сторонним наблюдателем. И мне нравилось всё, что я наблюдал.
Возникший невесть откуда, как тень, улыбчивый официант предложил Батори меню, но тот даже в руки его не взял, а заставил склониться к себе и шепнул что-то на ухо. Согласно кивнув, тот исчез, будто в воздухе растворился. Вернулся счастливейший сомелье с бутылкой бордо лохматого года и, после снятия пробы и одобрения, осторожно разлил по бокалам плотный тёмный напиток. Ещё раз отпив, Батори кивнул, отправляя его восвояси.
У Хорн под столом дрожала нога, она очень нервничала и невероятно спешила домой, но напомнить об этом, конечно же, не могла.
— Давно вы живёте в Штатах? — начал издалека наш мучитель, оттягивая окончание пытки. Орудием было время. Секунды капали в темечко Хорн, заставляя сходить с ума, а меня разрываться надвое. Я не мог решить, чего больше хочу: получить окончательное согласие или же досмотреть до конца начинающийся спектакль. Несмотря на светлые чувства к Хорн, всё моё внимание в тот момент оказалось занято странной игрой странного человека, проказливый блеск в глазах которого, заметный даже сквозь стёкла очков, оказался чертовски заразительным.
Я почувствовал болезненный пинок в лодыжку, но и глазом не моргнул.
— Чуть больше года, — был мой ответ.
— И какое же место в нашей стране вам больше по нраву?
Во всех его телодвижениях, высказанных и невысказанных словах, таился глубокий смысл, пока недоступный для моего понимания, но притягательный.
— По правде сказать, я нигде не бывал, кроме этого города, — его удивлённый взгляд вызвал во мне странный трепет.
Растянув губы в кривой ухмылке, Батори переметнулся к Хорн.
— Дорогуша, ты что, не могла взять его с собой на уик-энд? Показала бы парню страну. Посмотри на него, да он весь зелёный от смога!
Хорн растерянно воззрилась на меня, я коротко пожал плечами, мол, никогда и сам никуда не хотел, и претензий к ней не имел, но Батори подобное не волновало, он явно нашёл себе тему для разговора.
— Не понимаю, как можно столько сидеть на одном месте!
Когда он начинал говорить чуть быстрее, в его речи проскакивала некоторая манерность, но, вопреки обыкновению, это не раздражало, а вызывало улыбку. Перчатки его уходили под ткань манжет, не давая ни единого шанса увидеть кожу; лицо, казалось загримированным хоть и неярко, но всё достаточно для того, чтобы стало понятно.
Наверное, я слишком долго глазел на него, так что, кажется, немного смутил. Он качнул головой, о чём-то задумавшись, из-под шарфа выбилась кромка волос надо лбом, до корней обесцвеченных столь аккуратно, что их обладатель казался седым от природы.
Как мне хотелось убрать этот грёбаный шарф, чтобы увидеть полностью волосы, заставить его снять перчатки и показать свои руки, заставить умыться и показаться лицо. А ещё мне ужасно мешали очки. Я хотел видеть глаза Батори.
Он казался мифическим существом, страдающим в условиях нашего мира, пытающимся всеми силами поддержать ненадёжное тело, доставшееся ему в наказание за развращённость души.
Но он мне нравился. Даже то, что он был одет, как капуста или репчатый лук, не могло изменить этой симпатии. Нет, он больше всего походил на китайский пион, пышный, белый, с шапкой тончайших лепестков, одуряющих своим несравненным благоуханием.
Официант, явившись, как джин из бутылки, поставил перед Феридом тарелку и снял с неё блестящий металлический колпак.
— Приятного аппетита, сэр!
— О-о, благодарю, — простонал он, сгорая от нетерпения съесть хоть немного странного блюда, больше похожего на аккуратную кучку фарша, украшенную сырым яйцом и красиво разложенными овощами. Тяга к сырому мясу мне показалась такой же странной, как и стремление скрыться от солнца. — М-м-м, — протянул он, ни сколечко не стесняясь своих эмоций, когда первый кусок оказался во рту. Казалось, Батори вот-вот заплачет от восхищения. — Передай шефу, что сегодня он превзошёл сам себя!
Официант поклонился и чинно ушёл.
Я знал это блюдо, мой отец любил нечто подобное, и уж точно его знала Хорн, однако, её нетерпеливое раздражение нашло здесь свою кончину.
— Ферид, дорогой, а ты не боишься глистов подцепить?
Я оперся подбородком на ладонь и прикрыл согнутыми пальцами рот, чтобы не было видно улыбки. Обожал наблюдать за тем, как Хорн из себя строит дурочку. Батори медленно поднял взгляд от тарелки и в глазах ясно можно было прочесть, что подобного он не пропустит мимо ушей, но улыбка его притупила мою и Скульд бдительность.
— Это, моя дорогая, тартар из ягнёнка, — назидательно произнёс он.
— И что?
Я едва ли не прыснул слюной оттого, каким глупым казалось её лицо в тот момент.
— А то, красота моя ненаглядная, что баранина — самое чистое мясо. В нём не бывает паразитов, а это к тому же молочный ягнёнок, — ответил натянуто Батори, нервно утёр губы салфеткой и приложился к вину.
— Ты в этом уверен?
Я с огромным трудом подавил смешок, но при этом закашлялся. Ферид пронзил меня равнодушным взглядом.
— Извините, ваше блюдо выглядит так аппетитно, что я подавился слюной, — поспешил оправдаться я.
— Хочешь попробовать? — он снова мне улыбнулся, и я опустил взгляд на скатерть.
— Было бы интересно, но я не уверен, что это уместно.
— Чушь! — оборвал он мою нескладную речь. — Здесь уместно всё что угодно, особенно мне. Но если ты брезгуешь есть с одной вилки со мной, я могу попросить принести тебе чистую.
Я смутился до крайности.
— Мне, право слово, неловко просить о таком, — невнятно проговорил я, мечтая растаять, как тот официант, но в ту же секунду Хорн двинула мне платформой по своду стопы. — Но, если вас это не затруднит…
— Официант! — выкрикнул на весь зал Батори, задрав к потолку руку. Несколько посетителей на нас обернулись.
Улыбчивый парень примчался тут же.
— Ещё одну вилку и нож, — доверительно произнёс Ферид, сверля меня взглядом и складывая между нами пальцы в замок.
Я готов был поклясться, что он мне засунет в глотку всё блюдо вместе с тарелкой, если я всё-таки откажусь попробовать. Он как будто хотел меня испытать, посмотреть, как далеко зайду. Я знал о его намерениях, но несмотря на это, мне не хотелось съездить ему по лицу. От его взгляда руки сделались ватными и онемело всё тело, единственным, что я чувствовал в тот момент, был свербёж в районе крестца.
Когда передо мной положили приборы, завёрнутые в салфетку, я отмер не сразу, и Ферид опередил меня.
— Ты позволишь? — спросил он, протягивая к ним руку.
Я только кивнул в ответ. Спорить, когда он так улыбался, казалось безумием. Хорн вздохнула и первый раз за всё время взялась за бокал. Развернув свёрток, Батори ловко вырезал ножом кусочек из самой серединки и аккуратно уместил на вилке. Наблюдая за ним, Хорн в какой-то момент достаточно громко цокнула языком и закатила глаза. Мне снова стало неловко.
— Эй, открой ротик, — я посмотрел на него. Батори держал вилку перед моим лицом, при этом сам улыбался и, кажется, даже облизывался, как будто задумал отнять предложенное в последний момент.
Я несмело подался вперёд, стараясь не искать его взгляда, чтобы не покраснеть от смущения, но Ферид не стал играться со мною, двигая вилкой туда-сюда, а положил её мне на язык с такой осторожностью, будто всю жизнь свою занимался тем, что кормил беззубых старушек в домах престарелых.
Вкус показался мне смутно знакомым, возможно, когда-то в детстве я пробовал есть сырой фарш, пока мама готовила, но такого качества блюдом наша семья определённо себя побаловать не могла. Оно было сверхидеальным. В меру специй и лука, масло придавало едва различимую горчинку, но основная, долгая, полная нота принадлежала в этом аккорде именно мясу, чей вкус невозможно было спутать ни с чем другим. Его не хотелось глотать, хотелось оставить во рту как можно дольше, но оно, как назло, растворялось и проходило дальше само собой. Когда Ферид понял, что я закончил гонять остатки языком, спросил:
— Тебе нравится? — хотя, честное слово, можно было не спрашивать.
— Очень, — ответил я, глядя ему в глаза.
— Вином запей…
— Господи! — взревела Хорн, припадая к столу. — Простите, но я не могу больше на это смотреть! Ферид, пожалуйста, очень тебя прошу, давай мы с тобой решим деловые вопросы, а потом занимайтесь здесь, чем хотите!
— А в чём, собственно, дело, — улыбнулся он ей невинно. — Хорни, дорогуша, ты разве спешишь?
— Очень, — сказала она, некрасиво прищурившись, и теперь мне захотелось ударить её по лодыжке.
— А который час?
Скульд ещё раз сверилась со стрелкой.
— Двадцать четыре минуты шестого.
— О, бог мой! — тонкие пальцы его утонули в складках жабо.
— Абсолютно с тобою согласна, — рассчитывая на внезапно возникшее понимание, она полезла за фотографиями, но неожиданно для нас обоих Ферид вскочил и начал натягивать плащ, который всё это время висел на спинке его же стула.
Решительно не понимая что происходит, Хорн на него посмотрела так, будто он предаёт свою родину за очередную порцию тартара.
— Прости, я совсем забыл, у меня сегодня назначена чрезвычайно важная встреча, — отвечал он на повисший в воздухе вопрос, энергично жестикулируя, — я не могу позволить себе на неё опоздать, — расправившись с рукавами, Ферид принял шляпу из рук швейцара, выросшего, как из-под земли. — Ещё раз прошу прощения. Кроули, — он повернулся и одарил на прощанье улыбкой, — увидимся.
Я был готов поклясться, что он подмигнул мне, а после этого усвистал с такой скоростью, что Хорн даже рта не успела открыть, чтобы с ним попрощаться. Когда звякнул дверной колокольчик, она положила обратно в сумку моё портфолио и тяжело вздохнула.
— Ну по крайней мере, он не сказал нам «нет».
Я молча пожал плечами.
— А ты почему с ним о фотках не заговорил? — попыталась она найти виноватого, но со мною такие фокусы не проходили.
— Ты мне сказала молчать, вот я и молчал. Ты же сама знаешь, как с ним разговаривать.
— Да уж. Поговорила, — снова вздохнула она и повесила сумку через плечо. — Ну, что ж, пойдём по домам?
— Пошли, — безразлично ответил я.
— Не расстраивайся, — она заботливо поправила мне прядь волос возле уха. — Ты ему нравишься, это уже хорошо, значит, у нас всё получится. Просто на это понадобиться чуть больше времени, чем я рассчитывала.
Я промолчал. Почему-то с ней говорить мне теперь не хотелось. Я, наверное, с большим интересом продолжил общаться с Феридом, если бы Хорн его не спугнула.
Интерес — вот что он пробудил во мне. Я понимал ход его мысли, видел о чём он думает по взгляду, спрятанному за стёклами тёмных очков, чувствовал его состояние по телодвижениям, но несмотря на всё это мне было с ним интересно. Он был нестандартен, не закрепощён, как все мы, он был как глоток живой воды, как лекарство от смерти разума.
— Простите, мисс, но вы не заплатили по счету, — услышал я рядом с собой и отвлёкся от мыслей. Мы почти дошли до дверей, но молодой метрдотель преградил нам путь.
— Какого чёрта? — раздражённо произнесла Хорн. — Разве Батори не должен был это сделать?
— Простите, мисс, но господин Батори очень спешил, — начал он, произнося слова, будто прилежный школяр, читающий стих у доски и остановился на середине фразы.
— И? — поторопила его Хорн.
— И сказал, что вы сможете сделать это вместо него.
— Что?! — возопила она, окончательно потеряв терпение. — Сраный ублюдок!
— Простите, мисс, но в нашем заведении так выражаться не принято.
— Да вертела я на хую всё ваше заведение! Почему вы не можете просто записать это на его счёт?!
— Правила нашего ресторана не подразумевают кредитов, мисс.
— Значит, пора изменить ваши правила!
Тут уже я понял, что пора вмешиваться, и, погладив её между лопаток, тихо сказал в затылок:
— Спокойно, Хорн, не кипятись.
Она неожиданно резко повернулась ко мне:
— У тебя есть с собой деньги?
— Жалкий пятак, — честно ответил я. — Даже не думал, что могут понадобиться.
— Мы ничего не будем оплачивать, — выплюнула она в лицо метрдотелю. — Мы были приглашены в качестве гостей.
— В таком случае я буду вынужден вызвать полицию, — ответил он очень спокойно, не изменившись в лице.
Это было уже посерьёзнее, чем остаться без денег до следующей зарплаты. Тяжело вздохнув и пять секунд подумав, Хорн таки согласилась:
— Хорошо, несите счёт, — процедила она сквозь зубы.
Метрдотель подал знак рукой официанту и предложил нам немного посторониться, чтобы освободить дорогу гостям, покидавшим заведение после сытного обеда. С ними он раскланивался c вежливой улыбкой, желал хорошего дня, приглашал посетить ресторан ещё раз и даже сделал комплимент пышнотелой, не очень красивой даме. Та же буквально всё время, что провела рядом с нами, смотрела на нас с высокомерным непониманием и осуждением, будто мы были воришками, пытавшимися украсть дорогое колье с её жирной шеи.
Хорн вся покрылась бордовыми пятнами и отвернулась, терзаемая стыдом и гневом. Мне же вдруг стало смешно так, что с трудом удавалось прятать от всех неуместную глупую улыбку. Этот сукин сын, Батори, определённо знал толк в отмщении. Глупо было надеяться, что отомстил он и за меня тоже, но мысль эта приятно щекотала нервы, и я продолжал купаться в тёплом бульоне злорадства, пока нам не принесли счёт.
Хорн посмотрела в него и застыла, как изваяние.
— Да вы издеваетесь, — от возмущения её голос осип.
— Прошу прощения? — метрдотель поднял на нас от журнала свой равнодушный взгляд.
— Ну, Кроули, — повернулась она ко мне, недобро сверкая глазами, — надеюсь, оно того стоило, — и начала снимать с себя все имеющиеся украшения.
Закончив кольцом с изумрудом, доставшимся ей от бабушки, она повернулась к метрдотелю:
— Это — фамильная ценность. Я оставляю её и вот это вам в качестве залога. Деньги привезу через три часа, не раньше. Также в залог я оставляю его, — она показала на меня оттопыренным большим пальцем через плечо, даже не обернувшись. — И я очень надеюсь, что за время пребывания здесь ни с ним, ни с моими вещами ничего не случится, — с этими словами она выложила свои украшения прямо под нос обалдевшему от такой наглости служащему и вышла за дверь. Я посмотрел ей вслед, светлая голова затерялась среди отражений и отблесков стёкол тяжёлых дверей.
Метрдотель обратил на себя внимание, вежливо кашлянув. Поднял журнал регистрации, ссыпал куцее золотишко Хорн в подставленные мной ладони и сдержанно пригласил присесть за отдельный небольшой столик в углу напротив окна в пустующем крыле ресторанного зала. Я поблагодарил его за временное убежище и, усевшись, принялся наблюдать за жизнью на улице. Впрочем, наблюдать особенно было нечего — служащие с портфелями торопились с работы, дамы с пакетами — с шопинга, и только косматый пёс никуда не торопился, а шёл себе мимо прогулочным шагом, наслаждаясь своим одиночеством. Он медленно пересёк прозрачный прямоугольник окна и бесследно исчез с картины города.
Неожиданно потемнело, с неба посыпался крупный дождь, затем перешедший в град, и улица ненадолго оживилась. Люди забегали в панике, жаждая заполучить такси, чтобы укрыться от непогоды, а, стоило им попрятаться жуками по маленьким норкам, картина передо мной совсем опустела, лишившись своих незатейливых персонажей. Дождь поливал по асфальту волнами, дрожа под порывами ветра, будто прозрачная занавесь. Дом напротив размыло плотным потоком воды. От привычного глазу города почти ничего не осталось. Несмотря на цветной козырёк, вода всё же нашла себе путь к стеклу, разделяющему два мира, и побежала по гладкой поверхности кривенькими дорожками, превращая пейзаж в нечто сюрреалистическое. В квартире с большим окном я часто пытался изобразить проливной дождь, но почему-то ни разу не получалось. Может быть, я его просто не чувствовал.
Стало немного зябко. Закутавшись в плащ, я вспомнил о тёплых руках матери. Если на улице было сыро, она всегда повязывала мне шарф. Говорила: «Горлышко береги», — и улыбалась, как ангел, сошедший с небес. А ежели дождь заставал нас в дороге, снимала с себя, украшая мне шею бантом. С тех самых пор ненавидел шарфы и любые шейные украшения, даже рубашки носил расстёгнутыми на три пуговицы, чтобы ничто не мешало. Но мать здесь была ни при чём. Я очень её любил. И, кажется, она меня тоже любила чуть больше, чем остальных домочадцев.
Когда она умерла, я впервые почувствовал вкус одиночества. Только мама верила в мой талант, лишь она бесконечно гордилась моими работами. И я был немного обижен на то, что она не поведала мне о своём недуге, но смог побороть это гадкое, глупое чувство, съедавшее остатки любви и хороших воспоминаний.
В пустом крыле ресторана это чувство воскресло в моей душе и растрепало мне нервы похлеще, чем драка или любой алкоголь. Хорн меня бросила. Ушла, не простившись, будто я был виноват в том, что так получилось. И маленький мальчик внутри меня, тот самый, что пересёк океан, растерялся. Мне стало обидно, досадно и даже немного страшно.
Вечер окутывал темнотой. Метрдотель и официанты нарочно не зажигали света в моём крыле, как будто пытались скрыть моё присутствие от других посетителей ресторана. Впрочем, у них это получалось, никто в мою сторону даже не посмотрел, и на три с лишним часа я превратился для этих людей в пустое место.
Нелепые мысли лезли мне в голову, что придётся теперь самому отрабатывать почти нетронутый обед, намывая здесь полы или посуду, или работая официантом. Я представил себе выражение лица Батори, когда он увидел бы меня в этом форменном фартуке. Возможно, тогда я произвёл бы на него куда большее впечатление.
Он был ужасно красивый. Ну почему он казался мне столь красивым? В жизни до этого не обращал внимания на подобные вещи у окружавших меня мужчин. Я считал, что ценю и люблю только женскую красоту, и мужчин, примерявших её на себя, воспринимал как жалкое, нелепое подобие. Но Батори в себе сочетал и мужское, и женское столь искусно, что не находилось слов описать весь восторг, вызываемый его странной игрой.
С удивлением и тревогой я поймал себя в тот момент на мысли, что мне наплевать даже на судьбу своих многочисленных детищ, а больше всего волновал лишь один вопрос: смогу я снова увидеть его или нет. Он словно разбил меня и он же, единственный, мог собрать обратно, но от неизвестности и неопределённости каждый осколок меня изнывал от прохладной и монотонной боли.
Чтобы забыть о ней, я принялся снова смотреть в окно. Там загорались первые фонари, под бесконечным дождём обрастая сияющим ореолом. Вода в лужах бурлила и пенилась, не успевая стекать в водосток, подтопляла широкие тротуары. Людей на улице не было. Даже косматые псы попрятались по подвалам.
И, разумеется, откуда там было взяться Батори? Но я жаждал, алкал его появления больше, чем мог бы желать воды или пищи. Все остальные потребности меркли на фоне единственной — увидеть его на той стороне картины, что рисовал мне дождь за окном. Я представлял себе, как вода бьёт широким полам шляпы, заставляя их мелко подрагивать, и дрожал от этого сам. Представлял его узкую руку в моей и ловил ладонью фантомные ощущения уже пережитого недавно прикосновения. А голос его, а взгляд из-за тёмных очков… Кем бы он ни был, каким бы он ни был, он волновал меня больше, чем кто бы то ни было. Даже моя дорогая Хорни померкла на его фоне, как далёкая точка Венеры в сиянии внезапно взошедшей Луны.
И я не сразу сообразил что к чему, когда ко мне соизволили подойти и позвать к регистрационной стойке. Может быть, я задремал, не особенно помню, помню только, что свет вестибюля резал глаза, и Хорн была вежливой, сдержанной, но бесконечно грустной.
Оказалось, Чесс устроила скандал. Наверное, в первый раз мне было плевать на то, что у них происходит. Я просто желал Скульд терпения, на автомате кивал и поддакивал, думая о своём. Впрочем, холодный дождь, меня возвращал понемногу в постылую реальность.
— На следующую встречу с Батори пойдёшь один, — спокойно сказала она, должно быть, сообразив, о чём я упорно умалчивал.
— Почему? — сердце встревожилось, сбилось с ритма, болезненно сжавшись.
— После сегодняшнего он вряд ли захочет встречаться со мной, но тебе это не должно помешать. Я не буду ему звонить, вот его адрес, — она вынула из кармана пальто свёрнутый в несколько раз листок и протянула мне. Пока я его забирал, на бумагу упали несколько крупных капель воды. — Он обязательно здесь появится.
— Предлагаешь его караулить? — эта идея заранее не пришлась мне по вкусу.
— Ты определённо ему понравился, — вновь повторила она своё смелое утверждение, проигнорировав мой вопрос, — но пока будь спокоен — в ресторан он тебя одного не потащит.
— С чего ты взяла? — я и впрямь затерялся в догадках.
— Он кормит с руки только тех, под кого подстилается.
Эта фраза меня шарахнула по голове сильнее, чем могла бы ударить молния. Хорн цокала каблуками по тротуару, а я так и застыл на месте, и всё прекрасное, что успело разрастись в моей душе, стремительно усыхало, увядало. Я и без Скульд ни капли не сомневался в том, что Батори имеет успех у определённой публики, но когда меня ткнули в это лицом, стало как-то не по себе. Такому, как я, уж точно не было место в его праздной жизни. А какого я места искал рядом с ним, я и сам не знал.
Мы простились со Скульд у метро, и я впервые был рад расставанию. Принимая портфолио из её рук, даже не наклонился для поцелуя.
— А ты изменился, — заметила она с какой-то досадой в голосе. Но я ничего не понял и только пожал плечами в ответ.
Попав, наконец, домой, с удовольствием закурил — сигареты закончились ещё пару часов назад, пока я сидел в ресторане — и накормил себя чем-то похожим на ужин.
Дождь продолжал поливать, озвучивая невысказанные чувства развороченной души моей, больше похожей теперь на воронку, оставшуюся после взрыва гранаты.
На подоконнике было удобно дымить и смотреть в шуршащую темноту. Видеть свою халупу желания не было, даже свет не включил из-за этого. Вот и всё, чего я добился к своим двадцати годам. Мне казалось, что жизнь обрывается и дальше ползут ленивые титры, давая взыскательному киноману открытый конец для полезных выводов и размышлений.
Молния с громом ударили одновременно, отрезвляя заторможенный разум. Я взглянул на грунтованный холст, стоявший передо мной. Его пустота и девственная белизна толкали на преступление, рождая отчётливое желание изнасиловать красками так, чтобы потом ни один ценитель искусства не мог опознать в нём идею и смысл.
Не выпуская из губ сигарету, я взялся за кисть и мольберт. Краски хватал без разбора, их в темноте всё равно было не различить. Дождь за окном подбадривал треском и гулким урчанием грома, вспышками молний и монотонным шумом, а я писал его, и в первый раз в жизни он у меня получался.