Следующим утром меня уволили. Не потому, что я пришёл на работу пьяным, боже упаси, но тем неожиданнее и неприятнее была для меня эта новость. В нашей редакции переменилась власть. Сместили главреда и всех её ставленников, а поскольку на работу меня принимали с её подачи, то и я этой участи не избежал.
Хорн я не стал посвящать во все свои перипетии, решил, что достаточно опытен и в состоянии сам подыскать себе новое место. Но оказалось, что это не так уж просто сделать без рекомендаций, которых мне при увольнении, разумеется, никто не дал. Новый редактор был почему-то нелестного мнения обо мне, чего не скрывал, и я не рискнул на него ссылаться.
Следующие пару недель я только и делал, что рыскал в поисках новой работы. В довершение ко всему хозяйка квартиры внезапно решила поднять плату в полтора раза, чем лишила меня возможности нормально питаться. Я был зол, как чёрт. На новое место меня не брали. Разовые услуги, которые я мог предложить, не стоили практически ничего, хватало только на ужин, после которого я падал в кровать и дрых до рассвета, а следующим утром всё повторялось.
Меня не особенно беспокоила перспектива сделаться бомжем и спать под мостом, больше всего я переживал за картины — для них любая сырость была губительна. На доплату хозяйке сумел наскрести только через неделю.
На седьмой день закончились сигареты.
На восьмой — краски. Начатую картину не мог завершить именно по этой причине, что приводило меня в неописуемое бешенство.
На исходе второй недели Хорн забежала ко мне повидаться и едва не вызвала скорую, узрев чёрные тени, залёгшие под моими глазами от бессильной злобы, недосыпания и голода. Последние силы потратил на то, чтоб её убедить, что я в полном порядке. Но вскоре примчалась Чесс с полной сумкой продуктов и фотоаппаратом наперевес, и пока Хорн кормила меня бульоном чуть ли не с ложки, её молоденькая подружка установила свет посреди небольшой комнаты, что приходилась мне спальней, гостиной и мастерской одновременно, и отсняла все картины, на которые я указал.
Теперь уже обе они убеждали меня пойти на поклон к Батори, ругались, высмеивали мой образ мысли, льстили безбожно, расхваливая работы, и сулили любые блага от имени будущего покровителя, при этом клялись, что он на меня и не взглянет в определённом смысле. И гордость моя, усыплённая, замолчала. Только одно меня беспокоило: что оказавшись один на один с предполагаемым благодетелем, я как-нибудь облажаюсь, и на этом закончится моё путешествие за счастьем в «Страну Великих Возможностей».
— Пойдёшь в матросы, как Керуак, может, бросишь свою мазню, займёшься чем-то полезным, книги, к примеру, писать начнёшь, человеком станешь, — прохрипела Хорн, зажав сигарету в зубах и щурясь от дыма. В этот момент она сама мне напомнила моряка.
Чесс ядовито фыркнула ей в одобрение.
— Очень смешно, — недовольно ответил я, но с общим посылом, в принципе, согласился. По всему выходило, что знакомство с Батори — последний шанс попасть в художественную среду, не покидая этого города. После меня мог спасти лишь переезд в Калифорнию, но, пригревшись у Хорн на груди, я начал страшиться одиночества и неизвестности, а она со мной вряд ли поехала бы. Я ощущал какую-то смутную тоску по этому поводу, но утешал себя тем, что, возможно, ехать ещё никуда не придётся. Кажется, сердце моё не выдержало и сдалось её милости.
Перед уходом моя несравненная пообещала связаться с Батори и подготовить почву для нашего с ним знакомства. А я, в свою очередь, пообещал быть милейшим парнем и не размахивать кулаками.
— Я позвоню, — уже в дверях она беззастенчиво сунула руку в задний карман моих джинсов и что-то в нём явно оставила.
Выуженный полтинник стёр с моего лица улыбку.
— Ты с ума сошла?! Я не возьму! — зашипел я, высматривая Чесс на лестничной площадке. — Даже не думай!
Тогда Хорн свернула купюру вшестеро и протиснула руку в передний карман так далеко, что у меня отпало какое-либо желание с нею спорить. Прижавшись ко мне своим выдающимся телом, она прошептала на ухо:
— Не выёбывайся, дорогуша, отдашь как-нибудь с гонорара.
И пока я возвращал себе дар речи, милые, добрые, богоподобные женщины, смеясь над чем-то и перешёптываясь, спустились по лестнице.
Почти что через неделю, когда я совсем уже было отчаялся, меня разбудил звонок в дверь. Суетливая Чесс тараторила без остановки, но то, что я умудрился понять спросонья из её речи, меня воодушевило и почему-то заставило сильно разволноваться. Оказалось, они не могли связаться Батори всю эту неделю, но как только поймали его, Хорн отправила свою маленькую подругу ко мне.
Девушка положила на стол увесистую папку со снимками и упала в кресло, откровенно меня рассматривая. Если в прошлый раз Хорн заставила меня нацепить футболку, то на этот я спросонья не сообразил и встретил гостью в своём обычном домашнем прикиде — джинсах, заляпанных краской. Никогда не любил лишних шмоток.
Я предложил гостье кофе, она просияла и потащилась за мной на кухню, не обращая внимания на откровенный бардак, царивший повсюду.
Продолжая съедать меня взглядом, Чесс предложила помочь с выбором костюма для предстоящей встречи.
— У меня и костюма-то нет, — буркнул я.
— А какой-нибудь джемпер с глубоким воротом?
— Что? — повернулся я к ней.
— Ты, конечно, можешь прийти на встречу и так, — она облизала взглядом всего меня с головы до ног и обратно и широко улыбнулась. — Думаю, он будет в восторге.
Я так долго смотрел на неё, что у меня убежал кофе.
Мне не верилось в услышанное. Хорн меня обставила. Я буквально кожей чувствовал, как очередной лощёный пидор тянет ко мне свои липкие ручонки.
— Чёрт! — выплеснув остатки испорченного напитка в раковину, я вымыл турку и начал варить по новой. — Слушай, может, ну его?
— Ты что?! — протянула она возмущённо. — Знаешь, как мы старались, чтобы его разыскать? Он в последнее время постоянно в разъездах. И по слухам, только расстался с последним своим ухажёром. Тебе это на руку.
Я тяжело вздохнул. От мысли о том, что придётся себя продавать, на душе скребли кошки.
— Я не смогу.
— Что ты не сможешь? Портфолио показать? Рассказать ему, как ты долго и мучительно искал себе место под солнцем всё это время? Кроули, очнись, это реальная жизнь, а не твои фантазии, и тебе представился шанс получить от неё по полной.
— Звучит угрожающе.
Чесс улыбнулась.
— Знаешь, раньше я Хорн даже ревновала к тебе немного, но теперь поняла отчего она с тобой носится. Ты же совершенно уникальный индивид. При всём своём недюжинном таланте не в состоянии даже о помощи попросить, когда она тебе действительно необходима. Ты как большой ребёнок… Слушай, а ты, часом, не девственник?
— С чего ты взяла? — я поспешил отвернуться, поняв, что начал краснеть от неловкости.
— Странный ты больно. Хорн говорила, что у тебя за весь год никого не было. Согласись, при твоих физических данных это довольно странно.
Мне было не очень приятно узнать, что Скульд обсуждала мою личную жизнь со своей блудливой любовницей.
— Не вижу никакой связи. Может, я просто очень застенчивый человек. И не люблю случайных людей у себя в постели.
— Застенчивый? — медленно нараспев произнесла она, и я услышал тихое шарканье ножек табуретки о пол. — Может быть, просто тебе не те попадались? — я слышал, как она подошла и остановилась у меня за спиной, почувствовал, как мне на спину в районе рёбер легли её маленькие ладони. — Ух, какой ты горячий.
— Это ускоренный метаболизм.
— Чего?
— Обмен веществ, — пояснил я, невольно улыбнувшись незнанию элементарных вещей.
Но Чесс это было неважно. Маленькие ладони скользнули вперёд, сомкнулись в районе пупка и пробрались мизинцами за свободный пояс джинсов. Она прислонилась щекой к моей спине и сладко вздохнула, отчего каждый волос на теле поднялся дыбом.
— Хорн тебя очень любит, — заметил я невпопад.
— Я тоже очень её люблю, — деловито ответила Чесс и поцеловала меня в ложбинку позвоночника.
— Странная у тебя любовь. Зачем тебе кто-то ещё? — голос мой, и для меня это было так странно, был в тот момент абсолютно ровный, хотя сам я готов был запрыгнуть на потолок от столь неожиданно сильного возбуждения.
— У нас с Хорни, знаешь ли, разные аппетиты. Ей достаточно раз в две недели, а я хочу каждый день. И потом она постоянно работает. Она сама виновата. Что же мне, дома сидеть одной? — я услышал, как Чесс обиженно дует губы, ища у меня понимания.
Но я не смог его дать.
— Любовь долготерпит, милосердствует, * — начал я и развернулся, так как она меня отпустила, резко отдёрнув руки и с недоверием глядя в глаза. — Любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, — провёл я рукой по её волосам, замечая, как губы её скривились и дрогнули, а лицо исказилось до неприглядной гримасы. — Не бесчинствует, не ищет своего…
— Дебил! — Чесс оттолкнула меня и ринулась в маленькую прихожую, долго искала в ней выключатель, но так его и не найдя, начала перебирать обувь на ощупь, за этим занятием я её и стал.
— …не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; …
— Заткнись! Заткнись к дьяволу, иначе я за себя не отвечаю! — она застегнула один сапог и принялась за второй. — Тоже мне, миссионер! В Африку поезжай, там тебе будут рады! Если б я знала, что ты такой недоделанный, в жизни бы не полезла! — она немного запуталась в пальто, но едва ли не завизжала, когда я потянулся, чтобы помочь ей. — Не приближайся ко мне! — Чесс злобно сверкнула глазами. — Ты просто придурок! Поэтому у тебя никого не было, нет и не будет! — и она пулей вылетела из квартиры.
— …все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит, — на автомате закончил я, поворачивая ручку замка.
Кофе давно убежал, погасив под собой огонь. Я выключил газ. Конфорка напоследок плюнула в меня кофейными крошками. Плита и пол подлежали немедленной чистке.
— Всего надеется, всё переносит, — сказал я себе и уставился на пейзаж за окном.
Новые листья из почек выстреливали неожиданно — вчера ещё ветви стояли голыми, сегодня покрылись нежной зелёной дымкой.
Мне было чертовски обидно за Скульд, она заслуживала много большего, чем маленький монстр-нахлебник, но сам я помочь ей ничем не мог, и тоска разливалась от сердца, делая кровь горше.
С Чесс мы больше ни разу не виделись.