– Чуя.

– А?

– Я люблю тебя.

Чуя знает это. Он знает это так же, как знает то, что Дазай никогда не любил его в этом смысле.

* * *

Всем в этой вселенной с чем-то не повезло, и Чуе тоже. У всех бывают неудачи, плохие родители, недостатки в чём-то. У кого-то это приходит и уходит, забываясь. Некоторые терпят это до конца жизни, а после родные узнают, что последние слова их были: «Терпел всю жизнь и заебался. Сил уже не было, может хоть там отдохну».

Чуино «не повезло» настолько высокое, что без проблем может положить свой подбородок на рыжую макушку и, обняв за плечи, прижать к своей груди.

Чуино «не повезло» называет себя его лучшим другом, и да, они действительно просто лучшие друзья детства. Они никогда не были чем-то большим.

Чуино «не повезло» – это тот самый тип одноклассников, которые гетеро, но которые шутят гейские шутки со своими лучшими друзьями. Из-за шуток этих их можно принять за встречающихся парней больше, чем действительно тех, кто встречается.

Чуино «не повезло» слишком много шутило про то, что Чуя не сможет без него. Так много и так долго, что Чуя теперь реально не сможет, потому что он влюблён.

Чуино «не повезло» читается именем Дазай Осаму.

Чуя привык говорить это другими двумя словами: «дремучий долбоёб». По его заверениям, это не слишком отличается от имени Дазая и намного лучше описывает его, чтобы люди сразу понимали, с кем имеют дело. Если Дазай начинает хныкать, что ему это не нравится, то Чуя милостиво придумывает что-нибудь другое. Это не трудно. Фантазия и словарный запас у Чуи получше, чем у Дазая, предлагающего треть своего свободного времени совершить суицид.

Всё, что Чуя узнал о Дазае за последние двенадцать лет, он – Чуя уверен – был бы не против забыть. Иногда он думает, что ему было бы лучше не знать Дазая вообще, потому что Чуе уже больно каждый раз чувствовать, как сжимается его сердце и тщетно прятать румянец, когда Дазай неотлипаемо липнет к нему так, что шиканьем не отдерёшь, а сердцем не отпустишь.

Хорошо, что Дазай не замечает этой боли. Если бы Дазай заметил, то они бы наверняка перестали общаться. Тогда сердце бы сжималось в груди тревожно и билось бы быстрее только от разочарования в себе.

Чуя мог бы прожить свою жизнь без Дазая и никогда не узнать, что у креветок сердце находится в голове. Он мог бы никогда не пойти проверять это вместе с ним. Тогда бы восьмилетний он потерял многое, и особенно воспоминания о том, как Дазай тихо хихикал, когда Чуя отказывался брать в руки кухонный нож и резать креветке голову.

Чуя мог бы прожить неинтересную жизнь и не отговаривать Дазая от того, чтобы тот забрался в зоопарке в загон к якам и не проверил, что у них действительно розовое молоко.

Чуя мог бы прожить ненормальную, непривычную и странную жизнь, не вспоминая, как Дазай прочитал в глупой книжке, что богомолы единственные из насекомых могут поворачивать голову. И, Боже, если бы когда Дазай не бегал по всему лесу в надежде поймать бедное насекомое и проверить, насколько сильно он сможет свернуть им шею, то Чуя бы не сказал, что ещё немного, и он сам свернёт ему голову. Чуя не знает, сколько бы богомолов переловил этот маленький убийца насекомых, прежде чем понял бы, что богомолы хотят жить, а не того, чтобы им сворачивали головы. (Чуя навсегда пообещал себе, что больше не будет прятать пойманных Дазаем богомолов, потому что этот придурок всегда находит их).

Чуя мог бы прожить однообразную и обычную жизнь, не зная Дазая и не зная, каково это – любить его.

Он бы не знал, что значит просыпаться в семь утра от того, что на тебя прыгает что-то тяжёлое и громко кричит тебе в ухо дурацкое детское прозвище. Он бы не знал, что может быть одновременно такой заботливый и вместе с тем такой «Не хочешь ли ты выпрыгнуть из окна со мной? Если мы выживем, я оплачу лечение» друг. Он бы не знал, что кто-то может заставлять казаться всё таким жарким и смущающим, когда Чуя находится рядом с ним.

Чуе было бы всё это неизвестно и он даже не знает, что лучше. Эта дружба всё равно ни к чему не приведёт. Трудно дружить, когда один делает домашку, а второй, краснея, думает, как бы коснуться его руки так, чтобы первый не понял, что это было специально.

«Когда-нибудь из-за сексуального напряжения между мной и петлёй, на которой Дазай предлагал нам повеситься, произойдёт всемирный потоп. Или крушение ещё одного Титаника. Может, гигантское цунами обрушится на Йокогаму, и тогда нам с Дазаем не нужно будет совершать двойной суицид, потому что его совершит весь город...»

– О чем задумался глупый Чиби?

«О том, что ещё немного, и тебе пиздец, потому что настоящий суицид – это подкрадываться ко мне со спины. О том, что эти глупые, не думающие, о чём они говорят губы, я хочу целовать долго и неотрывно. О том, что мне хочется обнять тебя. О том, что ты дебил, раз не заметил, что я люблю тебя уже всю жизнь. Даже я это заметил. О том, что ночами я думаю, как бы ты целовал меня, если бы хотел этого. О том... Блять. Я думаю о тебе».

– Ты дебил, – вынес единственную нормальную фразу из своих мыслей Чуя.

Дазай по нескольку часов в день разбавляет собой квартиру Чуи, сидя за компьютером. Никто ему не разрешает трогать его, никто не говорит, что против того, чтобы он играл. Не то чтобы ему требовалось разрешение. Дазай сам захотел.

Все несколько часов, что Дазай рушит его отстроенные виртуальные крепости и тратит несуществующие деньги, Чуя молчит. Смотрит на его худую спину, на скрещенные ноги, на тонкие пальцы, зависающие в воздухе или нажимающие на клавиши.

– Хей, Чиби, можно я куплю эту дорогущую броню?.. – Дазай оборачивается к нему и спрашивает так, будто он не купит её в любом случае.

В глазах его искрится надежда, утекает, преобразовывается в глупый блеск, а Чуя даже не понял, когда начал так оценивать его взгляд.

– Не-а, – из вредности хмыкает Чуя, делая вид, что не разглядывал его всё это время, пытаясь уловить каждое движение этих красивых рук. Он привык делать вид, что ему всё равно на эти руки уже... примерно столько, сколько они знакомы?

Ему всегда нравились его руки.

Чуя смотрит, как Дазай тыкает по клавиатуре, как цифра заработанных Чуей монет резко уменьшается, как глаза Дазая блестят, при виде этой странной брони в светящемся ореоле, которую он захотел по непонятным причинам. Наверное потому, что у него ужасный вкус ему и приглянулась эта неказистая несуществующая железка. Наверное, он хотел побесить Чую. Чуя заставит его отработать все потраченные монеты.

Не то чтобы Дазай заработает то, что он потратил.

Не то чтобы Чуе было жалко.

Когда Дазаю становится скучно, когда он переворошил казну настолько, что Чуе стало больно смотреть на это количество монет, когда он перепробовал уломать Чую сыграть во все видеоигры, начиная с «Ведьмака» и заканчивая «Fallout», только тогда Чуя говорит, что ему пора перестать портить себе глаза к чертям.

– Что, даже в Outlast не хочешь?..

Может, Чуя был бы не против пугаться каждый раз, когда маньяк появляется в напряжённой темноте коридора, просто чтобы вздрогнуть и прижаться к Дазаю ближе. Может, если бы ему повезло, если бы обстоятельства сложились как надо, если бы звёзды выстроились в линию и произошла бы ещё какая-нибудь неведомая херня, то когда бы Дазай обернулся, чтобы посмотреть на Чую, и Чуя бы тоже повернулся к нему, то... То они бы поцеловались.

Об этом стыдно думать, он краснеет каждый раз, когда представляет эту нелепицу, эту глупую фантазию, но это всё равно остаётся у него в мыслях. Чуя вспоминает это перед сном, вспоминает каждый раз, когда они с Дазаем находятся рядом, а они находятся рядом всегда. Не бывает недели, когда бы Дазай не пришёл к Чуе домой вечером, сказав, что сегодня придётся устроить ночёвку. Никогда ещё Чуя не забывал заявиться к Дазаю утром, чтобы разбудить его к школе целительным стаканом холодной воды в лицо.

– Чёрт, Дазай, мы не будем играть в это дерьмо...

– Потому что тебе страшно?.. Чиби ведь знает, что я всегда защищу его, да? – Дазай усмехается, откатывается от стола.

– Потому что это, блять, бессмысленно, – потому что если мы будем сидеть рядом, пока персонаж бродит по этому дранному зданию, то я не смогу не представлять, как мы начинаем целоваться.

– Это не бессмысленно, пока ты ходишь, а не трусливо сидишь под койкой.

Чуя рассерженно вздыхает.

– Я сидел там потому, что этот хер ходил рядом, Дазай. Не потому, что я боялся! – вообще-то он действительно не боялся. Он вздрогнул тогда только из-за того, что Дазай придвинулся к нему. Прижался, шепча ему на ухо, что персонажу пора выползать из-под кровати, покрытой облезшей белой краской. Чуя тогда подумал, что лучше бы Дазай со всей этой своей клоунадой и тупыми шутками прижимался к нему почаще. Спойлер: чаще уже некуда.

Чуе всё равно хочется, чтобы Дазай трогал его больше.

Хорошо, что Дазай не догадывается об этом.

Плохо, что Дазай не поймёт, чего хочет Чуя.

– Ты прижимался ко мне каждый раз, когда заходил за поворот, Чуя, – вздыхает Дазай. – Ты не заметил, как близок ты был, моля защитить себя?

Херня это. Единственное, кого молил Чуя – это сердце. Чтобы оно не билось так быстро, чтобы не ускоряло кровоток, чтобы кровь не приливала к щекам. Он молил, чтобы в комнате не было так жарко и чтобы Дазай не придвигался к нему, ведь Чуя уже сотню раз засомневался, что решение сделать вид, что ему страшно и стать ближе к Дазаю было хорошим.

Дазай ничего не понимает. Чуя прижимался потому, что ему хотелось. Дазай даже не рассматривает этот вариант, ведь они лучшие друзья.

– Нам нужно сделать алгебру, придурок. Я не собираюсь завтра опять отчитываться за тебя Ода-сану, – бурчит Чуя.

– Это... – зевает он. – Так нудно.

– Алгебра никогда не была интересной, – говорит Чуя.

– Она бы тебе нравилась, если бы ты понимал её хоть немного...

– Дазай, блять!

* * *

– ...Ага, да, Чуя, правильно. Ты впервые за двадцать минут решил хоть что-то как надо. Молодец! А, ещё не забудь записать, чему равен икс.

– Иксы-хуиксы, похеру на них, – бурчит Чуя.

Он сам почти пожалел о том, что захотел делать алгебру с Дазаем. Естественно, двадцать минут он пытался думать, что вообще можно написать в этом примере. По-другому быть не могло, когда Дазай липнет к нему, кладёт голову на его плечо и обламывающе шепчет всего лишь формулу, которую Чуя забыл.

Пока Чуя представляет, как Дазай шепчет таким же обжигающим шёпотом о том, как он хочет Чую, Дазай говорит, что Чуя даже для себя слишком долго соображает.

Дазай поднимается со старческим кряхтением, берёт их тетради и складывает на отдельные полки: свою и Чуи.

У Дазая в его доме есть место для всего. В ванной четыре полотенца и четыре зубных щётки, хотя в доме фактически живёт только три человека. На кухне, в шкафу – несколько тарелок и кружек, условно принадлежащих только Дазаю. Личной ложки у Дазая нет только потому, что он запросто может съесть всё так – из Чуиной тарелки, с Чуиной ложки. Постирав одежду, отец Чуи знает, что складывать вещи сына нужно на нижнюю полку, а одежду его лучшего друга повыше. Потому что у всего этого есть место.

У Дазая тоже есть место – рядом с Чуей. Он как кот с улицы, за короткое время ставший домашним. Никто не знает, как это произошло. Никто не возражает, потому что Дазай во сне очень милый. Так думает один Чуя, потому что только он видел его спящим, но этого достаточно. Дазай жмётся к нему ночью в кровати, закидывает свои конечности и не реагирует, когда Чуя говорит убрать их. Чуе достаточно того, что от просто лежащего рядом Дазая его сердце почти разрушает грудную клетку. Чуя не хочет, чтобы утром он проснулся, обнимая Дазая, находясь в опасной близости от его губ.

Поскольку Дазай всегда игнорировал его, они просыпались так много раз. Каждый раз Чуя с полчаса ещё лежал и смотрел куда угодно, только не на Дазая; только бы не шевельнуться. Только бы Дазай не проснулся и не спросил, почему у Чуи такие красные щёки и сбивчивое дыхание.

Чуя начинает пялиться на Дазая или куда-то мимо него. За потоком глупых мыслей Чуя не успевает обдумать это.

Дазай обвивает рукой его талию и притягивает Чую к себе, уже зная, как и на сколько ему надо наклониться, чтобы опустить подбородок Чуе на плечо.

И это привычно. В этом нет ничего необычного – это происходит всегда, но Чуе каждый раз плохо с того, что он чувствует. От этого сердце ломит, пульсирует, болит. Это кажется неправильным, потому что Дазай не знает, что чувствует Чуя.

Если бы Дазай знал, то ему стало бы мерзко.

Мерзко от того, что его лучший друг относится к нему так. От того, что Чуя скрывал всё это время такое. Дазай может перестать общаться с Чуей после того, как узнает, что парни его привлекают.

Он не знает, как Дазай отреагировал бы на то, что смотря на парней, Чуя думает не о том, чтобы гетеросексуально, чисто по-мужски пожать им руку. Чуя думает: «Ничё такой. Не такой ебливый... Ебучий как Дазай, но тоже ничего».

Чуя сомневается, что Дазай бы просто беззаботно рассмеялся. Ему бы не было смешно, как когда Чуя в редких случаях шутливо флиртует в ответ на его флирт. Чисто дружеский флирт. Такой гетеросексуальный. Такой... сука, такой ужасный.

Может Дазай только на словах такой – постоянно флиртующий со своим лучшим другом, всегда клеющий к нему ласты, очень негомофобный и очень даже гейский.

Может если Дазай узнает, то этого всего больше не будет.

– Твои волосы вкусно пахнут. Сегодня твой шампунь мой!

Если бы Дазай знал, то не говорил бы таких фраз. У Чуи от этих слов внутри всё скручивается, всё ухает вниз живота, а щёки краснеют. Уши, кажется, тоже.

«Если тебе нравится, можешь обнять меня и зарыться носом в мои волосы. Если тебе нравится, то можешь не отпускать. Если тебе нравится, то...»

– Свали нахуй.

Сейчас начало осени. Жара только спала, но в комнате до сих пор душно и жарко, и Дазай определённо не делает лучше тем, что постоянно прижимается ближе.

– Чу-уя, – хнычет Дазай, легко дёргая рыжую прядь.

– Иди домой.

– Дома скучно.

– Тогда заткнись в тряпочку и не ной.

– Но я хочу ныть... – и через минуту он продолжил. – О, чёрт, ты делал домашку целых полтора часа. Тогда теперь я устал и хочу спать...

– Это никак не связано.

– Пойдём спать.

И они ложатся вместе в одну кровать. Дазай вырубится сразу и тихо засопит, а Чуя будет не спать до часу ночи и вслушиваться в мерное дыхание Дазая.

Чуя не будет спать. Он опустит голову вниз, смотря на несуществующее расстояние между их телами. Смотреть на Дазая когда он так близко – последнее дело. Самое последнее в списке его дел, потому что ему это совершенно не нужно. Это бесполезно, потому что он знает каждый изгиб лица Дазая. Он знает, как он хмурится – сотни раз видел, как Дазай смеётся и ещё больше раз замечал, какие у него красивые губы, когда он улыбается. Чуя знает его как облупленный камушек и может в точности описать его лицо, чтобы по нему создали портрет.

Когда он, наконец, засыпает, то чувствует, как Дазай ворошится и пристраивает Чую себе под бок.

Они жмутся друг к другу всю ночь, и утром Дазай обязательно проснётся и увидит, что Чуя опять забрал всё одеяло и подмял его под себя. Тусклые утренние лучи ложатся на лицо Чуи, делая его неземным, темнеющим под бледными тенями. Он и не заметил, как наступило время просыпаться. Дазай только улыбнулся, но Чуя ни за что не узнает об этом. Проснувшись, он лишь протрёт глаза и спросит:

– Ты хочешь кофе или по хлебалу?

* * *

– Чуя, Чуя, Чуя, Чуя, – нетерпеливо говорит Дазай, врываясь в комнату. Единственное, что может сказать Чуя, но всё равно не говорит: «Спасибо, что не через окно».

– Зайди и выйди нормально, – хмуро смотрит на него Чуя.

– Боже, как грубо. Ай! Не надо бить меня! Ладно, ладно, я заткнусь! – обиженно восклицает он, и сразу же продолжает. – Ты ведь помнишь, что скоро тыквенный фестиваль?..

– Ага. Продолжай.

– Да что тут продолжать, глупый Чуя! Ты ведь уже выбрал, в чем пойдёшь?

Чуя мученически вздыхает.

Не то чтобы у него был выбор. Ежегодно Чую лишают его, и этот год точно не будет исключением.

Ежегодно Дазай выбирает Чуе на этом фестивале уродские шляпы, а потом на протяжении года сам же и говорит о том, какие они некрасивые.

Ежегодно они с Дазаем соревнуются, кто красивей и быстрей вырежет тыкве страшную рожу. (Обычно Дазай шутит, что для того, чтобы победить, Чуе надо приклеить на тыкву фото своего лица – и тогда бы он сразу признал бы его победу. Ежегодно Дазай получает по щам за это).

Ежегодно Чуя понимает, что он будет ходить на этот фестиваль до конца своей жизни. Даже через шестьдесят лет Дазай будет неуклюже и по-старчески вваливаться в окно его комнаты, отчаянно игнорируя дверь.

В этот раз он зашёл через дверь только потому, что захотел добавить драматичности.

Вот ненормальный.

Как же хорошо, что Чуя тоже, ведь иначе им было бы ужасно друг без друга.

* * *

– Пфф, Чуя! Они серьёзно превзошли сами себя! Ну же, подойди ближе! – восторженно говорит Дазай, поднося к чуиной голове тыкву. – Почти один оттенок!

Сам Чуя старается найти себе свою тыкву. Высматривает в куче этих оранжевых и желтоватых нелепых овощах что-то, что должно понравиться ему. Он собирается вырезать на ней что-нибудь глупое и поставить в своей комнате. Или подарить Дазаю. Он наверняка будет очень рад.

Чуя безнадёжно смотрит на Дазая, перепрыгнувшего через несколько тыкв. Это всё глупое ребячество, и когда-нибудь Дазай упадёт на одну из них и сломает её, и... Боже, этот идиот серьёзно относится к выбору идеально рыжей тыквы?

Дазай критически осматривает овощ, лежащий у его ног, смотрит на Чую и осторожно стучит ему по голове. Он поднимает тыкву ближе к его волосам, переводит взгляд с неё на Чую. Ахает, удовлетворённый результатом.

– Это твоя парная тыква! Ты её вообще видел? Вы такие оранжевые и такие... рыжие. Я назову её...

– Если я сейчас услышу «Чиби», или «Слизняк», или похожее дерьмо, то больше не буду платить...

– Малышка Чуя.

– Зараза.

– Я буду называть эту тыкву нашей дочерью?..

– У нас не может быть детей. Особенно если это тыквы.

– Но иметь детей-тыкв это так удобно! Например, – начинает перечислять Дазай. – они тихие. И не просят есть – их надо только поливать. А ещё, если ты будешь голодным, то можешь...

– Я не хочу слышать продолжение.

Дазай хихикает и Чуя не может сдержать ухмылки. Ухмылку он не прячет. Он вообще прятать не умеет: ни богомолов, ни подарки Дазаю на день рождения, ни уродливые свои чувства.

– В любом случае я буду любить нашу Малышку Чую, – нелепо и ласково говорит Дазай.

– Дазай!

Чуя ожидал того, что Дазай остановит кулак, которым он собирался ударить его. Странно было бы, если бы Дазай не умел делать этого спустя десяток лет, проведённых вместе.

– Ах, Чуя! Мы же на публике, прибереги грубость для спальни, – смотря на то, как Чуя бормочет что-то в ответ, Дазай смеётся.

– Блять, ладно, – сдаётся он под этим чересчур радостным лицом. Непонятно только, к чему он сказал «ладно». В спальне у них явно ничего кроме дружеских обнимашек не будет. Не то чтобы Чуя не осознавал этого. – Ты точно хочешь эту тыкву?

– Так точно! – улыбается Дазай и криво отдаёт честь.

Все эти улыбки ни до чего хорошего не доведут. Всё закончится очень плохо. Чуя знает это, но всё равно смотрит. Даже не старается отвести взгляд. Смотрит – и теряется, заранее понимая, что выхода он не найдёт.

– Окей, тогда я... – Чуя отчаянно старается смотреть только на тыквы. Может, ему стоит уменьшиться и потеряться в них, а не во взгляде Дазая. За той маленькой будет не очень, вот эта кривоватая какая-то, за ней прятаться неинтересно. А эта большая, рыжая. За ней Чуя сможет легко спрятаться и слиться рыжим пятном, хотя Дазай всё равно всегда его найдёт. Всё-таки это бесполезно. Так было с самого начала.

– Ты посмотри на них! – вздыхает Дазай, глядя на то, как Чуя спрашивает у фермера сколько стоят тыквы. – Они так похожи на нас! Твоя такая большая, как я, а моя... Очень-очень маленькая, такая миниатюрная, такая похожая на тебя, да?

– Пизда, – хмуро говорит Чуя, передавая продавцу деньги. Он укоризненно смотрит на него взглядом «ужасное поколение», а Дазай по-детски хихикает. Смешно ему, дебилу.

– Вот из-за таких как ты подростков и считают плохими.

– Из-за таких как ты люди и думают, что одиночество – неплохой вариант.

– Но ты ни за что не останешься один, потому что с тобой всегда буду я, – легкомысленно говорит привычную фразу Дазай. Чуя даже не сомневается в её правдивости. Вряд ли Дазай проживёт без него больше недели, потому что помрёт от голода или срача в комнате, устроенного им же.

– Звучит как страшный сон.

«Звучит как неплохое развитие событий, если честно».

– Ладно, ладно, Чиби, как скажешь, – примирительно поднимает руки Дазай.

– На, – Чуя протягивает ему обе тыквы. – Тащи.

– А-а-а? Но разве Чиби не сильней меня? Не хочешь сам потащить их, чтобы поразить меня своей силой?

– Я покупал их! Не ленись хотя бы раз в жизни, придурок!

– Тогда пойдём и купим что-нибудь ещё!

– Ты имеешь в виду ту брехню? Но тогда это будет за твои деньги!

Кажется, Дазая не смутила даже последняя фраза. Он выхватил из рук Чуи тыквы и с радостным «юху!» зашагал через толпу людей, а Чуя мимолётно улыбнулся. Наверное, он и сам так выглядел, когда двадцать минут назад повёл Дазая выбирать тыквы.

Эта сволочь даже не собирается остановиться и подождать Чую. Лишь бодро идёт, пытаясь не выронить из рук тыквы. Знает ведь, сволочь, что за его шпалами хрен угонишься, особенно когда он лавирует между толпой.

– Чуя?! Ты где? – шутливо остановился Дазай, деланно высматривая его на уровне своего ублюдского роста.

– Придурок, – кидает Чуя, обходит Дазая и топает туда, куда он направлялся.

– Ну Чуя... Мы ведь реально так потеряемся. Тебя унесёт далеко от меня, и я не смогу найти тебя среди всех этих людей, ведь ты такой маленький...

– Ага, не бойся. Я найду тебя всегда, потому что аура дебилизма чувствуется за километр. Её ни с чем не спутаешь.

– Хватит обижаться, Чиби, просто держись за меня.

– А по хую ты получить не хочешь? – шипит Чуя, всё равно сжимая пальцы на плаще Дазая. Они уже проходили эту стадию, когда Чуя терялся в толпе этих слишком высоких людей и когда ему пришлось искать место повыше и побезлюдней, чтобы Дазай нашёл его.

Чуя только сейчас понял, что вцепился в Дазая так сильно, что если бы не плащ… Ох, если бы не плащ.

– Скоро там? – бурчит Чуя.

– Ага, смотри, твои любимые уродские шляпы!

– А? Где?

Дазай махнул головой куда-то в сторону. Вот там где-то, мол. Ты сам высматривай, Чуя.

– В следующий раз я возьму тебе табуретку, – говорит ему Дазай и ведёт в том направлении куда неопределённо кивнул до этого. – Будешь высматривать себе шляпы.

– Я возьму тебе затычку. Будешь ходить и молчать.

На самом деле Чуя мог бы его поцеловать и это было бы отличной альтернативой. Может, Дазай бы тоже посчитал её отличной. Может, если бы они не были просто друзьями.

Но Чуя будет представлять это позже – где-то между ночью и никогда.

Он сможет это только представлять и никогда не узнает, каково это взаправду.

Единственное, что Чуе можно не представлять, это то, как Дазай глупо и радостно ищет ему шляпу. Чтобы была уродской и неказистой. Неправильной – прямо как их дружба.

Он смотрит как Дазай кладёт тыквы на землю, переходит от полки к полке, как вертит полы шляп в руках и критически осматривает их. Каждую из них он находит недостаточно безобразной, кроме...

– Смотри, Чуя! Тебе пойдёт голубая шляпа!

«Ага. Потому что она прям как я».

– Пиздец совпадение, – бормочет Чуя, а Дазай будто специально не слышит.

Он терпеливо ждёт, пока Дазай понавыбирает ему шляп. Чуя деловито прохаживается вправо-влево, вдыхает ещё тёплый осенний воздух и думает, что в этом году осень прохладнее, чем в прошлом. Наверное, этот придурок опять заболеет.

– Кста-ати, – тянет Дазай так, что Чуя сразу понимает – кстати это точно не будет. – Тебе нужна уродская-преуродская шляпа или парные шляпы со мной?

И это действительно не кстати. У них уже слишком дохуя парных вещей, которые покупал только Дазай. Чуя никогда не собирался пополнять этот коллекционный музей клоунства.

К сожалению, музей клоунства пополняется и без его участия – даже без его соглашения.

– Чиби, – зовёт его Дазай. – Помоги мне быстрей выбрать, пока людей мало.

– О, ты думаешь, кому-то ещё нужно это уродство?

– Вообще-то, я покупаю это уродство для тебя... – обиженно бубнит себе под нос Дазай.

– В следующий раз я заберу все твои деньги и не дам тебе распоряжаться ими, – обещает Чуя. Дазай наигранно давит из себя драму с элементами увядающей печали и поворачивается обратно к полкам со шляпами.

– Смотри, – найдя что-то, Дазай опять подходит к Чуе. – Если эту обмотать бинтами, то она получится такой красивой!

Обмотай бинтами нас обоих, думает Чуя. Чтобы были вместе вечно, чтобы были близко-близко. Чтобы рука к руке, лоб к плечу, голова к сердцу. Чтобы ничего не менялось – как всегда неразлучно и рядом.

Обмотай битами нас вместе, чтобы мы были...

– Обмотай бинтами свой рот.

Дазай тихо вздыхает и выбирает дальше.

Чуе хотелось видеть больше такого Дазая: обычного, весёлого, настоящего подростка, а не того, который сообразительней их преподш и который выглядит так, будто хочет кого-то убить (последнее уже скромная привилегия Акутагавы).

Чуя знает – то, что он видит сейчас, принадлежит только ему. Дазай ни с кем не бывает таким ребячливым и несерьёзным.

Дазай сам всем сердцем принадлежит лишь ему одному, но на самом деле всё это может легко измениться, стоит только ему узнать, что не особо-то Чуя считает его за просто лучшего друга. Дазай принадлежит Йокогаме с детства, принадлежит идиотским шуткам и консервированным крабам, как бы смехотворно это ни звучало.

Может если бы они уехали куда-нибудь далеко, где одиноко и тихо, и где они были бы одни, то все крабы сами от ужаса законсервировали бы себя, только услышав дазайские шуточки.

Чуя сам от них не законсервировался только потому, что иммунитет у него с детства. Только благодаря своей выдержке и сломанной при первой встрече игрушке он может находиться рядом с Дазаем. Счастливый и глупо влюблённый. Наверное, он какой-то странный и неправильный, раз от дазайских шуточек он влюбился, а не законсервировался.

Конечно, он и странный, и неправильный, раз смотрит на него сейчас таким взглядом. Раз его сердце так бьётся, а щёки глупо краснеют просто из-за того, что Дазай тратит на него своё время и выбирает ему шляпы. Он выбирает шляпы просто потому, что Чуя их любит.

А впереди у них ещё несколько часов. Несколько часов растрачивания денег, глупых шуток и смехотворных оскорблений. Несколько часов смущения, слишком быстрого биения сердца, и будет даже продолжение, потому что, конечно, Дазай пойдёт ночевать к нему домой.

И сейчас, когда он смотрит на счастливого Дазая, который транжирит деньги на глупые шляпы, и потом, когда он смотрит на него, уже сонного, но всё-таки упрямо комментриующего эти шляпы, Чуя понимает, что выхода у него больше нет.

Всё, что ему остаётся – это тайно смотреть на Дазая и делать вид, что это совершенно не так.

Всё, что ему остаётся – это делать вид, что он не любит своего лучшего друга.

Он не может надеяться, что когда-нибудь Дазай протянет ему руку в этом глупом факте его влюблённости, но твёрдо знает, что Дазай всегда будет рядом.