Просыпаются они рано.

Утром Чую будят привычная тяжесть веса и тихий смех в ухо. 

– Улыбнись, Чуя! Этот день прекрасен! Я прекрасен! Ты... Ну, ты это ты!

Чуя сонно усмехается, пытается столкнуть Дазая с кровати. Дазай не спихивается, упирается всеми силами, упрямо сопротивляется. Он сильный, его не сдвинуть, его не спихнуть... А, нет, спихнуть. 

Чуя удовлетворённо закрывает глаза, откидывается на подушки, пока Дазай что-то шепчет на полу. 

– Когда-нибудь ты заткнёшься, – мечтательно говорит Чуя и потягивается. Спина у него хрустит, пальцы ног тоже, а руки приятно болят после сна.

– Чуя такой грубый в постели! – хныкая, Дазай стягивает с кровати одеяло, оставляя Чую недовольным и неукутанным.

Он сворачивается клубочком, обнимает себя руками и посильней прижимает к груди колени. 

– Да я вообще злой, – лениво подтверждает он, не поворачивая к Дазаю головы. Игнорировать Дазая плохая идея. Но Чуе можно. Чуя хочет спать.

– Я поймаю богомолов и запущу тебе в постель, – слышится откуда-то с пола.

– У нас нет богомолов, придурок.

– Я поймаю их, Чуя!

– Я сегодня говорил тебе, что ты клоун ебучий? – ворчливо бормочет Чуя, зарываясь лицом в матрас. 

– Ты говорил мне это так часто, что я уже начал думать, что это твой извращённый фетиш, так что можешь продолжать. 

Сквозь вновь приходящий сон Чуя чувствует, как край кровати проваливается под руками Дазая. Дазай бессмертно восстаёт из поверженных, миссия его – заебать Чую. Миссия эта великая, завалить её нельзя, поэтому он уже много лет бдительно исполняет её.

– Чу-уя, – шепчет Дазай.

Он полностью забирается на кровать, ползёт к Чуе и трясёт его.

– Дазай, отъебись, – тихо просит Чуя. – Закрой эти сраные шторы, а? Я... я вчера весь вечер проект делал, и ночью тоже... 

– Не будь скучным, Чуя! – упрямо продолжает Дазай. Его пальцы касаются спины Чуи, проводят по обнажённой коже, щекотят. Чуя в ответ дёргается и зарывается лицом в простынь, обнимая себя руками сильнее.

– Я хочу спать.

– Сегодня твой день рождения, Чуя, ты стал старым, тебе двадцать два, – он склоняется над ним, заправляет рыжие волосы за ухо и тычет пальцем ему в щёку. – Давай. Сегодня наша годовщина. Четыре года, Чуя, это почти пять, а значит уже юбилей, ну же!

– Моё... чего? – Чуя сонно поднимает голову, неуклюже смаргивая сон.

– День рождения, Чуя, – надув губы, шепчет Дазай. – Сегодня, не глупи.

Чуя медленно поворачивается, с сомнением смотрит на Дазая, а потом тянется рукой к телефону.

Когда он включает его, на экране высвечивается ехидно число. Оно подмигивает сонному Чуе, по-долбоёбски смотрится, да и вообще выглядит очень глупо. Глупей сейчас может выглядеть только Чуя. 

– С годовщиной нас?.. – переводит он извиняющийся взгляд на Дазая.

Дазай вздыхает, заваливается на кровать спиной и смотрит в потолок. На потолке он видит звёзды. На потолке он видит свои мечты. На потолке он видит свои потраченные годы, иначе Чуя не знает, почему вообще можно смотреть с таким разочарованием на что-то.

Слышится ещё один вздох. Дазай чуть улыбается и поворачивается к Чуе.

Вот вроде бы Дазай знает, что будить Чую – последнее дело. В прямом смысле последнее. Когда Чуя с утра просыпается, трёт кистью руки глаза, смотрит так, что ты сразу понимаешь, что тебе не жить – он один так умеет, Дазай гордится им – а потом опять недовольно падает на подушку, он похож на кота. Кота-убийцу. Кот-убийца часто сам встаёт раньше Дазая и всё равно готов убивать, потому что уже слишком поздно и они проспали.

Чуя сам знает, что после пробуждения Дазай не только приставучий, но и бесполезный, на парах от него будет мало толку. Невыспавшийся Дазай – самое пугающее комбо, два в одном. Чуя хочет заклеить ему рот, укутать в одеяло, скатать в шарик и отнести это в кровать. Чуя хочет спать.

Дазай подползает к опять засыпающему Чуе поближе, склоняется над ним, убирает волосы с его лица, набирает воздуха в лёгкие и... Дует ему в ухо. Подло и безотказно. Работает очуменно.

– Чуя, Чуя, Чуя, – неустанным шёпотом будит его Дазай.

– Мы... Да, я встаю, – бурчит он. Делаются последние усилия, Чуя поворачивается, натыкается на взгляд Дазая. – Блять, не встану... 

Дазай пристально смотрит на него. Почти так же он выглядел, когда Чуя возомнил себя бессмертным и допустил его к рулю. К переднему сиденью. Вообще подпустил к машине. Чуя знает этот взгляд. «Ответственность быстра, но я быстрее».

– Ты даже не знаешь, что на сегодня запланировано, – усмехается Дазай.

– А что?..

– Ацуши-кун предложил... – начинает Дазай, видит, как Чуя заинтересованно поворачивается, продолжает дальше. – Они с Акутагавой-куном придут к нам, и честно, не я это планировал, меня заставили, – разводит руками он.

С Ацуши Чуя не виделся несколько месяцев. Он, наверное, всё такой же беловолосый и добрый, почти всегда ласковый. Такой же постоянно спорящий с Акутагавой.

Чуя предпочёл бы не смотреть им обоим в глаза после той лекции от Дазая три года назад. Неловким взглядом Чуя тогда старался объяснить, что он бы такую хрень никогда не написал, что это только один Дазай такой придурок.

Может Ацуши и сам смущается посмотреть ему в глаза после этого, может он просто смотрит на него сочувствующе.

– А еда? – спрашивает Чуя. Если всё приготовит Дазай, то сочувствовать нужно будет всем им. Все годы, что Дазай не готовит, он накапливает запасы отвратительности, а потом беспощадно вываливает их в свою стряпню.

Больше всего в таких ситуациях Чуе жалко себя и потраченные деньги. Себя, наверное, всё же больше.

– Нет, ты чего, Чуя, – говорит Дазай так, будто Чуя сказал что-то неправильное. – Эти двое принесут всё. Я ничего не трогал. Даже крабов не будет. Почему-то.

Чуя фыркает, щёлкает Дазая по носу, слышит тихий вскрик и расслабленно прикрывает глаза.

Голос Дазая раздаётся в его голове заслушанной пластинкой, которую Чуя каждый раз упрямо ставит вновь и вновь.

Чуя представлял его звучание, вечерние рассказы о том, как прошёл день, как его пальцы устали записывать лекции. Эти тонкие пальцы перебирали пряди рыжих волос, а Чуя таял под ними. 

– С хрена ты позволил им приготовить всё, придурок? – недовольно спрашивает он. – Это мой день рождения. Наша годовщина.

– А? Чуя недоволен, что на его празднике не будет собачьего корма?

– Дазай, сволочь!

Следующие пять минут Чуя проводит, стараясь проснуться. Дазай глупо мается рядом, лезет под руку, и этой же рукой Чуя шлёпнул его по голове.

Он расчёсывает спутанные волосы, матерится шёпотом на клоках, начинает расчёсывать агрессивней.

Всё это время Дазай стоит рядом, но Чуя не смотрит на него. Чуя смотрит только на себя в зеркало. Видит невыспавшееся лицо, нахмуренные рыжие брови и прикушенные губы.

Дазай, наверное, пялится на эти губы. Чуя знает это.

– Почему у Чуи день рождения, а он не радуется?.. – тихо спрашивает Дазай, подходя к нему сзади. Чуя уже ощущает, как он стоит за ним. Как Дазай хочет потянуться и обнять его. Чуя чувствует, как оттолкнёт его, потому что <i>чёрт, не сейчас, дремучий придурок.</i>

Чуя оборачивается, смотрит наверх и видит невероятно мягкое лицо – тёплые глаза, нежная улыбка, по-утреннему спутанные волосы, отбрасывающие тени на его лоб. Взгляд Дазая такой нежный, что забываешь, что это бессовестный пиздёж.

И он чувствует, как пальцы Дазая проводят по его щеке, останавливаются на линии подбородка, поднимают его голову выше.

Взгляд его так и говорит «трахни меня», но Чуя не долбоёб.

Чуя умный, поэтому Дазай получает под рёбра.

– Не смей целовать меня, Дазай! – видя, как Дазай обманчиво стонет от боли, Чуя мог бы почувствовать себя плохим человеком. Но Дазай попытался соблазнить его сразу после того, как они проснулись, поэтому совесть его тихо спит.

– Но Чуя! Ты выглядел так мило, я должен был попробовать!

Чуя чуть краснеет и отворачивается. Ему уже двадцать два, а он так и не научился реагировать нормально на его слова. Дазаю скоро двадцать два, а он всё так же упорно продолжает смущать его.

– Мелкий ублюдок, – бормочет Чуя, зная, что он слышит.

Усмехнувшись, Дазай вздыхает и поэтически начинает:

– Я понесу за это наказание...

– Нет, я понесу тебя.

Слышится тихий смех, на плечи Чуи наваливается приятная тяжесть, а талию обвивают руки. Его целуют в щёку, много-много раз, и он сам старается не улыбаться, не выдать себя, но скрывать от него Чуя ничего никогда не умел. Ни богомолов, ни улыбки, ни свои чувства.

От неловкости Чуя хочет взять бутылку с бананово-клубничным шампунем Natural, вылить её Дазаю на голову. Сказать, что нужно смыть и заставить Дазая пойти в душ. Залезть вместе с ним и просто целовать его под бьющими по коже струями воды.

Их спальня залита утренним светом, а одеяло всё ещё валяется на полу. Чуя поднимает его, запрыгивает на Дазая и заматывает так, чтобы нельзя было сбежать, чтобы нельзя было распутаться.

Дазай фыркает, просит развязать его, но Чуя смеётся и валит его на кровать, ложась рядом. Так они вместе лежат долго. Дазай старается распутаться, а Чуя смотрит на него, и его глаза щурятся от улыбки.

– Чуя ведь знает, что я люблю его? – тихо спрашивает Дазай. Совершенно не к месту он продолжает, портит момент. – Тогда отпусти меня, Чиби!

– Ты и сам легко вылезешь, – бурчит Чуя.

Никто Дазая не выпутывает. Дазай и сам не старается. Они лежат рядом, смотрят друг на друга, и мирная тишина окружает их.

Через пару часов приходят Ацуши и Акутагава.

Квартира Чуи и Дазая была небольшой, такой, какую могли позволить себе два студента. В ней не было ничего особенного, кроме, вау, того большого паука на потолке в углу.

Она была заставлена так, как им хотелось. Слишком много всего, иногда беспорядок, а Чуя часто говорит Дазаю не разбрасывать вещи. Они редко приглашают кого-нибудь.

Иногда стоит включить лампу одновременно с телевизором и роутером, как пробки сразу выбивает. Летом жарко, они прожариваются как в страшной сказке, зимой они прижимаются друг к другу и греются.

Стены в квартире толстые. Нечасто можно услышать громкого и пьяного соседа, сквозь них плохо слышно возню соседки-старушки. Если бы Чуя и Дазай не были собой, то тишина заполнила бы пространство, не давая вздохнуть. Но у Чуи есть Дазай, а у Дазая есть Чуя, и вместе они могут быть шумнее всех в этом доме.

Смотря на листы, подписанные кривым почерком, Чуя видит нацарапанное «Дазай Осаму».

Дазай Осаму.

Дазай...

Чуя засыпал с этим именем на губах, засыпал с губами Дазая на его. Ночью он ловил его тихий шёпот, он вкрадчиво слушал своё имя. Их имена вперемешку растворялись в пустоте, они сливались с воздухом, превращались в любимые чуины воспоминания.

Дазай всегда засыпал рядом с ним, осыпался в его лёгких приятным колотящимся чувством. Может, колотилось его сердце. Чуя так и не понял. 

Дазай всегда рядом, от него не хочется лечиться. Если эту болезнь вылечить, то не останется вообще ничего, и тогда Чуя точно задохнётся в тишине пустой квартиры.

Недавно в его сердце была слабая ржавчина сомнений, может, не стоит звать никого на свой день рождения. Быть просто с Дазаем. Просто завернуть его в одеяло и лечь рядом.

Своим хитрым взглядом Дазай оставляет его изрешечённым. Чуя чувствует себя неприкрытым, обнажённым, но ему это нравится, это хорошее чувство.

Он смущается, злится, но принимает его любовь и весь флирт, хотя на людях лезть запрещается, потому что хули, все смотрят.

Чуя усмехается, видя, как улыбается Дазай, замечая краба среди того, что принесли Ацуши и Акутагава. Наверняка на это они взяли большой кредит. Чуя его оплатит и возьмёт новый, чтобы купить Дазаю ещё.

Наверное, временами ему стоит забывать про сессию, забывать про работу и всё остальное. Думая о них, Чуя чувствовал себя отвратительно и уязвимо. Совсем не так, как когда кто-то мягко касается губами шеи в абсолютно родной квартире. Как кто-то обнимает его ночью и полусонно бормочет что-то в плечо.

По щекам расползается что-то тёплое и приставучее.

Акутагава сердито хмурился, пока Ацуши говорил с Дазаем, а Чуя, усмехаясь, называл его ребёнком, хотя разница у них в два несчастных года.

Акутагава бормотал что-то, пока Ацуши целовал его в щёку, а Дазай сияющим взглядом смотрел на них.

Кажется, Дазай рад даже больше, чем Чуя.

Глаза его счастливо щурятся, на щеках образуются любимые Чуей ямочки, и забинтованные руки постоянно играют с руками, что стараются бесполезно отбиться от них. В конце концов они устраивают шутливые бои на пальцах, Дазай побеждает, и поэтому Чуя сдаётся. Он жалко пал, он проиграл. Выбора у него больше нет. 

Руку его не отпускают ближайший час. 

Вечером, после того, как чуть выпивший Чуя предлагает им остаться и переночевать, а эти двое отказываются, начинает темнеть.

Краем глаза Чуя замечает зевающего Дазая и думает: «Я не смогу».

А потом смог.

Всё оказывается до глупости проще, чем кажется.

– Осаму, пойдём спать, – шепчет он.

В ответ ему легко улыбаются, зевают ещё раз и тянутся дёрнуть за волосы, будто это то самое, что интересует его сейчас.

Взгляд его прекрасен, Чуя сгорает в нём дотла.

Он позволяет себе гореть, чуть улыбается в ответ.

– Глупый Чиби, – легко усмехается Осаму.

Чуя слышит этот шёпот. Чувствует поцелуй в до дрожи в сердце тихой квартире. До паники нежно, до нелепости влюблённо, но Чуя свою любовь давно признал, и Осаму тоже.

В темноте спальни Чуя смотрит на лицо Осаму, чуть освещённое лунным светом. Дыхание его размеренное, Чуя слышит биение сердца, а спокойная улыбка отражается в памяти.

Он выглядит по-неземному даже когда поворачивается к нему спиной и сворачивается, желая, чтобы Чуя обнял его сзади. 

«Будто рассвет», – думает Чуя. За окном на словно размазанной чёрной туши безмолвно сияют звёзды.

Когда они проснутся, Осаму сонно улыбнётся ему. 

Чуя будет счастлив видеть эту улыбку. 

Он готов следовать за ним куда угодно, поэтому, если бы Осаму обнял его и мягко спросил:

– Эй, Чуя, пойдём ловить богомолов?

Чуя бы без раздумий согласился.