Ненависть — это лишь код домофона в аду

В начале был «Апокалипсис». Неизвестно, кто называет так самые обычные кофейни, у которых из апокалиптического есть только слегка оранжево-алый логотип на бумажных стаканчиках и стеклянной двери. Но там подают, если полностью довериться постоянной клиентке в серо-бежевом пальто, очень вкусные чизкейки.

Ей не место в «Апокалипсисе». Не с таким идеально завязанным клетчатым галстуком-бабочкой, кричащим: «Я только что отчитывалась перед начальством и объясняла сложные вещи людям! Мне за это недостаточно платят!». И все же она сидит со своей чашкой чая, вспоминает о неуместном звонке с просьбой сообщить данные банковской карты с утра пораньше и смотрит на уголок преимущественно классической литературы в этом по-своему уютном месте. Пятнадцать минут, четырежды в неделю, не больше.

«Ленивый маркетинг. В меню нет ничего даже близко напоминающего какие-либо катастрофы, не говоря уже об апокалипсисе», — проговаривает новая посетительница, отложив ламинированную картонку обратно на прилавок и собираясь уходить.

«И как же вы себе это представляете?» — посмеивается бариста, которой будто не впервой выслушивать претензии по поводу названия заведения.

«Не знаю. Напишите «Смертельно вкусный американо (На самом деле не убивает)», я возьму», — а ей, судя по всему, не впервой эти претензии предъявлять. Это могло бы быть ее полноправной работой. Но, к счастью, и насколько мне известно, оно ей не является.

«Хорошо, — нараспев произносит бариста, и бровью не поведя. — Смертельно вкусный американо в каком объеме и для кого?»

  «Средний. Для Кроули», — Кроули поправляет темные очки, копаясь в карманах своего угольно-черного пиджака. Она расплачивается наличными, злобно (?) косясь на баночку с чаевыми, в которой уже было примечательное количество монеток. Ей, должно быть, любопытно было, чьих рук дело, пока другая наша героиня, удобно остающаяся без имени, не собрала свои немногочисленные вещи в сумку и не пожелала на выходе всему персоналу хорошего дня, практически бесследно улетая. Теперь-то все кристально ясно. Наверное.

И место у нее было удобное – недалеко от выхода, чтобы спокойно сползти по черному мягкому креслу на слегка намеренно косых ножках и откровенно гадским образом ухмыляться, когда в рабочем чате под красноречивым названием «ад на земле» снова какая-то драма. К тому же, на пустом стаканчике, где, судя по всему, был чай со сливками, написано «Азирафаэль». Куда же можно так торопиться, чтобы даже не избавиться от одноразовой посуды? О, но волноваться незачем, вовсе не добрая Кроули сделает это за нее, чтобы ей было удобнее сидеть, разумеется. Делает она это, очень показательно кривя лицо (что видно даже с темными ее очками) и затем спешно занимая столик вновь, закинув ногу на ногу. Кто ж виноват, что в «Апокалипсисе» мало свободных мест в обед. Почему-то.

На секунду Кроули чувствует себя, как дома – красные «кирпичные» стены, отвратительно горький кофе, даже длинная барная стойка есть с пятеркой крутящихся барных стульев разной степени намеренной ржавости. Потом вспоминает пойманную боковым взглядом Азирафаэль, на чьем месте бесстыдно гнездится, и лишь молча отпивает еще немного кофе, проверяя телефон. Подорвется с места в любую секунду ради эффекта неожиданности.

Азирафаэль же уже снова готовится к работе, поправляя галстук-бабочку и уже проверяя свои записи в тесном светлом кабинете. На часах время снова делать мир лучше, проводя собеседования с нужными людьми и отправляя их в нужные места. Ее рабочее место явно оправдывало свое скромное название «Райские врата».

И, по секрету: у нее в ящике стола шоколадка лежит, и она отламывает от нее по кусочку для себя после каждого собеседования. Кроули не хранит ничего своего в офисе. Она не доверяет коллегам, и это взаимно. Специфика профессий, не более.

* * *

Специфика профессий, разумеется, не подразумевает, что такая-то такая Кроули объявится в дверях «Апокалипсиса» двадцать восьмого февраля (то есть, двумя днями позднее вышеописанной сцены) с обжигающе красным, практически сливающимся с ее рыжими волосами, фруктовым льдом в зубах. Предположительно, клубничным. Ей слегка сводит зубы, из-за чего ее лицо снова кривится.

И вот так сюрприз: она пришла раньше пунктуальной Азирафаэль. Нет, ну, не сюрприз в привычном понимании, если кто-то пунктуален до боли, а кому-то лишь бы проветриться сходить в какой-то обтекаемый по времени обеденный перерыв, нельзя точно сказать, кто придет в одну точку раньше. Это логично.  

И все же такой же «апокалиптически» неправильный и потрепанный, как и все вокруг, столик на двоих, свободен, чтобы по нему нетерпеливо постучали пальцами. Столик всепрощающ, – или, скорее, лишен разума и эмоций, чтобы отреагировать, – он не возражает насчет ярко-красной капли мороженого на его поверхности. Даже если бы возражал, Кроули придерживается мнения, что не обратила бы слишком много внимания.

«Тут свободно?» — разумеется, это Азирафаэль с бумажным стаканчиком в руке, который заметно обжигает ей пальцы. Кто же еще. В этот раз у нее обычный бежевый клетчатый галстук, аккуратно завязанный с какой-то любовью. И пиджак на пару тонов темнее с заплатками на локтях. Не вынимая мороженое из зубов, Кроули кивает, пожав плечами. Если бы она отказала, пристроиться хоть куда-то этой любительнице эстетики викторианского денди с работой с девяти до пяти было бы сложно, – она уже чувствует всамделишний аромат Апокалипсиса в этом заведении, которое всегда забито практически доверху в полдень по будням. Что произошло раньше? Первое такое столпотворение или название?

«Спасибо. У вас мороженое тает, позвольте мне…» — она стремительно протирает стол салфеточкой, все еще не прикасаясь к своему напитку, удостаивая его только скромного взгляда «подожди-еще-чуть-чуть».

«Со мной кто угодно растает», — Кроули не скрывает практически незаметную гадскую ухмылку, и, не моргая, хищным взглядом из-за темных очков выжидает реакцию собеседницы. Которой нет. Ни смущения, ни удивления, ни «извините?», ничего. Максимум будничное безразличие – будто это не первый раз, когда это случается.

«И все же, почему вы взяли мороженое зимой?» — не удерживает свое любопытство Азирафаэль, отпивая немного остывший горячий шоколад с зефиром. Ее закономерно одаривают осуждающим за глупый вопрос взглядом, а спинку стула – локтем для еще более расслабленной-скучающей позы.

«Потому что я хочу и могу себе это позволить. Следующий вопрос?» — если Азирафаэль – работящая денди в симпатических блузках, Кроули по своей натуре прилично-готичная катастрофа без перерывов и выходных. По крайней мере, пока она ходит в этой кожаной куртке и с этим неровно повязанным серым галстуком, держащим подобающую форму из последних сил.

«Вам не будет от этого плохо?»

«Проверим, — и сразу же кривит лицо, потому что зубы свело от последнего куска. Откусила слишком много. Азирафаэль обеспокоенно убирает светлые кудри за уши, нервно озираясь и вжимаясь в кресло. — Ну чего ты сразу? Не умру, обещаю».

«И правда, чего это я. Люди не умирают от мороженого, насколько мне известно, — она поправляет воротник пиджака и отпивает еще немного горячего шоколада, заметив, как Кроули целится деревянной палочкой от мороженого в мусорную корзину. — Просто выбросьте ее, пожалуйста».

«А я что, по-твоему, делаю?» — практически, кстати, идеально попадает под тяжелый выдох Азирафаэль, беспомощно упавшей на спинку кресла, и подрывается теперь к выходу своей пританцовывающей походкой, звонко отстукивая ритм каблуками и щелкая пальцами. Катастрофически.

Больше ее никто не видит – Кроули не прощается, не говорит ничего интересного или хотя бы примечательного, просто успешно покидает помещение и заворачивает за угол. Она даже не купила сегодня ничего в «Апокалипсисе». Пришла, чтобы съесть мороженое у всех на глазах – еще могла бы вывеску неоновую на себя прицепить, чтобы точно смотрели, как она противостоит любому здравому смыслу.

У Азирафаэль осталось семь с половиной минут перерыва, а она уже хочет допить горячий шоколад и раствориться в кресле с какой-нибудь хорошей книгой. У нее нет на это времени. Во всяком случае, пока что.

* * *

Установим несколько простых истин в рамках этого текста:

Во-первых, «зло», в смысле, Кроули не дремлет. У нее свободный график на работе, за разглашение которой без ее ведома на меня будут очень злиться. Скажу одно: самым продуктивным ее днем статистически является воскресенье. Или, что хуже того, понедельник. Она на самом деле не ведет статистику.

Во-вторых, Азирафаэль не играет в кости. Она объявляется в «Апокалипсисе» через день (не считая выходных) в половину первого по полудню. Ее работа требует предсказуемости и расчетливости. Или, скорее, рабочее место. Что, в ее случае, легко спутать.

В-третьих, у Кроули нет весомой причины носить темные очки, если, конечно, не считается ее пристрастие делать себя загадочнее, чем она есть. Ее глаза в полном порядке. Обычные, человеческие глаза. (Ей бы понравилось, будь они необычными).

И дело на том. Вернемся в полдень первого понедельника марта, когда все комнатные растения и книги для личных коллекций уже куплены, а самая объективно сложная часть дня уже прожита. Наши героини, и тут не скажешь более витиевато, не пересекаются совершенно. Даже в дверях не сталкиваются.

«Азирафаэль забыла свой кошелек… Вы, кажется, знакомы, поэтому предложу вам отдать», — говорит приветливая бариста, заставшая диалог на прошлой неделе. Этого не видно, но Кроули громко моргает, услышав такое преувеличение, как «кажется, знакомы». И всем ли, с кем эта любительница сладостей говорит минут пять в кафешке, предлагается такая честь, как доставка ее кошелька лично в руки, или только эксклюзивно не хорошей катастрофе на каблуках?

Будь такая-то такая Кроули чуть злее, она бы выпотрошила этот кошелек с брелком в виде ангельских крыльев, не оставив от него даже застежки кармашка с мелочью. Тем более, от нее это ожидается.

Но она лишь пристально изучает содержимое, заставляя себя не запоминать данные банковской карты, и все же находит пару визиток – ага. Никто не носит с собой больше одной визитки какой-то фирмы, если не представляет ее. Благотворительная организация «Райские врата», находится там-то. Ага.

Никому с рабочего места Кроули бы не понравилось такое стремление к подвигам, связанных с чужими накоплениями, и это одна из причин, по которой симпатичный кошелечек все же оказывается нетронутый под конец дня на пассажирском сидении превосходной ретро-машины. Назло. Все равно давно надо было увольняться и жечь мосты.

Правда, и без того болезненно напряженной из-за поздно обнаруженной потери Азирафаэль не поздоровилось, когда на парковке ее поджидала угольно-черная машина с опущенным боковым стеклом. И ладно бы просто поджидала, но и едет она, оказывается, издевательски медленно, сравнявшись со скоростью ходьбы и посигналив пару раз. Водительница помалу теряет терпение, которого у нее, по общему мнению, и вовсе почти что не было.

«Имейте же совесть! Что вам от меня нужно?» — все же вскрикивает девушка, высматривая ответ в чужих темных очках.

«У меня есть нечто поинтереснее совести, — и, торжественным жестом протягивая темно-бежевый кошелек его владелице с незаметной усталой ухмылкой, Кроули ставит локоть на открытое окно. — Не благодари. Я серьезно».

«Вы не?..»

«Нет».

«Так, значит, у вас все же есть совесть!» — облегченно улыбается та, что ценит благотворительность во всех проявлениях.

«Спорный вопрос, все еще обсуждается с экспертами».

«Спасибо! Хорошего вам вечера, загадочная леди, которую я встречаю уже во второй раз».

«В третий», — загадочно бросает на прощание Кроули, закрывая окно и толкая в дисковод машины какой-то диск. Она все еще не прощается, хотя что-то в ней интересуется, не хочет ли случайно она прокатить кое-кого домой – нет, не хочет, сознательно берет и не хочет.

А Сохо далековато будет. Но как будто по всему Лондону больше сотни лет не ходит метро. Такси так вообще было чуть ли не с основания мира. Азирафаэль ли не знать, она и не думала, что может напроситься на поездку – слишком занята перепроверкой кошелька, чтобы убедиться, что все на месте.

* * *

В среду в «Апокалипсисе» на заданном месте чинно сидит одна лишь вынужденная любительница постоянности с галстуком-бабочкой и кусочком морковного торта. Ее это не смущает. Возможно, вскоре она доброжелательно кивнет на вопрос можно-ли-тут-сесть. «Апокалипсис» все еще есть апокалипсис, не надо ходить туда три месяца к ряду, чтобы это понять. Как корабль назовешь, так и поплывет.

Это стоило, возможно, предусмотреть, потому что в милой кафешке без ржавых стульев в Сохо «У Адама и Евы» было всего два человека, и уезжать куда подальше на обеденный перерыв, чтобы скрываться там от всех подряд, самой себя включительно, – слегка опрометчиво, особенно, когда там явно идет чье-то свидание.  

Ну, наломала дров, если кратко… И подожгла, когда увидела замерзающих путников.

«Вам отдали ваш кошелек?» — спрашивает постоянная бариста, ищущая себе подмогу уже как пару недель к ряду. «Апокалипсисом» в одиночку заправлять сложно, лучше квартетом.

«О, да! Спасибо, что передали его той леди, чье имя я так и не спросила…»

«И она ничего с ним не сделала? Она выглядела подозрительно, осматривая его…» — теперь она подмечает это странным тоном, собирая красные волосы в хвост. Скоро ее наконец-то заменит недавно прошедший стажировку коллега, занимающий второе место на мотоциклетной парковке за зданием.

«Нет, насколько мне известно, нет», — пожимает плечами Азирафаэль.

«Странно».

Тем временем где-то в украшенном искусственными лианами и таким же диким виноградом кафе Кроули изо всех сил пытается измельчить вилкой в тарелке фирменный яблочный пирог «Адама и Евы». И эта искусственная яблоня, нависающая сверху, не помогает чувствовать себя лучше, будто даже смеется. Не то над самой Кроули, сидящей тут с видом слишком уж трагичным, не то над мило болтающей о чем-то парочкой неподалеку. Кинуть бы в них пластиковое яблоко, чтоб вернулись в реальность.

Конечно, что «вернуться в реальность» значит для человека, не знающего ничего, кроме того, чем живет – вопрос риторический.

Пирог оказался вкусным.

А вот «змей-искуситель» из Кроули – не сильно-то и. Змеи вообще вкусными быть не должны, но эта даже не предлагает соблазняющим тоном запретными плодами побаловаться, она ест их сама.

Это, разумеется, не сделает ее судьбу привлекательнее. Всегда найдется какая-нибудь симпатяга из благотворительных кругов, которой и кошелек подавать как-то «не по статусу». И все блузки у нее-де отутюженные, и все галстуки завязаны хорошо, гляньте только.  

Конечно, Кроули невдомек, что это лишь часть работы – приемлемо выглядеть. Это она может одеваться хуже готической суперзвезды и сидеть с кислой миной в несуразных позах, ей не представлять целый благотворительный фонд, сидя за столом в кабинете для собеседований с волонтерами и общения с начальством, все мило-добро-строгим-ласковым тоном. Пятнадцать минут истекли, кое-кому надо идти в сторону «Райских врат». На улице ветрено и холодно, как и подобает для второй недели весны.

Но почему-то – совсем ненадолго – это заставляет Азирафаэль вспомнить странную рыжеволосую девушку с фруктовым льдом и улыбнуться. Надо будет тоже взять мороженое, когда немного потеплеет, думает она, уже сидя в своем бесцветном кабинете на кресле на колесиках, выжидая. Было бы странно, но вполне оправданно, встреться мы с мороженым где-либо.

И, по секрету: она считает, что у незнакомки классная машина. Пусть и гоняет та омерзительно, до тошноты быстро, под какую-то, судя по всему, слишком громкую музыку. Но делает это со стилем! (Незнакомым и чужим, однако строго выдерживающая свое существование в рамках стиля жизни осовремененного денди Азирафаэль придерживается мнения, что было бы в разы хуже, если бы это было разваливающейся сборкой всего существующего и нет).

А еще люди такого темперамента часто становятся хорошими волонтерами. И все же, кто она такая?

 * * *

Может, дело в том, что Азирафаэль впервые за долгое время опоздала на обеденный перерыв из-за стычки с начальством, может, в чем-либо еще, но «Апокалипсис» ее радушно не встретил. У нее всерьез закружилась голова, когда она увидела, сколько там людей – пришлось облокотиться о стену и начать перепланировать свой день, вспоминая все более-менее толковые кафе в округе.

И это неправильно – видеть диву хорошего настроения и правильных поступков с мигренью и неровно торчащим из-под пиджака остроугольным воротничком рубашки, почти оказавшись в пробке. Кроули уж точно не чувствует, что этот вид для нее, потому лишь тяжело выдыхает, ловя на себе взгляд.

Поиграет в героиню-спасительницу, так и быть, тормознув и опустив окно у одинокого «Апокалипсиса» и его одинокой постоянной посетительницы.

«Добрый день, меня зовут Эннет Кроули, и в моих планах пригласить вас на кофе. Вы согласны?» — она слегка насмешливо улыбается, сжимая правой рукой руль до боли. Хотела избегать, но вот больше недели совсем не вышло. Совсем-совсем. Как неловко. И ведь нельзя было взять и проехать мимо. (На телефоне шесть пропущенных с работы).

«Вот как вас зовут… — задумчиво отвечает Азирафаэль, раздумывая, как много потеряет, если все же сядет в эту пафосную машину и поедет выпить кофе. Определенно – немного. Если бы Кроули занималась чем-то поистине злодейским, она бы определенно нашла способ сделать это раньше. Наверное. — Куда поедем?»

«Э-э… Яблочные пироги любите?» — не такая уж Кроули любительница кафешек, чтобы утащить новую-старую-какая-разница подругу куда-то, кроме несчастного искусственного райского сада, где сама не так давно убивалась по всему и всем подряд. А на Ритц не хватает накоплений. Но, может, однажды…

«Так же, как и любую другую выпечку», — читать как: примечательно сильно. Это было последней каплей для нее, чтобы сесть на пассажирское сиденье и устроиться поудобнее, отряхивая пальто.

«Пристегивайся, ангел, идем на взлет, — выезжая на дорогу, Эннет Кроули давит на газ с азартной ухмылкой, краем глаза заметив – собеседница моментально вжалась в кресло с ошалелым видом. Рассмеялась еще, чертовка. — Ты бы себя видела».

«На дорогу смотрите! Собьете еще кого!»

Но, на самом деле, не считая мнимые угрозы безопасности пешеходам, в машине было комфортно. Азирафаэль даже на какое-то время забыла, немного расслабившись, что обеденный перерыв у нее длится не так долго – и что опаздывать нежелательно – и что она и так поругалась с начальством из-за, кажется, разных пониманий рабочих истин.

Они ехали под музыку, которой Кроули без стыда и совести за «неподобающее поведение» подпевала, рассекая по лондонским улицам. И что-то было в этом завораживающее. Не езди она так быстро, Азирафаэль, вечно поправляющая свою непослушную прическу и наряд, могла бы даже подключиться к импровизированному караоке – это выглядело так весело!

Так нехорошо!

Если прошлое посещение «У Адама и Евы» определенно подчеркнуло утверждение «Эннет Джей Кроули – змей-искуситель» трижды, то нынешнее поставило в конце три вопросительных знака в скобочках. Змеи-искусители обычно не ходят под ручку с ангелами. Вроде как. Откуда мне знать.

«Я определенно тут хоть раз была… Живу не так далеко, — отмечает Азирафаэль, отламывая вилкой кусочек вкуснейшего яблочного пирога в ее жизни. — А вы не выглядите ни как фанатка пирогов, ни как постоялица в Сохо…»

«Меня привела сюда воля божья, — с каменным лицом отвечает змея-искусительница, несуразно растянувшись на стуле с кружкой кофе. — И можешь уже на ты».

Викторианская денди-благотворительница тихо смеется, даже не представляя, как эта прилично-готичная, но ужасная, пугающая, по правде, водительница сидит в этом – не больше, не меньше – райском саду. Да и что ей тут делать – пироги с кофе уплетать?

И тут белый телефончик, аккуратным жестом отложенный на край стола в начале трапезы, решает напомнить о себе какой-то незатейливой мелодией, прервав все размышления его хозяйки.

«Я отвечу? — напряженно выдавила из себя Азирафаэль, и, увидев беспечный кивок давно ушедшей в свои мысли Кроули, быстро провела по экрану пальцем. В серых глазах так и читался страх. — Алло, Михаил… Давно не слышались! Что-то случилось? Да, разумеется, я просто… Обедать выбралась ближе к дому, виновата. Вернусь очень-очень скоро, если пробок не будет!.. И вовсе незачем ругаться».

Она кладет трубку и практически умоляюще смотрит на новую подругу, неловко улыбаясь почти во весь рот. На столе уже лежал скромный счет – чего там, просто пирога кусочек, да несчастный американо, слишком горький по меркам Азирафаэль, которой с небрежного позволения Кроули достался глоточек. Они быстро рассчитываются – кое-кто даже решает оставить чаевые. И впервые за такой долгий, такой нехороший день, где-то в правильно-послушной голове с дурацкими растрепанными, кажется, кудряшками этой денди с галстуком-бабочкой и поправкой на неумение спорить закрадывается желание доехать до работы быстрее ветра.

Мечты сбываются. Иначе Кроули ездить попросту не умеет.

«Увидимся, ангел, — она слегка улыбнулась. — Вечером дождь будет, тебя забрать?»

«Нет… Нет нужды», — переминается с ноги на ногу Азирафаэль.

«Тогда хоть мой зонтик из бардачка возьми», — удивительная женщина! Заботится, очевидно заботится, но с таким ровным тоном, будто давно не думает ни о собеседнице, ни о ужасном дожде вечером.

«Спасибо вам за этот обед, Эннет Кроули. Было… Крайне замечательно».

И вовсе незачем было избегать женщину с такой очаровательной улыбкой.

* * *

Признаться честно, зонт Азирафаэль возвращать не спешила. То ли неделя выдалась сильно дождливой, то ли она банально не знала, где встретиться – «Апокалипсис» не подходил, с недавних пор там не было десертов. Почему-то. И чай со сливками свой вкус изменил не в лучшую сторону…

Да и зонт, надо признаться, был стильным. Просто черный зонт с, как оказалось, золотистой застежкой в виде змеиного глаза, смотрящей прямо в душу, и, кажется, ухмыляющейся. Застежки зонтов обычно не ухмыляются, они и смотреть куда-либо не могут по определению, но это же вещь Кроули. Кроули, конечно, добирается до своего мрачного офиса с бьющим по глазам светом мониторов в кромешной темноте и – да кто выставил подножку в проход! ничего же не видно! сволочи! – с мокрыми волосами. Но это ничего. Это маленькая плата за нарушение внутреннего негласного «все-сами-за-себя», на самом-то деле.

Это абсолютно не связано ни с зонтами, ни с негласными правилами в голове Эннет Джей Кроули, но, возможно, день Азирафаэль был бы лучше, если бы в ее обязанности не входила необходимость отвечать на все входящие звонки.

«Алло, — тянет подозрительно знакомый голос по ту сторону трубки, побуждая задуматься, что последует за этим. — Это банк (такой-то). У вас какая-то, знаете, подозрительная активность на банковском счете… Желаете, чтобы я проверила?»

«Алло, здравствуйте… Нет, не желаю. Если это все – больше, пожалуйста, мне не звоните, — она недовольно выдыхает, хочет сбросить трубку, но медлит. — Кроули? Это ты?»

«Нет, архангел Михаил!» — выдает перепуганная Кроули подозрительно агрессивно, бросая трубку и откидывая от себя телефон. Не будь тут так темно – не будь у нее солнечных очков, было бы видно, как ее взгляд мечется. Дальше следует продолжительная ругательная тирада, которую дословно передавать нет никакого смысла. Одно надо сказать – если кто-то посмеет к ней подойти, она придушит на месте. И кресло на колесиках, что дергается от каждого ее резкого движения с пронзительным звуком, не помогает успокоиться.

И почему-то первое, что ей из осознанного и логичного приходит в голову, это озлобленное, практически саркастичное: «Ну, попрощайся со своим зонтиком». И сразу после – непонятно, кому конкретно адресованное – слышится: «Сволочь».

Азирафаэль, лишь только осознающая, что произошло, сидит на своем бежевом кресле, не моргая, уставившись в дверь, игнорируя стук. Что-то в самом деле произошло. Что-то, с вашего позволения, не очень хорошее. Она понимает, что ей что-то говорят, что ее, наверное, отчитывают, что она такая плохая, что мешает рабочему процессу своим бездействием, что перед глазами щелкают, но ничего. Никакой реакции. Где-то на кончиках ее пальцев ощущение – «Если я просижу так достаточно долго, они отпустят меня. Но я не смогу идти».

Они даже не были так близки. Ну, поели сладкого вместе пару раз. И доверили одна другой важные им вещи – зонт, конечно, и в половину такой ценности, как кошелек, не несет, это очевидно. И все же, негласное «Я буду оберегать вещь, принадлежащую тебе, потому что это ты – это в какой-то мере, часть тебя», как ответ на такое же негласное «Я буду оберегать тебя вещью, принадлежащей мне – мне нужен посредник, который будет любить и любим вместо меня».  

Сегодня Кроули идет домой пешком. В ней все еще что-то пылает – что-то, что выдавит из нее и\или из кого-то еще все живое, стоит только дать волю. И, конечно, придется мыть голову снова после прогулки под дождем, да и очки ни на что не годятся – потому гнездятся на воротнике промокшей серой рубашки, которую лишь частично бережет от злой погоды кожаная куртка. Акт беспечного милосердия именно так отражается на реальности, когда люди не думают хотя бы две секунды о своих решениях, запомните раз и навсегда – погодите, это не Азирафаэль там спускается в метро, бережно сжимая в замерзших руках черный зонт, так нелепо контрастирующий с ее светлой одеждой? Любовь жива! (Или нежелание испачкать пальто, больше известное как здравый смысл).

Они пересекаются взглядами. Азирафаэль понимает, что если сейчас еще раз за день спросит, Кроули ли такая растрепанная, злая, стоит перед ней, то серьезного ответа может и не дождаться. И, наверное, когда она просто жмет плечами и уходит, это к лучшему.

Приятной дороги домой.

* * *

У «Апокалипсиса» пусто. Внутри тоже. Впервые за долгое время. Даже в двенадцать-тридцать. Даже в час. Денек подозрительный выдался. Это, кажется, среда. Число – примерно двадцатое марта.

«Мне американо, — Кроули старается не думать о странностях происходящего, отодвигая туфлей бумажный стаканчик прямо на полу у прилавка и кривя лицо, обнаружив, что там еще был напиток. — Мерзость какая. Запустили вы это местечко без меня».  

«Оно всегда было таким», — произносит бариста каким-то очень неправильным тоном, от которого у катастрофической и бесстрашной девушки, честное слово, мурашки по коже. Она не подает виду, но взгляд поднимает – сталкивается с маской, темными очками, перчатками, и всем прочим, что не помогает идентифицировать говорящего.

«Брешешь. Я была тут в прошлом месяце, все было чудно».

«Изменения происходят и стремительнее. Не правда ли, Эннет Джей Кроули?»

Вышеупомянутая неоднозначно выдыхает сквозь зубы, резким движением смахивая волосы на виски и за уши – она не находит, что ответить. Ее руки слегка подрагивают, так что приходится облокотиться на полочку, некогда служившую как выставку всех сладостей. Ей так и не начали готовить кофе. Но, наверное, лучше обойтись.

«Неправда».

  «Моя работа – документировать необратимые изменения жизни. Кофе я готовлю, когда этого не происходит».

«Поня-я-ятно», — недовольно и устало тянет Кроули, проверяя время на телефоне. Уже час-пятнадцать. Азирафаэль так и не пришла. Они, конечно, не договаривались – они вообще не разговаривали со времен того судьбоносного звонка на двадцать секунд.

Под ногами единственной посетительницы «Апокалипсиса» хрустит испачканная пластиковая посуда – бесшумно покинуть это место невозможно. Оно сравнимо с местом преступления, которое Кроули безнадежно запятнала собой, и теперь она сидит в машине, закрывшись и обхватывая голову руками, долго-долго думает.

Потом неразборчиво сквернословит в голос, ударяясь головой об спинку кресла – практически шипит от злости. Опять. И ведь в понедельник все уже поняла. Но надо же было расставить логические ударения, акценты, и все, что с ними. Никакой работнице благотворительного фонда не понравится та, что звонит ей с намерением вынести все с банковского счета, не оглядываясь.

И, что страшнее, никакой последовательности в действиях не было – кошелек же вернулся нетронутым.

Решение приходит само собой – и оно противоречит любому «здравому смыслу», выученному за тридцать лет жизни, в которой «каждый сам за себя». Возможно, так даже лучше.

«Привет, это я, Кроули».

«Здравствуй, — сонный и строгий голос Азирафаэль ни с чем не спутать. — Снова звонишь ради своих злодейских промыслов?»

«Нет! Нет, нет, честное слово. Прости. Ничего в жизни более идиотского не делала, — и продолжает, будто не давая возможности себя не простить. — Больше ни ногой в эту адскую мясорубку».

Повисает молчание.

«Извиняться надо не только передо мной. Но я, однако, крайне ценю твою попытку что-то сделать с ситуацией», — поучительным тоном произносит девушка.

«Да, ты права. С меня, к слову, поход в Ритц на неделе, — этого не видно по телефону, возможно, слышно, но Кроули уже спокойно ухмыляется. — Ты выглядишь как главная фанатка Ритца, без обид».

«Я и есть!» — удивленно восклицает Азирафаэль, мысленно корящая себя за такую быструю перемену гнева на милость. Это подло – пользоваться ее слабостями, чтобы заслужить прощение. Конечно, с неуместно шатким для бывшей работницы «колл-центра» моральным компасом она бы сбежала с "корабля" когда угодно – ей просто представился повод в лице любительницы старых книг и сладкого.

«Чудненько. Запомни себе там этот номер, у меня в планах звонить время от времени».

«Хорошо. К слову, прости мне мое любопытство, но чем займешься после увольнения?» — слышна улыбка.

«Ботанический сад. Или что-то такое», — слышен неожиданно серьезный тон. Разговор обо всем на свете длится еще пятнадцать минут, и его подслушать уже не выйдет.

* * *

В процессе поездок до дома Азирафаэль от ее рабочего места, служащих как «неочевидное» заглаживание вины от Кроули, выяснилось, что на самом деле ее зовут Азра Фелл – в кофейнях довольно редко пишут это имя на стаканчиках правильно, она сознательно выбирает не поправлять работников даже в местах, где бывает часто. На вопрос «но почему?!» она лишь пожала плечами с улыбкой, порекомендовав следить за дорогой.

«Выходной» наряд Азры ничем не отличается от ее обыкновенных – рубашки так же хорошо выглажены, галстук так же идеально завязан, туфли протерты будто прямо перед выходом. Рабочая привычка выглядеть презентабельно, не более того. Сейчас как раз достаточно тепло, чтобы не прятать старательно подобранный наряд под пальто. Кроули же очень старалась вырядиться – даже завязала черный галстук на обычной темно-серой рубашке, по секрету скажу, что далеко не с первого раза. И даже пафосный пиджак накинула – разумеется!

«Выглядишь… Просто очаровательно», — подмечает Азра, сразу же замечая, как Кроули ухмыляется во все зубы и, наступая почти танцующим образом, легонько прижимает ее к стенке лифта.

«О, не просто очаровательно», — она очень удерживается, чтобы не зашипеть, потому что тон и так звучит подозрительно. Частично безуспешно.

«Возмутительно! Тебе даже комплимент невозможно сделать!» — что до Фелл – она даже возмутиться толком не успела. Двери ведь с примечательным звуком закрываются по нажатию кнопки. Как удобно.

(И где-то – ровно на секунду – Кроули понимает, что снова ошиблась. Ни в какой другой день, ни с кем другим ей бы не понравилась перспектива беззлобно ухмыляться в чье-то лицо, находясь непозволительно близко спустя полтора месяца дружбы. Она озадаченно оглядывает саму себя и на выдохе снова неразборчиво ругается, ловя озадаченный взгляд Азры. В жизни она так не менялась, не сбрасывала шкуру, когда дело пахло керосином – не перевоплощалась).

Но давайте о хорошем: змеиный зонт теперь официально принадлежит Азре. Его невозможно у нее отобрать – она начинает пытаться хмуриться и глазеть так, будто это самое несуразное предложение в ее жизни, что выглядит – поверьте Кроули – как слишком неоспоримый аргумент, вызывающий только усмешку и «ладно-ладно, победила».

«Апокалипсис», к слову, по неизвестным причинам закрылся. Никакой больше ало-рыжей вывески и рисунков с пламенем адским на стаканчиках, даже намеренно ржавые барные стулья сейчас испытывают неопределенную судьбу в новых руках. Проезжая мимо, Кроули в очередной раз кривит лицо в горькой ухмылке сорта «так-тебе-и-надо», избегая прямого вопроса, что ей сделало это кафе.

А Ритц – это Ритц. Он всегда выглядит слишком хорошо даже для выряженных в самые лучшие одежды – он будто унижает одним своим вечно парадным видом, мол, я видел тебя заболевшую с непричесанными волосами и мешками под глазами, когда у тебя не было сил одеться красиво, Азра Фелл, или я видел, как ты, Эннет Джей Кроули, попала под дождь и выглядела как промокшая бездомная кошка, дескать.

Им все равно. Они много не заказывают – это просто формальность, чтобы хорошо провести время в непривычном месте.

«Два вопроса: почему ты вообще работала в этом "колл-центре"? И… Почему так резко изменила род деятельности?»

«Если не вдаваться в подробности: меня утянули знакомые после ряда неприятностей. Это такой маленький культ жестокости, только тебе еще за это платят – "идеальное" место, если ты только-только поступила в университет. Встречный вопрос: если бы ты не работала в «Райских вратах», то где?», — Кроули отпивает немного шампанского, все так же держа руку с бокалом на спинке стула.

«Если бы у меня было достаточно денег, я бы открыла книжный магазин! Правда, продавать книги и прощаться с ними навсегда… Нет, нет, никогда не смогу», — Азра озадаченно качает головой, оглядывая свой нетронутый бокал.

«У тебя зато будут деньги, чтобы купить еще больше книг. Нет?»

«Возможно, — она тяжело выдыхает. — Хочешь прогуляться за мороженым?»

«О, наконец-то! Я думала, тебя невозможно на это уломать, — Кроули смеется и поправляет очки. У нее случается дежавю, когда она берет свой возлюбленный вишневый фруктовый лед и вгрызается в него на глазах собеседницы, которая все еще с непривычки ошеломленно смотрит на нее со своей «ванилью-с-шоколадной-крошкой» в руках. — Привыкай, ангел. Весь смысл этого мороженого – провокация. Оно хочет, чтобы на него смотрели, я ему подыгрываю, и, наверное, переигрываю».

Когда начинается очередной дождь, Азра лишь молча, доедая свое мороженое, разворачивает зонт над их с Кроули головами и легко-легко улыбается, подразумевая тем самым «я прощаю тебя». Они продолжают стоять у реки и разговаривать, пока не встречают закат на какой-то очередной откровенно несмешной шутке.

На выходных они, возможно, пойдут в какой-то музей. Будут, наверное, пытаться подпевать каким-то песням в машине Кроули – безуспешно, разумеется.

Что важнее: они будут счастливы.