тойя пересчитывает пачку около трёх раз: отчасти потому, что это всё ещё не совсем привычно, а отчасти — потому что купюры в основном мелкие, вот что тойя действительно готов назвать извращением. почему сразу не дать ему мешочек с золотом и довести нелепость своего положения до самой критичной точки? он пересчитывает в четвёртый раз — мерзкий ублюдок перед ним уже начинает нервно щёлкать ногтями. ничего не меняется.

— где ещё тридцать тысяч?

мерзкий ублюдок перед ним поправляет ремень и спрашивает: — какие тридцать тысяч? — мозгов у него примерно столько же, сколько и умения красиво пиздеть. может быть, чуть меньше.

— тут не хватает тридцати тысяч. мы договаривались.

— но тогда мне будет не на что жить, да и ты, так-то, на них не отра—

он испуганно затыкается — правильно, думает тойя, следует фильтровать ту херню, что ты несёшь. глаза почему-то жжёт — будто он сейчас расплачется. ему не хочется плакать, ему хочется забрать свои тридцать тысяч и пойти в заброшку, единогласно принятую ими как убежище. холодное, просторное и ни разу не безопасное, но это и не важно — они в состоянии попытаться его согреть и оберегать. а простор — это очень даже неплохо, в случае чего будет куда бежать.

— это действительно последнее, имей совесть, — кончики пальцев неприятно покалывает, челюсти он сжимает, кажется, слишком сильно.

— во-первых: смело предполагать, что у меня есть совесть, — мерзкий ублюдок перед ним, кажется, собирается закричать. — во-вторых: мне глубоко поебать.

щёки горят — будто ему стыдно. но тойе не стыдно. хорошо, что сегодня он только в майке.

мерзкий ублюдок всё-таки кричит. тойя разочарованно отмечает, что его тридцать тысяч сгорают тоже.

и что деньги стоит брать в первую очередь.

///

всё размывается от мельтешащего перед глазами пламени. тойе не нужно видеть, чтобы понимать, чтобы представлять во всех деталях, как сначала синий огонь танцует на его коже, через несколько секунд уже бегает по его мускулам, распространяясь по крови, а потом мяса на его руках не остаётся, остаются только белые тонкие кости, и сквозь промежуток между локтевой и лучевой костями можно увидеть окружающую его темноту.

тойя чувствует, как горят его лёгкие, как горит его глотка, тойя не знает, как это остановить, но даже когда он больше ничего не видит, потому что его глаза сгорели, даже когда он не может кричать, потому что у него больше нет голосовых связок, даже когда он не может стоять, потому что голые кости не могут выдержать вес его горящих конечностей, он не умирает. он даже не теряет сознание, и это несправедливо, он не может как-либо закрыться от этой боли, его сердце, кажется, горит уже вечность, но всё равно не разрушается, только бесконечно болит, болит, болит, болит, болит и не прекращает функционировать, хотя не имеет ни крови для перекачивания, ни сосудов.

а потом перестаёт гореть.

к сожалению, он всё равно не умирает. только чувствует, как на лицо капает холодная вода, и, когда это прекращается, открывает глаза.

светлые растрёпанные волосы, кустистые брови. тойя не может разобрать выражение его лица, но голос ястреба звучит взволнованным, когда он говорит: — нам нужно в больницу.

тойя посмеивается, горло почему-то саднит и голос получается сиплым: — и как ты это себе представляешь?

ястреб встаёт, и тойя небольно ударяется об асфальт лопатками, когда чужое перо отпускает его капюшон. на него снова начинает капать дождь — и только теперь тойя замечает, что руки и лицо не просто жгутся, как последние два дня, а сильнее, по-новому. он подносит ладони к лицу, но глазам, но они отказываются собирать размытые розовые пятна в качественное изображение.

— у тебя такие же волдыри на половине лица, — ого, думает тойя, это волдыри. — и я не знаю, как помочь. ты знаешь, что с этим делать? лучше бы тебе знать, потому что я — я серьёзно понятия не имею, что это за херня.

его тёмно-красные кроссовки шлёпают по мокрому асфальту туда-сюда, он то появляется в поле обзора, то опять исчезает.

— забей. само пройдёт.

— ты что, их не видишь? как это может пройти само?

звучит, на самом деле, смешно.

тойя не поднимается — откровенно говоря, им повезло, что сегодня пасмурно. ему повезло, что ястреб добрый и, узнав, что за тойей могут прийти копы, караулит его во время сна. ястреб спрашивает: — если я наложу повязки, это поможет? ты знаешь поблизости подпольных докторов? или не поблизости. я мигом сгоняю, у нас ещё есть деньги, наберётся на лечение.

— может, ты успокоишься? это не смертельно.

— ты кричал во сне и перестал гореть только после пяти минут под дождём, да что ты, блядь, говоришь, а теперь у тебя волдыри на полтела, и мы даже не можем сходить в больницу. здорово! и это не смертельно, ведь инфекции — миф, а люди никогда не сгорали заживо!

— я серьёзно советую тебе успокоиться. если так хочешь, можешь попробовать наложить повязки.

ястреб что-то резко дёргает, и слышится звук разрываемой ткани. наверное, тойя спалил одеяло. некрасиво получилось, надо будет украсть им новое — или купить, как повезёт. повязка помогает так себе, кажется, один из волдырей лопается от давления и становится только хуже, с лицом они вообще понятия не имеют, что делать, и ястреб опять начинает давить на мозги своей паникой.

с остальными ребятами они устраивают ему поистине царские условия для их-то положения: тойю накрывают тысячей одеял, дают много воды — тут что, думается ему, зарабатывает ещё кто-то, кроме меня? — но он всё равно ловит инфекцию. его часто тошнит, руки болят ещё сильнее и даже не думают заживать, потому что он пытается согреться собственным огнём. у него не получается нормально спать, и следующие две недели проходят одинаково болезненно, бесполезно и бессмысленно.

— кажется, я просто не умею умирать, — говорит он как-то красному пятну рядом, предполагая в нём ястреба.

тот отвечает: — это радует. хочешь воды?

право, он иногда говорит очень смешные вещи.

\\\

в его организме как будто что-то надламывается. и до этого не особо хороший иммунитет машет ручкой, говорит: как же ты заебал, — и отваливается вместе с какой-либо способностью к регенерации, как когда-то мочки ушей от того, что он их постоянно теребил.

как ястреб несколько лет назад. он просто пропал — и, по сути своей, в этом не было ничего странного изначально, ястреб часто исчезал на несколько месяцев: подбирали какие-то хорошие люди. возвращался он примерно тогда, когда они переставали быть хорошими, поэтому сроки его отсутствия варьировались от трёх дней до трёх месяцев, и, даже отсутствуя по ночам, он всё равно периодически помогал днём. тойя тоже периодически с кем-нибудь уходил — только сбегал не когда от него требовали чего-то взамен, а когда условия житья мало чем превосходили улицу. базовый набор: душ, соба два раза в неделю и мази от ожогов. за верёвку, наручники, укусы, не дай боже каблуки и прочее из списка — дополнительная возможность слушать мкр на любой громкости в любое время суток.

но в какой-то момент ястреб пропал — и больше его на улице никто не встречал. и если тойя умирать не умеет, то ястреб умеет не умирать, поэтому, даже если бы тойе не было отчасти плевать, он не волновался бы за него. тот редкий случай, когда человек настолько вёрткая змея, что везде удобно устроится. перелётная, мать его, птица, стремящаяся к комфорту.

болеутоляющие без рецептов не продают, даже если предложить двойную оплату.

— ожоги не болят?

не показывай, что тебе страшно — одно из главных правил улиц, и только поэтому тойя не вздрагивает. хотя, как бы он ни всматривался в тень впереди, он не может ничего разобрать — парень выходит на свет, и лучше, в общем-то, не становится. в руках у него что-то блестит.

— одиннадцать, и оно твоё.

— что это?

— а ты не видишь?

тойю каждый раз одинаково смешит этот вопрос.

— нет.

он подходит ближе, готовый в случае чего прожечь ему башку — даже если организму станет хуже, он как-нибудь свыкнется, не впервой, — и паренёк поднимает руку. порошок внутри пакетика такой же белый, как снег. помнится, кто-то из нехороших людей говорил ему: никогда не прикладывай к ожогам лёд или снег. забавно, на самом-то деле.

тойя отсчитывает тридцать три штуки — движение выверенное, автоматизированное — и протягивает. паренёк-то, по сути своей, гений, и чего раньше ему не подвернулся.

— где тебя позже искать?

— понятия не имею.

координация из-за боли и повреждённых тканей уходит в ноль, и у тойи далеко не сразу получается высыпать дорожку. на ум приходит смешливая мысль: если бы здесь был ястреб.

если бы здесь был ястреб, то тойе не было бы так хорошо.

///

когда он приходит в себя, всё становится в разы хуже: кожа начинает гноиться, хочется залезть в холодильник и тошнит от постоянного запаха гнильцы, и тойя не имеет ни малейшего представления, каким образом он всё усложнил. болевой шок всё ещё не приходит, переулок вокруг делится всего на три объёмных пятна: жёлтое, коричневое и чёрное.

это радует.

у него, думается тойе, самую малость наивный взгляд на вещи.

он медлит совсем недолго перед тем, как высыпать вторую дорожку.