Кружка горячего кофе ставится прямо перед носом. 

— Что ты здесь забыл?

Иллуми поднимает взгляд со свежеприготовленного — судя по аромату, что так отчаянно чешет ноздри, — напитка на хитрые медовые глаза напротив, обладающие опасно обманчивой красотой. Попадаешься в ловушку сразу же как только смотришь в них больше секунды: мёд гуще трясины. Но Золдик никогда не боялся грязи в болотах. 

— И тебе привет, — Хисока откидывается на кожаный и слегка потрёпанный диван забегаловки, потянувшись. Совсем раннее утро, и Иллуми правда просто хочет поесть перед возвращением домой. Что-то просто обязано скрасить его двое суток без сна, но в это «что-то» не собирался входить бесноватый шут. — Погода что-то испортилась, не находишь?

Действительно, начинаются сезонные летние дожди, и с палящим солнцем придётся распрощаться на какое-то время. 

— Кажется, ты умер неделю назад. 

— После смерти очень тоскливо без тебя. Я соскучился. 

— Я болел за Куроро. 

— Ох. 

Иллуми отпивает свой жасминовый чай, всё также продолжая разглядывать Хисоку. Он, безусловно, слышал об усиливающемся нен после смерти, но чтобы сталкиваться с этим так напрямую, нет, опыт без сомнения свеж. 

Хисока напротив меняется только внешне: волосы больше не зачёсаны назад, а с лица исчезает приметный рисунок. Признаться честно, но Иллуми узнает его всегда: как минимум по скачущей по ореолу зрачков дерзости и наглой улыбке до ушей. Разве что в плечах он стал шире, но Иллуми не хочет думать об этом больше, чем о других изменениях. 

— Какой отвратительный кофе. 

— В Йоркшине не умеют его варить. 

Не то чтобы Иллуми знает это наверняка, поскольку больше предпочитает хлебать чай, особенно в одиночестве. Но сейчас он полностью разделяет своё негодование с Хисокой, пускай для этого и не морщит нос, а только своеобразно поддерживает разговор, имея в виду скорее качество своего завтрака: тамаго пережарен донельзя, а рыбий стейк, наоборот же, случается у повара очень сырым. 

— Вот поэтому никогда не любил этот город. 

— Мне всё равно. 

И это ответ и на мнение Хисоки на неприязнь к Йоркшину, и само отношение Иллуми к нему. Сплошной муравейник. Он всё равно возвращается в поместье. 

Мужчина напротив всё-таки продолжает пить кофе, переодически морщась. Действительно, и уровень глаз оказывается повыше, что ли. 

— Ты подрос?

— Сплошные посмертные плюсы, Иллуми. Попробуй как-нибудь. — Иллуми одной рукой дотягивается до штанины, проверяя остаточные иглы в нём. Можно и не дохнуть, чтобы преображать себя. — Ещё более красив, силён, но всё также невероятно умён. 

— И скромен. — задумчиво, скорее себе под нос бормочет парень, поворачивая взгляд на панорамное окно. Окраина города не намного серее центра, а из-за скопившихся на небе туч, вид только больше вгоняет в тоску. — Зачем ты здесь?

— Причина «просто соскучился» теперь неважная?

— Хисока, мне нужно домой. — тело ломит так, как не бывало уже давно, пускай и миссия не казалась особо трудной в самом начале. Но веки отчего-то тоже шибко тяжёлые. В душ и выспаться как в последний раз.

— Поехали со мной на Тёмный континент. 

А?

Иллуми уже который раз слышит об этом. И с каждым разом всё чаще, даже отец, недосягаемый Сильва Золдик, несколько раз говорит об этом за обедом. Обсуждает с Каллуто больше, младшенький теперь во всю возится с пауками; кто-кто, а они точно первые на подобные приключения. 

Зачем Хисоке это? В мире ведь целые сотни непревзойдённых по силе противников, но ведь именно Куроро заставляет его гнаться всё дальше и утягивать даже на совершенно новые земли. По крайней мере так кажется со стороны, и эта логическая цепочка занимает огромное место в мыслях Золдика. Так что там забывает он непосредственно? 

— Мне это не интересно, — Иллуми отодвигает уже пустую кружку из-под чая и одним движением руки просит официанта повторить. И пока рядом с ними копошится ещё один человек, только думает, молча уставившись на свои руки. Как неловко. 

— Даже побыть рядом со мной?

— Тем более подобное. — не успевает воскреснуть, как уже вываливает на него целый букет неуместных, по мнению Иллуми, шуток, которые только подпитывают по видимому тщеславие мужчины. Шут, что с него взять. — Это долго и бесполезно. 

Иллуми не может дать точного ответа внутри на ранее поставленный вопрос. Хисока опасный противник, но также и очень полезный союзник. Ссориться поэтому с ним не хочется: ни вообще, ни сейчас. Наверное, они могли бы стать друзьями в одном из вариантов будущего. 

Они несколько раз уподобляются большему, что не входит в рамки даже обычных друзей. Целуются долго и грубо, портят одежду друг друга, в сексе тоже не нежничают. И да, любовником Хисока не на удивление оказывается отличным. Но он всё ещё не должен иметь рычаги давления на Иллуми в этом и ни в каком другом ключе, понятно?

— Кажется пауки там будут. А с ними и Каллуто. Не беспокоишься о младшем братике? 

— Он вполне взрослый, чтобы покидать дом на время миссий. 

— Я думал, у тебя ко всем братьям такая нездоровая любовь, — Хисока не сдерживает фырк усмешки, убирая пустую кружку в сторону. Иллуми ненавидит кофе. 

— Мне нужно было вернуть Киллуа домой по просьбе родителей. 

— А так просто не любишь их, значит?

Иллуми не умеет менять эмоции так, чтобы другие могли различать хотя бы толику того, что сейчас он испытывает. Однако сейчас, кажется, глаза раскрыты так широко, что любой желающий вполне способен понять, как сильно он раздражён. Хисока только улыбается нахальнее.

Они знакомы непозволительно давно, Иллуми иногда кажется, что видеть эту довольную морду он начал прямо с того момента, как родился — врач, держащий его после родов Кикио, разве не заправлял кричащие красные пряди под медицинскую вечно спадающую шапочку? Очень странно.

— Я всё ещё могу напасть на тебя, несмотря на усталость. 

— Я сейчас во многом превосхожу тебя по силе, несмотря на усталость. 

— Это не даёт тебе право вести себя подобным образом. 

Хисока подпирает кулаками щёки, смотрит на него только более пристально, выводит на тот остаток эмоций, который хочется увидит у самого Иллуми, мать его, непробиваемого Золдика. 

Нет, кажется, они знакомятся всё-таки на пятнадцатилетие Иллуми в этом же городе, более молодом чем сейчас, но таком же гамном и сером Йоркшине, когда после очередной миссии, он отчего-то решает пройтись по главной улице. Не часто у него вообще выпадает возможность лицезреть на что-то более цепляющее чем на будущих трупов, а какой-то плакат о ярмарке в центре как нельзя кстати берёт на себя всё внимание, и Иллуми даже не сопротивляется. 

Парень замечает его на одной из разукрашенных спецом под праздник улочек, когда совсем юный Хисока уже поражает своим мастерством в карточных фокусах у свободного стенда. А также совсем незаметно тащит кошельки у прохожих зевак. Быть может те просто никогда не слышали про нен, но Иллуми-то знает. И потому ладонью хлопает по карману с ценностями, когда по нему еле заметным прикосновением остаётся след чего-то пока неизведанного, но явно сотворённого из нен.

Фокусник громко шипит, но продолжает вести шоу, всё также улыбаясь и устремляя свой цепкий взгляд прямо сквозь толпу. Золдик протыкает ему башмак иглой, а вместе с ней и оставляет несколько капель крови на гравие. Взгляд помнится своими чудесным цветом глаз и нахальности бликов. Иллуми отчего-то помнит. 

— Я заплачу сколько потребуется. 

— У тебя нет стольких денег. — наверное, Иллуми бы даже согласился без суммы после ещё пару просьб на совместное времяпровождение, но чтобы не расстраивать отца лишний раз и не покидать дом на столь большой срок без видимой выгоды, было бы разумнее сейчас немного поторговаться. 

— Я заработаю. Ограблю банк в конце концов, обычно срабатывает. 

Иллуми вновь приходится хотя бы мысленно но закатить глаза. Это обычно было лишь один раз, при их второй встрече, когда на номер, личный номер, семнадцатилетнего Золдика приходит счёт с немалой суммой и предложение сходить на свидание. Давай, Иллуми, повеселись, я даже банк ради тебя ограбил. Дурость.

— Я всё равно откажу тебе.

— Ты разбиваешь мне сердце.

Оно всё ещё осталось? Иллуми бы хотел подержать его в руках, долго разглядывать, как то перестаёт стучать, и чувствовать, как то холодеет, становясь просто склизким органом. Сжать пальцы, но не настолько сильно, чтобы проткнуть ноготком. Только ощутить, как самый главный трофей. Парадоксально, но наверное у Хисоки большое сердце. 

Иллуми не мог до конца быть уверенным, что именно он чувствует, когда глядит на своего коллегу напротив. Раздражение проходит спустя вторую встречу, ибо шутки в основе своей имеют одну и ту же закономерность, привыкается; интерес как таковой тоже никогда не возникает внутри, Хисока рассказывает всё сам, успевай записывать; симпатия не даёт о себе знать, подобные чувства он упорно давит либо же просто игнорирует. 

Ох, он безусловно знает, как работать с Хисокой, знает, как использовать его сильные и слабые стороны. Иллуми знает, что говорить, как реагировать и что решать в том или ином случае.

Но что делать с Хисокой он всё ещё не понимает. 

Хисока просит счёт.

— Возвращаешься в поместье? 

— Миссия превзошла ожидаемые временные рамки, мне стоит отдохнуть. 

— Возьмёшь меня с собой? 

— И не мечтай. — Иллуми вытаскивает из потрёпанного портмоне крупную купюру, оставлять большие чаевые легко втёсывается в его привычки ещё давно, а в этот раз официант даже тревожит его меньше чем во всякий поход в схожие заведения. Хисока всегда платит, это привычка уже более глупая и раздражающая, чем предыдущая, но всё ещё привычка. — Когда ты отправляешься? 

— Так ты тоже хочешь посвятить всё своё время мне? 

Иллуми смотрит в немом укоре всё время как натягивает на себя лёгкую куртку, подобную ветровке. Если хочешь жить, то тебе следует помолчать.

— Через три недели.

— Удачи с ней.

Хисока любит биться плечами друг о друга при ходьбе, этим самым показывая, насколько близко может позволить себе находиться рядом с самим неприкосновенным Иллуми и то, что за это ему кроме колючего взгляда ничего и не будет. У каждого свои привилегии. 

Добираться до дома непозволительно долго, и Иллуми прекрасно знает, что может сделать это быстрее, но просто…не делает этого? Он странный, может, внезапное воскрешение Хисоки меняет его в мелочах, но всё-таки меняет. Стоит провести с ним немного больше обычного времени, чтобы разузнать истинные мотивы. 

Хмурые облака дают знать о том, что они не так просты, крупными каплями ледяного дождя. Вот и небольшой летний сезонный дождик. Одна из них заставляет Иллуми сморщиться, протерев влажный нос, а Хисоку рядом усмехнуться. Дурной. 

— Только не говори, что обычной простудой Золдиков не взять.

Иллуми и не говорит. Опять молчит, позволяя мужчине рядом снова начать потешаться над ним. Отчего он это терпит? В карманах всё ещё остаточно покоятся иглы, но даже одной вполне хватит чтобы зашить Хисоке его насмешливый рот.

Он не заболеет, по крайней мере, обычную простуду даже не сможет почувствовать в полной мере, а оттого можно и не волноваться, не смотря на то, какими резкими и язвительными становятся эти ускоряющиеся капли. Иллуми чихает минут через пятнадцать.

У Хисоки на удивление холодные руки. И совсем не на удивление маленький мозг, кто в здравом уме тащит людей под дерево во время грозы?

— Не хочу видеть, как ты мокнешь и болеешь впоследствии, — поясняет это мужчина, останавливаясь рядом с сухим, но громоздким дубом. — Тебе ещё на Континент со мной ехать. 

Иллуми не находит, что ответить. Доказывать Хисоке что белое не сможет стать чёрным бесполезно, и кому как не Иллуми стоит это усвоить уже давно. Но наверное сейчас он прав: погода ничего хорошего не предвещает. 

Непроложенная асфальтом дорога из красной глины, что оседает пылью при любом резком движении обувью, теперь точно превратится в сплошную кашу грязи. Иллуми не особо брезглив, но это в основном касается работы. Всё другое не должно его беспокоить.  

Местность, по которой те возвращаются домой, имеет в себе только низменные кустарники, лишь изредка такие большие деревья, как попавшееся им для укрытия, потому, под разбушевавшимся ветром, ветки пригибаются совсем к земле, будто не боятся сломаться и разлететься в разные стороны. 

Ливень пахнет терпко, залезает в ноздри, бьёт по ушам грубыми каплями, что в быстроте своей сливаются в сплошные серебристо-прозрачные полосы. Иллуми нравится дождь, но он уверен, что именно эти капли останутся липкими пятнами на его коже, что придётся увязнуть в нём надолго. И от этого морщится. 

Горизонт мутнеет достаточно быстро: начало дня, и чёрт его знает, как долго им придётся простоять здесь, пока дождь не будет представлять из себя настолько непроходимую преграду, или пока, из самых худших исходов и мыслей самого Иллуми, дерево над ними не загорит ярким фениксом от одной из назойливых молний. Одна из схожих, с глубин фантазий, проносится вдалеке, убегая так же быстро, как и прибегает и всё в то же звенящее никуда. 

Короткий писк сообщения возвращает Иллуми в сухую реальность.

Отец, 11:07

«Почему ты ещё не дома?»

Хотел бы Иллуми знать, почему всё ещё не избавится от компании крикливого шута, позволяя тому кошмарить своё эго дурными словами, но отвечает только:

Вы, 11:07

«Небольшие неполадки. Приношу свои извинения»

Парень стирает первое набранное предложение. Сильва будет недоволен, что клоун так и остался жив и вновь продолжает мешать старшему сыну исправно выполнять свою работу. 

Вы, 11:08

«Буду через час»

Иллуми очень надеется, что сможет выйти из под густой кроны хотя бы через час. И что Хисока позволит сбежать, перестав донимать, ибо, видит Бог, недолго терпению Иллуми остаётся. 

Иная мысль закрадывается, что даже дождь подстраивает Хисока, идя на бой с самой погодой, лишь бы встреча двух убийц состоялась и продолжилась на столько долго, на сколько это возможно. Иллуми поворачивается в его сторону, дабы рассмотреть в этих бесстыдных глазах хоть биту намёка на подтверждение своей глупой теории. 

— Что такое? — не бывает у людей таких белоснежных зубов. Даже беря во внимание его способность создавать текстуру-обманку. — Полагаю, ливень перейдёт в настоящую бурю, придётся ещё много-много времени наслаждаться моим обществом. 

Вы, 11:11

«В Йоркшине непогода, добираться затруднительно»

Вы, 11:11

«Позволишь задержаться?»

Предстоит понять, насколько Иллуми просит отсрочку возвращения. Смерч портит глаза сором, буйствует рёвом, крича маленьким дитя о своём присутствии; да и тучи продолжают сгущаться, небо темнеет так секундно, что город будто вновь прыгает в грустную и блеклую ночь, пока громоздкие капли не дают уснуть, вечно напоминая о своём присутствии наипротивнейшим стуком.

Иллуми позволяет себе громко и неестественно для него вздохнуть, тем самым зацепливая прыткий взгляд Хисоки на своей персоне. Они оба прекрасно понимают, что Сильва будет недоволен. Но он ведь тоже человек, в конце концов. Пускай и Золдик.

— Какого это? 

— М? — шут делает шаг на встречу, Иллуми загоняется в ловушку. Между ним и широким стволом не так много шагов назад, а потом при паре повторов своих действий, Хисока вполне может лишить его возможности двигаться. (А Иллуми конечности в ответ, но он об этом пока думает) 

— Умирать..какого? — Золдик сам поддаётся на дешёвые уловки, уже предвкушая прикосновения лопаток с грубой корой. С бурей листики опадают прямо на волосы. — И воскресать потом. 

— Необычно. Ни с чем не описать, но если проживёшь хоть один раз, то вряд ли забудешь когда-нибудь. — Хисока щурится, чуть наклоняя голову. — У тебя останавливается сердце, Иллуми. Ты буквально находишься в пустоте, ты и есть пустота, малыш Лу. 

Иллуми напрягается. Обычно после этой поистине безобразной клички следует наглая подлость в виде ощущения чужих шершавых губ на своей шее или же пальцев, нарочно застревающих в густых гладко-уложенных волосах. 

— А потом громкий вздох, и ты открываешь глаза заново. Всё тело болит адски, будто твои иглы в веках, — Хисока окольцовывает его руками, оставляя свои ладони чуть поодаль от острых оголённых плечей. — Только болит везде также, не в одних глазах. И сердце. Оно норовило выпрыгнуть из груди, как только застучало вновь. 

Кажется, это единственные моменты, когда их глаза находятся на одном уровне, когда Хисока опускается и оставляет между ними мнимые сантиметров десять, требуя всё внимание к себе. Иллуми и так постоянно обращается к нему, чего ты хочешь?

Парень позволяет себе оставить ладонь на чужой груди, ощущая едва различимое, под покровом цветастой одежды, биение сердца. И вот оно остановилось, оставляя Хисоку сереть бездыханным неулыбчивым мертвецом однажды. 

Иллуми Золдик не боится своей смерти, он бегает вокруг неё всю жизнь, изворачиваясь мастерски за счёт натренированной гибкости и трезвому уму. Но думать о том, как погибает человек напротив…дурно. 

Вся эта мысль прятала стыдливо глаза и не высовывалась прошлой неделей, Иллуми убеждал себя до конечного, что сейчас просто не до очередных долгих дум о том, как станет тоскливо на душе при утрате другого человека. Он ведь даже не принадлежит их семьи, так зачем же все эти хлопоты? Сейчас Хисока живой, улыбается пошлостью на всякое слово, цокает каблуками и языком при больной напыщенности да глаза продолжает чёрным подводить. Единственным подарком Иллуми, опрометчивым, новогодним подарком, с каменным лицом и небольшим напоминанием об окончании старой подводки.

— Ты не выглядишь потрёпанным. — Иллуми держит зрительный контакт до конца, постепенно разрешая и себе, и Хисоке заодно сокращать едва видимое расстояние между губами. Он видит, как влияет переход на шёпот на самого мужчину по навострившимся ушам и только ускоряющийся дьяволятам около бличных зрачков в глазах. — Чего именно ты лишился? 

— У меня нет правой ноги и ни одного целого пальца на руках. — отвечает в такт Хисока, сокращая расстояние между двумя раскинутый ладонями. Ногти больших пальцев совсем легонько касаются плеч Иллуми, что не скрыты ни каплей одежды, и это тоже, чёрт его дери, раздразняет. — Ты бы видел, что он сделал с моим лицом. Я прощу ему абсолютно всё, но, Иллуми, моё лицо. 

Иллуми сдаёт позиции первым, решая сойтись в жадности и пылкой искре, поджигающей нервные окончания, отчего кажется, что кожа на руках сгорает, передавая весь жар в ладони, которые парень решает оставить на талии Хисоки, дабы поделиться этим теплом, давно утерянном, но вот, возникающим вновь, стоит только приноровиться. 

Обманка из нен чудесно справляется с визуальной составляющей вопроса, так и не скажешь, что совсем недавно Хисока собирал это всё по кусочкам; однако стоит прикоснуться к давним блудливым губам, как парень натыкается на сухие обрубки, совсем не схожие с прошлыми касаниями. 

Он вообще не уверен, остались ли на привычном месте человеческие губы: всё упирается в плоскую линию, под которой язык очерчивает тот неестественно-белоснежный ряд зубов. Предполагаемые губы полностью покрыты струпом, который после затянется в рубцовые безобразные шрамы, Иллуми может только догадываться, как больно Хисоке вновь растягивать эту бесноватую улыбку на своём лице и через который раз тот банально привыкает к этому. Интересно, возможно ли вообще забыть о подобном навсегда, убеждая мозг, что всё в порядке? 

Любой из их поцелуев всегда походит на животную страсть, но сейчас это достигает своего апогея, ведь Хисоке в ответ целовать не получается, остаются лишь влажные следы языка и лёгкие укусы зубами, от которых требуется только замычать, и Иллуми мычит, стукаясь затылком о дерево. У него-то губы оставались целыми всё это время, и поэтому пунцовеют тоже целиком, Иллуми оставляет царапины на коже, что не успевает скрыться под струящимся коротким топом, в отместку. Тело прижимается ближе, царапины перемещаются на спину соответственно. 

Хисока сделал ему поблажку в раскрытие своего горя, после чего текстура грубеет в секунды в очередной прихоти, и вот, парень вспоминает старые прикосновения тёплых требовательных губ — Иллуми делает поблажку и не ругается за грязные пальцы на алебастровой коже лица, перекочевавшие ровно в тот момент, как поняли, что Золдик никуда сбегать не собирается, конец окольцовке. 

— Покажи себя, — требует шёпотом Иллуми, как только в последний раз проходится языком по нижней текстурной губе. 

— Ты ужаснёшься, расплачешься и убежишь, Лу. 

— Там дождь, бежать буду недолго. 

Хисока предпочитает промолчать, утыкаясь носом в одну из ближайших щёк, порча тёплым дыханием невозмутимую мину на лице Иллуми. Пошёл он к чёрту.

Иллуми Золдика растят сначала избалованным ублюдком, потакая нелепым прихотям малолетнего первенца, а после приправляют всё подсаженными в глубь сердца семенами насилия и желанием сокрушать всё то неистовое. Он перенимает образ жизни родителей слишком быстро, и когда Кикио увлекается заботой уже о Миллуки, то начинает исполнять все свои желания самостоятельно, оставляя слово за собой, ох, страсть как можно ненавидеть неподчинение, Иллуми максимально хорош в любом проявлении своей ненависти. 

Хисока Морроу воспитывает себя сам. Он вообще не помнит, в какой момент оказывается Хисокой, но тогда руки едва успевают заживать от тяжёлой работы, а в животе вечно стоит пустота, иногда сползающая со своего место ради скудной банки консерв. Хисока делает всё угодно, дабы поскорее эта пустота вообще исчезла, и зачастую это получается более успешно сделать, поставив на место неких эгоистичных мерзавцев, возлагавших всю надежду лишь на свой собственный ум и дешёвые амбиции.

И поэтому он вечно будет кошмарить Иллуми. И поэтому Иллуми будет его ненавидеть сильнее остальных. 

И поэтому их гонение друг за другом будет длится вечность, и если есть что-то больше вечности, то безусловно, гонка будет продолжатся до талого.  

И поэтому он позволяет инициировать следующий поцелуй самому Хисоке, подставляя ещё не помеченные касаниями участки кожи; Хисока кусает, Иллуми царапает до брусничной крови, где достаёт руками.

Треск перебивает крики молнии и тяжёлое дыхание около уха — одна из самых громоздких веток их укрытия шатается долго, до того, как полностью не отлетает, рухнув у самых ног. Теперь царапины переходят на плечо самого Иллуми, сучок оказывается кровожаднее самого Хисоки, для которого это становится лишь рычажным поводом оставить свой язык на месте с ссадинами. Иллуми стонет.

Телефон еле слышно.

Отец, 11:18

«Я вышлю за тобой вертолёт, жду координат»

Погода явно нелётная, но Сильва поскорее хочет получить отчёт по заданию, а Иллуми в душ и проспать часов двадцать. Поэтому Хисока соглашается уйти, как только дождь хоть немного сбавляет обороты. И его фигура быстро исчезает в смытом горизонте. 

Иллуми даже не помнит, как оказывается дома: путь на вертолёте оказывается достаточно долгим, чтобы позволить себе лёгкую дремоту вместо контролирования полёта. Общение с этим мужчиной не идёт ему на пользу, скоро отец догадается о его возвращении хотя бы по этой глупой изменчивости в системе его сына. 

Но до этого разговор об отчёте уже в кабинете поместья выходит по-типичному сухим, Иллуми нечего скрывать в плане проделанной работе, и всё, что отличает этот рапорт от остальных, так это извинение в самом конце за вызванные неудобства. И такое же формальное «ничего» на прощание. 

Дома тихо. И это тихо не означает безделие либо же отдых в удалённых углах поместья, сегодня это тихо звучит донельзя отчуждённо и эгоистично, даже Кикио не выходит, дабы опять пожаловаться на Миллуки или же на незвонящего Киллуа, будто он должен был, но Иллуми знает, что ему-то точно плевать. 

Наверное, что-то внутри крадёт здравые мысли, заменяя их на инфантильные желания поступить также, и, наверное, Золдик просто устал, раз позволяет им не сбегать подальше, а плодиться в огромных количествах. Спокойно. Всё, о чём ты просто думаешь, но не озвучиваешь, никогда не станет проблемой. Он надеется на это, в прочем. 

— Рад, что ты уже вернулся, — Иллуми только подносит ладонь к ручке двери своей комнаты, как приходится оборачиваться, встречая рядом с собой Каллуто. 

Именно с этим братом отношения банально складываются…никак. Иллуми готов признаться, что глубоко в душе присутствует ещё ворох мыслей о том, как зачастую самому хочется заткнуть визжащего Миллуки; он немыслимо сильно повязан с Киллуа, готовясь следовать по пятам в случае особой необходимости. Иллуми также вполне осознаёт, что находиться с Аллукой зачастую проблематично для собственного комфорта, и это даже можно оправдать. 

Но Каллуто. Наверное, с ним самые лучшие и самые нейтральные связи одновременно. Иллуми прекрасно понимает, что любит его как своего брата, и если, случись что, он вполне и убьёт за него, но всё равно это не назовёшь тёплыми межличностным отношениями.

И почему-то именно Каллуто оказывается связан с пауками лично. А значит представляет особый интерес для Хисоки. А значит и для Иллуми соответственно. 

— Ты правда отправляешься на Тёмный Континент с Куроро?

— Откуда ты узнал? — кажется, Каллуто чувствует себя пойманным с поличным. По крайней мере глаза раскрываются широко, а рот падает с удивлённым вздохом. 

— Свои источники. — по большей части, просто заброшенная удочка, на которую его брат клюёт достаточно быстро.

Каллуто наклоняет голову в бок, передние пряди волос равномерно падают на не скрытые домашним кимоно ключицы. Иллуми бы тоже хотел себе такую длину волос, да отрезать уже жалко. Глаза напротив подозрительно сощуриваются, и парень правда не может не проводить параллели. Скорее всего они бы даже подружились. 

— Этот тот клоун, что досаждал Куроро?

— Не мели, ты то точно должен знать, что твой босс убил его. 

Каллуто медленно опускается до уровня Миллуки в невообразимой школе взаимоотношений в голове у Иллуми. Ноги начинают ныть, и парень максимально жёстко проходится по себе за решение продолжить этот разговор. 

— Да, отец даже не возражал особо. 

Потому что ты не Киллуа, и уж точно вернёшься домой. 

Иллуми демонстративно широко открывает дверь в свою комнату, кивая головой на ходу. 

— Надеюсь, он не утащит тебя с собой. 

— Я не собираюсь. 

— Хисока убил Шалнарка и Кортопи прошлой ночью. — ох, Иллуми так жаль. — Босс просто в ярости, и с радостью прикончит его во второй раз. Так что если ты осведомлён о его местонахождении, то скажи прямо. — Каллуто выглядит неимоверно загадочным, когда переходит на угрожающий шёпот, словно это Иллуми убил этих людей. — Ты же не просто так задержался в Йоркшине до дождя, верно? 

Миллуки обгоняет его на три ступени вверх. Это грандиозный провал, Каллуто, немедленно отпусти своего брата спать! Бровь дёргается скорее неосознанно, точно также и голос грубеет. 

— Я иду спать, хорошего тебе дня. 

Пара внимательных глаз сверлит ему спину до того момента, пока дверь полностью не закрывается, громко хлопнув напоследок, чтобы отвратительная тишина дома не имела контроль хотя бы над Иллуми. 

Наконец-то. Иллуми скатывается на пол, позволяя себе опереться на массивную дверь чёрного дуба, всё ещё ощущая взгляд меж лопаток, укалывающий своим чопорным недовольством. Откуда он вообще ему учится? Быть может излишняя паранойя Иллуми не к лицу. Когда Каллуто вообще вырос до того, что может заставить своего старшего брата понервничать? Раздражение к обществу пауков он готов даже разделить с Хисокой. 

Спасением становится душ, правда до него парень доходит нескоро, оставляя пропасть в двадцать минут, когда устремляет взгляд только на подрагивающие от усталости колени и на ногти, под которыми едва приметным слоем остаются засохшие кровяные пятна с тела Хисоки. Встать оказывается проблемой. 

Не уснуть под горячей водой и окутываемым всё тело паром становится ещё большим препятствием, Иллуми не в силах сдержать даже стона, припадая ладонями к кафельной плитке в надежде не свалиться вниз, — ошибка, ванная комната всё ещё ванная в доме Золдиков, где нет месту недочётам, и потому стена оказывается идеально ровной. 

Кажется в этот раз усталость хватается контролировать абсолютно всё, и поэтому вместо клуба мыслей, в голове только противные голоса, ноющую о всеобщей усталости. Пора переставать брать миссии на выносливость, это совершенно не его конёк. Это превращается во что-то невозможное после, когда Иллуми давится в накатывающей истеричной ненависти в горле, пока со всем этим нужно следить за изменениями визуально, ибо ни одна единая душа не смеет заподозрить оплошности. 

Ненависть к отцу, что продолжает наседать и усложнять предложенные заказы; ненависть к матери, что, не смотря на дремучую усталость сына к своей отвратительной жизни, всё клокочет об обязанности поскорее уже завести свою собственную семью; ненависть к Киллуа, что тот  может себе позволить спокойно положить на все нравоучения семьи и свалить. 

Ненависть к себе переходит все границы, и глупость в висках трещит с новой силой. Иллуми отряхивает себя переключением воды на ледяную. Пора бы отрезвить мысли. 

Одни проблематичные рассуждения плавно перетекают в другие, и вот вся голова опять забита этим гнусавым клоуном, изобразившим из себя не пойми что, вновь возвращаясь к числу живых. 

Что странно, но рядом с его именем не мелькает «ненависть». Это немного другое: безусловное раздражение, желание заткнуть рот, ударить, поцарапать, убить, поцеловать. Но ничего не говорит о ненависти, и это поджигает внутреннего критика к самому себе за пускание ненужных слабостей в расписание, когда всё и так забито миссиями доверху. Большие сухие ладони стучатся громко, дабы привлечь к себе всё внимание и приписать своё имя в каждый свободный час. 

Иллуми думает, что будь эти ладони сейчас рядом, вбивая его в этот раз не в треклятый дуб, а в жёлто-коричневую плитку мелким квадратом, он и не начинал разгонять внутреннюю тираду о бренности своей жизни, словно это когда-нибудь имело бы смысл на продолжение за пределами одного организма. 

Если бы эти ладони сейчас очертили трепетом всё разгорячённое тело Иллуми, если бы губы спускались вниз по груди, а волосы позволили бы принять тянущие за пряди пальцы Золдика, тогда день бы продолжился куда лучше. 

Парень закрывает глаза. Наверное, он успевает заболеть, пока находится на улице, поскольку мысли словно сами собой материализуются, и на своих рёбрах ощущаются прикосновения, выдох от которых походит на требование продолжать. Пускай фантомность подобного будет свидетельствовать о напрочь поехавшей крыше, но Иллуми перейдёт на стон. 

— Ну и что у нас тут?

Похоже что нен у Хисоки усиливается после смерти до возможности создавать из текстуры своих же клонов — точную копию противного фокусника. С абсолютно таким же тембром, хрипотой при последнем слове, тяжёлыми руками, жадно исследующими тело.

Иллуми бодает лбом чужое плечо, рассекая очередным долгим стоном воздух, оставляя свои руки, настоящие, огрубевшие, трясущиеся, на лопатках этого предполагаемого Хисоки, надеясь сростись вместе в этот момент, чтоб спрятать всю скопившуюся в углах губ и глаз слабость. 

Душ становится заметно теплее, а тело Иллуми притягивается ещё более примечательнее.

— Как ты попал сюда? 

— Ты сам меня позвал. 

Приоткрытое окно в спальне теперь расценивается, как приглашение? Ох, Иллуми не планировал умереть в летней духоте. 

— Кажется, ты всё-таки заболел.

Иллуми поднимает голову, уперевшись взглядом в глаза. Этот Хисока прав: настоящий никогда не смотрит на кого-то без этой надменной хитрости, которой сейчас так не хватает двойнику. Улыбка получается похожей, ехидной и широкой, но вот глаза повторить полностью не получается. 

— Это потому что ты на самом деле ненастоящий? 

Хисока смеётся и это потому, думается Иллуми, что его раскусили слишком быстро. Но Золдик сейчас достаточно серьёзен. 

— Как минимум поэтому.

Мягкий поцелуй в пробор чёрных волос совсем выбивает Иллуми из колеи. И так казавшийся недостаточно массивным на фоне того обычного Хисоки, сейчас он кажется себе совсем изнеженной крупицей, разрешающей идти на фривольности с собой, такие как например не отодвигать руки от своих бёдер, в свою очередь тоже опускать кисти, исследуя ещё на несхожесть со своим привычным Хисокой. 

Странно, но сегодняшние ранки-царапины совсем настоящие. 

— Корабль отправляется пятнадцатого, успеешь выздороветь?

Иллуми ощущает, как кожу на ягодицах сминают, потому непроизвольно морщится. И припадает губами к правому плечу мужчины, смыкая зубы на участке, ловя ухом при этом удовлетворённое мычание. Пускай останется легко скрываемый лиловый след на неделю-две, но зато Иллуми либо же сможет предъявить ему за вторжение на личную территорию, либо совсем удостовериться в собственном безумии.

— Я ещё не дал точно ответа. — ох, ну конечно. Хисока опять целует в волосы, и Иллуми переходит на бормотание. — Но мне хватит и пару дней, чтобы восстановится. 

— Ты просто прелесть. 

На это ответить не находится ничего, ну и не хочется тоже, ибо дашь большей слабины — Хисока запомнит и будет пользоваться. Ему хватает сейчас наглых касаний за разные участки своего тела и совсем наивные поцелуи, что очень странно контрастируют с привычным поведением его коллеги. 

За этот день Иллуми видит его непозволительно много, что глаза уже начинает мозолить, но каждое появление коллеги рядом вызывает отвратное укалывание в солнечное сплетение, и Иллуми знает, что такое точно ничем хорошим не закончится. Он отчаянно хочет это контролировать, но что сделать с тем, как пальцы расслабляются и перестают больно сжимать кожу пускай и на возможном обманке-Хисоке, и только еле проходятся по ней, словно собираются погладить, словно Иллуми способен на ласку. 

— Домывайся и лучше уходи. Никому не следует знать, что ты жив и, уж тем более, что здесь, — когда Золдику уже совсем невмоготу выставлять себя последним позорищем, он первый вырывается из телесной хватки, покидая душевую кабину и обвивая себя чистым махровым полотенцем. Наверное, это тоже выглядит совсем несвойственно ему со стороны. 

Не хватает того, что Каллуто раньше положенного выдаст положение шута паукам, и тогда у Иллуми даже не будет шанса ни спастись от детских и глупых подколов брата, ни прикончить мужчину самому, в случае чего. 

— Иллуми? 

— Чего тебе ещё?

Хисока смотрит на него совсем не моргая, и что-то, что явно люди называют тревогой, расцветает в груди у Иллуми. 

— Тебе стоит присоединиться к паукам. — парень хлопает со всей силы дверью ванной.