Летняя жара настигает их с лихвой: она бросается в глаза тёмными мутными пятнами, плачет громадными жирными каплями пота на кончиках влажных волос, а потом затуманивает мысли, потому как все они начинают крутиться только в поисках места без палящего знойного солнца и, желательно, с каким-никаким прохладным ветерком. 

Однажды, когда Иллуми только задувает свои последние за жизнь свечи на торте по поводу седьмого дня рождения, Сильва вывозит его из особняка. Они едут на машине двое суток, и Иллуми даже удаётся побыть на переднем сидении, и отец даже обещает отдать ему руль на обратном пути. Тот кормит его неподалёку от небесной арены, потом показывает два билета о предстоящем бое, и Иллуми искренне верит, что это так называемый подарок на день рождения, пока Кикио дома укладывает совсем маленького Миллуки спать, не мешая уже тогда своими досаждавшими воплями.  

Но отец видимо пребывает в некой нервозности, когда говорит о возвращении, поэтому напрочь забывает посадить Иллуми за руль. Он совсем в своих мыслях, убеждён мальчишка, потому и останавливается далеко не у дома, а посреди леса, на поросшей прямо с голову маленького Иллу травой, и просит выйти на несколько мгновений. 

И уезжает. Это становится первым заданием Иллуми Золдика. 

Оно кажется совсем несложным на первый взгляд, ровно до того момента, пока солнце не оказывается в зените, и кожа не начинает плавиться, шипя будто масло. 

Мальчик, провозивший на своей спине сотни ядовитых химикатов, пытки и отчитывание деда Зено, оказывается совершенно беспомощным к такому устрашающему погодному явлению, заставляющим его сбиваться под немногочисленные и невысокие деревья, и шерстить каждую травинку в поисках одной единой капли росы. Безнадёжно, — в это время дождей нет и в помине. 

Иллуми находит выход через два дня: им выступает забредший в дебри путешественник, который протягивает бутылку воды мальчишке с глубокими и «совершенно несчастными» глазами. 

«И что же, ты тут совсем один?» — чужая ладонь оказывается у взмокшей пряди, которую заправляют за ухо, и Иллуми кивает, жмуря глаза так, чтоб невозможно было не пустить слезы на такого бедного сироту. Путешественник оказывается мил, даже с этой жуткой для обыденного гражданского улыбкой.  

«Позволь я провожу тебя до города»

Протягивает ему руку, крепко сжимает маленькие припухлые в своей детскости пальцы и не даёт выбраться. 

Он делится и едой, но это так, выходит совершенно случайно. Иллуми не нападет первым, просто отбивается от этого странного человека, который ни с того ни с сего сверкает глазами, а затем ножом, но у него выходит это так нелепо, что совсем скоро горло оказывается перерезанным, а поясная сумка вспорота в желании найти, чем подкрепиться. 

Еды хватает с головой, мальчишка рождается очень экономным и неприхотливым в плане питания, и вдобавок через три дня к нему вновь приезжает Сильва. 

И Иллуми наконец-то ощущает искусственную кожу руля под своими маленькими ладошками. Это хороший подарок на день рождения. 

Каллуто раскрывает веер прямо у него рядом с носом, пронзая повисшую усталую тишину. Иллуми снимает с себя ветровку и бросает её поверх стоящей у лежака наплечной сумки. Ветер оказывается недостаточно свежим, чтобы причинять дискомфорт мурашками. 

Куроро как лояльный работодатель даёт своим подчинённым первые три дня отдыха, чтобы прийти к осознанию мягкой почвы под ногами и вечно окутывающему нос и тело солёному бризу моря. 

— На самом деле, я думаю, что это потому, что никто не хочет видеть, как Нобунагу тошнит. — делится с Иллуми брат, когда те распаковывают свои вещи в совместном номере. Он находится на третьем жилом этаже и образует между собой некую паутинку из содержащих соседние номера людей. И пускай Сильва заботится о приобретении вип-статуса заранее, соваться на этажи повыше Золдик не особо хотят без надобности, а отбиваться от своих коллег уж тем более.

Их высокое положение и так негласно выражается в обзорной зоне по близости, которая даже способна снять стеклянный купол, показывая всему миру любителей отдыхать из класса среднего и приближающего к хватающим во всю звёздам со второго или же первого. 

 — Говорят, его укачивает настолько, что даже белок глаз зеленеет.

Иллуми знает, что такое даже в теории случается очень редко, и никогда не приключиться с обычным бандитом, но спорить с братом, а особенно идти и проверять на еле живом в этот момент Нобунаге он не решается. 

Каллуто тоже любит показывать всему миру заслуженный перерыв, поэтому сейчас Иллуми отбывает своё место на соседнем лежаке, скрывая от вечно улыбающихся незнакомцев кислую мину под большим пляжным зонтом. Он следует за ним, потому что пообещал отцу поглядывать за младшеньким, а также уже прочитал заготовленную на путешествие книгу, не более. 

— Ты хочешь мне что-то сказать? — Иллуми удобно размещается на своём куске пластика, и сквозь овальные отверстия лежака свисают вечно незаплетённые волосы. Солнце дотягивается только до кончиков открытых пальцев ног и даже приятно щекочет, но делать с этим что-то уже не хочется.

— С чего ты это взял? — младший относится к своему внешнему виду более бережливо, и потому кое-как но собирает волосы в небольшой хвостик, торчащий снопом кверху и оставляющий за собой только несколько прядей у лица, что сейчас прячется за веером и, что более вероятно, хранит в себе поджатые губы и вздёрнутый нос. 

— Ты сопишь, чтобы привлечь к себе моё внимание. 

— Больно оно мне нужно. 

— Что случилось? 

— Что ты сделал Куроро, что он просто так принял тебя в труппу, так ещё и отправил на Тёмный Континент? 

Оу, неужели Каллуто научился этому у Мачи?

— Дал наводки по Хисоке.

Веер складывается так быстро, как и буквально несколько минут раскрывался, и, правды ради, Иллуми не замечает кардинальных изменений в погоде, все внезапные апломбы скапливаются на личике мальчишки. 

— И как вы давно с ним виделись? — у них что, паучья методичка недоверяющих Иллуми? 

— Достаточно давно, чтобы потерять его из виду сейчас. 

Иллуми начинает понимать, чем так людям нравятся эти пляжные дни, проведённые на свежем воздухе, в назревающей полудрёме и в невозможности связать нескольких слов из-за подступающей к горлу жары. Его руки свисают с лежака, еле ощущая пальцами кожаный ремень у сумки, и поглаживая его подушечками, погружая себя ещё в больший транс. 

— Куроро не набирает людей лишь из-за их информированности в чём-либо. 

— У меня ещё множество полезных навыков, кто знает, что пригодится в следующий раз. 

Каллуто садится на своём лежаке, и Иллуми наблюдает за ним одним глазом, заражая брата долгим зевком. Спор из-за этого выглядит ещё более нелепо. 

— Всё равно, один из многих.

— Ты завидуешь, что у меня всё так легко вышло? 

— Иди к чёрту. 

Каллуто привстаёт со своего места, потягивается, приподнимаясь на носках, и, ничего не говоря больше, уходит ближе к бортику, разделяющий его с морем, но Иллуми уже не особо стремится следить за ним, закрывая глаза. 

Куроро всё ещё отличный босс, и когда он становится им для Иллуми в том числе, то здраво даёт понять своим отношением к нему, что в их компании нет места харассменту, и потому предпочитает даже не задерживать взгляд на новом подчинённом, дабы никто не смог заподозрить Люцифера в предвзятости. 

Но понятно, что вопросы всё равно вертятся в головах у пауков, и можно было бы списать всё на то, что ещё один Золдик в команде — кричащий о своей силе козырь, если бы этот козырь не торчал бы с рукава одного досаждающего клоуна, что вечно любуется им и указывает, когда не лень. 

И такая колкость со стороны Каллуто вполне понятна. Тот совсем мальчик, пускай воспитанный подобающе, но с иногда переполняющимся эмоциями стучащим сердцем. И, — Иллуми жмурит глаза, — он правда может восхищаться Куроро, не ставить его близ кумиру, конечно, но полностью осознавать его силу, стремиться к подобному, придерживаться ближнего курса. 

На небольшой журнальный столик, играющий в их пространстве значительную роль вещи разъединяющей, официант, возникший при всей его галантности предельно громко, чтобы Иллуми вновь перестал дремать и подскочил на своё месте, сонно оглядываясь, ставит два напитка с холодным мохито, поясняя тихим, но отчётливым голосом.

— Вам подарок от друга.

И, явно предвкушая стандартный блок вопросов, гласящий о непонимании, он поспешно удаляется, и это выходит у него уже более тихо. Но Иллуми бы и так предпочёл молчать.

От напитков веет долгожданной прохладой и неподдаваемой толку наивностью, словно что-то совершенно знакомое только ему просит не бояться и доверить своё горло. 

И глаза, которым на встречу бросается маленькая записочка из картона, цепляющаяся за бортик одно из стаканов, ближнему к Иллуми, и Иллуми не сопротивляется чарам, держа ту уже между тонкими пальцами, и даже знает, что там будет написано.

«Составишь мне компанию в ресторане в семь сегодня, детка?»

Он разглядывает записку со всех сторон, дабы выявить ещё надписи, но всё имеет свойство заканчиваться, а парню и не нужно больше, чтобы прокрутить в голове имя заказчика этого скромного подарка.

Янтарный блеск глаз так по-дурацкому сливается с солнечным светом и рябью от дотошной жары, поэтому уловить его становится настоящей проблемой, и как Иллуми не старается, но сделать это выходит все труднее и труднее с каждой минутой, так что приходится смириться с мыслей, что насладиться похотливой улыбкой и заговорить с Хисокой получиться только вечером.

Хисока. 

Он умудряется скрыться с глаз даже в  закрытом помещении с кондиционерами, где люди сидят и потому все как на ладони не в рассыпную, и даже так Иллуми натыкается на него, прочесав корабельный ресторан пару раз. 

Хисока совсем на себя не похож, — Иллуми предполагал, что тот изворотит с своим внешним видом что-то эдакое неузнаваемое. Но это не значит, что ему стоило выбелять свои волосы до светло-молочного цвета. Ему идёт, безусловно идёт, но сразу становится ясно, что к чему. Возможностью сделать такой оттенок обладает человек, который лично общался с Киллуа Золдиком, и поэтому Иллуми всё сразу же понимает.

И ещё он понимает, почему не смог найти его днём. Свои же собственные глаза не позволяют ему вглядеться в Хисоку как подобает, они вечно скачут, избегая любое соприкосновение с медовыми зрачками, будто те искусают его как пчёлы. 

— Ты так и не пришёл на обещанный мне воскресный ужин, — сегодня тоже по календарю воскресенье, и Хисока подтверждает свою осведомлённость в наклонённой набок голове, Иллуми знает. И словно в рекламной компании. — Тогда я решил, что приду к тебе. 

Ему стыдно, и ещё более противно за этот стыд, потому как касается он недавней близости с Куроро, оплачиваемым сексом, который косвенно или нет был разрешён самим Хисокой. Но это всё равно совсем не то, что он хочет брать на себя как сводящий на скользкую дорожку грех, и готов даже обвинить самого Хисоку, впиться ему в лицо ногтями, заканчивая начатое Куроро. 

Вот только невозможность прикоснуться к нему из-за разъедающего самой опасной кислотой чувство внутри, давит ещё сильнее.

— Что? — словно чувствует мужчина, приподнимающий лицо и эти самые глаза, сковывая с собой мешкающегося и всё ещё стоящего над ним Иллуми. — Может присядешь уже? 

Иллуми ретируется быстро, устраиваясь на месте напротив и смотря уже с вызовом, дабы иметь возможность придушить эту чувственную змею в нём, садясь за руль управления.

— Твои волосы, — он хватает меню, дабы спрятать за книжкой хотя бы долю своего лица. — Они абсолютно белые. Как у Киллуа.

— Это мой натуральный цвет.

— Ты лжёшь.

— А ты никогда не задумывался, почему тебя так тянет ко мне? 

Иллуми закатывает глаза, совершенно ничего не произносит вслух и начинает истязать взглядом меню, лишь бы прекратить этот бесцельный поток мысленных фей, которым только и уколоть в разные части его тела, разлетевшись по самые пяты. Самая главная, абсолютно своенравная и бестактная из них по старым воспоминаниям ходит с рыжими волосами, размалёванным лицом и туфлями с длинными носками и бьёт больнее, чем другие. 

— Тебе не идёт. 

— Умеешь ты сделать мне больно, малыш Лу. 

Иллуми перелистывает на сладкое. Он даже не представляет, почему к нему так липнет это чувство и требует всё высказать в лицо, но оно правда того не требует. Глупости, Хисоке наплевать на всё, если дело не касается того, чтобы щёлкнуть Иллуми по лицу. 

— Мне нужно будет убить тебя через несколько дней или же сдать. 

— Готов умереть от твоих рук. — Хисока подзывает рукой официанта, продолжая улыбаться, будто давно прочёл все его мысли. — Только позволь мне сначала прикончить Куроро. 

— Такое удовольствие я тебе не доставлю. 

— Ты просто идеальный убийца. 

— Закройся уже. 

Их вновь перебивают для того, чтоб принять заказ, и пока это происходит, Хисока беспокоит Иллуми уже по-другому: сильная мужская ладонь оглаживает его пальцы на виду у официанта, несколько потянув на себя для невозможности вырываться. 

— Давай заключим контракт, — Иллуми вновь владеет своим телом, как официант отходит от них, но руку предпочитает оставить, будто это место всегда было забито, и никой жар внутреннего смущения от действий подлеца в районе грудной клетки его не беспокоит. — Я не возьму много денег, но умрёшь ты только при помощи моих игл. 

— Что за маниакальное желание причинить мне боль? — бутылку шампанского приносят сразу же, разливая по бокалам, и потому сейчас Хисока вновь замедляется в речи, только хитро наблюдая за Иллуми в кромешной тишине, переплетаясь пальцами. Иллуми стыдно перед официантом, потому как даже этот на первый взгляд невинный и такой обыденный жест для миллионов пар (Иллуми старается избегать этого сравнения до последнего, однако в глазах других это возможно и кажется правдой), опошляется тем, что один из них это Хисока. — Мне повторить, что я не против? Но объяснись хоть. 

— Не хочу видеть, как кто-то другой сможет это сделать. 

За раз парень осушает свой бокал на половину, вытягивает на своём лице подобие безобразной улыбки, копируя и превосходя даже во всей нелепости Хисоку, и бодает его коленом, задерживая свою ногу у чужой. Полы туники раскрывают его до оголенной кожи, и от сего прикосновение даётся бешеным жаром и ритмом пульсации у висков. 

— Это твой способ признаться мне в любви? 

Хисока складывает ладони в кулак, подпирая им подбородок, будто голова может валиться, и будто в ней хватает ума для этого. Он любит наблюдать в эти редкие часы за Иллуми, когда тот перехватывает какую-никакую инициативу в их взаимодействиях, пускай и сам отмечает, как плох Золдик в подобном. 

— Можешь считать и так. 

Иллуми доставляет ему неподдельное удовольствие, и это можно разглядеть всё в том же многоулыбчивом и вздёрнутыми от привычного перевозбуждения крыльями носа лице, и пускай в любой другой их встречи читается пошлость и нескончаемая выгода, в этот раз всё движется в другое русло, наполняя глаза парня сомнением и недоверчивостью. Хисока изначально ничего не хочет получить (секс давно не идёт в расчёт, их долгие путешествия и встречи на несколько дней всегда в финале оканчиваются им), и это одновременно подкупает и предостерегает. 

Он хватается пальцами за одну из свисающих на глаза яркую прядь, желающий получить внимание, видимо и так подметивший излишнюю задумчивость Иллуми на сегодня. Иллуми просто параноик. 

В доме Золдиков с детства подаётся еда только высшего качества, а мать каждый раз, когда вытирает губы шёлковой салфеткой после приёма пищи, смотря Иллуми прямо в глаза, вторит только о том, чтобы тот никогда в жизни не опускался до обедов в забегаловках. Иллуми берёт в привычку периодически нарушать это правило, и сейчас продолжает это делать, потому как еда на корабле оказывается не самой вкусной, что вполне ожидаемо, но в рамках этого конкретного ужина всё также плохо. 

Напротив сидит очень дивная и необычайно сладкая вещица, к которой у Золдика не единственного шанса прикоснуться, ибо это выдаст в нём не только похабное желание, но и черты уязвимости, что разрушает его жизнь каждый день всё с новой силой, а сегодня, сейчас прямо, набирает обороты, сравнимые со скоростью их чёртового света. 

Хисока приподнимается со своего места, разрывая коленное соприкосновение, вновь нависает над Иллуми, крепче сжимая руку. 

— Ты бы знал, как бы я сейчас хотел взять тебя прямо здесь, на виду у этих идиотов. 

— Я переспал с Куроро. 

— М?

— Он только поэтому так быстро согласился на то, чтобы взять меня с собой на борт. Наверное, хотел бросить тебе вызов. 

— Я тоже спал с Куроро. — Иллуми решает промолчать. Наверное, они перепробовали множество способов, чтобы вернуть Люциферу его нен, и не стали исключать и этот способ. — Я же просил тебя сделать всё ради задания, так в чём проблема?

В том, что на минуту Иллуми правда верит, что это может разочаровать Хисоку, сделать ему больно, разозлить в конце концов. Он ошибочно проводит параллели с отношениями в их семье, перенимая повадки и мысли и негласно надеясь на то, что Хисока ему подыграет, словно прочтёт ту заложенную мысль. Провально. 

— Настолько понравилось, что хочешь пригласить его третьим?

— Я не об этом.

— Тогда вообще не понимаю, отчего ты так взъелся. 

Думать о том, что в те моменты, как Иллуми начинает ввязывается с ним в более тесный контакт, Хисока параллельно ошивается и с Куроро отвратительно. Это деструктивирует его мысли, а тот факт, что Иллуми занимается тем же самым, ещё и злит. Это вяжет гадостью под языком, искрит в глазах и выдаёт его по всем фронтам. Хисока точно уже обо всём догадался. 

Иллуми хочет задохнуться, утопить себя и бренные мысли, подраться с этим самодовольным болваном напротив, а потом исцеловать, кусая в видимые места, чтобы все точно приметили и всё поняли.

— Ты составишь мне компанию на ночь сегодня?

Парень опускает глаза от него подальше и произносит с большей резкостью, скорее для того, чтобы придать себе силы, доказывая о непробиваемости. 

— Только после этого мы не увидимся до дня твоей смерти.

— Хочешь сказать, что это прощальный секс? — наигранность меняет его лицо до слабого испуга, и Иллуми искренне завидует, что тот может позволить себе быть таким почти всё время. — Что ж ты раньше не сказал? Я бы хотя бы подготовился получше. 

— Мне нравится заставать тебя врасплох.

— И после этого ты говоришь, что любишь меня? 

Любить вообще у Иллуми получается нескладно. Он редко может употребить это слово к кому-то из родных, ограничиваясь больным «Я защищаю тебя» или же вовсе промолчать, накрывая своей холодной и нередко испачканной засохшими несколькими пятнами крови с задания ладонью щёку одного из братьев. Чаще всего Киллуа конечно же: проворачивать подобное с Миллуки оказывается попросту противным, Аллука не безопасен, а Каллуто и сам всё понимает без лишних слов. 

Любовь с Хисокой отличается в кратное число раз: шут не скупиться на слова о близости, пускай это и происходит в наиболее откровенные моменты, а поутру забывается навсегда, обрамляя склизким шлейфом секрета. Хисока складывает свои руки в уязвимых местах Иллуми, целует с такой нежностью, что парень не может позволить себе думать о том, что мужчина ещё с кем-то совершенно другим смеётся беззвучно и глядит сонным глупым большим котом, засыпая на плече, оставляя в руках волосы Иллуми, лишь бы те запутались поскорее. 

Хисока показывает ему любовь, когда хочет её сам, Иллуми не препятствует, подставляя вторую щёку. В любом случае нормальной любви, которую Золдик может видеть у людей с заданий и совершенно редко между родителями, он не надеется получить. Ошмётков хватает, чтобы забывать несколько прослеживающуюся во взгляде горечь.

Хисока целует его в подбородок. 

Они уже час как бросают эту заведомо провальную идею отсидеть несколько часов в ресторане, просто ловя глазами каждое движение друг друга и не предпринимая никаких попыток сблизиться более, чем ласково пройтись ноготком по внутренней части фаланги чужого пальца или же ощутить разряд молнии от лёгкого постукивания острой коленки о другую. Это тянет только на раззадоривание, мурлыканье себе под нос и болящих от хитрых улыбок рот Хисоки и лицезрения сего глаз Иллуми. 

Они сорок минут как лежат в двуспальной кровати Хисоки, лунный робкий свет всё это время освещает и покрывает яблоками кожу, а эти двое только и делают что целуются, громко выдыхая с придерживанием своих стонов в мнимой боязни растерять данную им возможность быть рядом, тискают за подающуюся на уговоры кожу, вылизывают её, как схватятся за неё, не рассчитав наплывшие от отдыха силы. 

Хисока любит нависать над ним, подолгу устанавливая зрительный контакт так, чтобы шумящая ветряная и чёрная от скопившегося гнева с примесью усталости буря успокаивалась, поддавалась сильным и тёплым пальцам, исследующим его лицо, заскакивающим в рот и изредка поправляющим волосы. У Хисоки определённо фетиш на его волосы. 

Ухватывается руками уже за торс, получает ответные губы в свои плечи, пряча нос у чужого виска. Показывает клыки в улыбке и всё также не сводит глаз с Иллуми, любуется видать, стараясь запечатлеть в памяти на подольше. 

— Хватит так смотреть на меня, — почти умоляет внутренне, но остаётся до мертвечины спокойным внешне Иллуми, но Хисока словно видит его насквозь, залезая в мысли при помощи глаз. 

— А ты давай переставай думать о чём-то. — он целует его в нос, где возможно бы уже скопился целый град назревших морщин. — Ты сегодня по-другому задумчив. 

Наверное, Хисока попадает в точку. Это выраставшее в нём желание всё бросить и больше никогда не встречаться с назойливым мужчиной бьётся о непробиваемые скалы с возможностью всегда быть рядом и наслаждаться периодическими и такими приятными встречами. Первая мысль пеной скатывается в небытие, вторая — возвышается и хохлится. 

Иллуми поэтому и перехватывает инициативу, — удерживает момент, — попадает уже не скрывающимся под туникой коленом в пах мужчине, улыбается, но не сильно, чтобы не выглядеть бедственным и бесчувственным безобразием; он отпечатывает ладони на теле, отдавая то на собственные ласки.

Хисока переворачивает его, ухватывается за мускулистые бёдра, целует между лопаток, вновь утопая в разбросанных прядях волос. Ещё с первых встреч он отвергает предложение собирать те в хвост. Всё равно растреплется, Хисока растреплет, зароется пальцами свободной руки в макушку, потянет на себя в процессе, сожмёт в больном натиске, чтоб ещё раз услышать стон Иллуми. 

И телефон Иллуми опять начинает трещать, навевая противное чувство дежавю, разрастающееся в груди. Это наверное Каллуто, а может быть и сам босс, но узнает он это лишь следующим днём, потому что Хисока точно не позволит оторваться от того, что на сегодняшний момент становится полностью ему подвластно. Мужчина отпечатается на затылке, прожурчит желанием на ухо и продолжит. 

Он не тратит много времени на растяжку. Интервал между встречами средний, но и Иллуми никогда не жалуется, предпочитая даже не оставлять следы на лице в виде изогнувшихся от непонятности ощущений бровь. 

Их секс всегда в один из моментов скатывается до бурлящего желания сожрать друг друга, отметить всевозможными царапинами и наливающимися синяками. Иллуми переворачивает с ног на голову постельное бельё в бесконечной попытке укрепиться за что-то надёжное, но так и теряясь в провалах, больно лягая Хисоку. Его пальцы в ответ каменеют на плечах у Иллуми, не позволяя нормально двигаться, вдалбливаясь в разгорячённое тело до того, пока его не ткнут в бок этой же никуда так и не пристроившейся рукой. 

Словно срываясь с цепи, они стараются уничтожить друг друга, искусывая руки и зарываясь в подушку для крика. 

И сойдясь в оргазме, Хисока облизывает ему кончающуюся косточку подбородка за ухом, вновь уподобляясь своим нескончаемым желаниям, прошептав неожиданное. 

Я люблю тебя, Иллуми. 

Чтобы парень сам догадался, зачем эту было надобно сказать, всё не отпуская тело из обвивающих, как колючей лозой, рук. Чтобы просто закрыть рот, отправляя в транс, или же наоборот, ища новый движок для порции приятного времяпрепровождения. 

Вариантов много, но Иллуми всё равно предпочитает не бросаться на эти слова с лихвой, игнорируя в лишний раз. Слишком много тогда пришлось бы ответственности понести за столь безрассудно сказанные в порыве безудержной страсти слова. Он несколько выгибается в спине, благо хорошая растяжка от многочисленных тренировок позволяет ему сделать больше возможностей обычного человека.

Он разрешает обнять себя, удержать ближе к тёплому телу, утыкаясь лицом в чужую шею. Это сложно не заметить, но ещё сложнее принять, что всё впустую. Хисока всегда встаёт первым, даже если разница составляет буквальные минут десять, но он ускользает так бесшумно, что позавидовал бы сам Сильва. 

Всё повторяется даже этим утром: Иллуми просыпается резко, распахивает глаза и сразу же садится в кровати, подбирая колени, будто над головой пролетает стрела, кричащая быстротой в воздухе. 

Вода совсем легко и ненавязчиво путающаяся у барабанных перепонок сразу намекает, что Хисока всё равно рядом, их разделяет дверь деревянная и дверь стеклянная душевой кабины. Он всё ещё покрыт сонными пятнами, мешающими ему видеть отчётливую картину комнаты, и ладони сразу же тянутся к глазам, протереть их, прозеваться и натянуть на голое, окружённое морским сквозняком тело. 

Рука тянется к телефону, и Иллуми чувствует себя маленьким ребёнком, как будто вновь разбивает вазу Кикио в попытки модернизировать самые первые, украденные у одной из горничных и совершенно неподходящие для того иглы. 

Каллуто, 21:23

«Ну и когда тебя ждать?»

Каллуто, 21:31

«Надеюсь, тебе хватило мозгов не ходить к нему»

Куроро, 22:57

«Я зайду минут через десять к тебе, нужно переговорить»

Каллуто, 23:15

«Что за херня?»

Ругать его даже за брань язык не повернётся. Сам на себя ополчается за вчерашний вечер: что не берёт трубку и сейчас должен лицезреть несколько пропущенных от брата и босса, что с каждым новым своим шагом разрыхляет почву для сомнений в себе и…разочарованности?

Иллуми не боится быть разочарованием, он слышит это слово достаточно часто у себя над макушкой, когда Киллуа только рождается или же когда продолжает делать что-то значимое. Наверное, однажды он впитывает всю суть этого слова в себя как губка и вполне способен записать вторым именем в свой паспорт. 

Каллуто же, заметив статус прочитанных сообщений, вновь принимается печатать что-то, и Иллуми боится представить, сколько ему ещё придётся потратить денег в этом месяце на телефоны. 

Каллуто, 09:42

«Я отмазал тебя»

Всё ещё фаворит среди братьев, если не брать в расчёт наследника поместья. 

Каллуто, 09:43

«Я на 99% уверен, где ты был и есть сейчас, и считаю, что имею полное право для шуток в твой адрес»

Вы, 09:44

«Карт-бланш на три месяца»

Каллуто, 09:44

«Я заказываю завтрак на твоё имя»

— Куроро, всё-таки, умоляет о присоединении? — Хисока приносит с собой тепло горячей воды и махровое полотенце, не скрывающее торс. — Ох, Иллуми, прошу тебя, никак не могу выбросить ту ночь из головы. Давай устроим ещё один вечер секса. А потом второй и третий, и можешь уже полноценно примкнуть к паукам, станешь секретарём босса, и я выдам тебе юбку «два-пальца-от».

Один из скрытых талантов Хисоки звучит как «чудеснейшая способность пародировать чужой голос, коверкая его напрочь, и заставляя даже Иллуми Золдика нацепить один из углов губ ближе к Богу». Хисока на это улыбается уже теплее и шире, словно совсем по-отцовски целует его в рос. 

— Надеюсь, икр.

— Ты что, монашка в церкви на горе? Конечно же от члена! 

— Ты ужасен. 

— Мы все не идеальны. — он заваливается рядом на кровать, не жалеет её своим плюханьем, та ведь не его, чего тогда париться, а Иллуми делит с ним одеяло. — Ты хочешь есть? Я закажу что-нибудь. 

— Мне уже стоит идти. Я ведь приехал не один сюда, всё-таки, и это не стоит забывать. 

Ему не даёт встать обхватывающая запястье кисть мужчины, настойчиво тянущая на себя в желании захватить в плен это неуловимое и ни на что не похожее внимание Иллуми. Притягивает ближе к себе, и вот это дурацкое расстояние в два треклятых пальца между губами, когда самый настоящий шёпот бьёт болью звука у ушных раковин. 

— Ты хочешь подраться?

— Неужели забываешь, что я сейчас достаточно силён, чтобы одержать победу, а потом снова завалить?

— Сила не прибавляет тебе ума. 

— Я компенсирую его своей нескончаемой харизмой, — целует в губы почти воздушно, — Или как ещё объяснить, почему ты здесь, со мной? 

Иллуми так часто задаёт себе этот вопрос, что аж смешно: он возникает перед сном, озвучивается вслух между монотонной и долгой работой и приходит после каждого оргазма с самим Хисокой, когда переосмысление себя сродни шутки. 

Он целует Хисоку в губы в ответ, пальцем царапает кожу на солнечном сплетении, дожидаясь воодушевлённого выдоха на свои действия, и только после этого отстраняясь в надежде на совсем. 

Хватит быть так близко. Иллуми в один из разов останется навсегда, и это станет проблемой для них обоих, и потому лучше не доводить до этого сейчас, чтобы не путаться в стыде за нерациональные действия, недопонимания и огромную привязанность после. 

— Меня ещё ждёт Каллуто, в отличие от тебя я ещё обременён ответственностью. 

Хисока на это выдыхает уже более обречённо, но руки ослабляет, наблюдая за тем, как Иллуми выбирается с кровати, попутно наклоняясь, дабы собрать свои вещи.  

Телефон опять булькает, привлекая внимание их двоих. И если для Хисоки это очередной повод глупо пошутить, то для Иллуми задуматься о смене только недавно появившейся работы. 

Каллуто, 09:59

«Но меня не может отпустить, почему Куроро заходил к тебе вчера ночью и почему был такой отрешённый, когда не нашёл»

Вы, 10:00

«Он проиграл мне большую сумму в карты и искал, чтобы отдать долг»

Каллуто, 10:00

«Это на тебя так клоун влияет, что ты в азартные споры ударился?»

Вы, 10:01

«Мне следует выжимать максимум из нашего с ним общения»

Хисока провожает его до выхода из номера, сопровождая весь путь быстрыми поцелуями, словно извиняется за что-то, с его-то атрофированным чувством вины и безграничной гордостью, выместившей первую. Иллуми старается не придавать этому значение ровно до того, как мужчина не роняет его почти у самого порога, кусая губы в поцелуе и придерживая за сильную талию, и не произносит, тихо и интимно, близко к инфантильному подростку, строго в его стиле:

— Не хочешь выйти за меня замуж?

— Как ты себе это представляешь?

— Ну ты же хочешь, чтобы я умер только от этих чудесных рук, — Хисока ставит его на законное место, но теперь утягивает внимание у пальцев, целуя те по очереди. — Так давай заверим всё на бумаге, подписав брачный контракт. 

Отшлифовка волокитой конечно же всё решает, думает Иллуми, пока смотрит на Хисоку не моргая, дабы определить процент шутки в его наглых словах. 

— Как ты себе это представляешь осуществить на корабле?

— Попросим капитана. 

— Так работает только в фильмах. 

— Ты просто не пробовал, — он и не собирается, практической надобности проверять никогда не представляется возможной, и Иллуми не особо вникает в это. — Побудешь тогда пока просто моим женихом, согласен?

Он шарится в карманах висевшей рядом на петельках маленькой отельной вешалки куртки, доставая из неё коробочку, обитую изумрудным бархатом. Это всё менее становится похожим на шутку, и всё более загоняет Иллуми в голимую панику. 

— Мерзавец, — он шипит, всё ещё находясь предельно близко с лицом Хисоки, но также охраняемый своей свободной ладонью, занявшей позицию на дверной ручки. — Когда ты успел купить?

— После нашей второй встречи, — она свершается, когда Иллуми не достаёт пяти дней до девятнадцати. — Просто предпочитал носить для подходящего случая. Рад, что он настал на лет пять раньше. 

Хисока не останавливается, а Иллуми не отталкивает, наблюдая за тем, как на пальце сжимается необычайно красивый камень глубокого зелёного цвета, отдающего величием и необычнайной красотой даже с огромного расстояния, Иллуми просто не может быть не уверен в этом, и чувствуя такой же около сердца. 

Хисока как ни в чём не бывало оставляет влажный поцелуй у него на скуле, продерживаясь на поверхности кожи парадоксально большое количество времени, пока Иллуми терроризирует взглядом сверкающее украшение на себе. 

Это неправильно, отойди от него. 

Игрушечно, ненадёжно, до больного детско и разрушающе. 

И Иллуми прекрасно осознаёт, что может не верить этому, грубо присечь и убить прямо тут, поскольку шутки заходят непомерно далеко даже для терпеливого Золдика, который, наконец-то осознавая, что что-то здесь творится нечистое, делает шаг назад. 

Дверь распахивается резко, становится преградой для дальнейшего продолжения ласк, и Иллуми позорно сбегает, оправдывая себя ждущим Каллуто, предстоящим разговором с Куроро, и упорно игнорируя распускающийся маком румянец, пустившийся сначала по щекам, а потом стремительно разрастающийся до всего лица. 

Хисока, 12:34

«Я попрошу доставить тебе договор в номер для подписи»

Каллуто делает комплимент его улыбке. 

Вы, 12:37

«Это твой способ признаться мне в любви?»

Хисока, 12:37

«Можешь считать и так»