Нижние помещения храма не такие приветливые, как верхние. Камни грубые и холодные, но Крисания молитвы не прерывает. О, Паладайн, спаси этих грешников от них самих, потому что они не ведают, что творят.

В отдалении зычно грохнула дверь. Шаги. Мирные, спокойные. 

Крисания знает владелицу этих шагов. 

Распахнутая дверь камеры скрипит до визга в ушах, но Крисания даже не дергается: молитва куда важнее. Игнорирует замершую за спиной фигуру почти демонстративно, проговаривая каждую букву, каждый слог, прося о милости и благе. Не оставь своих дочерей и сыновей, Паладайн.

Две фигуры замирают в послемолитвенной тишине, давая словам опасть на темные грубые камни.

– Не зря о тебе ходили слухи, возлюбленная сестра, – голос Королевы-жрицы глубок и чарующ, как и в первый день их встречи, – я бы помолилась рядом с тобой, но прерывать это… было кощунственно.

– Жаль, что вам не кажется кощунственным убийство невинных.

Горькие слова, больные и ломкие. Карамон… жив ли он?

– Невинных? – удивление в голосе такое искреннее, такое…

Крисания замирает от звука. Смех. Чистый и громкий, как от хорошей шутки, которую недалекая маленькая жрица пошутила, сама того не ведая. Королева-жрица смеялась бы заразительно, не будь это смех фанатички. Крисания не слышит, но чувствует сблизивший их шаг спиной. Нежные ладные руки касаются ее плеч, накидывая на них что-то мягкое и струящееся.

– О, моя возлюбленная сестра, на этом свете больше не осталось невинных. Сломи гордость и признай это, пастырь должен вести свое стадо не любовью и состраданием, – голос из возвышенного быстро скатывается в тяжелые и шипящие слова, – а кнутом и мечом!

– Нет!

Слово режет их узы вернее, чем отвергнутая корона, чем напряженный взгляд Рейстлина среди толпы, чем легкая неуверенность Крисании в своей роли в великой мессе… Одно нет, искреннее и злое, выкрикнутое прямо в лицо.

Непомерное оскорбление. Когда Крисания отвергла корону, она отвергла ее как сестру по храму, но вот сейчас она отвергла ее, Королеву-жрицу, ее руку и верность, ее дары, которые были бы сложены к ногам их нового светоча, их нового ангца, символа священной веры. Крисания отвергла их так легко, будто ей это ничего не стоило. Сбросила с плеч ткань, красную и величественную, которой Королева-жрица покрыла бы ее лицо и очи, сделала бы ее своей не просто сестрой, своей жрицей, скрепила бы клятвой, что древнее древних – поцелуем, но… Ткань лежит у колен озлобленной жрицы, а у Королевы в руках не осталось ни одного козыря, кроме злобы.

Она бы подвесила Крисанию и высекла так, чтобы величественное белоснежное платье покрылось кровавыми разводами. Отвергла мои дары? Прими мое наказание. Она бы уничтожила эту маленькую непослушную дрянь, которая не знает Паладайна так, как знает она, Королева-жрица, не поклоняется своему Божеству так, как делает это она… но, к сожалению, Крисания еще нужна живой и здоровой.

Замах – и Крисания с криком валится на пол от пощечины. Королева-жрица небрежно вытирает платком перстень, наблюдая за каплей крови, пересекшей чужую щеку.

– Ты пожалеешь, моя возлюбленная сестра.

Позже Крисания жалеет только об одном.

Ее наряд до отвратительного бел. Строгий и нежный одновременно, соответствующий жрице ее положения. Даже вышивка тонкая и почти без лишних узоров пытается скрыть собственную цену. Крисании и думать не надо, чтобы узнать платину. Теперь она узнает этот металл из тысячи других, не спутает с серебром ни за что, как бы ей ни хотелось. Нежный перезвон не даст ей забыться.

Куда бы она ни пошла – везде он. Тонкий и звонкий, как молодой ручеек, звук порождает в душе лишь ненависть и ярость, которую она так старалась в себе искоренить. Тяжелая жуткая ненависть, как деготь и грязь забивает ее изнутри. Она больше не молится, не просит Паладайна ни о чем. Это бессмысленно, никто здесь не услышит ее. Божество покинуло этот обреченный град, не оставив и осколочка веры. Наверное, ей должно быть больно, но все слезы Крисания уже выплакала, а проклятия – высказала. Ей досталась только ледяная пустота храмовых колонн, тихий перезвон, предрекающий ее появление, и учтиво, будто гостье, кланяющиеся храмовые братья и сестры. Последнее сначала бесило, потом давало надежду, а сейчас… Крисания сама чувствует себя то ли мрамором, то ли холодным металлом, бесчувственной и пустой, как все обещания Королевы-жрицы. Ей бы передернуться в отвращении, но тогда звон станет совсем нестерпимым.

Может так даже лучше. Ненависть на короткие мгновения будто возвращает ее к жизни, будто она все еще возлюбленная дочь Божия, а не отвергнутая всеми жрица. Люди вокруг не вызывают никаких эмоций. Крисания не носит короны, но для них все одно: благосклонность Королевы-жрицы не перестает быть благосклонностью из-за искаженной, отвратительной и неправильной формы. Это могло бы быть прекрасным, строгим, но утонченным украшением, символом их связи, которое Крисания носила бы с любовью и гордостью на своей шее. Тонкие, но крепкие браслеты на руках, нежные и утонченные, выполненные в комплекте. Платиновая неприкрытая роскошь. От каждого браслета наверх тянется тонкая, воздушная цепь и крепится прямо к украшению – ошейнику.

Агнец. Жертвенный баран, до поры до времени содержащийся на цепи. Красивой, но от этого менее цепью не становящейся. Рабыня с привилегиями, каждый шаг которой сопровождается звоном металлических капель, которых на каждой цепи ровно шестнадцать штук. Крисания считала, чтобы не сойти с ума. Не то чтобы у нее хорошо получалось, на самом деле. 

Ее отражение жутко смотрится на фоне белых стен и холодных витражей. Волосы почти черные, неуместные в этой чистоте, бледное болезненное лицо. В ней нет ни капли алого, и за это Крисания даже самую малость благодарна.

Дверь открывается без стука. Крисании не нужно видеть, чтобы знать чьи это шаги: уверенные и весомые, одни, без сопровождения. Только одна женщина заходит к ней без сопровождения.

Красное разрезает белое мечом. Неуместно и грязно. Королева-жрица заполняет собою помещение, давит на стены, сжимает в тисках неподвижную фигуру Крисании. Воняет кровью. Эта вонь преследует еще с подвалов храма, следует за королевской фигурой неотступно, забиваясь в ноздри, удушливо сжимая горло.

Мерзко.

Королева-жрица останавливается за ее левым плечом, улыбается отражению. В глазах мелькает искра, почти как в первый день их встречи.

– Моя возлюбленная сестра, у меня прекрасные новости, – голос слаще меда и ядовитее любой отравы, – завтра мы проведем великую мессу, отложенную из-за казней и поисков темного мага. И ты, – ее рука касается белоснежного недвижимого плеча, – и ты, сестра, станешь нашим символом. Нашим знамением.

Крисания молчит. Сказать сумасшедшей ей нечего, а уговоры и мольбы… даже Паладайн больше не откликается ей, почему смертная должна? Ладонь мягко, в самом нежнейшем жесте касается ее щеки, там, где неделями назад багрянел порез и синяк. Сейчас кожа светлая и тонкая, целая. Крисания прикрывает глаза.

Как пережить все это? Как пережить?..

В ночи, темной и холодной, Крисания не может уснуть. Завтра от нее не останется ничего. Цепи, не снимаемые даже на ночь, мерзко холодят кожу, выдергивая из мутного подобия сна. 

Да Бездна!.. Крисания садится на кровати, озаренная. Бездна.

Она даже не колеблется. Не думает много, тянется малостью жреческих сил, которых у нее почти не осталось, тянется и тянется, когда слышит в своей голове… смешок. Тьма разливается внутри черепа, влажная и въедливая.

– Крисания из храма Паладайна, – голос хриплый, шипящий, откровенно нечеловеческий, – удивительная встреча. Ты была так настойчива, что я не удержалась. На таких райских птичек приятно смотреть в клетках.

Крисания игнорирует издевку.

– Помоги, – она шепчет, умоляет, – помоги мне, потому что я не знаю, что делать.

– Помочь? – Удивление в голосе искреннее, хрустит в голове, как снег и кости под ногами, – милая, ты явно спутала меня с Паладайном. Вот кто откликнется на твои молитвы.

– Не откликнется, – Крисания мотает головой, – не откликнется. Паладайн… не говорит со мной боле.

Голос замирает на секунду, будто в раздумьях, а потом смеется. Так громко, что у Крисании закладывает уши и пересыхает горло, волнами звука и силы атакуя ее голову.

– Ничто не ново под луной, – веселье Такхизис чувствуется кожей, – Паладайн снова бросает свои красивые игрушки, как только они ломаются. 

– Помоги мне, – Крисания не слушает, не слушает, прося, – помоги мне, я не знаю, как это пережить, я не знаю!..

И осекается. Ошейник сжимается так сильно, что пережимает ей глотку. Крисания хрипит, пытаясь руками ослабить давление, но тщетно: сжавшийся металл горит огнем, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Больше, чем идиотов, я ненавижу только слабаков, – холодный голос окатывает ее с ног до головы, – не знаешь, как пережить, Крисания? Ты знаешь. Просто врешь себе. И либо ты покоришься этому городу, который переварит тебя и сожрет, и участь твоя будет ужасна, либо ты поставишь ему свои правила. Что выберешь?

Она просыпается с криком, пытаясь содрать с шеи несчастное украшение, не понимая, явь или сон. Явь или сон… холодная тяжесть у бедра отвечает ей полнее, чем все время до этого.

Слуги одевают ее в белоснежную красоту. Ничего лишнего, белый и платина. Длинные многослойные рукава струятся возле строгой юбки, и Крисания прячет в них руки в молитвенном жесте. Ошейник и браслеты оставляют на ней, но цепь снимают, и Крисания впервые за долгое время наслаждается тишиной своих шагов. Сто двадцать тихих прекрасных шагов от спальни до залы храма, где ее ждет воодушевленная безумная толпа во главе с предводительницей.

Ее провожают до самого алтаря. Королева-жрица выглядит величественнее, чем обычно. Кровавый подол растекается по белоснежному полу отталкивающей кляксой, выедая глаза. Отвратительное сочетание.

Певчие заводят свой хор, звучат молитвы, Королева-жрица произносит слова древней храмовой клятвы: принятие Крисании равной себе, делящей с ней кровь и судьбу. Старый, давно отброшенный ритуал сестринства, искаженный в угоду сумасшедшей. Алая ткань струится по алтарю в объятиях короны. Крисания знает, что не позволит надеть на себя эту мерзость.

Когда приходит черед говорить, она улыбается и первый раз за всю церемонию поднимает на Королеву-жрицу взгляд. Темные глаза смотрят жадно, оглядывают ее бледное улыбающееся лицо в поисках смирения, жертвенности, принятия. 

В одном, конечно, Королева-жрица была права. С размаха прорезая нежную кожу над ободком ошейника, Крисания действительно жалеет. Жалеет, что не сделала этого раньше. Ее кровь брызжет на руки, проливается уродливыми ручьями под ошейник, пачкает мягкое одеяние, пока Крисания, хрипя и улыбаясь, умирает на руках Королевы-жрицы. Лицо… последнее, что Крисания видит перед смертью, искореженное ужасом и злобой лицо. 

И первый раз за долгое время наконец чувствует спокойствие.

Все закончилось.

Все закончилось.

Улыбка, мягкая и дрожащая, застывает на лице Крисании маской. Крупная дрожь, хрипы, бульканье крови из перерезанной шеи – все это прекращается в миг, уходя с последним вздохом, последним взглядом. Королева-жрица замирает над телом, которое еще пару минут назад дышало, смотрело и кого-то любило.

Крисания убила себя. Клинком, пронесенным в рукаве, демонстративно, перед полным храмом, чтобы смерть жрицы не скрыли за тяжелыми дверьми в тиши храмовых колонн… иногда Королева-жрица забывала, что имела дело не только с наивной девчонкой, но и и одной из возлюбленных Божьих дочерей. Она смотрит покойной в глаза, темные и пустые, последний раз и встает.

Одежды и руки буры от крови, и весь храм охает от ужаса, кричит что-то, но Королева-жрица не слушает. Маленькое тело, перевитое ручьями крови, такое красивое в своей потерянной невинности. Ошейник белеет на фоне окровавленной кожи, и эта картинка отпечатывается внутри век. Поразительная мертвая красота. Разрушившая планы, которые теперь придется восстанавливать из-под криков обезумевшей толпы, но Королева-жрица не может сопротивляться. Она держалась, когда Крисания гордо отвергала ее дары, когда Крисания бросалась грудью на защиту темного мага и его брата, злилась, пыталась ударить ее цепями, демонстративно молилась Паладайну о защите и спасении душ этого города, когда это тело под одеждами манило сильнее веры, когда металл на нежной коже выглядел как сочетание небес и солнца, когда темные волосы мелькали на другом конце коридора, и сердце сладко ныло от недоступности – агнцы были неприкосновенны. 

Но теперь… стоит ли больше терпеть?

Королева-жрица уходит из залы, не оборачиваясь. Она знает, что труп не может смотреть ей вслед, но чувствует темный и мертвый взгляд спиной. Торжествующий, давящий. Крисания выиграла.

И ей теперь придется с этим смириться.

– Моя возлюбленная сестра, у меня прекрасные новости.

Крисания недвижима. Холодная и пустая, она даже не смотрит Королеве-жрице в лицо, не подает признаков присутствия. Ни известия о завтрашней церемонии, ни рука на плече не вызывает у нее никакой реакции. Вся злоба, крики и слезы ушли, осталась только чистейшая оболочка.

Королева-жрица не может удержаться.

Лицо в отражении никак не реагирует на ее прикосновение к мягкой щеке. На скуле недели назад переливался синяк, сейчас – только бархат. Гипнотизирующий облик, завораживающий: пальцы проминают мягкую кожу. Королева-жрица не хочет останавливаться, и ладонь стекает на челюсть, перекатывается через тонкую кость, нежно ведет по шее. Горло дергается в сколоченном вздохе, но Крисания все еще молчит, недвижимая, холодная. Бесконечно прекрасная в мраморной ледяной красоте. Королева-жрица хотела бы заглянуть ей под закрытые веки, но и так тоже неплохо. Она опускается до локтя, чувствуя, как каменеют мышцы под тканью. Когда кожа касается кожи, Крисания вдыхает. Громко, дрожаще, тяжело. Не сопротивляется, когда ее берут за руку и тянут ладонью вверх. Королева-жрица наклоняется и не видит, как искажается в ужасе и отвращении прекрасное лицо. Крисания не даст поцелую случиться.

Протест срывает все ограничители.

В сторону летит откинутый стул, пока Крисания наступает на осекшуюся Королеву-жрицу.

Королеву жрицу, держащуюся за оцарапанную ногтями щеку, ошарашенную таким напором, чужой злобой, пробитой платиной чувств, которые, она думала, давно ушли, оставив под очами Паладайна наконец идеальную рабу Божию…

Крисания кричит, размахивает руками, и звон цепей ввинчивается Королеве-жрице прямо в висок. 

Крисания посмела ударить ее. Крисания посмела сказать ей нет. Отвергнуть ее дары. Эта перепуганная, запутавшаяся жрица, покинутая всеми, все еще смеет давать Королеве-жрице отпор? Давать ей отпор?!

Крисания замечает изменения сразу. Отшатывается, но поздно: Королева-жрица хватает ее за цепки, притягивает, несмотря на сопротивление, и дает пощечину – длинную, сильную, с оттягом, от которой Крисания тут же с криком заваливается. Дрянь посмела дать ей отпор… Что же, долго тянуть с церемониями не будем.

Королева-жрица наклоняется над Крисанией, хватая ее за волосы, поворачивает к себе заплаканное красное лицо. Хоть Крисании больше идет мраморное спокойствие, ее страдание красиво, это нельзя не признать.

Королева-жрица шепчет ей прямо в ухо:

– Ты могла бы стать рядом со мной, вести наше стадо, править и руководить, но ты выбрала путь слабачки, моя возлюбленная сестра. Что же, не будем медлить, проведем церемонию сегодня. Мне жаль прощаться с нашим агнцем, но, – она касается щеки зажмурившейся Крисании в легком материнском поцелуе, – любая вера требует жертв.

Церемония происходит для Крисании как в тумане. Ее омывают, одевают, ведут, хор гудит за их спинами, в храме никого, кроме жрецов и жриц, склоненных перед ними, и этот бесконечный заунывный хор, звенящие при каждом неверном шаге цепи, тяжесть короны и, конечно, она.

Вуаль.

Королева-жрица целует ее: холодно, отстраненно. Лицо Крисании все еще болит. Все заканчивается очень быстро, не проходит будто и получаса, но в своих комнатах Крисания оказывается почти на закате. Слуги раздевают ее, не трогая вуаль, и это ощущается странным и неприятным. Полупрозрачная тряпка на голове и цепи – последнее, что ограждает ее от чужих рук и глаз. Слуги, правда, никогда не позволяли себе ничего крамольного, хоть и просто к ним Крисания так и не привыкла. 

После омовения ее не одевают. Оставляют так, удаляются, кланяясь.

Крисания понимает.

Сейчас. 

Королева-жрица заходит привычно без стука, в сопровождении слуги, который, оставив свою ношу, тут же уходит. Сопротивляться происходящему Крисания смысла не видит: она сделала все, что могла. Молиться… молиться не станет.

Королева-жрица обходит ее по кругу, рассматривая, примеряясь. Ноша слуги оказывается мотком красных длинных полупрозрачных лент, в которые Королева-жрица запускает руки. 

Лента обвивается вокруг локтей, стягивая их вместе, заставляя Крисанию выгнуться дугой. Стыд красит ей щеки: мерзко, неприлично, неправильно. Не такому ее учили. Кажущиеся мягкими ленты при натяжении впиваются в кожу жесткими иглами. После рук ленты опоясывают ее грудь. Движения Королевы-жрицы точны и выверены, а лицо сосредоточенно. Она не позволяет себе ни одного лишнего движения, лишнего взгляда, искусство узлов захватывает ее целиком и полностью. Не будь Крисания объектом для этого искусства, она, может быть, даже смогла бы углядеть в этом что-то красивое. Но не тогда, когда лента, раздваиваясь, проходит ей между ног. Крисания дергается, но Королева-жрица удачно дергает за узлы, выбивая насморочный вскрик, и Крисания замирает. Ленты обходят самое нежное, расходятся в стороны, сдвинутые небрежными пальцами. Обжигающие слезы оставляют на ткани мокрые следы.

О Паладайн.

Закрепив узлы, обхватывающие узорами все тело Крисании, Королева-жрица отходит на шаг, оглядывая дело рук своих лицом мастера. Подтягивает пару узлов, где-то ослабляет, перекладывает ленты по телу, будто художник мазки по холсту.

А затем, первый раз за вечер заглянув Крисании к лицо, толкает ее спиной назад. Крисания визжит, приземляясь на мягкую кровать, сучит ногами, пытаясь убежать, но сопротивляться бесполезно. Королева-жрица накидывает на ее бедро ленту и ловкими движениями стягивает в колене. Узлы трут, возникают под споро работающими пальцами так быстро, будто всегда там были.

– Знаешь, жрица, – голос разрезает тишину, прерываемую только глубоким дыханием Крисании, – тебе будет оказана великая честь… – и осекается, прерванная жутким звуком.

Крисания смеется. Холодно, страшно, так, как не смеялась никогда. С хрипами и слезами.

– Честь? Возлечь с тобой – это не честь! – Она переходит на сип, дергаясь в путах от злости, вызывая у Королевы-жрицы усмешку.

– О, моя возлюбленная сестра, – Она обвязывает последний узел на второй ноге, и натягивает веревку, заставляя Крисанию прижать их к груди, – я была бы счастлива разделить с тобой постель, но увы… – рука впервые за вечер ласково гладит чужое плечо, – увы, возляжешь ты не со мной.

И в ее темных глазах Крисания увидела огонь. О, милостивый Паладайн, помоги, потому что не ведают они, что творят… помоги.