Милостивый Палдадайн, наша вера крепка… так ли крепка ее воля, Королева-жрица не уверена. 

Крисания.

Это резко стало большим, чем просто имя какой-то далекой высокой жрицы. Женщина на пороге ее храма, чистая и воздушная, как сама вера. Незапятнанная. Непорочная. Белоснежная лилия среди роз.

Как сладко было покрыть ее кровью.

Корона в неровном свете свечей блестит особенно сильно, оттеняя тень под тканью. Королева-жрица не видит нежного лица, не слышит дыхания, но видит сжатые плотно пальцы. Крисания летит к ней как бабочка на огонек, влекомая желаниями, названия которых красят ее лицо под цвет вуали. Их связь натянулась цепями, сковала их руки и шеи, и никто не может и не хочет этому сопротивляться. Как же велико желание дотронуться до этой души через ребра, выпить дыхание через губы, и как же велик запрет.

Крисания агнец. Неприкосновенный, подготавливаемый для ритуала жертвы. Никто не смеет трогать ее и пальцем: ни люди, ни боги, пока не случится ритуал. Так велят их законы, но Королева-жрица всегда была выше закона.

Воля ее рушится с каждым шагом, с каждым накаляющим обстановку действием, с каждым неловким движением Крисании. Она не знает, как показать, но Королева-жрица все понимает даже лучше нее. Жажда захлестывает их обеих.

Поцелуй через ткань, как на церемонии: нежный, осторожный. Выскакивающие из лунок пуговицы белого одеяния. Никто никогда не раздевал Крисанию с такой нежностью, аккуратностью, с такой любовью. Она остается в одной короне и вуали, доходящей краями до груди. Венценосная, великолепная в своей чистой красоте.

Она могла бы стать второй Королевой-жрицей, сесть рядом с ней на трон, но… Крисании уготована другая судьба.

Что не помешает Королеве-жрице сейчас сесть на колени.

Она опускается, чувствуя жгущий сквозь вуаль взгляд. Касается под коленями губами, ползет наверх касаясь трепетно и осторожно, без рук – как она смеет. По внешней стороне бедра, вызывая мурашки, вверх, все выше и выше, приникая поцелуем прямо между ног.

Крисания ахает, дергается, и язык замирает на мгновение, чтобы в следующее широко пройтись прямо по складкам. Не привыкшая к таким ласкам Крисания дрожит, хватаясь за чужие плечи, чтобы не потерять равновесия от упорного языка. Ей нужно совсем немного, чтобы выгнуться дугой и застонать, сладко и громко, до бухающей в ушах крови, сотрясаясь в сладких конвульсиях. Наслаждение такое яркое, что на секунду забирает ее зрение.

Ее руки все еще сжимают плечи, когда Крисания наконец приходит в себя. Странно, но ожидаемое чувство грязи, нечестивости не приходит. Она смотрит на коленопреклонную Королеву-жрицу, ее растрепанные волосы, поплывший взгляд, влажно блестящую кожу вокруг рта и неожиданно чувствует вскружившую голову власть. Королева-жрица не сводит с нее зачарованного восхищенного взгляда, будто смотрит на самое грандиозное произведение искусства, которое когда-либо встречалось на их грешной земле. 

Крисания берет ее за лицо, нежно, почти трепетно, и целует. Пытается почувствовать сквозь ткань свой вкус на чужих губах, облизывает их, кожу вокруг, щеки. Королева-жрица позволяет ей, тихонько, на грани слышимости скуля. Ей перехватывает дыхание без всякого ремня и тяжелой руки, всего-то немного грязной нежности оказывается вполне достаточно.

Крисания не просит и не говорит, лишь немного давит ей на плечи. Королева-жрица делает все сама: ложится, опираясь на локти, и разводит ноги чуть в стороны. Эта покорность бьет по затылку, до пелены перед глазами. В мотке мешающих одежд, абсолютно покорная перед молчаливой просьбой… Крисания уже не уверена, что это был не приказ.

Чужие одежды она задирает без особого пиетета, превращая их в бело-красное месиво на животе. Быстро справляется со шнуровкой на штанах, опуская их пониже колен, лишая Королеву-жрицу последней мобильности. Здесь Крисания притормаживает. Это не страх, который сводил ей зубы, и не стыд, красящий щеки до дрожащих рук, она впервые ощущает что-то совсем другое. Любопытство. Желание. Грешно ли желать? Грешно ли любить?

Никто не ответит ей, кроме нее самой.

Она гладит нежное крепкое бедро, едва-едва касаясь, самыми кончиками подушечек,  но Королева-жрица дрожит. Страсть и предвкушение, желание и похоть, жажда любви – жуткая смесь. Когда Крисания касается пальцем вдоль складок, Королева-жрица крупно вздрагивает – она уже мокрая. Поразительно.

Крисания с любопытством исследователя заглядывает в раскрасневшееся лицо, темные шалые глаза, пока водит пальцами. Касается то тут, то там, внимательно следя за участившимся дыханием, входит самыми кончиками пальцев, а потом нащупывает что-то, отчего Королеву-жрицу выгибает дугой. Она трет, давит, притрагивается едва-едва, собирая реакции, читая сладкую муку по сведенным бровям и напряженным крыльям носа.

Красиво. Так красиво.

Распластанная под ней Королева-жрица стонет разочарованно, запрокинув голову, когда Крисания убирает пальцы. 

Этот стон переходит в крик.

Язык, который то давит, то едва слышно лижет, то полностью, то кончиком прямо сквозь эту чертову ткань. Мокрая от их жидкостей, липкая и жесткая для возбужденного тела. Королеву-жрицу колотит. Она кричит, кричит так громко, что стража, оставленная за дверьми, должна забеспокоиться. Слава Паладайну, никто не посмеет ослушаться ее приказа. 

Ей хочется сорвать с Крисании эту тряпку, уткнуть ее носом со всей силы, заставить вылизать все до чиста, счесывая язык от усердия до крови, но лишь сжимает кулаки и стонет. Громко и сильно. Она не может сдерживать себя, не может прекратить так бурно реагировать на каждое касание языка, на эту ткань, на Крисанию, чей взгляд пронзает даже сквозь вуаль. Вот такой бы она была королевой: безжалостной в своей милости. 

Эта мысль добивает.

Холодящие щеки слезы Королева-жрица осознает только после оргазма. Все ее тело дрожит и ноет от испытанных чувств, волосы всколочены, а богатые одеяния превратились в цветастую половую тряпку. Она абсолютно раздавлена у ног своей улыбающейся королевы. Тянется к ней всем телом, нежно сцеловывает обрисованную тканью улыбку, трепеща.

Королева. Ее королева.

Крисания расстегивает ее монашеское одеяние, но не до конца, оставляя последнюю застежку болтаться на животе. Под ним – вздымающаяся при каждом вздохе в алом корсете и рубахе грудь. Королева-жрица не сопротивляется этим ладоням, смотрит, зачарованная, готовая принять все, что Крисания готова ей дать.

Крисания, к удивлению ее самой, готова дать многое.

Она расстегивает рубашку, не до конца вытаскивая ее из-под корсета. Большая грудь с широкими ореолами и крупными глазами притягивает взгляд. Крисания никогда не видела такой груди: все ее соседки по кельям стыдливо прикрывались и отворачивались, а эта… бледная, с близкими к коже венами, не помещающаяся в хрупкой ладони. Она потерла сосок, слушая участившееся дыхание, и прикоснулась к нему губами. Сначала в поцелуе, прислушиваясь к сорванному дыханию, потом – прикусывая легонько сквозь ткань, доводя до исступления такой малостью. Кожа под руками нежная и мягкая, тонкая, ее хочется смять и Крисания не останавливает себя в желаниях. Красные следы на фарфоровой коже выглядят очень красиво.

Королева-жрица изнывает под этими руками. Мокрая холодная ткань и горячий язык выбивает из нее глухой скулеж, будто кто-то скребется внутри ее глотки и отчаянно просится наружу. Она снова мокрая от такой малости, но Королеву-жрицу ведет от этих пальцев, от этих губ, языка, зубов… Крисания смотрит на нее сквозь вуаль, и Королева-жрица не может отвести взгляда.

Сила и власть в этих руках сейчас, вся сила и власть, которым хочется покориться не глядя. Королева-жрица хочет, но также она хочет иного.

И стоит ли себя ограничивать?

Она кидается на Крисанию, подминая ее под себя, путаясь в этих чертовых тряпках. Грудь неприятно трется о корсет, но Королева-жрица не обращает внимания. Распластанное тело под ней куда важнее.

Корона слетает, отброшенная вуаль растекается кровавым пятном под головой, Крисания… Крисания огромными глазами следит за чужим лицом. Королева-жрица видит в нем предвкушение.

Руки и губы, дорвавшись, касаются без всякой святости: грубо и резко, впиваясь до следов от ногтей и зубов, зализывая укусы, даря поцелуи по всему телу. Раздвигают дрожащие ноги, нависая всем телом, хрипло дыша в чужие губы. Они делят вдохи и выдохи на двоих, когда Королева-жрица вводит в Крисанию палец. Ее стон Королева-жрица ловит губами. Сцеловывает, сжирает, слизывает и его, и все последующие, грубо двигаясь пальцем. Крисании не больно, она совсем мокрая, стонет и извивается, схватившись за чужие плечи, и Королева-жрица не уверена, что видела когда-либо картины прекрасней этих красных губ и изломанных бровей.

Последний крик все-таки разрывает тишину. Крисания вся потная, распластанная на кровавой ткани, тяжело дышит, прикрыв глаза. Наконец-то все правильно, наконец-то только для нее одной, для Королевы-жрицы.

Она касается рукой, которая только что побывала в Крисании, нежного, не прикрытого ничем лица, и Крисания улыбается еще шире. Она притягивает руку и целует ее прямо в центр.

По старому церковному обычаю.

Они замирают на долгие секунды, прижавшись друг к другу, не обращая внимания на физический дискомфорт, слушая медленно успокаивающиеся сердца друг друга.

Завтра будут заботы, вуали и короны, попытки спрятать зацелованные губы и молитвы Паладайну. Сейчас Крисания нежно помогает Королеве-жрице раздеться, расшнуровывает ее корсет, сцеловывая каждый алеющий на коже след, оставленный жесткими косточками. Королева-жрица в благодарность целует каждый ее палец. Они заваливаются в кровать прямо так, потные и грязные – все, все заботы завтра. Сейчас и сегодня: они вдвоем, вместе, возлюбленные сестры Божие. 

Королева-жрица обнимает спящую Крисанию за плечи, утыкаясь в темную макушку. О великий Паладайн… быть может, ты примешь другую жертву? Другого агнца? Не ее светлую и чистую жрицу, наивного ягненка, которого она привязала к себе узами, которые крепче цепей. После минотавра… Королева-жрица прижала к себе спящую.

После минотавра не выживают.