Вертолёт покидает территории культа госпожи Йонаги, и на острове становится гораздо спокойнее и тише, чем было до событий минувших дней. Пустеет лес, в котором прятались Охотники и выслеживали Совершенных, скрывшихся среди мирного населения. Пустеет небо: птицы улетают в залитые красным солнцем сосны, улетают к себе домой. Лес и вода полыхают пламенем заката, а когда светило покидает горизонт — синеют и чернеют, затягиваясь лёгким туманом. Опускается мягкий лиловый сумрак, качается на волнах. Из прибрежных зарослей на каждом берегу этого небольшого архипелага поднимаются светлячки и золотистой россыпью подменяют солнце, пока оно горит на другом конце земного шара.
Пустеют все пляжные домики, которые были построены за прошедшие три или четыре недели, все скромные убежища, сооружённые на скорую руку: люди, которые приехали сюда, чтобы спастись от стрельбы в городе, наконец могут спокойно возвращаться в свои дома. Кто знает, как они объяснят своё столь долгое отсутствие? По крайней мере, как считает Кируми, самое главное — они уехали целыми. Увы, покинуть это место живыми смогли далеко не все. Её глаза опускаются на несколько мешков с мёртвыми телами, которые она отыскала в лесу вместе с сектантами. Она отчётливо видит каждый труп, и единственное, что успокаивает её, — так это то, что Охотники даровали им довольно быструю смерть. Даже если кто-то из последователей Ками-сама и имеет медицинское образование или работает патологоанатомом, никто не пытается самостоятельно изучить тела умерших до официальной судмедэкспертизы... по крайней мере, они стараются не выделяться и не вызывать подозрений. Полицейские, арестовавшие и ликвидировавшие тех Охотников, которые были здесь, сообщают, что за трупами приедут только завтра: местность далеко не самая неудобная для транспортировки тел обычными способами, и техника нужна в других местах, где пострадавших не меньше, а то и больше, чем в секте Анджи.
— Тоджо-чан, — подходит Анджи со спины, наблюдая за тем, как её последователи заворачивают умерших в большие чёрные пакеты, — не переживай, Анджи и её семья присмотрят за телами. Анджи проводит их души к Ками-сама, чтобы он позаботился о них... Всё будет хорошо, завтра будет легче, потому что будет свадьба!
— С тобой нужно побыть? — интересуется Кируми, обнимая себя за плечи: вечерний сумрак принёс с собой прохладу.
— Нет-нет, Анджи справится! Ками-сама тоже говорит, чтобы Анджи долго не занималась проводами, потому что завтра рано вставать!.. — со смешком выдыхает художница. — Ах-х, надо бы попросить Ками-сама поставить будильник пораньше, а то после сегодняшнего Анджи вполне может проспать до двенадцати дня!
Горничная горько улыбается, глядя на Анджи, и, поблагодарив её и её "семью" за помощь в поисках пропавших людей, уходит к берегу. Корекиё, лишь молча наблюдавший за ними, следует за Кируми.
— Ах, вот ты где, — замечает его девушка, положив руку на сердце от лёгкого испуга. — Надо отоспаться перед завтрашним днём. Ты готов плыть?
Они подходят к пирсу и, найдя свободную моторную лодку, отплывают к уже своему привычному месту ночлега. Но, несмотря на короткую дорогу, даже по пути до их островка оба Совершенных предпочитают плыть молча. Кируми задумчиво смотрит в сторону берега, куда она направляет лодку, иногда оборачиваясь на Корекиё, погружённого, как и она, в свои мысли. Когда они заходят в домик, на побережье почти что опускаются сумерки. Нежная синяя мгла накрывает деревья, домики местных жителей и воду, которая до последнего сохраняет в себе алый отсвет заката.
— Расскажешь, как прошла ваша встреча? — наконец интересуется Кируми, ставя чайник на плиту и доставая какие-то овощи из холодильника. — Как всё прошло?
— Я бы сказал, — Корекиё аккуратно садится за котацу на колени и всё так же задумчиво смотрит на стол, — что не совсем так, как я ожидал. Я был прав, что Послушник действительно работал на Охотников, но... не по той причине, по которой я думал. Как оказалось, на самом деле он искал убийцу своих дочерей.
— И нашёл ли? — прикрикивает Тоджо, помешивая скворчащие на сковороде овощи.
— И да, и нет.
— В каком смысле? — тут же она оборачивается к юноше, и тот поднимает на неё глаза.
Корекиё объясняет ей, что произошло в лесу между ним и Послушником, пока Кируми была занята поисками пропавших без вести: он рассказывает и о мёртвых дочерях Послушника, и о том, как тщетно он пытался найти убийцу. Он делится и тем, что смутило его тогда. Мысль о том, что он пересказывал Послушнику содержимое полицейских рапортов, но не мог ничего рассказать о жертвах вне их, настораживает не только фольклориста.
— Хм, Шингуджи-сан... — задумчиво замечает Тоджо. — Он ведь прав. Даже если ты не помнишь всё до мельчайших подробностей, какие-то отдельные личные детали ты бы мог запомнить. Кажется, именно по таким подробностям ты и отбираешь "подруг" сестре. Если я правильно понимаю, разумеется.
— Нет, всё ты понимаешь верно, Тоджо-сан, — кивает Корекиё, неохотно беря палочки. — Но я не знаю, как я могу такое упустить... Сестрице очень важно, чтобы у них совпадали интересы и чтобы им никогда не было скучно. Я старался изучить каждую кандидатку, чтобы я мог более уверенно знакомить её с сестрицей... Почему я не помню этого?..
— Есть идея, — горничная тут же встаёт из-за стола, достаёт планшет и открывает отсканированную версию уголовного дела против фольклориста. — О ком спрашивал тебя Послушник?
— Танака Нацумэ и Танака Харука.
— Хорошо... — Кируми что-то отмечает в своём планшете.
В течение получаса девушка спрашивает Корекиё о ещё нескольких случайных жертвах, выбранных из дела. Результаты нулевые. О ком бы ни спросила Кируми, фольклорист по неизвестной причине называет только те данные и детали, которые упомянуты в том или ином эпизоде из его дела. Изредка он называет то, что Послушник мог бы счесть за подходящий его критериям ответ, но, как замечает сама Тоджо, это тоже связано с делами: когда её подопечный указывает на какую-то подвеску на телефоне или на любимый свитер, горничная видит либо упоминание об этой вещи, либо фотографию, где этот предмет запечатлён.
— Я пока не могу сделать какие-либо выводы, Шингуджи-сан, — наконец заключает она и выключает планшет, — однако ты действительно не можешь назвать что-то вне уголовного дела. Тебе давали его читать? Или даже заучивать, чтобы выступить на суде?
— Звучит бессмысленно, но если подумать... — Корекиё удивлённо прикрывает рот. — Когда шло официальное расследование, меня поставили перед фактом и только показали ту папку, где хранились все данные о жертвах. Дело шло относительно быстро, и я моргнуть не успел, как оказался в изоляторе. Увы, я не знаю, как так это вышло.
— Странно... Можешь ли ты тогда пригласить Послушника, чтобы он подтвердил эту историю? Он мог бы выступить свидетелем, чтобы доказать твою невиновность!
На это предложение Корекиё отвечает молчанием, отводит взгляд от Кируми и сжимает палочки немного сильнее обычного.
— Поняла... Охотники?
Он кивает.
— Следовало ожидать, — вздыхает девушка и издаёт тихий смешок себе под нос. — Как назло.
Кируми переводит взгляд на планшет, в котором открыта одна из страниц уголовного дела, но смотрит будто сквозь него. Указательным пальцем она аккуратно трёт закругленный угол, другими — тихо стучит по задней стороне, перебирая. Немного о чём-то поразмыслив, она тут же приходит в себя и начинает убирать стол и остальные вещи, готовя их домик ко сну.
— Ладно, утро вечера мудрее. По крайней мере, мы можем опросить Анджи-сан завтра.
— Утро вечера мудрее... — лишь задумчиво повторяет Корекиё, услышав знакомые, утонувшие в глубоком прошлом слова.
Кируми вновь встаёт с первыми лучами солнца. Корекиё просыпается почти следом за ней, однако на побережье они направляются лишь спустя час — после того, как они приводят свой внешний вид в порядок. От них не пахнет ни потом, ни морской солью — как будто вчерашнего дня и не было вовсе.
К тому моменту, как их лодка причаливает к побережью, культ Совершенной художницы уже вовсю готовит место под свадебную церемонию. Берег поделен на три части. В первой располагается круглый дом из досок с соломенной крышей: снаружи его украшают свежими цветами и колосьями совсем юные девочки, вероятно, сёстры будущих молодожёнов, внутри же беспрестанно доносятся споры — так на повышенных тонах, нервные, разговаривают семьи жениха и невесты, обсуждая последние детали церемонии. От домика ведёт дорога из песка, ограждённая валунами примерно одинакового размера, на некотором расстоянии от берега, чтобы прилив не смыл часть высушенной травы, которую бережно и равномерно распределяют мужчины по обе стороны от тропинки. Потом, как Анджи объясняет своим бывшим одноклассникам, незадолго до церемонии эта дорожка, ведущая к алтарю, будет устлана свежими цветами. Ими же сейчас женщины украшают арку и деревянный стол.
— А потом мы поставим факелы по всей длине, чтобы ночью было лучше видно...
— Разве это не опасно? — интересуется горничная.
— Нет-нет, у нас в том домике на всякий случай есть огнетушители, плюс вода совсем неподалёку. Не переживай, Анджи думает, нам не нужна ваша с Шингуджи-кун помощь, Тоджо-чан! В конце концов, Ками-сама и так направил вас нам на подмогу. Конечно, мы не знали, что может случиться что-то такое, но мы не можем не поблагодарить Ками-сама за ваше появление!
— Но, может, нужно помочь в приготовлении банкета, сервировке, в украшении места проведения свадьбы? — Кируми встревоженно потирает мокрые руки. — Наверняка приготовления могут затянуться, а я могу помочь вам. Опыт подготовки и проведения свадебных церемоний у меня имеется, так что...
— Нья-ха-ха! Нет необходимости! — звонко смеётся Анджи, — Наоборот, вы — гости семьи Анджи, и Ками-сама просил передать вам, что благодаря вам к нашей семье присоединились ещё десять человек! Конечно, Анджи рассказала им о правилах жизни в нашей семье — всё для того, чтобы они как можно быстрее вступили на единственно верный путь веры!
— Неудивительно, что люди настолько отчаялись, — вздыхает Корекиё, каждую секунду пробегая глазами по людям, готовящим церемонию. — С другой стороны, в столь тяжёлые и мрачные времена многие люди искали своё спасение в религии, будь то самые известные монотеистические религии или мелкие секты вроде твоей, Анджи-сан. У тебя неплохо получается поддерживать позитивный настрой в людях, как я заметил. Правда, на твоём месте я бы благодарил не бога, но остальных за содействие...
— Нет же! Это всё благодаря Ками-сама! Он подсказывает Анджи и направляет её и её людей вперёд! А всех, кто не согласен, — Йонага поворачивает голову и, ярко блестя голубыми, как морские волны, глазами, смотрит на Шингуджи с едва заметной ухмылкой, — Ками-сама очень сурово наказывает! Анджи советует не проверять его праведный гнев на себе...
На это фольклорист только закатывает глаза и едва-едва кивает. Он старается не слушать бредни Йонаги о её мелком божке, хотя потом, как он думает, стоит сделать пару заметок несмотря на неприязнь к фанатичности и чрезмерной позитивности художницы: как никак, именно она является лидером этой секты, её оракулом, и никто, кроме неё, не знает лучше её бога. Другое дело — сама церемония. Только внимательнее приглядываясь и вспоминая рассказы Анджи, которые он слышал краем уха в виртуальном мире, он примерно понимает, к чему здесь устлана солома вместо более ожидаемых стульев или скамей, к чему женщины готовят ужин из свежих фруктов, известных своими чудотворными свойствами, полезными для семейной жизни; это осознание не может не вызвать у него едва заметную, мелкую усмешку.
Анджи зовёт своих бывших одноклассников в гостевой домик, расположенный ближе к лесу, чтобы уже не самый тёплый морской бриз не пробирал их насквозь. В конце сентября солнце почти не греет, его лучи лишь равнодушно скользят по водной глади, отражаются холодными бликами на каждом листе и каждом камне, проникают между крон тонкими светло-золотистыми лезвиями в окна прибрежных поселений.
Пока Йонага вместе с ещё двумя девушками-сектантками готовит нечто вроде перекуса вместо обеда, Тоджо изо всех сил порывается помочь то на кухне, то в подготовке торжества, однако оба её одноклассника поочерёдно останавливают горничную от её инстинктивного желания работать.
— Отдыха-а-ай, Тоджо-чан! — с лица художницы не сходит яркая белоснежная улыбка. — Место для церемонии почти готово, Анджи всего-то осталось повторить ритуальную речь... Так что расслабься и набирайся сил! Тем более, Анджи отлично понимает, что исполнять волю Ками-сама бывает зачастую нелегко... Быть может, Анджи может как-то поблагодарить тебя?
Кируми издаёт нервный смешок, а затем, смягчившись, обращается к оракулу:
— На самом деле, Анджи-сан, я в любом случае планировала навестить тебя, просто не ожидала, что мы встретимся... именно так, — Тоджо садится на небольшой табурет с потёртой голубой краской, скрестив ноги. — Мне нужно обсудить с тобой несколько вещей...
— Хм... — Анджи с немалым любопытством наклоняет голову вбок, глядя на Корекиё, отмалчивающегося в стороне, и указывает пальцем на него. — А ему здесь обязательно быть?
— Можно не обращать внимания, — ворчит он, скрещивая руки на груди. — Я здесь за компанию, если тебя устроит такой ответ.
— На самом деле, у меня есть и пара вопросов по его делу... — покопавшись в кармане, Кируми достаёт телефон и включает диктофон. — С твоего разрешения я запишу доказательства. Дело в том, что мне нужно понять насчёт тебя всего одну вещь: являешься ли ты организатором провала проекта "Гофер". Ты готова ответить на мои вопросы?
Анджи задумчиво мычит, будто читает мантру, но затем, как будто получив разрешение свыше, кивает.
— Замечательно. Можешь рассказать: было ли что-либо подозрительное, пока мы пребывали в виртуальной вселенной в рамках "Гофера"?
— Дай-ка подумать... Да, Анджи знает, что здесь было очень много странного! Например, очень странными были эти фонари воспоминаний! Все они говорили о том, что находится во внешнем мире, про Охоту на Совершенных, про проект "Гофер", про наши похороны... Ками-сама молвил мне в видениях, что это всё — одна сплошная ложь! И эти фонари лишь усугубляют эту ложь в наших головах! И студсовет во главе с Анджи принял решение о том, чтобы очередной фонарь, который нам протянули мишки, мы попросту уничтожили!
— Разве не ты сама его выхватила из лап одного из них? — вклинивается в допрос Корекиё. — Помимо прочего, ты приказала Гонте-кун завалить люк с потайным проходом, чтобы никто из нас не попытался сбежать. А если посмотреть на твои тогдашние заявления, как бы оглядываясь назад... То твои убеждения насчёт фонаря воспоминаний оказались ложными: реальными были и Охота, и проект, и наши похороны, которые инсценировал "Пик Надежды".
— Подожди, — Тоджо резко поворачивается полубоком, бросает резкий взгляд на него и возвращается к Йонаге, — а с какой целью, если я правильно тебя поняла, ты создала студсовет?
— Да, Тоджо-чан всё поняла верно, нья-ха! К Анджи присоединились Юмено-чан, Гонта-кун, Киибо-кун и Широгане-чан для того, чтобы поддерживать мир и порядок в нашем дружном коллективе! Ками-сама не оценил ни светлых порывов Акамацу-чан, ни твоего эгоистичного желания быть спасительницей для всех, Тоджо-чан! Всеми вами двигало желание вернуться во внешний мир, полный опасностей и несправедливости, и потому Анджи была обязана помочь вам всем! Если бы мы перестали думать о нём и зажили бы в мире в школе, то и убийства бы тоже прекратились!
— Опять же, — подперев подбородок рукой, интересуется Корекиё, — решать за других, хотят они во "внешний мир", как ты его окрестила, или нет — тоже не слишком справедливо, не находишь? К тому же, когда вы с Широгане-сан и другими говорили, что еды здесь хватает... была ли ты уверена, что у нас действительно достаточно ресурсов, чтобы поддерживать мирное сосуществование? В конце концов, во многих историях-катастрофах минимальный запас продовольствия толкал людей на довольно жестокие, я бы даже сказал, животные поступки: начиная от несправедливого деления ресурсов до каннибализма, к-к-к...
— Хорошее замечание. Но почему тебе так сильно хотелось, чтобы весь класс остался в симуляции? Тебе бы не хотелось вернуться к своей семье, своим последователям?
— Анджи... Анджи и не думала об этом, на самом деле... — художница вновь начинает медитировать. — Ах, Ками-сама подсказал: это ведь правда странно! Интересно, почему тогда Анджи захотела, чтобы все остались... Нья-ха-ха! Пути Ками-сама неисповедимы! Видимо, Ками-сама однажды вложил Анджи в голову эту загадочную мысль, поэтому Анджи посчитала нужным, чтобы остальные следовали по нашему пути!
— Значит, ты снова списываешь это на божественное провидение.
— Ещё Анджи вспомнила, что Монокума давал нам "Некрономикон", и Анджи хотела воскресить Амами-кун. Но когда Анджи ночью решила начать подготовку к ритуалу воскрешения, Анджи понадобились свечи, и Анджи случайно встретила Шингуджи-кун, а тот возился с чем-то в комнате. Пото-ом Анджи забрала свечку, и — бум! После этого через какое-то время Анджи покинула виртуальность! Интересно, как это могло произойти...
Анджи вновь наклоняет голову набок, хлопая белыми ресницами, смотря яркими голубыми глазами в сторону Корекиё. От столь пристального взгляда фольклорист невольно вжимает голову в плечи и приобнимает себя, но и сам не спускает глаз с художницы. Кируми, чувствуя нависшее напряжение, прокашливается, и случайная игра в гляделки заканчивается почти сразу. Она возвращает беседу в нужное русло:
— Но есть ли у тебя подозрения насчёт того, кто мог организовать убийственную игру? Твоё нежелание того, чтобы другие не могли покинуть академию и оставались в виртуальном мире, наводит на определённые мысли.
— Она не может быть организатором, Тоджо-сан, — перебивает её Корекиё, качая головой.
— Оу?
— Оу-я?
— Возможно, я ошибаюсь, но в тот день, когда Акамацу-сан убила Амами-кун, Монокума предупреждал, что убийственная игра закончится в двух случаях: либо остаётся двое выживших, либо в случае смерти организатора. Если Монокума действительно придерживается своих правил, то, поскольку Анджи погибла и убийственная игра после этого не закончилась, сама Анджи-сан не может является организатором. Как организаторами, скорее всего, не могут являться те, кто погиб до Чабаширы-сан как минимум.
— Не забывай про Ируму-сан, — добавляет Кируми. — По её словам, она тоже была убита в ходе этой игры. Возможно, сюда также можно включать и Гокухару-сан, если действительно он убил её... Но нам нельзя исключать возможности подмены учеников: Наэги-сенсей рассказывал мне пару лет назад, что такое произошло во время Первой Трагедии в "Пике Надежды" с ним и его одноклассниками. Организатор мог использовать подставного человека, а на деле продолжал курировать всем из-за кулис... — девушка обращается к художнице. — Нам ещё нужно доказать, что это правило Монокумы — рабочее. Если это так, то тогда ты невиновна, Анджи-сан.
— Анджи и так знает, что не она устроила убийственную игру, — она качается из стороны в сторону, жмурясь и смеясь, — наша семья не любит ритуальные убийства и жертвоприношения, мы, разве что, просто проливаем свою или чужую кровь, но никого не убивая!
— Спасибо тебе за честность, — мягко улыбается Кируми, выключая диктофон. — У меня есть ещё вопрос касаемо Шингуджи-сан...
— Если на сегодня мы закончили, — Анджи перебивает, едва услышав фамилию, — то предлагаю сейчас сделать перерыв! Тем более, Ками-сама сейчас жалуется мне, что он устал помогать Анджи отвечать на столь сложные вопросы, и ему нужен полдничный сон. Пока отдыхайте, а свадьба у нас начнётся на закате. Не опаздывайте, а то Ками-сама будет очень зол!
Не успевает художница договорить, как она тут же исчезает из пляжного домика — видимо, по своим делам.
— А, Анджи забыла передать, — Йонага резко заглядывает в дверной проём, не заходя вовнутрь, — на столе лежит письмо, какие-то две девушки просили его передать!
— Она... не слишком сговорчивая, да? — Корекиё наклоняет голову и подпирает худощавым кулаком скулу. — Хотя бы из того, что она сказала, нашлось ли что-то полезное?
— Да, — кивает Кируми, — меня смущает резкая смена мотивации. По какой-то причине такой человек, как она, предпочла остаться в настоящем аду, чтобы превратить его в райский уголок? Это в её духе, но всё равно звучит слишком странно. А ещё она не стала ничего говорить касаемо жертв по твоему делу...
Горничная встаёт и поддевает указательным пальцем письмо, о котором упомянула оракул. Открыв его, Кируми меняется в лице.
— Шингуджи-сан, — медленно и отрывисто она обращается к юноше, — помнишь тех девушек, с которыми мы беседовали не так давно? Йоко-сан и Мисато-сан, кажется?
— Письмо от них, полагаю? — Корекиё встаёт с шезлонга и подходит к Кируми, выглядывая у неё из-за плеча и бегло читая содержимое письма. — Хм? Что значит "нам запретили с вами общаться и помогать вам в качестве свидетелей"?..
— Похоже, кто-то нас подслушал и передал сведения кому-то третьему, и девушкам стали угрожать, — слегка дрожащие пальцы медленно, проводя ногтями по сгибам, складывают бумагу и кладут обратно в конверт. — Сначала Охотники убивают твоего потенциального свидетеля, потом кто-то угрожает твоим "жертвам" расправой, если они тоже посмеют помогать нам...
Тоджо аккуратно сворачивает записку и прячет поглубже в карман.
Оставшееся до свадьбы время все Совершенные проводят на свежем воздухе. С моря веет прохладой, но вода ещё достаточно тёплая, чтобы люди могли в ней купаться — или устанавливать сети, украшать берег цветами и раковинами и ставить ограждения, чем занимаются сектанты. Отдельно по просьбе Анджи сооружают небольшой шатёр на деревянных столбах с соломенной крышей: на придавленную сухую траву стелют голубой пляжный коврик, сверху кладут подушки для сидения и ставят низкий стол с напитками и закусками. Художница пристраивает туда горничную и фольклориста, словно на зрительскую трибуну, а сама вновь уходит к своим людям.
Наконец, когда солнце опускается на два с половиной пальца от горизонта, когда небо и море вспыхивают пламенем заката, а облака краснеют, как десятки застенчивых влюблённых, начинается свадьба. Пять девочек исполняют народную песню, и им вторят музыканты на барабанах. Жених выходит из одного из прибрежных домиков и следует к алтарю, затаив дыхание; ещё две девочки разбрасывают лепестки цветов, пока остальные сектанты сидят на траве, повернувшись в сторону домика, где сейчас находится невеста. Из него выходят мужчина в летах и его дочь в свадебном платье, какое, как понимает Корекиё, носят все невесты одного из южно-японских поселений, у которых были тесные контакты с полинезийцами. Анджи как главная жрица, открыв какой-то потрёпанный в пяти, а то и десяти поколениях томик, призывает молодожёнов произнести клятву верности друг другу и её Ками-сама. Обменявшись поцелуями, Анджи выходит из-за стола и крепко-крепко обнимает новоиспечённую семью, прижимая их головы к своей груди.
— Давайте же поздравим наших милых друзей! Давайте подарим им любовь, счастье и урожай хоть по несколько раз за год! Да здравствуют молодожёны!
Сектанты кличут свадебные гимны, призывают мужа и жену вновь и вновь поцеловаться. Сектанты приносят еду и все вместе устраивают трапезу, сидя лишь на сухой траве, поднимая повыше бокалы с вином и самодельной водкой, крича всё громче.
Анджи, поздравив молодожёнов, прибегает к небольшому шатру и пролезает в него, пристраивается между Кируми и Корекиё.
— Ну, как вам? — смотрит она то на одного, то на другую.
— На такой свадьбе, если честно, я впервые, — Кируми тоже делает глоток вина из местных забродивших ягод. — М-м-м... Обычно я бываю на свадьбах как помощница организатора, мы с моим агентством украшали зал, сервировали столы и занимались прочими моментами. Но вот чтобы именно присутствовать на свадьбе как гостья...
— Всё бывает в первый раз! — смеётся Анджи, чокаясь с ней.
— Могу ли я запечатлеть ваше торжество? — интересуется Корекиё, доставая телефон и включая камеру. — Во время одной из моих полевых экспедиций я бывал на подобной свадьбе где-то на юге Японии, у них церемония проходит довольно похоже, и мне хотелось бы изучить ваши традиции.
— Нет-нет-нет! — Анджи опускает его руки, берясь за телефон, и грозит коротким пальчиком. — Ни в коем случае! Ками-сама предупреждал ещё наших предков об опасности зеркал и всего, что способно запечатлеть душу человека! Разве вы не знаете, что через отражения могут появиться злые двойники, которые потом могут убить и заменить вас?
Корекиё понимающе кивает и убирает телефон — в конце концов, такие поверья действительно существуют, например, у африканских племён, о которых он много читал, — но он слышит, как где-то со стороны празднества раздаётся щелчок затвора фотоаппарата. Из-за яркой белой вспышки он поворачивает голову в сторону источника шума. Затем искоса переводит взгляд на Анджи, невинно улыбающуюся в ответ фольклористу.
— Не будем о грустном! После пиршества мы пойдём пускать венки по воде, чтобы мы погадали, кто женится следующим. А после этого мы будем делить невесту!
— Хм? "Делить невесту"? — эти слова привлекают внимание Кируми. — Это... как? Учитывая, что ты говорила о ритуальных кровопролитиях, я хотела бы знать... не в опасности ли невеста?
— Нья-ха-ха-ха! Вовсе нет, вовсе нет, Тоджо-чан! У нас это обычная практика! Когда кому-то грустно, он стучит серпом по раме своего окна, и мы всем поселением приходим его утешать! Точно так же мы встречаем совершеннолетие, к примеру! Я уже не говорю про свадьбы, ведь мы всей семьёй должны утешить девушку, которая покидает стан родной семьи и присоединяется к семье супруга!
— И как происходит это "утешение"?.. — настороженно спрашивает горничная, но потом приободряется. — М-Может, мы можем помочь ей? Я не раз утешала клиентов и помогала им справиться с их горем.
Корекиё немного прокашливается.
— Ты... действительно хочешь знать, Тоджо-сан?.. Конечно, я не против, но я думаю, если ты поймёшь, в чём суть этого "утешения", ты тут же поменяешь своё мнение.
— Я хочу помочь, если это возможно и позволительно...
— Это точно позволительно, невеста даже хотела, чтобы вы вдвоём тоже приняли участие!
Услышав это, Корекиё хватает тонкое, но жилистое запястье, наклоняется к Кируми и быстро что-то нашёптывает ей на ухо, сопровождая свои объяснения жестами. Чем дольше он объясняет, тем сильнее лицо Тоджо алеет, как небо при сегодняшнем закате, — пока вся её аристократическая бледность не сменяется ослепительно-пунцовым румянцем. Когда Шингуджи заканчивает, он с едва заметной ухмылкой отстраняется от неё и тихо хихикает.
— На такого рода свадьбах у меня тоже опыт был, — рассказывает он, краснея лишь слегка и обнимая себя за плечи. — Один раз даже вышло так, что все девушки в деревне умоляли меня остаться...
— Ах-х?! — отстраняется от него Тоджо, краснея ещё сильнее.
— Ками-сама говорит, что он чувствует неприкрытую ложь!
— Ками-сама, я полагаю, при этом действе не присутствовал, потому и о правдивости утверждать ничего не может.
Вновь обменявшись сухими холодными взглядами, они прекращают разговор. Кируми делает глоток вина, и оно притупляет что-то внутри — что нарастающее тяжёлым гулом, сильной вьюгой где-то в груди. Ей нужно лишь провести этот вечер спокойно: если всё пройдёт идеально, то ей удастся разговорить Анджи и помочь ей с делом Корекиё. Но пока... безуспешно.
Пока перед ними на свадебной площадке разворачиваются иные ритуалы, которые не требуют участия оракула: трапеза, пьяные тосты за здоровье и семейное счастье, призывы молодожёнов вновь и вновь поцеловать друг друга. Анджи напивается наряду с другими культистами, не щадя вина; Кируми, зная свою слабость перед хорошим алкоголем, старается пить умеренно; Корекиё лишь пару раз пригубился к бокалу: не было бы проблем со здоровьем и проблемы в лице главы здешней секты, быть может, он и сам с превеликим удовольствием праздновал свадьбу не хуже римских вакханок.
Солнце наконец тонет в горизонте, уходит глубоко в море, оставляя после себя лишь длинную розоватую полоску. На тёмном небе уже блестит немерцающим светом Венера, вечерняя звезда, следом за ней загораются другие — крохотные белые, голубые, красные пульсирующие точки. Сектанты зажигают факельные фонари, и они гибкими наконечниками целятся в бесконечный чёрный космос.
Трапеза подходит к концу. "Семья" Анджи уносит еду, оставляя здесь лишь напитки, и медленно готовится к ещё одному ритуалу — как становится понятно обоим приезжим, к "делёжке" невесты. Но перед этим художница аккуратно берёт руку горничной и тихо шепчет:
— Тоджо-чан! Вы будете участвовать с нами?
— Н-нет, Анджи-сан, пожалуй, я откажусь... После разъяснений Шингуджи-сан я поняла, что я и смотреть на это... не буду в состоянии.
— Значит, вы нас оставите? — жалобно спрашивает Йонага, раскрыв широко-широко небесно-голубые глаза.
— Сомневаюсь, что Тоджо-сан на такое отважится, — качает головой Шингуджи. — а оставаться здесь без... кхм, оставаться я здесь не планирую.
— Ну, пожалуйста-пожалуйста, побудьте с нами! Невеста просила вас присоединиться к нам!
— Я не такой человек, Анджи-сан, — Тоджо качает головой и убирает руку. — Хоть я и горничная и выполняю любые приказы, но всему есть свой предел.
— Тогда может ли Анджи немного погадать? — Анджи снова хватает кисть девушки и крепко стискивает в маленьких смуглых ладошках. — Анджи хочет видеть, каков Ками-сама у Тоджо-чан, раз в виртуальном мире она решила предать всех ради своего народа...
Не успевает Кируми и пискнуть в знак протеста, как Анджи прижимает её голову к своей груди. Девушка дёргается и извивается, как только может, но крепкие ручонки сдавливают череп ещё сильнее, подавляя любое сопротивление. Как только горничная понимает, что бороться сейчас нет смысла, она замирает и слушает... сердце художницы. Её размеренный пульс успокаивает, умиротворяет. Сердце бьётся медленно, но точно, как налаженный часовой механизм. Толстые и короткие пальцы ворошат серебристо-зелёные пряди, водят грубоватыми подушечками пальцев по коже головы — будто ища что-то наощупь. Тихий смешок.
— Ах-х, Тоджо-чан, ты и вправду необычная! Анджи не видит, как выглядит твой Ками-сама, но он видит, что происходит вокруг тебя... Здесь десятки, сотни... нет, тысячи людей! Они, как большая, больша-ая отара просят тебя им помочь, повести их туда, где будут тишина, спокойствие и уют... Они кричат, они молят, они тянут к тебе тысячи рук! Неужели... да, Ками-сама подсказывает Анджи: ты не сможешь их повести. Ками-сама молвил мне: люди — не разменные монеты. В попытке взвесить решения все твои деньги превратятся лишь в горстку меди. Ты не спасительница, Тоджо-чан...
Анджи отпускает Кируми, и та с трудом отодвигается от художницы. Дышать тяжело. Приложив руку к сердцу, горничная поднимает глаза на Йонагу. Смуглая девушка жмурится и смеётся.
— Нья-ха-ха! Зато мне понятно, почему ты решила тогда предать всех нас! Но ничего, Ками-сама не злопамятный, он прощает тебя... Благодари его за милость, которую он оказал тебе, пощадив тебя: Анджи замолвила за тобой словечко перед Ками-сама!
Тоджо кивает и делает ровно то, что ей сказано — то ли этим самым божком, то ли самой Анджи.
Видя это, Шингуджи подбирает горничную и щурится, следя за каждым движением оракула.
— А теперь Ками-сама говорит мне посмотреть, — художница указывает на фольклориста пальцем, — как выглядит твой Ками-сама!
Стоя на коленях, держа в одночасье обессилевшую Кируми, Корекиё прижимает её ближе и съёживается, чуть ли не шипя.
— Ш-Шингуджи-сан, — недовольно ворчит горничная и стискивает его за грудки, тщетно пытаясь восстановить дыхание, — прекр-ращай. Прошу, — она пытается оттолкнуть юношу от себя, — прекращай! Это ради твоего же блага!
Но он не останавливается.
— Отойди, Анджи! — фольклорист пытается отогнать художницу от себя, тихо шипя себе под нос. — Я твою богословскую чушь слушать не намерен.
Анджи неумолимо приближается к ним обоим, а затем с лёгкостью художника, берущего в руку кисть, прижимает голову Корекиё к своей груди. Он отпускает Кируми, которая падает чуть дальше от них, и длинными ладонями давит на живот оракула. Толчок, толчок, ещё толчок — но Анджи мёртвой хваткой держит его, улыбается и даже немного смеётся:
— Ва-а-а, Ками-сама давно не пытался выслушать таких знатных еретиков!..
— Бред! Это бред! Никакого твоего Ками-сама нет, хватит нести бред, Анджи!..
Корекиё отбивается всё сильнее. Но чем отчаяннее сопротивляется он, тем спокойнее становится Анджи. Стоит ей коснуться его макушки и зарыться в короткие чёрные волосы, как что-то внутри останавливает его. Пальцами она проводит вдоль волос, зарывается в них, нежно гладит — и фольклорист всё слабее отталкивается от груди художницы. В голове эхом раздаётся её искренний звонкий, как десятки колоколов, смех. Размеренно стучит её пылкое сердце — и его ритм слышен ему в ушах, болезненно пульсируя по перепонкам.
— Анджи видит... — её крохотная рука ласково бороздит короткие волосы фольклориста. — Твой Ками-сама... Её кожа белая, как больничные стены. Её волосы длинные, чёрные, словно самая долгая ночь... Анджи видит тусклые-тусклые золотые глаза — как выброшенные при побеге бракованные монеты...
Жарким дыханием вкрадчивый шёпот касается его ушей. Голос кажется потусторонним.
— Ты очень похож на своего Ками-сама, Шингуджи-кун. Вот только...
Анджи наклоняется к Корекиё ещё ниже. Юноша поднимает голову: волосы оракула создают штору, спрятавшую её проницательный взгляд ото всего мира. Белоснежные ресницы, словно крылья, поднимаются, обнажая небесно-голубые глаза. В них будто целебным синим пламенем тлеют угли божественной печи.
— Твой Ками-сама отвернулся от тебя. Ещё очень и очень давно. Она не любит и никогда не любила свои отражения в кривых зеркалах.
— Х... Хва...
— Она не любит и никогда не любила...
— Хватит!
Не дав закончить, Корекиё отталкивает Анджи от себя с такой силой, что та приземляется на подушку и удивлённо хлопает глазами. Его короткие волосы, мокрые от холодного пота, взвиваются, словно мелкие змеи.
— Довольно. Довольно с меня этой ереси... Не смей говорить, ничего не зная.
Шингуджи держится за сердце.
— Три недели — три недели! — ты несла и вливала в уши всем свою чушь про Ками-сама, всем, кому только возможно.
Он вскакивает на ноги и крепко хватается за себя, стискивая себя в объятьях. С огромной силой, взявшейся из ниоткуда, он сжимает свои бедро и плечо — до такой сильной боли, что он кусает свои тонкие губы до крови.
— И ты продолжаешь нести весь этот бред? Что твой проклятый Ками-сама сделал, чтобы помочь всем этим людям? — он вскидывает руки, будто указывая на всех, кто уже покинул территории секты, когда их преследовали Охотники. — Ничего. Совершенно ничего. Знаешь, кто помогал им? Знаешь, кто остановил всех этих Охотников? Кто спас этих людей? Тоджо-сан. И люди... Люди помогали друг другу. А не твой несуществующий божок, которым ты оправдываешь каждый свой детский каприз!
— Шингуджи-сан! — прийдя в себя, кричит Кируми. — Что сам ты несёшь?!
Корекиё коротко и тяжело дышит, широко открыв глаза. Его расширившиеся зрачки смотрят на ошеломлённую Анджи, но когда фольклорист оборачивается, они охватывают и свадебную процессию. Все смотрят на него, окружив шатёр, в изумлении.
Так стадо оленей смотрит на гончую, угодившую в капкан, и готовится затоптать её, чтобы на несчастной собаке не осталось ни одного живого места.
Шингуджи, отдышавшись, оборачивается к Тоджо:
— Если тебе принципы важнее самоуважения, то я не держу тебя: твоя жизнь, Тоджо-сан, — делай, что хочешь. Я же здесь оставаться не собираюсь.
Осмотрев толпу, повернувшись в последний раз к художнице и горничной, юноша с одышкой уходит куда-то дальше вдоль берега. На песке остаются его влажные следы. Волны омывают его стопы морской пеной.
— Не буду мешать вашему празднику, — говорит Корекиё напоследок и поворачивает голову в сторону Кируми. — Я буду здесь, неподалёку. Приходи, если вдруг возникнет такое желание.
Высокий силуэт фольклориста постепенно исчезает из поля зрения присутствующих. После недолгого молчания в недоумении культисты возвращаются к тому, к чему они готовились всё это время. Анджи гордо поднимается с подушки, и когда она взглядом провожает Корекиё, с её лица исчезает улыбка. Отдышавшись, встаёт и Кируми. Она смотрит то в сторону её спутника, то на толпу, то на Анджи.
— Прошу простить меня за его поведение, — низко кланяется горничная, положив руки на живот. — Анджи-сан, я поговорю с ним о его поведении.
— Всё в порядке, Тоджо-чан, — уверенным холодным голосом, будто она протрезвела от разговоров со своим божеством, наотрез проговаривает Йонага, отряхиваясь. — Ками-сама не держит зла на заблудшие души.
— Мне всё равно очень жаль, что он испортил вам праздник. Я сейчас...
Она покидает шатёр и уходит со свадьбы. Холодные волны омывают её ноги, оставляя солёную пену на острых щиколотках. Блестит чёрной тканью море, искрится бесчисленными звёздами небо. И Кируми бежит вслед за Корекиё под блеском огромной белоснежной луны.