Не Минцзюэ понял, что его спонтанная почти двухнедельная отлучка не прошла спокойно, как только увидел А-Сынин, спешно идущую к нему. Она придерживала подол своих одеяний и едва не бежала, при этом на лице её печатью застыла сосредоточенность, граничащая с обеспокоенностью. Не Минцзюэ спешился с коня. В последнее время он старался реже пользоваться саблей, поскольку даже полёт на ней вызывал долгие гудящие головные боли, эхом бьющие по затылку и виску. Подошедшие слуги тут же забрали Бинфэна¹ и увели в конюшню.

      — Мой господин, — А-Сынин низко поклонилась Не Минцзюэ. Тот немедленно взял женщину за предплечья, поднимая наверх.

      Да Цзиан, въехавший в ворота Нечистой Юдоли минутой позже, тоже спешился. Он кивнул небольшой группе старших адептов, и те послушно ушли вслед за ним, оставляя главу клана наедине с А-Сынин. Каждому в клане было хорошо известно, что это женщина, наравне с покойной Чжан Мэйин, воспитала обоих братьев Не, и только она имела право вот так сразу бросаться к главе, не дав ему толком прочувствовать запах родной земли. И даже сверх того: любой знал, что эта преисполненная достоинством и воспитанием женщина едва ли стала бы навязывать своё общество таким спешным образом.

      — Что случилось? — Не Минцзюэ устало нахмурился. — А-Сан в порядке?

      — Мой господин, боюсь, что ответ одновременно и «да», и «нет», — тихо ответила А-Сынин.

      — Что за глупости? И прекрати называть меня «господином», сколько можно тебе говорить?! Ты слишком многое видела для той, кто мог бы использовать это обращение. Скажи мне конкретно, что произошло.

      А-Сынин вздохнула. Она дала себе волю сжать пальцами крепкое предплечье Не Минцзюэ в короткой ласке, и тот в ответ сжал её руку. Немного грубее, чем хотел, но он едва стоял на ногах, и с трудом контролировал каждый импульс своего тела. Впрочем, А-Сынин, если он и причинил ей ненароком боль, ничем это не показала. Она сделала глубокий вдох и повела его за собой, совсем как в детстве, не выпуская его предплечья их крепкой женской хватки.

      Что ж, Не Минцзюэ отлично знал своего младшего брата. Он и не ждал, что его двенадцатидневная отлучка пройдёт для диди незаметно. Скорее, возвращался домой с мыслями о том, на что способен Не Хуайсан. Возможно, он разгромил его рабочий кабинет. Или перестал заниматься делами клана просто для того, чтобы показать свой характер. Не посещал занятия с мастерами и наставниками, укрывался где-то в уединённом местечке со своими книгами и веерами… Только малая часть Не Минцзюэ верила в то, что за время его отсутствия в Нечистой Юдоли ничего существенно не изменится. Что А-Сан достойно переживёт их разлуку, и, приветствуя вернувшегося брата, только похвастает достижениями.

      …напрасно.

      — Первую неделю всё было замечательно, — говорила А-Сынин, ведя Не Минцзюэ к резиденции. — Молодой господин отлично справлялся с вашими обязанностями, он много времени проводил в кабинете, обедал и ужинал там же, по вечерам выглядел здоровым и много разговаривал со мной. Днём он иногда прерывался на беседы с молодыми адептами — юноши и девы от него в восторге… По утрам молодой господин обычно велел накрыть столик в чайной беседке и сидел там всё время, пока шла зарница².

      А-Сынин замолчала. Галереи и коридоры сменяли друг друга уже менее стремительно. Оба замедлили шаг. Не Минцзюэ остановился. До покоев А-Сана оставалось пара чжанов.

      — А потом? — спросил Не Минцзюэ, всматриваясь в лицо А-Сынин. Встревоженное и виноватое. Хотя, конечно, что бы ни случилось с А-Саном, наверняка её вины в том не было.

      — Потом молодой господин заперся у себя. Он отказывается кого-либо впускать. И ничего не ест уже около пяти дней. Мой господин! Как же он там совсем один…

      — Полно, — Не Минцзюэ сжал руку А-Сынин и отпустил. — Прикажи накрыть ужин в малой столовой через час. За всем проследи.

      А-Сынин кивнула и, пересилив себя — она знала, что, если ещё раз поклонится, Не Минцзюэ осерчает ещё пуще — ушла обратно по коридору, чтобы распорядится подать самый вкусный и самый питательный ужин для двоих господ.

      Не Минцзюэ прошёл оставшиеся пару чжанов и встал перед дверью в покои А-Сана. Ни на что не надеясь, безуспешно толкнул её. Сделал глубокий вдох. Тем ранним утром, двенадцать дней назад, ближайшая надзорная вышка подала сигнал о бедствии. За ним — второй и третий. Не Минцзюэ, проводящий зарницу со старшими адептами, наказал немедленно собираться в путь. Он не предполагал, что задержится дольше, чем на пару дней, но просил А-Сынин передать диди всю правду: он вернётся, как только в их помощи перестанут нуждаться люди.

      На месте выпущенных сигнальных огней они нашли лишь два иссушённых трупа, растерзанных когтями и зубами, да пустую башню. Тварь, убившая нёсших в ту ночь пост надзирателей, следовала на восток, и они, вдесятером, погнали её до самых границ уезда Хубэй. По всему выходило, что это цзянши, но Не Минцзюэ с трудом верил, что двое уже взрослых и опытных адептов не смогли справиться вдвоём против одного кровопийцы.

      …наполовину иссушенный город Дае и крестьянская паника дали понять, что обычно действующие по одиночке цзянши в этот раз действовали вчетвером. Только упокоив души и остановив панику, Не Минцзюэ начал расследовать, откуда бы вдруг взялись целых четыре цзянши в одном месте в одно и то же время. Расследование уводило их обратно, на запад, дальше от надзирательной вышки и ближе к Цинхэ.

      Ушло ещё несколько дней на то, чтобы узнать: четырьмя цзянши оказались трое родных братьев-купцов и их убийца. Путешествующие из Цинхэ в Дае братья пренебрегли ранним заходом солнца и не успели добраться до ближайшей деревни. Остались заночевать в лесу вместе со своим товаром. Ночью, во сне, на них напали. Разбойник успел перерезать горло двоим старшим братьям и уже тянулся к младшему, когда тот, по всей видимости, проснувшийся от возни, успел сориентироваться и всадить напавшему в шею обычный разделочный нож за мгновение до того, как ощутил клинок у своего горла. Так неудавшийся разбойник успел умертвить троих братьев и оказался мёртвым сам. Их тела подчинили пьяи³, не дав им разложиться. И так уже четверо, не помня прошлого и смерти, продолжили свой путь. Без товара и денег, но со всепоглощающей жаждой.

      К моменту посещения места убийства телегу с товаром уже успели расхитить. Остался только след от костра и колея от четырёх колёс. Не Минцзюэ, поняв, что дело окончено, сразу поспешил в Нечистую Юдоль. Им ещё предстояло послать за телами надсмотрщиков и вернуть их семьям.

      И вот он стоял, усталый и напряжённый, у двери в братские покои, хотя больше того ему бы хотелось окунуться в бочку с горячей водой и уснуть в ласковых руках.

      — А-Сан, — Не Минцзюэ тронул дверь грубым двойным стуком.

      Изнутри послышалось шевеление и копошение. Через минуту дверь открылась, и Не Хуайсан упал ему в руки. Не Минцзюэ сделал шаг внутрь комнаты и захлопнул за собой дверь. Все и без того шептались об их отношениях, хотя никто и не говорил ничего открыто и едва ли кто-то (помимо А-Сынин) догадывался о настоящей природе их чувств, хватало и того, что каждый третий в клане считал Не Хуайсана человеком, не способным ступить без брата и шагу. (К несчастью Не Минцзюэ, они все были правы.)

      — Какого гуя ты!.. — задохнулся возмущением Не Минцзюэ. В темноте комнаты с плотно зашторенными окнами он успел только рассмотреть разворошённую постель и ужасный бардак. Не Хуайсан выдохнул нежное «дагэ» и прильнул к его рту изголодавшимся, отчаянным поцелуем.

      Не Минцзюэ ответил на поцелуй. Он прижал брата к себе, зарылся руками в его распущенные волосы, пребывающие в не меньшем беспорядке, чем комната. Вдохнул его запах. Вот теперь он окончательно почувствовал себя дома. Пускай внутри тревожно звенело и дребезжало, пускай голова наливалась болью, пускай он едва стоял на ногах и мечтал о сне. Но он был дома, он держал в руках свою жемчужину, так раздражавшую его порой, и не мог толком ни обозлиться на неё, ни найти в себе сил для увещевания.

      Не было смысла спрашивать, почему Не Хуайсан закрылся от всего мира в своей тёмной комнатке. Не Минцзюэ знал ответ. Он хотел верить словам диди о том, что тот достаточно обособился, стал самостоятельным и сильным, но его поведение, его сжирающая тоска по старшему брату, его не желание как-либо участвовать в жизни до тех пор, пока всё снова не станет как прежде, говорили сами за себя. Не Хуайсан был от него зависим, и Не Минцзюэ это пугало гораздо сильнее, чем искажение ци или собственная смерть. Пугало, что это взаимно. Что это придётся пресечь — снова. Отодрать их вновь сросшуюся меж собой плоть. Причинить боль. Всё-таки сделать то, что необходимо, но нежеланно.

      Той ночью, отужинавший и выкупанный, Не Минцзюэ лежал в ласковых руках. Не Хуайсан бдел над ним, точно материнское око. Застелил свежую постель, одел в выстиранное мягкое ханьфу, уложил осторожно и бережно в их кровать. Прижался всем собой, и гладил кончиками пальцев застывшее бременем ответственности лицо, и целовал губами закрытые веки, и тихо-тихо что-то напевал. Одно его присутствие ласкало и убаюкивало. Его голос и запах. Его прикосновения.

      Боль медленно, нехотя отступала. Не Минцзюэ засыпал, и никакие мысли — ни хорошие, ни плохие — более не тревожили его душу.

༺🌸༻

      Тепло. Глаза не слепило солнце, как обычно бывало по утрам. Ощущения совсем другие. Не такие, когда просыпаешься один. На животе ласковой тяжестью бездвижно лежала рука. Вторая перебирала его волосы. Не Хуайсан удивлённо открыл глаза: дагэ лежал рядом с ним, рассматривал наверняка выученное наизусть лицо и о чём-то думал. Мысли его залегли морщинкой меж бровей и сжали губы. Привыкший просыпаться один, не Хуайсан приятно удивился. Обычно Не Минцзюэ вставал едва ли не раньше всех, и к зарнице уже подгонял сонных невыспавшихся адептов громким боевым кличем.

      Но в то утро он никуда не ушёл. Должно быть, это часть его подарка к его восемнадцатилетию. Не Хуайсан не возражал. Он жил в чувстве постоянного страха с тех пор, как две луны назад Не Минцзюэ вернулся с той ночной охоты. Боялся, что брат вновь покинет его и уже не вернётся. Боялся, что брат рассердится и вновь запретит им быть вместе — запретит всё то, чем Не Хуайсан жил и дышал. Пусть бы лучше он сжёг все его веера и книги, все драгоценные шпильки и шелка, его красивые ханьфу и восхитительные полотна с картинами. Что угодно, только бы не лишал себя, их близости и воздуха, который можно разделить на двоих в моменты, когда соединялись тела.

      Тогда Не Минцзюэ не ругался. Он выглядел огорчённым и злым, растерянным, затем — опустошённым. Но он по-прежнему позволял Не Хуайсану касаться себя, и большего ему было не нужно. Постепенно тот случай затирался новыми воспоминаниями. Не Хуайсан желал забыть те дни, когда ему не хотелось ни есть, ни пить, а всё нутро болело о том, что Не Минцзюэ покинул его, что А-Сан ему надоел, и ночная охота — лишь удачно подвернувшийся предлог… после он думал о том, что, быть может, всё это глупости и надуманная чушь… и снова об опасности ночных охот и Бася, которою дагэ непременно воспользуется, уплатив за это соответствующую цену. Что, если снова случится приступ, а его не будет рядом, и никто не будет знать, что делать?.. Не Хуайсан ворочался в этом болоте, пропитанный смрадом печали и тоски, его бессилие тяжестью лежало на груди и приближало ко дну. Его зависимость шептала, что это — лучший из исходов. «Сделай вид, что тебя здесь нет. Претворись. Солги. Введи в заблуждение. И тогда никто не тронет тебя…»

      Не Минцзюэ поцеловал его меж бровей. В ту точку, где замужние женщины обычно рисовали хуадянь. Это касание потянуло его за собой, подцепило разум и вытянуло на поверхность к чистому воздуху и свету. Не Хуайсан улыбнулся.

      — Дагэ не опоздает на зарницу? — тихо спросил он, опуская ладонь меж их телами, туда, где Не Минцзюэ в невинной ласке гладил его живот.

      Не Минцзюэ качнул головой. Он ощутил прохладную ладонь Не Хуайсана, спускающую его пальцы ниже, в самое тепло и сосредоточение нутра. Подавшись желанию, Не Минцзюэ сжал сквозь одежду мягкость меж ног А-Сана.

      — Сегодняшний день принадлежит только тебе. Мы займёмся тем, чем ты захочешь.

      — Даже если я захочу целый день пролежать с тобой вот так? — улыбнулся Не Хуайсан, двинув бёдрами навстречу бережной руке.

      — М-м, — согласно промычал Не Минцзюэ. Он чувствовал, как Не Хуайсан торопливо развязывал ленты исподнего, как направлял его руку внутрь, где горячо и уже твёрдо, немного влажно сверху и так приятно на ощупь.

      Не Хуайсан тихо вздохнул и прикусил губу в полуулыбке. Он напоминал хули-цзин, распушившую свои хвосты, обольстившую потерявшую бдительность добычу и уже готовящуюся вонзить в неё когти и зубы. Не Минцзюэ повидал много лисиц за свою жизнь. Не каждую ему довелось убить, но только одну — прижать к себе и овладеть ею совершенно безнаказанно и сладко. Его лисица изгибалась в крепких руках и ластилась, ручная и ласковая, но когти её оставляли на шее, спине и плечах алые борозды, губы её с наслаждением пили кровь, зубы оставляли на коже долго не сходящие синяки.

      Не Минцзюэ перевернул А-Сана на спину, крепко прижимая к кровати своим крепким телом.

      Лисица, искушающе улыбнувшись, обнажила поблёскивающие зубы и откинула голову на мягкие подушки, доверительно открывая беззащитную шею.

      Сытый и напоённый утренней любовью, Не Хуайсан действительно рассматривал вариант целый день пролежать в цзинши дагэ, не отпуская его от себя. Но Не Минцзюэ, в отличие от А-Сана, требовалась пища и горячий чай; он не мог ленно провести целый день, двигаясь только в любовном танце — ему необходимо было ощущение тверди под ногами, чтобы тело его начинало поглощать и выделять энергию. Поэтому более-менее насытившись весенними ласками, не Хуайсан всё-таки позволил им встать. Медленно привести друг друга в порядок. Заплести волосы, одеться и выйти к завтраку, который давно уже по времени приблизился к обеду.

      Не Хуайсан не успел сделать и глотка чая, как А-Сынин вошла в столовую с большим серебристым подносом. Никому, кроме неё, Не Минцзюэ не мог позволить увидеть тот из подарков, который предназначался не его брату, но его любовнику. Увидь это кто-то ещё, слухов бы не обрались. Но их вторая матушка умела держать язык за зубами. Она подошла к А-Сану, и тот поднялся из-за стола, предупреждая уважительный поклон. Он любил эту женщину и на самом деле это им с дагэ следовало бы кланяться её заботе и возрасту, а никак не наоборот.

      Не Хуайсан бросил взгляд на брата. Дагэ кивнул:

      — Твои подарки.

      На подносе стояла большая резная шкатулка из тёмного дерева, покрытая тонким слоем лака. На крышке, сплетясь в единое целое, летели на двух крыльях бийняо⁴. Не Хуайсан восторженно скользнул кончиками пальцев по рельефу вырезанных птиц. Обычно их изображали как двух уток — не самых красивых, по мнению Не Хуайсана, птиц. Но эти… разлёт крыльев с тончайшими невесомыми перьями, острыми на конце, точно иголочки, длинный воздушный хвост, клиновидные клювы и волнистые гребешки, переплетающиеся друг с другом. Две мощные лапы с когтями. Они будто в самом деле пролетали мимо, высоко в небе, и кропотливая рука мастера успела запечатлеть этот краткий миг счастья. Уже одну эту завораживающую шкатулку можно было принять за подарок.

      Не Хуайсан осторожно поднял восхитительную тяжёлую крышку. На дне шкатулки, уложенные на подушку из тёмно-изумрудного шёлка, лежали два коротких кинжала. Длиной около чи⁵ они сверкали своей нетронутой заточкой и просились в руки даже Не Хуайсану — не сильно жалующему оружие человеку. У основания эфеса, под самой крестовиной, выгравированы тонкие иероглифы: «День» на кинжале с нефритового цвета рукоятью и «Ночь» на тёмно-сером, почти чёрном полотне. Не Хуайсан взял в руки «Ночь» и пустил по нему маленький поток ци. Оружие плавно завибрировало и мгновенно потеплело. Не Хуайсан глубоко вдохнул. Раньше Не Минцзюэ не разрешал ему брать в руки никакое иное, кроме семейной сабли, оружие. Не Хуайсан научился говорить: «Нет!». Он говорил это слово хлёстко и с упоением, и саблю в руки не брал, клянясь, что отрежет ею себе кисти, если дагэ ещё хоть раз заставит его прикоснуться к проклятому металлу. Другое оружие Не Минцзюэ не желал видеть, и ядро Не Хуайсан формировал с тренировочными мечами — общими для всех адептов. К восемнадцати годам у него до сих пор не было своего духовного оружия. И потому сам факт этого подарка — эта уступка, смирение и согласие — стоили для Не Хуайсана гораздо больше, чем эти несомненно сделанные на заказ дорогие кинжалы.

      — Дагэ… — Не Хуайсан положил кинжал в шкатулку. Снял её с подноса и прижал к себе. — Спасибо.

      Не Минцзюэ только хмыкнул:

      — Я попросил наставника Шоэ научить тебя пользоваться ими. Надеюсь, хотя бы этим оружием ты не станешь пренебрегать.

      Не Хуайсан качнул головой: что-то между «нет, не стану» и «да, спасибо».

      Только когда первый флёр эйфории немного схлынул, не Хуайсан заметил, что на подносе, ранее будто спрятанное за шкатулку, лежит что-то ещё. Бережно отложив шкатулку, Не Хуайсан взял в руки поднос. А-Сынин положила ему руку на щёку и ласково улыбнулась. Не Хуайсан улыбнулся ей в ответ, сжал тёплую руку в своей и кивнул.

      — Спасибо.

      Коротко глянув на главу клана, А-Сынин неспешно и тихо вышла из столовой, оставляя двоих господ наедине друг с другом. Не Хуайсан присел обратно, разместил поднос у себя на коленях и взял в руки мягкий свёрток, который не разглядел сразу. По цвету ткань точно такая, как та, что украшала дно шкатулки, но на ощупь — тонкая-тонкая, невесомая и нежная, совсем полупрозрачная. Развернув свёрток, Не Хуайсан понял, что это бэйцзы⁶. С двумя шёлковыми лентами на груди вместо завязок, средней длины и совершенно точно предназначенное не для того, чтобы выходить в нём за пределы цзинши. Этот предмет одежды был пошит только для того, чтобы ласкать гладким плетением голое тело и услаждать чей-то жаждущий взгляд. Не Хуайсан был в этом уверен. Он поднял глаза на Не Минцзюэ. Тот сидел спокойно, лицо его не выражало ничего, что означало одно: дагэ так силился скрыть неподвластные ему эмоции, что блокировал всё без разбора.

      Два подарка.

      Один от брата. Второй — от любовника.

      Не Хуайсан робко улыбнулся.

      — Дагэ желает?..

      — Да, — оборвал его дальнейшие (потенциально совершенно бесстыдные) слова Не Минцзюэ.

      — Оно было сшито специально для меня?

      Не Минцзюэ тяжело кивнул. Ему пришлось делать заказ в соседней провинции и передавать его через доверенных людей. Потому что, очевидно, попроси он такое у местных мастеров, снова поползли бы слухи. Каждый в Цинхэ и приближенных к нему территориях знал, что глава Не холост и не держит в резиденции ни единой наложницы. Зато пытается воспитывать младшего брата, так кстати любящего изящно и со вкусом одеваться. Возможно, такая скрытость немного излишня, но Не Минцзюэ она виделась необходимой.

      — Благодарю дагэ за подарки, — тихо прошелестел голос Не Хуайсана, оседая на плечах Не Минцзюэ тихим вкрадчивым обещанием.

      Не Минцзюэ скупо кивнул. Он чувствовал себя ужасающе паршиво от того, что не мог думать ни о чём другом, кроме брата в этом проклятом бэйцзы на голое тело. А ещё о конверте, что лежал у него в столе между бумаг, к которым Не Хуайсан точно не прикоснётся, вот уже как целую луну. Его тянуло в разные стороны, мотало между томлением и горечью. Но сегодня он будет думать только о том, чтобы сделать этот день самым счастливым для Не Хуайсана. Проклятый конверт подождёт до завтра, но ни днём позже. Не Минцзюэ и так слишком долго оттягивал эту неизбежность.

      Крупная рыба неистово била хвостом по запястьям, разбрызгивая вокруг себя блестящие на солнце капли. Не Хуайсан, чрезвычайно довольный собой, широко улыбался. Он стоял по колено в воде, закатав штаны и рукава. Всё его простое ханьфу потемнело от разводов воды. Волосы, собранные в высокий пучок, растрепались, несколько прядей падали прямо на глаза. Не замечая этого, не Хуайсан понёс добычу к берегу, опуская карпа в высокое деревянное ведро, до краёв заполненное прохладной речной водой. Не Минцзюэ не мог оторвать от него глаз. Он тоже стоял в воде, и рыбу у него получалось ловить ничуть не хуже диди, но все карпы будто сплывались к ногам А-Сана, и Не Минцзюэ только и успевал, что отслеживать рыбьи тушки и довольное лицо брата.

      — Дагэ! — рыба сорвалась у самого берега — её скользкое тельце быстро забилось на песке в сторону воды. Не Минцзюэ тут же оказался рядом и успел поймать ускользнувшую было добычу в руки.

      Не Хуайсан засмеялся. Он склонился над водой, зачерпывая её ладонями и направляя каскады брызг в его сторону. Не Минцзюэ успел отвернуться. Пронырливая рыба всё-таки выпала у него из рук, и Не Минцзюэ, тяжело вздохнув, пригнулся, посылая ответный водяной сноп в А-Сана. Оба будто снова оказались в детстве — там, где между ними не было физической близости, но где духовная уже успела зародиться в их сердцах и начинала крепнуть.

      Не Хуайсан, почти незаметный под водяным шлейфом, подкрался быстро и незаметно. Дёрнул Не Минцзюэ за ногу и свалил в воду. Встал, заслоняя собой солнце, укладывая босую мокрую ступню с остатками песка со дна на грудь Не Минцзюэ, туда, где ворот ханьфу слишком распахнулся, подставляя солнцу и без того загорелую кожу. Не Минцзюэ лежал, тяжело дыша. Нежно тронул рукой бледную худую щиколотку. Поцеловал бы её, будь у него уверенность в их приватности. Он не чувствовал себя униженным или оскорблённым, лёжа в воде, весь промокший и позволивший младшему брату опрокинуть себя навзничь. Не Хуайсан улыбался ему, и юркие небольшие пальцы на его ногах едва ощутимо оглаживали кожу на груди, цепляли кучерявые волоски, чуть оттягивая их и отпуская. Не Минцзюэ позволил бы брату сделать с собой что угодно, он доверял этому человеку гораздо больше, чем себе, и если сейчас Не Хуайсан захотел бы наступить ему на грудь двумя ногами, проломив грудную клетку, он бы принял смерть без обиды и горечи предательства.

      Возможно, именно это и захочет сделать А-Сан, когда завтра Не Минцзюэ поставит его перед фактом…

      …но пока он только медленно убрал свою ногу и с лукавой улыбкой протянул Не Минцзюэ руку. Целое мгновение Не Минцзюэ думал о том, чтобы повалить диди на себя, искупать в речной воде и его, окончательно распугать всю рыбу, но всё-таки не стал. Поднялся на ноги быстрым и чётким движением. Вернул Не Хуайсану хмурый взгляд — тот рассмеялся в голос и, не ожидая никакого подвоха, размеренно направился к берегу.

      На ужин у них точно будут карпы.

      Бэйцзы скользила по чистой, умасленной коже Не Хуайсана именно так, как Не Минцзюэ себе представлял. Шёлковые завязки едва держались на одном слабом узелке, вот-вот готовясь расстаться друг с другом. Сквозь полупрозрачную ткань, струящуюся нежными складками, хорошо виднелись напряжённые твёрдые бутоны; длинные ноги искушающе белели в боковых вырезах того, что нельзя было назвать одеждой — лишь аксессуар, пробуждающий воображение. Не Минцзюэ лежал под А-Саном, с жадностью оглаживая ладонями сидящее поверх него тело. Он ощущал и мягкость ягодиц, специально дразнящих его пока ещё прикрытый одеждой пах, и запах жасмина, и теплоту губ на своём лице.

      — Дагэ пустит меня? — тихо спросил Не Хуайсан, укладывая раскрытую ладонь на нижний даньтянь⁷ Не Минцзюэ. Не всегда, предаваясь весенним забавам, они использовали техники парного совершенствования, но в последнее время Не Хуайсан прочитал ещё больше книг, и каждая их неровность и шероховатость шлифовалась совместным опытом. Раз за разом получалось всё лучше, и Не Хуайсан замечал, что после парного совершенствования его ядро крепчает, а Не Минцзюэ ещё несколько дней ходит легко, свободный от головной боли.

      — М-м, — Не Минцзюэ провёл ладонью по груди Не Хуайсана. Шёлковые завязки пали под настойчивым касанием его мозолистых рук, и бэйцзы соскользнула с левого плеча. Горячая ладонь легла на низ живота А-Сана.

      Оба обменялись короткими взглядами, и плавным импульсом толкнули свою ци друг к другу через ладони. Не Хуайсан прикрыл глаза. Их духовная энергия начала циркуляцию меж тел. Не Хуайсан знал: поток нужно поддерживать всего минуту-две, затем можно будет осторожно убрать руки — канал меж ними продолжит существовать до тех пор, пока она не придут к желаемому результату. До тех пор, пока их тела касаются друг друга хотя бы одним цунем.

      Ци брата, осквернённая кровожадностью и ревностью Бася, входила в Не Хуайсана тяжело и непокорно. Она скользила по его меридианам тёмной изворотливой змеёй, но с каждым кругом змея теряла свою чешую, хвост, тело… очищалась от скверны и возвращалась в прежнее тело первозданной светлой ци, богатой и защищающей своего покровителя. Такой, каковой она и должно быть для всех заклинателей.

      Как только Не Минцзюэ понял, что цикл меж ними замкнулся, он опрокинул А-Сана на кровать, нависая сверху. Не Хуайсан лишь улыбнулся ему. Распущенные волосы взметнулись и опали на подушку каштановым ореолом. Бэйцзы превратилась в газовое облако, на котором лежал Не Хуайсан, подставляя всё тело братским касаниям.

      Поцелуями Не Минцзюэ спустился вниз. Уткнулся носом в складочку на внутренней стороне бедра, у самого паха. Не Хуайсан тихо всхлипнул сверху, приподнял бёдра, которые Не Минцзюэ тут же резко опустил обратно на постель. Дрожащие, но удивительно сильные пальцы вплелись в его волосы, потянули туда, куда А-Сан больше всего на свете хотел получить поцелуй.

      Не Минцзюэ помедлил. Он мог легко отстраниться — ласковая боль от того, что его тянули за волосы, почти не доставляла никакого дискомфорта. К тому же, никто из них в постели никогда не делал того, чего не хотел другой. Не Минцзюэ не хотел касаться янского корня диди устами. Ему виделось это конечной точкой, после которой между ними уже ничего не исправить. Он запрещал это себе, как запрещал раскрепощённому в весенних забавах А-Сану, даже понимая, что им уже никогда не вернуться назад — их духовная близость давно смешалась с эротическим влечением.

      Не Хуайсан молчал. Пальцы его крепко держали копну волос на затылке брата, не принуждая, но давая подумать. На его раздвинутых бёдрах изумрудными лужицами раскинулась бэйцзы, в любой момент готовая бесстыдно соскользнуть вниз. С навершия янского корня медленно стекла прозрачная вязкая капля. Не Минцзюэ, разомкнув губы, припал к ней жаждущим ртом.

      Не Хуайсан длинно выдохнул. Подрагивающие пальцы на мгновение ослабли и тут же сжались с новой силой. Он шепнул: «Да-гэ», разбив слово на вдох и выдох.

      Не Минцзюэ понял: он всё сделал правильно. Сегодняшний вечер должен закончиться именно так: потаканием всех желаний диди. Тем более, если они совпадали с его собственными.

      Не Минцзюэ проснулся от сильной жажды. Он открыл глаза и осторожно пошевелился, стараясь не тревожить спящего рядом А-Сана. Щекой он прижимался к его груди и тёплые выдохи колыхали примятые волоски. С вечера они настолько обессилили, что даже не смогли подняться с постели. Ци пульсировала меж ними не один час, и теперь Не Минцзюэ ощущал себя до отвратительного бодро, свежо и приятно (не считая, конечно, ужасной жажды). Так, будто выспался здоровым крепким сном, каким спят только не обременённые жизненными невзгодами маленькие дети.

      Тем паршивее, что именно сегодня Не Минцзюэ должен будет рассказать А-Сану всё. Принять его реакцию спокойно, постараться не повышать голос и не злиться. Не делать ничего сверх громкого или гневного. Как бы ни было тяжело. Он должен пообещать себе, что встанет на место диди и поймёт его чувства.

      Гладкие кольца волос ниспадали на светлые простыни. Не Минцзюэ сжал локоны в ладони, поднёс к лицу, вдыхая запах, касаясь губами и щеками. Начавшая прорастать щетина цеплялась за них, будто не желая отпускать.

      О, Небеса… Как он сможет отпустить А-Сана так далеко от себя, если не в силах порой даже выпустить его из своих объятий?

      Они оба очень, очень больны. И они счастливы этой болезнью, и скверна не пугает их.

      Но Не Минцзюэ старший. И он обязан сделать то, что задумал. Обязан позаботиться о своём диди. Хоть у кого-то из них должен возопить разум. Он сделает это снова. И ещё, и ещё. Столько раз, сколько потребуется. До тех пор, пока они не научатся свободно дышать друг без друга.

      Как только А-Сан проснётся, Не Минцзюэ расскажет ему о письме из Облачных Глубин. О том, что через луну Не Хуайсан отправится в Гусу Лань на двухгодичное обучение. Он скажет, что это — отличная возможность впитать в себя те техники, которые не преподают в Цинхэ Не. Что им будет полезно побыть вдали друг от друга и научиться самостоятельности (снова). Что по достижении двадцатилетия Не Хуайсану предстоит, как и всем заклинателям, отбыть к Бездне на целый год, и тогда Не Минцзюэ не будет рядом — совсем.

      Диди придётся стать независимым. Даже если это причинит им обоим боль.