«В Облачных Глубинах запрещено шуметь».

      Крик рвался из горла надсадно и отчаянно. Острым камнем прокатывался по грудной клетке, ранил нутро и бился о плотно сжатые зубы, никак не находя выхода. Губы сомкнуты в нить, что тоньше вышивки на лобной ленте. Плач вибрировал внутри, опалял собой и метался — его крепко держали, так, что в глазах темнело от усилия, и мёртвые лица родителей на несколько мгновений плыли перед взором, чтобы вернуться, вновь становясь из нечёткой картинки чем-то ужасающе материальным.

      Он смотрел. Дядя сказал: «Невежливо прятаться от покойников, ты провожаешь их в последний путь». Пришлось оторвать голову от плеча брата и смотреть на уже холодные глиняные лица. Шеи у матушки и отца покрыты тонким шёлком. Ему никто не сказал, как так вышло, что в один день они с братом стали сиротами. Утром дядя отменил занятия и привёл их в усыпальницу, где уже всё было готово для прощания.

      Сюнчжан¹ стоял рядом. Их ладони намертво вцепились друг в друга. Лань Ванцзи не желал стоять здесь, в этом тёмном просторном зале. Ему всё сложнее давалось сдерживать крик, и каждая секунда взгляда, скользящего по материнскому и отцовскому лицам, испытывала выдержку семилетнего ребёнка на остатки прочности. Горе клубилось внутри змеиными телами и когтями. Пахло похоронными благовониями. Рука сюнчжана не давала упасть.

      «Нынче ночью госпожа Лань покончила с собой. Глава не мог этого знать, но и его нашли утром в петле. Почувствовал. Такая любовь разве дар небожителей? Настоящее проклятье. Пусть упокоятся их души».

      «Верно. То истинное безумие. Пусть упокоятся их души».

      «Какой печальный конец для бессмертных. С их духовными силами могли бы жить долгие годы. Пусть упокоятся их души».

      «Что им эти годы друг без друга? Только муки. Знать, что живёте в соседних домах и не видеть друг друга. Растить сыновей чужими душами и умами. Уж лучше так… Пусть упокоятся их души».

      «В Облачных Глубинах запрещено распространять слухи».

      …но они всё равно тихо-тихо стелились по горной земле, точно утренний холодный туман. К зарнице уже всякий — от мала до велика — знал, что глава Гусу Лань почил вслед за своей супругой. Печальные взгляды провожали прямые спины двоих мальчиков. Каждый сочувствовал им в тот момент. Уводимые дядей, оба не смотрели по сторонам, не проронили ни слова, ни слезинки. Славные, бедные мальчишки. Сильные и не по годам стойкие, добрые и светлые. Только настоящая любовь могла породить такое сокровище. Два драгоценных нефрита, одному из которых, повзрослев, придётся досрочно занять пост главы клана.

      Дядя дал им время на скорбь. Он освободил их от всех обязанностей и занятий, сказал, что они имеют право предаться горю, но что никто, помимо них троих, самых близких, не должен видеть их скорбь. После похорон они целый день сидели в покоях дяди. Всё так же держась за руки, плечом к плечу сидели на циновке и молча слушали стройную песнь гуциня, капающего нотами подобно утренней росе. Дядя играл «Покой», и его духовные силы, вложенные в мелодию, ласково утешали молодые раненные души.

      В обед дядя принёс им по одной плошке поминальной еды: рис с доуфу², тонко нарезанные пропаренные овощи, ложка мятой белой фасоли и маринованное коричневатое яйцо, разрезанное на две половинки. Вязкий желток вытекал на рис точно плавленое золото. Это был вкусный и одновременно пресный обед. Подай дядя им такую роскошь в любой другой день, и каждая рисинка была бы оценена по её вкусовому достоинству: солоновато-пряная, кисловато-сладкая. Аппетит спал, вид угощения его ничуть не тревожил, но поскольку то было поминальное яство, им пришлось съесть всё, чем полнилась миска, хотя и ушло на это слишком много времени, а вкус маринованных яиц и подсолённой рисовой каши едва ли ощущался во рту.

      Ближе к вечеру Лань Ванцзи, припав щекой к плечу брата, начал засыпать. Постоянная борьба с криком утомила его. Сквозь дрёму он чувствовал, как дядя бережно поднял его — уже взрослого и давным-давно выросшего из возраста, когда детей ещё можно носить на руках — и понёс в комнату. Его горячие руки сняли туго повязанную налобную ленту, ласково потёрли покрасневшую от слишком сильного давления ткани кожу. Сняли с него верхний слой ханьфу и сапоги. Накрыли одеялом. Сон одолевал всё сильнее. Лань Ванцзи протянул руку к брату, не желая, чтобы он уходил, но веки плотно сомкнулись, ладонь безвольно опустилась на постель.

      Дядя потушил свечи и вышел из цзинши. Ему предстояло уложить спать второго племянника.

      …ночью Лань Ванцзи проснулся от истошного вопля. Он сел в постели, тяжело дыша, пытаясь сделать вдох. Губы пересохли. Голова пульсировала лёгкой болью. Это он кричал?.. Он кричал… Он…

      «В Облачных Глубинах запрещено шуметь».

      Лань Ванцзи зажмурился. Ему стало ужасно страшно: за окном чёрная-чёрная ночь, глубокая бездна его горя и беспомощности, наверняка все давно спят, он мог перебудить все Облачные Глубины! Дядя не станет ругаться, но, может, другие будут недовольны тем, что их разбудили раньше колокола? Как он посмотрит им в глаза? Как выйдет из цзинши с распоротой душой, раз нельзя показывать скорбь, а ему так больно, так больно…

      Сюнчжан вошёл в цзинши тихо. Сквозь мутную пелену в глазах Лань Ванцзи едва рассмотрел его белый силуэт. Всхлипнул и разревелся во весь голос, забыв о спящих, о ночи, о блестящих на небе звёздах и луне, что свидетельствовала его слабость.

      — Сяо³, — сюнчжан сел рядом и обнял, вжал лицом в свою грудь, и руки его так нежно гладили распущенные волосы и спину, что каждое касание приносило облегчение ничуть не хуже дядиного «Покоя».

      — Останься, — хрипел Лань Ванцзи, едва разлепляя пересохшие губы. Глаза щипали, будто умытые мелким песком.

      Сюнчжан улыбнулся ему — благостно и нежно — лёг рядом, и Лань Ванцзи охотно подвинулся на постели, уступая побольше места. Он жадно прижался к родному теплу, приник ухом к груди и слушал, как быстро и печально билось его сердце. Но оно билось — и Лань Ванцзи плакал уже от того, что брат его не оставил. Что услышал его и пришёл из соседней цзинши, и что — Лань Ванцзи знал — не смог бы иначе. Никогда прежде сюнчжан не игнорировал ни одно из его чувств, и пускай отныне ничего не изменится.

      Лань Ванцзи собрал ткань на груди брата в кулак и, переживая остаточные судорожные вздохи, прикрыл глаза. Сюнчжан целовал его в макушку и продолжал нежно гладить. Измученный, Лань Ванцзи вновь беспокойно уснул.

      Утром Лань Цижэнь нашёл обоих племянников спящими в обнимку в постели Лань Ванцзи. Может, ему не понравилось то, как близко друг к другу росли А-Хуань и А-Чжань, но, ради всего святого, это всего лишь дети (это всегда были его дети — он воспитывал их вместо отца и матери — и сердце болело за них ничуть не меньше, чем за почившего брата). Они имели право на скорбь и поддержку друг друга.

      Не став будить племянников, Лань Цижэнь ушёл, прикрывая за собой дверь. Можно спать. Можно есть больше двух плошек риса. И можно быть друг другу опорой и поддержкой в том виде, в котором они необходимы.

༺🌸༻

      Люди редко видели Двух Нефритов клана Лань по отдельности. Братья разлучались только во время занятий, поскольку Лань Сичэнь был старше на три года и обучался у тех наставников и тому мастерству, с которыми Лань Ванцзи только предстояло познакомиться. В остальное время их всегда можно было встретить вдвоём. И поскольку слухи в Облачных Глубинах до сих пор запрещены, шла молва, будто юноши после смерти обоих родителей стали ещё более неразлучны, чем были до.

      Около Первого Нефрита всегда собирались адепты разных возрастов. Ровесники уважали юношу за живой ум, отзывчивость и неравнодушие к чужим бедам, младшие в нём находили защиту и поддержку; к Лань Сичэню обращались за советами или помощью, и никто никогда не уходил обделённым. Его мягкая улыбка дарила тепло каждому, находящемуся рядом, и даже с самыми сложными детьми будущий глава находил общий язык, порой без единого слова.

      Потому что ребёнка, сложнее и многограннее Лань Ванцзи нельзя было найти ни в самих Облачных Глубинах, на за их пределами, и Лань Сичэнь рос, учась понимать брата так, как не понимал его даже родной дядя. Лань Ванцзи не разбрасывал слова, точно сор, но, коль приходилось говорить, делал это неторопливо и складно, умещая в одно-два предложения то, из чего некоторые могли бы составить целую речь. Его глаза не обжигали холодом, но и не дарили тепла. Он также никогда не отказывал в помощи, и его, безусловно, любили не меньше, чем Лань Сичэня, но его некоторая отстранённость от мира и порой непонятная никому, кроме старшего брата, точка зрения заставляли людей любоваться им издалека как прекрасным дитя, которое однажды вырастет несомненно благородным мужем.

      Лань Цижэнь, временно занявший пост главы до тех пор, пока Лань Сичэню не исполнится двадцать лет, своими племянниками гордился. Порой его немного пугала близость мальчиков. Если ещё целый год после смерти их родителей он мог закрывать глаза на их совместные ночёвки и неразлучность, то теперь, когда прошло уже три года, а А-Чжань по-прежнему отказывался засыпать без А-Хуаня, такая привязанность вызывала тревожные вопросы. Пока что только у него, поскольку они втроём жили в отдельном доме, но кто знает, как далеко может зайти чужое любопытство. Особенно там, где оно запрещено.

      Разгоняя племянников по разным цзинши, Лань Цижэнь чувствовал себя так, будто разбивает уток-мандаринок⁴. Совсем не то сравнение, которое должно было прийти на ум при виде двух взрослеющих мальчиков. Он вновь и вновь вспоминал о том, как росли они со старшим братом. В их отношениях была братская любовь и почтительность, взаимоуважение и готовность помочь во всём, высказать самое честное мнение и не бояться горечи лжи, но они никогда не спали в одной постели.

      Впрочем, они и не теряли родителей в таком хрупком возрасте.

      Лань Цижэнь не мог запретить братьям общаться и не хотел делать этого, но чутко следил за тем, чтобы племянники ложились спать каждый в своей цзинши, и каждое утро, до звона колокола, проверял, что за ночь ничего не изменилось. Так ему было спокойнее, даже если в их поведении не было ничего предосудительного.

༺🌸༻

      Библиотека давно опустела. Мало кто желал проводить свободное время перед сном среди книг и свитков, сидя после ужина на жёстком полу в окружении, которое напоминало об учёбе и классных комнатах. А-Чжань предпочитал тихие уединённые места, и потому часто после ужина шёл в уже опустевшую библиотеку. Он всегда садился за дальний стол у окна и медленно раскладывал принадлежности для каллиграфии в соответствии с видимым ему удобством. Могло случиться так, что, разложив всё, Лань Ванцзи не коснётся более ни кисти, ни тушечницы, а будет только сидеть, читая книгу или смотря в окно. Могло случиться так, что он брал с собой гуцинь и, любовно уложив его на стол, нежно щипал струны, сочиняя мелодию из всех тех звуков, что окружали его. Даже тишина пела по-разному, и некоторые её песни Лань Ванцзи хотел запечатлеть навсегда, записывая ноты в тетрадь своим аккуратным почерком.

      Но бывали дни, когда А-Чжань рисовал. Не цветные пейзажи и не корзины с фруктами из Цайи, как это делал Лань Сичэнь. Его рисунки чернели тушью и хаотичными волнами: то узоры, тоньше человеческого волоса, то крупные мазки, когда кисть скользит по бумаге всем корпусом, оставляя после себя чёткий контур. Тонкая бумага вздувалась от влаги туши, шла волнами, и особо тяжёлые, будто маслянистые, капли стекали вниз чёрными слезами, дополняя рисунок. Запястье А-Чжаня порхало над бумагой медленно и выверено — каждый резкий жест таковым и задумывался, каждый плавный разворот становился в точности таким, каким его видел в своей голове Лань Ванцзи.

      Лань Сичэнь, задержавшись после ужина для разговора с новоприбывшими на обучение адептами, направлялся в библиотеку практически затемно. Он знал, что А-Чжань мог быть только там. Если им случалось расстаться вечером, они всегда находили друг друга в библиотеке — место, ставшее таким же сокровенным, как и цзинши. Подходя, уже по одной позе сюнди⁵ Лань Сичэнь понял, что сегодня один из таких вечеров, когда А-Чжань рисовал. Он сидел неподвижно с прямой спиной, лишь мелькание кончика кисти и еле заметный наклон груди вперёд говорили о его занятии.

      На звук приближающихся из-за спины шагов А-Чжань не повернулся. Он видел из окна, кто идёт, но даже если бы нет, он точно знал, как звучит братская поступь. Лань Сичэнь склонился над А-Чжанем, заглядывая ему через плечо. На столе настоящий бардак: бумага с высохшей или ещё только высыхающей тушью стелилась одна на другую, тушечница едва выделялась на фоне чёрно-белой палитры красок своим графитовым основанием. Некоторые кисти лежали поверх уже изрисованных листов, с их кончика стекали капли туши, пачкая бесчисленные рисунки. Лань Сичэнь присмотрелся: сегодня мазки оказались более жирными и округлыми. Где-то явно просматривались круги и волны, местами непрерывная линия огибала весь лист, будто нить судьбы, тянущаяся из одного края листа в другой. Свободно и ровно мазки и линии наслаивались друг на друга, и единственная резкость в них — едва видимое начало и, иногда, конец (если он не уходил за пределы листа, только подразумеваясь).

      Лань Сичэнь присел рядом. А-Чжань осторожно отложил кисть, впрочем, проигнорировав тушечницу. Чуть повернул голову, рассматривая профиль сюнчжана. Как только тушь на бумаге подсохнет, сюнчжан соберёт все листы и тщательно рассмотрит их. А затем перевяжет шнуром — одним их тех, которыми сшивали книги — и уберёт в большую плетёную корзину, что стояла у него в цзинши рядом с кроватью. Лань Ванцзи ненавидел эти рисунки. Так из него выходили эмоции — небесам ведомо, какие — и не всегда то были приятные чувства. Он не запоминал узоры и разлёты, тратил тушь и пачкал кончики пальцев только затем, чтобы стало немного легче. Ласкать концом кисти бумагу — куда проще, чем ворочать во рту языком, пытаясь подобрать слова к тому, что таилось внутри.

      Сюнчжану нравились рисунки. Иногда они вызывали тревогу или беспокойство, иногда — как сегодня — мягкую улыбку. Он запрещал мять листы и обещал, что, если А-Чжань попросит, он отдаст ему всё-всё, чтобы он мог порвать их или сжечь. Но Лань Чжань не хотел причинять сюнчжану боль, а потому позволял собирать то, что и рисунками нельзя было назвать. И всякий раз, засыпая в братских руках, всё смотрел на эту корзину, думая, что однажды, быть может, он сожжёт её вместе со всем её содержимым. Он сделал бы это давно, если бы был уверен, что сюнчжан не хватится этой потери.

      (Они по-прежнему спали вместе. Им приходилось быть очень осторожными и тихими, но Лань Ванцзи готов был пойти на этот риск. Он пробирался в постель к брату после полуночи и всегда уходил за полчаса до колокольного звона. Им было известно, что дядя проверял их по вечерам и утрам, но, к счастью, не проверял по ночам.)

      — Сегодня ты более оптимистичен, — тихо сказал Лань Сичэнь, беря в руки лист с нарисованным чёрным подобием круга.

      — Не больше обычного, — тихо ответил А-Чжань.

      Лань Сичэнь осторожно отложил лист обратно на стол. Ласково поцеловал брата в висок чуть ниже ленты, вздохнул. Лань Ванцзи рисовал только в те дни, когда испытывал особую печаль. Порой рисунки будто кололи резкими углами, иглами линий и прямоугольников, но сегодня всё было спокойнее. Приезд новых адептов после тихого лета всегда вызывал у сюнди подобные эмоции: слишком много незнакомцев, слишком шумно и грубо. Уединённое лето, когда все разъезжались по своим кланам, а в Облачных Глубинах оставались только внутренние адепты, нравилось А-Чжаню гораздо больше, чем луны, когда приезжие восемнадцатилетние юноши из разных кланов, думающие не только об учёбе, по вечерам часто нарушали правила, то покидая цзинши, то вообще выбираясь в город, то шумя так, что слышно даже в Цайи.

      Лань Чжань повернул голову ещё правее, встречаясь взглядом с глазами брата. Понимающими и чистыми, как снежные облака. Они смотрели друг другу в глаза, безмолвно рассказывая о прошедшем дне, о занятиях и мыслях, что до сих пор не покинули их разум. Только насытившись этим контактом, А-Чжань подался вперёд, прижимаясь щекой к братской щеке. Лань Сичэнь, повернувшись, обнял его, сжав в пальцах концы белой ленты за спиной сюнди.

      Так они и сидели, слушая дыхание и зная, что никому, кроме друг друга, они не смогут в полной мере раскрыть всю глубину своих душ.

༺🌸༻

      Точно клин журавлей, заклинатели держались в небе ровным треугольником. Каждый слева и справа равнялся на направляющего. Лань Ванцзи знал, что в этот раз сюнчжан, как самый старший, вёл за собой младших адептов.

      «Запрещено покидать клан на ночные охоты, не достигнув шестнадцатилетнего возраста».

      Лань Ванцзи едва исполнилось пятнадцать. Всякий раз, когда сюнчжан покидал его, правило шестнадцати лет зудело в голове невыносимой несправедливостью. К своим пятнадцати он достиг того уровня совершенствования, которого порой не имели те из адептов, которым вот-вот должно было исполнится и семнадцать, и даже двадцать. Его золотое ядро, натренированное силой воли, мерно гудело внутри, хорошо развитое и продолжающее только крепнуть. Он мог сделать то, о чём иные старшие не дерзнули бы думать. Сила, которую он вкладывал в мелодию гуциня, по словам учителей была способна справиться с небольшим восстанием мертвецом. Ярко полыхающий в редких лучах солнца Бичэнь дребезжал от энергии, ловко рассекающий набитые соломой и оживлённые каплей учительской ци манекены один за другим; его стрелы, подобно хищным птицам, всегда попадали в мишень, вгрызались в неё остриём и, будь на то его воля, не оставляли бы ни единого шанса выжить.

      Первое правило на Стене Послушания гласит: «Правила едины для всех».

      Оставался целый год, прежде чем он сможет встать в настоящем бою спиной к спине с сюнчжаном. Прежде чем он докажет, что его готовность защищать не пустые слова, ибо «В Облачных Глубинах запрещено бросать слова на ветер», а Лань Ванцзи был послушным и достойным сыном своего клана.

      Клин снижался. Лань Ванцзи, стоящий у ворот едва за пределами Облачных Глубин, уже мог разглядеть лица и колышимые встречным ветром концы белоснежных лент. Сердце сладостно сжалось в предвкушении: он провёл без брата три ночи и четыре дня. Однако этот краткий спазм предвкушения развеялся, стоило Лань Ванцзи увидеть второго человека, летящего на мече сюнчжана за его спиной. Чьи-то руки держали его за талию, чтобы не свалиться. Чьи-то длинные волнистые пряди вились по ветру, касаясь концов белоснежной ленты.

      Лань Ванцзи медленно вдохнул. Он спокойно проследил за тем, как отряд из пяти человек приземляется на небольшую поляну перед воротами. Учтиво поклонился брату, скользнул взглядами по адептам, что кланялись ему как Второму Молодому Господину Лань. Медленно перевёл взгляд на того, кто всё ещё стоял чуть за спиной сюнчжана. Высокий юноша примерно его возраста с тонкими губами и немного грубоватыми чертами лица. Его простая серая одежда изо льна местами изорвана и покрыта пятнами крови, но на вид цел и невредим. Без меча, стало быть, не заклинатель. Это искусство предполагало достаток и благополучие. Только будучи сытым можно задуматься об инедии, будучи выспавшимся о зарницах и будучи при деньгах хотя бы о каком-нибудь мече. Когда перед тобой каждый день стоит задача выжить, едва ли ты будешь думать о том, как бы стать благородным мужем или девой, чтобы спасать таких же беззащитных, как ты сам.

      Юноша назвал своё имя: Чан Донгэй. Лань Ванцзи запомнил с первого раза. Он повторил про себя эти два слова столько раз, сколько потребовалось, чтобы успокоить внезапную тревогу.

      Сюнчжан сказал: Чан Донгэй потерял всю свою семью. Если дядя позволит, мы возьмём его в клан.

      И, конечно, дядя позволил. Такие случаи были не редкостью: часто во время ночной охоты гибли простые люди, которым не успели прийти на помощь. Часто оставались обездоленные дети, которым некуда и не к кому пойти. Тех, что помладше, сразу же начинали растить как будущих заклинателей. Что постарше, таких, как Чан Донгэй, прежде хорошенько изучали. Тринадцать-пятнадцать лет — рубеж, перешагнув который человек, задумавший вдруг статься бессмертным, уже либо не имел возможности сформировать ядро, либо формировал его очень медленно и никогда не достигал особых успехов на духовном поприще.

      Приведённый сюнчжаном юноша имел, при должном усердии, все шансы стать неплохим заклинателем. Сюнчжан, должно быть, понял это сразу. Иначе зачем бы ему так ласково и обходительно общаться с незнакомцем? Лично помогать ему обустроиться в одном из общих домов. Проводить экскурсию по Облачным Глубинам и рассказывать о правилах и обычаях. О том, что впереди у Чан Донгэя долгий путь, но теперь он может не спешить. Он будет помогать клану, и клан отплатит ему тем же.

      «Запрещено подаваться гневу и недовольству без видимых на то причин».

      «Запрещено вымещать свой гнев на людях и живых существах».

      Сюнчжан пах по-прежнему. Его кожа, тщательно вымытая мыльным корнем и люффой⁶ под пальцами ощущалась привычной гладкостью и мягкостью. Лань Ванцзи тихо и неподвижно касался ладони сюнчжана самыми кончиками пальцев. В голове толкалось и перешёптывалось слишком много мыслей. Будто небольшую миску набили рисом и, хорошенько утрамбовав, сверху доложили столько же. От постоянной тревоги физически подташнивало, и последние три дня Лань Ванцзи едва доедал свои порции.

      «Запрещено оставлять еду в миске, ибо каждая рисинка — дар, посылаемый трудом и усердием».

      Сюнчжан всюду водил за собой Чан Донгэя. За завтраком, обедом и ужином в общей столовой он сажал его рядом с ними. Брал с собой в библиотеку после вечерних занятий. Определил его в ту же группу адептов, в которой занимался и Лань Ванцзи, хотя по-хорошему должен был определить в самую младшую — ту, что только начинала формировать ядро. Давал дополнительные уроки и терпеливо учил техникам совершенствования, при этом высказав желание, чтобы и Лань Ванцзи помогал младшему товарищу на стезе ученичества.

      Дядя сюнчжана поощрял. Он тоже решил, что физическое тело Чан Донгэя достаточно развито для того, чтобы сформировать полноценное золотое ядро. Этого юноши с выцветшими на солнце волосами оказалось слишком много. Лань Ванцзи закрывал глаза и видел его лицо. Его восхищённое, восторженное, детское лицо, смотрящее на сюнчжана так, как смотрели на него все младшие и многие старшие адепты. Благоговейно и трепетно.

      Лань Ванцзи ничего не имел против, когда брат общался с другими людьми. Когда они вдвоём помогали кому-то или с кем-то проводили время. Это всё оставалось в рамках допустимого и никогда никто не вклинивался в их личное время. Время, которое братья проводили наедине друг с другом.

      Девятичасовой колокол давно прозвенел. Дядя заходил в комнату в Лань Ванцзи, кажется, несколько часов назад. Облачные Глубины накрыла тишина и темнота. А он всё лежал, не в силах сомкнуть глаз, высматривая в лунном свете профиль братского лица, борясь с тошнотой и растекающейся по языку горечью. Теперь он мог остаться с сюнчжаном наедине только после колокола.

      — Сяо что-то тревожит, — тихо прошептал Лань Сичэнь, поворачиваясь на бок, лицом к Лань Ванцзи. Нежно взял его ладонь в свою, слегка сжимая пальцы.

      — Чан Донгэй.

      Сюнчжан молчал. Он ласково гладил его ладонь и хмурился, силясь в тенях и холодном свете рассмотреть лицо напротив. Наконец, что-то поняв, вздохнул:

      — Мне хотелось бы, чтобы вы подружились. У тебя совсем нет друзей, А-Чжань.

      — У меня есть ты. Мне достаточно.

      Сюнчжан тихо вздохнул. Лань Ванцзи сел в постели. Белая простынь, которой они укрывались этой тёплой ночью, скользнула вниз.

      — Сюнчжан устал от меня? Моё общество ему в тягость?

      — О Небожители!.. Конечно, нет, А-Чжань. Твоё общество для меня самое желанное и приятное. Мне отрадно проводить с тобой свой день и свою ночь. Никто не значит для меня столько, сколько значишь ты. Едва ли я могу сравнить тебя с воздухом, поскольку мы не замечаем, как вдыхаем и выдыхаем его, но твоя компания для меня как правая рука, в которой я держу кисть, куайцзы или меч. Если вдруг руки не будет… Представь, каково это.

      — Сюнчжан, — сдавленно выдохнул Лань Ванцзи. Он подался вперёд, навис над братом и жадно всмотрелся в прекрасное, умиротворяющее своим спокойствием и мягкой улыбкой лицо.

      Поток горячих поцелуев хлынул на белые щёки и свободный от ленты лоб, обрамлённый распущенными тёмными прядями. Лань Ванцзи, почти не отрываясь, скользил губами по переносице и скулам, по подбородку, линии челюсти, уголку губ — там, где начиналась улыбка. Вжался сухим жаром в шею и длинно-длинно выдохнул, зажмурив глаза.

      Растерянный Лань Сичэнь лежал под братом, едва приоткрыв губы, в изумлении и благостном исступлении. Его отяжелевшая рука сжала рассыпанные между ними длинные пряди волос Лань Ванцзи. Он не мог ни отстраниться, ни придвинуться ближе, и просто лежал, закрыв глаза, молясь небесам, чтобы сюнди немного остыл. Чтобы не дай Небожители не потянулся к его губам своими. Ибо после такого у них не осталось бы манёвра, чтобы остановиться и оглянуться назад.

      Небеса его услышали. Сюнди тяжело дышал ему в шею, сжимая пальцами ворот спального ханьфу.

      — Прошу сюнчжана: отныне не навязывай мне общество Чан Донгэя. Я не хочу с ним дружить.

      — Хорошо, сяо, — ласково прошептал Лань Сичэнь. — Если так тебе будет комфортно.

      Лань Ванцзи расслабился. Перетёк, словно вода, под бок брату. Не отпуская его, уснул, вдыхая запах чистой кожи с отголосками мыльного корня и свежих простыней. Унявший свою тревогу и тошноту.

༺🌸༻

      Тонкие сильные пальцы плавно и уверенно сняли новый нефритовый гуань. Сначала длинную изогнутую шпильку, прекрасную в своей лаконичности, затем небольшой обод, держащий в пучке собранную на затылке часть волос. Пряди тут же рассыпались по плечам и ниже, опадая на поверхность воды чернильными завихрениями. Лань Ванцзи бережно отложил гуань на стоящий возле бочки небольшой низкий столик. Нехотя отвёл от него взгляд. Лунный камень в ободе отражал пламя горящих вокруг свечей, будто внутри него самого теплился огонёк.

      Лань Сичэнь тихо выдохнул — ему нравилось ощущение ничем не сдерживаемых волос, та лёгкость, что приходила к нему в конце дня, о которой думалось только в те моменты, когда она наступала. Лань Ванцзи, сидящий позади него в той же бочке, аккуратно и бережно снял свою лобную ленту. Сложил её рядом с гуанем. Придвинулся ближе — между их телами не осталось и цуня. Горячая вода обволакивала со всех сторон так же, как обволакивало братское тепло. Его нагие бёдра, касающиеся бёдер Лань Сичэня, его живот, прижатый к спине. Колени — к бокам. Грудь к позвоночнику.

      Лань Ванцзи опустил в воду мягкую мочалку. Потёр её мыльным корнем, взбивая пену, и принялся неспешно водить ею по братскому телу. Шея. Плечи. Руки. Он наносил густую пену всюду, где мог дотянуться, а после так же неспешно смывал её промытой в воде люффой. Его губы невесомо скользили по коже, то задерживаясь на несколько секунд, то двигаясь размеренно и нежно, повторяя путь мыльных разводов и остатков пены.

      Лань Сичэнь чуть повернул голову, рассматривая профиль лица сюнди. Расслабленное и сосредоточенное одновременно. Ему дали возможность омыться вместе, и он пользовался ею, точно ничего желаннее для него не существовало. Может, и не существовало… Копчиком Лань Сичэнь чувствовал мужское естество брата, неумолимо наполняющееся силой. Это доставляло ему удовольствие. Стыд. И страх.

      Сегодня Лань Сичэню исполнилось двадцать. Дядя подарил ему гуань, сам закрепил его на волосах и благословил на долгую и достойную благородного мужа жизнь. Теперь ему предстояло стать главой клана и переехать в отдельный от дяди дом. Его учёба закончилась, и вместо неё на плечи легла ответственность за каждого, живущего в Облачных Глубинах. К тому же, его ждала Бездна. Набор новых заклинателей начнётся всего через пару лун.

      …а он сидел в одной бочке с сюнди, и наслаждался греховными поцелуями, которых никогда не должно было случиться. Их окрепшей близостью и душевной привязанностью. Каждым касанием и каждым вдохом тяжёлого влажного воздуха.

      До сих пор им доводилось вместе посещать ледяные источники и купальные комнаты. Братья знали, как выглядят их нагие тела, но не как они ощущаются — коже к коже, без одежды и прочих преград. Сегодня Лань Ванцзи попросил его об иной близости. Встал в одном нижнем ханьфу перед бочкой, в которой уже сидел брат, и посмотрел в глаза, не опуская взгляда ниже. Лань Сичэнь кивнул. Вода полилась через край, когда брат, сбросив последнюю одежду, сел позади него.

      Главным страхом Лань Сичэня все эти годы оставался не случившийся поцелуй. Они по-прежнему проводили ночи в одной постели, деля оделяла и простыни, и с тех пор, как Лань Ванцзи впервые целовал его лицо, он позволял себе это делать всё чаще и чаще. До тех пор, пока это не превратилось в еженощный ритуал, пока без этого не сомкнуть глаз, не отпустить сознание в сон. Лань Сичэнь всегда держал себя в руках. Он чутко следил за траекторией чужих губ, готовый в любое мгновение остановиться и всё прекратить. Но сюнди никогда не переступал этой черты.

      Как глупо.

      Ведь теперь, сидя так тесно друг к другу, соприкасаясь самыми интимными местами и получая поцелуи туда, где их обычно оставляют любовники или супруги, факт не случившегося поцелуя мог только досадно-горько рассмешить. Что это слияние уст по сравнению с тем, как вожделенно эти уста двигались по другим частям его тела?..

      Руки Лань Ванцзи, заботливые и тёплые, скользнули под воду. Лань Сичэнь напрягся, но сюнди только обнял его за талию, не опускаясь ниже. Положил подбородок на влажное плечо и тяжело вздохнул.

      — Что тревожит сюнди?

      — А что тревожит сюнчжана?

      Лань Сичэня тревожила их близость. Вернее, не она сама, а то, как желанна и необходима она была. Как вплеталась в их жизнь шёлковыми нитями, как без неё уже нельзя было помыслить ни дня. То, как она невинна и чиста, абсолютная в своей искренности любовь. Связь, которую любой назвал бы порочной и греховной, поскольку братьям не до́лжно срастаться телами и душами настолько плотно. Но это уже случилось, и Лань Сичэнь не понимал, имеет ли он право на то, чтобы лишить себя и брата того, что между ними происходило.

      Как далеко они зайдут? Пока сюнди сдерживал себя, но и того, что было — уже чересчур много для братьев. Смогут ли они вовремя остановиться, если время их остановки уже давно ушло? Если узнает дядя?.. И прочие?.. К тому же, рано или поздно ему придётся жениться и дать клану наследника. Он знал, что одна только мысль о женщине рядом с ним причиняла сюнди боль. Потому что и он сам, едва представляя А-Чжаня в чьих-то чужих руках не мог долго удерживать этот образ перед глазами — он колол и мучил его сердце.

      Их отношения порицаемы обществом и недопустимы. Но никому не причиняют вреда. Так стоит ли их прерывать, если без них им двоим будет мучительно открывать по утрам глаза?

      — Ты переедешь в другой дом, — сказал Лань Ванцзи ровно тогда, когда мысли Лань Сичэня начали всё глубже уводить его в отчаяние и безысходность.

      — Да.

      Сейчас. Можно было бы прервать всё сейчас. А-Чжаню ещё можно пожить с дядей. Меж их домами приличное расстояние для покрова ночи, и так просто ходить друг к другу ночевать уже не выйдет. Они могли бы попытаться жить отдельно. Хотя бы немного разделить свою жизнь.

      Но в то же время Лань Сичэнь понимал, что это ничего не изменит. Их связь не ограничивалась ночным сном, и раздельные ночёвки едва ли могли её ослабить.

      — Если ты желаешь, мы можем жить вместе, — закрыв глаза, предложил Лань Сичэнь. Он вплёл пальцы во влажные волосы брата, прекрасно понимая, что моменты, подобные этому, как ничто другое способны сделать их счастливыми. Едва он покинет Облачные Глубины на два года, каждый подобный вечер станет для него маяком и отдушиной в череде тяжёлых будней. Зная, что им предстоит столь долгая разлука, разве он мог поступить иначе? Отдалиться раньше времени?..

      — Дядя… — неуверенно пробормотал Лань Ванцзи. Лань Сичэнь почувствовал, как дёрнулся его кадык.

      — Что ж, я стану главой клана. Достаточно взрослым, чтобы самому решать такие вопросы.

      — Мхм… — Лань Ванцзи невесомо коснулся губами его плеча. — Я не могу не думать о Бездне. Мы никогда не расставались с тобой на такой длительный срок. Я не знаю, что буду делать без тебя, сюнчжан. Как смогу жить.

      — Ты встретишь очередных приглашённых адептов. Будешь, как и сейчас, поддержкой и опорой дяди. Поможешь ему во всём, а он поможет во всём тебе. Мы будем слать друг другу письма, и в конце концов эти два года не бесконечны. Они истлеют, и я вернусь к тебе.

      — И мы будем вместе.

      — С того дня, как ты родился, до тех пор, пока мы живы, — подтвердил Лань Сичэнь.

      Он повернул голову и сам поцеловал нагретую паром щёку брата. А-Чжань тут же подался ближе, выпрашивая больше ласки. И Лань Сичэнь, отпуская все тягостные мысли хотя бы на этот вечер, подарил ему ещё несколько невинных и нежных поцелуев.

༺🌸༻

      Потихоньку дотлевала пятая по счёту палочка благовоний. Тонкий полупрозрачный дымок курился вокруг неё незаметным шлейфом. В час перед отбоем храм предков всегда пустовал. Тишина и безлюдность не мешали мыслям зарождаться где-то в глубине и течь неслышным ровным потоком сквозь воздух и тёплый свет от свечных фитильков. Таблички с именами висели ровными рядами, лёгкие, но недвижимые, как тот покой, что обрели их души.

      Лань Цижэнь сидел на коленях у табличек брата и его жены. Сложившись в низком поклоне, не поднимая головы, тихо молился про себя — только губы неспешно проговаривали те слова, что обращены к усопшим и Небожителям. Молился за благополучие, здоровье и счастье своих племянников — самых близких его людей в этом мире. О чистоте их душ и разума, о том, чтобы манящие поддаться пороки обходили их стороной, чтобы воля их и благородство давали силы на борьбу с нечистыми помыслами и желаниями. Чтобы соблазны и горечи входили в их жизни лишь по касательной.

      А-Хуань, достигнув двадцати лет и приняв на себя обязанности главы клана, как и положено, переехал в отдельный от всех дом. Лань Цижэнь надеялся, что А-Чжань останется с ним хотя бы до своего восемнадцатилетия, но напрасно. Они поставили его перед фактом, и такова его воля — отныне и впредь прислушиваться к словам нового главы. Он более не мог, как прежде, контролировать их с той же частотой и усердием, что и прежде.

      С тяжёлым сердцем Лань Цижэнь наблюдал, как споро и складно племянники покинули отчий дом и перенесли все свои немногочисленные вещи в другой — тот, который ранее, до всех случившихся несчастий, занимал его брат. А-Чжань и А-Хуань ни жестом, ни словом не показывали своей близости, и Лань Цижэнь подумал было, что всего его тревоги напрасны, что он сам надумал себе невесть что, и сам же теперь терзался этими тяжёлыми думами.

      Становилось легче оттого, что прожить в новом доме племянникам оставалось всего луну. Верховный заклинатель уже составил списки всех молодых людей, надлежащих призыву в этом году. Уже пришло письмо с напоминанием, а также с датой встречи юношей в городке близ Цишаня, откуда всем собравшимся предстояло начать путь к городу И, близ которого ворочалась Бездна.

      Порой из города И не возвращались. Семьям погибших высылались письма и оставшиеся личные вещи — тела Бездна пожирала безвозвратно. Лань Цижэнь не переживал об А-Хуане. Его старший племянник вырос достойным сильным заклинателем, умным и находчивым — едва ли он позволил бы себе оступиться и погибнуть в самом начале своей жизни.

      Едва ли он покинул бы А-Чжаня.

      Лань Цижэнь прикрыл глаза и опустился так низко, что коснулся налобной лентой дощатого пола. Эти непристойные мысли вызывали в нём стыд: разве можно было думать о подобном в храме? Дозволять появляться такому в голове…

      Эта разлука пойдёт им на пользу. Неважно, как близки были его племянники, им следовало научиться строить свою жизнь без оглядки на второго, иначе они разделят один путь на двоих, а такое могли себе позволить единственно супруги.

      Глубоко вдохнув ароматного сухого воздуха, Лань Цижэнь медленно распрямился. Его губы шепнули последние слова о счастье и благополучии. Разум отмёл навязчивые мысли о том, что счастье и благополучие племянники уже нашли друг в друге.

༺🌸༻

      На низком столике рядом с небольшим блюдечком, на котором стояла свеча, лежал раскрытый мешочек цянькунь. Лань Ванцзи, уже переодетый в спальное ханьфу, но ещё не снявший ленты, сидел за столом и наблюдал за сюнчжаном. Лань Сичэнь неспешно перемещался по комнате, собирая вещи, которые ему могут понадобиться в столь долгое отсутствие. Запасную одежду он подавал Лань Ванцзи, и тот бережно складывал ткань, шов ко шву, чтобы затем утрамбовать её в мешочек.

      — Пожалуй, это всё, — Лань Сичэнь присел рядом с братом, выкладывая на стол стопку бумаги и маленькую шкатулку с набором для каллиграфии.

      Лань Ванцзи кивнул. Он свернул всю стопку бумаги в тугой рулон, перехватил его шнуром и отправил в мешочек на самый верх. Рядом легла шкатулка и запасные струны для гуциня. В духовном оружии Лань Сичэнь отдавал предпочтение своей сяо Лебин, но дядя посоветовал не пренебрегать клановым струнным инструментом, и к нему прислушались.

      — Сегодня ты молчалив, — вздохнул Лань Сичэнь, затягивая шнурки мешочка воедино и завязывая неплотный узел.

      Лань Ванцзи поднял на брата покорный взгляд. Ему не нужно было объяснять причины своего молчания: сюнчжан знал их, поскольку и сам терзался теме же мыслями и тем же ожиданием неизбежного часа расставания.

      — Сяо, послушай, — Лань Сичэнь мягко взял руки брата в свои, слегка сжал пальцы. — Пока меня не будет, мне бы хотелось, чтобы ты не чувствовал себя одиноким. Тебе не обязательно оставаться одному. Ты всегда можешь пойти к дяде за советом или попробовать завести друзей. Через неделю прибудут новые приглашённые адепты из Цинхэ Не, Юньмэн Цзян, Ланьлин Цзинь и Цишань Вэнь. Я видел списки учеников: этот год богат на крупные кланы, в которых воспитанию молодых людей уделяется немалое время. Возможно, ты захочешь с кем-то сблизиться, и я буду этому только рад.

      — Сюнчжан, — Лань Ванцзи подался вперёд, слегка привстав на колени.

      Лань Сичэнь увидел вспыхнувшую искру страха в глазах напротив. Успокоил, положив ладонь на прохладную щёку Лань Ванцзи:

      — Я не прошу тебя сближаться с кем-то так, как близки друг с другом мы. Я говорю о дружбе. Если кто-то привлечёт твоё внимание и возбудит интерес — ты не должен отказывать себе в этом. Тогда и я, и дядя — мы оба будем за тебя счастливы.

      — Мгм, — Лань Ванцзи кивнул. Он не думал, что кто-то действительно сможет привлечь его внимание своей персоной, поскольку никого, интереснее брата, Лань Ванцзи не знал. Но если сюнчжану так будет спокойнее, он пообещает ему что угодно, и постарается выполнить данное слово. — Дядя знает о нас.

      — Вероятно, о чём-то догадывается, — не стал отрицать Лань Сичэнь. — Впрочем, если бы всё было совсем очевидно, думаю, он бы давно вызвал нас на разговор. К счастью, подозревает только дядя: он слишком хорошо знает нас. И всё же я прошу тебя прислушаться к моим словам и попытаться завести близкого друга. Я и сам, полагаю, за эти два года с кем-нибудь подружусь, но это вовсе не значит, что кто-то станет мне дороже или значимее тебя.

      — Да, сюнчжан.

      Снаружи прозвенел девятичасовой колокол. Это означало, что пора тушить свечи и ложиться в постель. Братья по-прежнему сидели на коленях друг перед другом, собираясь с мыслями. Их последняя ночь вместе перед долгой разлукой.

      Лань Ванцзи вновь приподнялся на коленях. Нежно огладил ладонями лицо сюнчжана и потянулся к его затылку. Лань Сичэнь почувствовал, как ослабел узел налобной ленты, и как та, едва держащаяся, стекла вниз, задерживаясь на спинке носа. Лань Ванцзи мягко поцеловал его в лоб, едва оторвался и тут же подарил второй поцелуй переносице. Лань Сичэнь, с покорностью судьбе, прикрыл глаза. Лента невесомо опустилась к губам, и сюнди прильнул к нему, вжимаясь устами к устам. Меж ними шёлковая прохлада, и губы ощущали каждую неровность и складочку, каждый стежок гладкой вышивки облаков на белизне. Лань Сичэнь едва приоткрыл губы, и Лань Ванцзи, зажмурившись, сомкнулся жаром и желанием вокруг его рта, сдерживая себя изо всех сил — ему мечталось смять налобную ленту в поцелуе, прижаться кожа к коже, без преград и условностей.

      Воля его крепка, и пощипывающую нутро страсть получается обуздать. Лань Ванцзи неохотно отстранился в тот момент, когда осознал: ещё секунда, и он потеряет контроль.

      Лента, больше ничем не сдерживаемая, опала в подставленные подрагивающие руки Лань Сичэня. Он тяжело дышал, и его приоткрытые губы сухи и алы. Лань Ванцзи попытался встать. Ему нужно что-то сделать: расстелить постель, распустить собственные волосы. Отвлечься на что угодно. Тело, что факел, пекло изнутри желанием.

      Лань Сичэнь остановил его мягким касанием ладони. Его руки по-прежнему тяжелы и непокорны, но пальцы уверенно повязали ленту на братское запястье. Лань Ванцзи несколько секунд осматривал ровный узел. Повязать кому-то ленту на запястье в их клане всё равно что объявить помолвку. Лань Ванцзи на секунду представил, как они с братом утром вышли бы из дома с распущенными волосами и лентами на руках. Как бы это было сладко и прекрасно!.. Если бы только не их родство, они могли бы посетить храм предков и совершить три поклона, как надлежало, и навсегда, однозначно для всех, скрепить свои сердца и души друг с другом.

      К сожалению, обстоятельства лишили их, как оказалось, привилегии открытого признания. То, что для других людей являлось счастьем, которым можно было поделиться с окружающими, для них превратилось в строжайший секрет.

      Не сомневаясь, Лань Ванцзи снял свою ленту и повязал её на запястье сюнчжана точно таким же узлом.

      Ночью никто из них не сомкнёт глаз. Последние часы вместе не хотелось проводить в забвении сна. Теперь, живя в отдельном доме, им не было нужды ложиться спать по разным кроватям. Дядя не приходил проверять их ни вечером, ни утром — они окончательно повзрослели, и он утратил над ними контроль. Предоставленные уединению и темноте, Лань Сичэнь и Лань Ванцзи всю ночь пролежали в крепких объятиях, не размыкая рук с повязанными на них налобными лентами друг друга.