Сюнчжан отсутствовал уже год. Лань Ванцзи спасался редкими письмами из города И, которые хранил, завернув в шёлковый отрез, меж половицами в их цзинши. В доме редко оказывались посторонние люди, но часто заходил дядя. И хотя он лично передавал Ванцзи письма, и все они оставались запечатанными, прятать сокровенное оказалось приятно. Иные послания Лань Ванцзи перечитывал так часто (бывало, утром и вечером), что бумага совсем истрепалась по углам.

      Засыпать одному оказалось невыносимо, и первые шесть лун Лань Ванцзи лежал в их кровати без сна. Он засыпал под утро, и тут же колокол будил его, призывая собраться с силами и покинуть единственное место, которое давало хотя бы мнимое чувство успокоения. Одиночество рассыпалось повсюду: оно блестело утренней росой на траве возле знакомых тропинок, пахло пылью со старых книг в библиотеке, имело пресный вкус риса, подаваемый в общей столовой, пело нотами гуциня и носило белые одежды. Можно было сказать, что Лань Ванцзи толком не жил: он стал ещё более замкнут и всё чаще свободные часы проводил в медитации. Разум его в такие моменты отрекался от тела, не помня горечи от разлуки.

      По вечерам, когда до девятичасового колокола оставался час, дядя часто звал его к себе. Заваривал травяной чай, и, пока Лань Ванцзи его пил, гуцинь под умелыми пальцами Лань Цижэня пел «Покой». Сидя на коленях в отчем доме, Лань Ванцзи испытывал облегчение. Пусть даже он не мог высказать всё, чем томилась его душа. Ноша этого оказалась столь велика, что едва ли дяде под силу её поднять. Нельзя было раскрыть рта и произнести слова о тоске, поскольку любое упоминание о сюнчжане вызывало в ответном родном взгляде тревогу. А потому даже безобидные упоминания о Лань Сичэне Лань Ванцзи оставлял при себе. Делал вид, будто в его жизни не изменилось ничего, хотя поменялось абсолютно всё, и он ощущал себя потерянным там, где раньше сориентировался бы даже с закрытыми глазами. Родной клан стал чуждым. Отсутствие одного близкого человека делало нахождение в знакомых с детства просторах неприветливыми и тягостным.

      Даже несмотря на растерянное одиночество, Лань Ванцзи не обращал внимания на прибывших в тот год учеников. Никто из них не заинтересовал его, ни к кому не хотелось приблизиться и задать хотя бы один вопрос, выронить несколько слов. Должно быть, он разочаровывал дядю, который надеялся, что в отсутствии Лань Сичэня его младший племянник рассмотрит других людей. Но сюнчжан его не осуждал. Он писал, что у Лань Ванцзи есть второй год и второй набор новых учеников. Что ему исполнилось восемнадцать, и он наконец будет обучаться в одной с ними группе. Ходить к одним и тем же мастерам, посещать одни и те же классы. Лань Ванцзи ничего не отрицал: он помнил, что дал сюнчжану слово, и покорно ждал второго года и новых учеников.

      Потому что ожидание — единственное, что ему оставалось.

༺🌸༻

      Приглашённые ученики прибывали в Облачные Глубины с раннего утра. Лань Ванцзи, как младший наследник, встречал каждого у ворот, выдавал гостевой нефритовый жетон и провожал новичков к общежитиям. Некоторые из сопровождающих (как правило, родители) оставались, чтобы переговорить с Лань Цижэнем и задержаться на обед. Некоторые возвращались домой сразу же, даже не ступая за ворота Облачных Глубин.

      В день приезда новых приглашённых учеников Лань Ванцзи ощущал себя… старше. Он делал ту работу, которую раньше они с сюнчжаном выполняли вдвоём: организовывал молодых людей, сопровождал их, помогал расположиться и коротко рассказывал о порядках. Самое основное, поскольку остальное каждый из учеников усвоит на первых трёх занятиях, посвящённых правилам поведения в Гусу Лань.

      Большинство гостей пребывало к воротам Облачных Глубин верхом на лошадях. Иные — те, чьи кланы располагались поближе — прилетали на мечах. Наследник из Ланьлин Цзинь единственный из всех приехал внутри роскошной повозки в окружении десятка слуг, которые выгрузили также две больших крытых корзины, в каждую из которых легко поместились бы двое взрослых мужчин и один деревянный сундук вдвое меньше по размеру, но искусно украшенный вырезанными на крышке фигурами мифологических зверей, птиц и пышных пионов.

      Лань Ванцзи наблюдал за ними чуть поодаль, ожидая, когда схлынет основная суета и он сможет подойти и поприветствовать гостей. Наконец, рой слуг замедлился, дверца повозки открылась, из неё вышел невысокого роста юноша в шёлковом ханьфу, лишённым, однако, привычной ланьлинской пышности. Длинные волосы юноши, собранные в высокий хвост, лились на солнце медными струями, аккуратное приветливое лицо нежно улыбалось тому, кому предназначалась его протянутая к выходу из повозки ладонь. Весь он походил на тонкий и гибкий стебель пиона, и красота его ничуть не уступала тому цветку.

      Ухватившись за предложенную опору, на землю ловко спрыгнул второй юноша. Выше ростом и крепче телосложением, его золотые одежды сияли драгоценными нитями, что складывались в узоры, а те — в сюжеты. Богатый широкий пояс украшали переливающиеся отполированные камни, чей цвет перекликался с алой точкой на лбу меж бровей. Тяжёлые кованные наручи горели янтарным светом. Казалось, будто в Облачные Глубины снисходительно спустилось само Солнце.

      — Осторожнее, Сюань-гэ, — мягко предостерёг юноша, всё ещё держащий наследника Ланьлин Цзинь за руку.

      — Всё хорошо, А-Яо, — Цзинь Цзысюань (Лань Ванцзи был уверен, что это именно он, поскольку видел предварительные списки, среди которых значилось только одно имя из Ланьлин Цзинь) выпрямился в полный рост и осмотрелся.

      Лань Ванцзи подошёл к ним и, сложив руки перед собой, вежливо поклонился. Цзинь Цзысюань и его спутник ответили ему тем же.

      — Приветствуем Второго Молодого Господина Лань, — по-прежнему улыбаясь, произнёс спутник Цзинь Цзысюаня. Лань Ванцзи не был уверен, что знал его имя. Кланы достаточно часто соприкасались друг с другом, и ему не раз приходилось бывать в Башне Золотого Карпа на Совете Кланов, но он не помнил, чтобы Цзинь Гуаншань хотя бы раз представил этого человека всем остальным. Юноша, словно тень, всюду следовал за наследником, при этом не имея ни имени, ни статуса… Он однозначно не был слугой или другом, но что тогда оставалось? Неужели слухи о том, что этот юноша — бастард, рождённый от женщины, продающей весну, правда? В таком случае, это объясняло бы их близость. Они вполне могли быть братьями по отцу, и по возрасту весьма походили на ровесников. Люди любили шептаться о распутности главы Цзинь. Лань Ванцзи решил поразмыслить об этом позже.

      — Приветствую гостей, — со всей надлежащей вежливостью, без спешки и заминок, ответил Лань Ванцзи. — Наши адепты проводят вас и ваших сопровождающих к отделённой вам комнате.

      — О нет, благодарю, господин Лань, — тот, кого Цзинь Цзысюань назвал «А-Яо», ещё раз поклонился. Его манеры были безупречны: столь же хороши, сколь бывают у детей глав. Одни их тех, что прививались с рождения и впитывались вместе с воздухом, питьём и едой. Многих юношей и дев обучали этикету уже в более взрослом возрасте, и тогда их поведение наслаивалось на человека, чья личность проглядывала из-под всех слоёв одежды и множества сказанных слов. Выдержка «А-Яо» ничем не обнажала в нём вычурность или излишнюю строгость следования слишком поздно выученных правил. — К сожалению, я не располагаю роскошью как следует попрощаться с господином Цзинь. Не стоить тратить на меня ваше драгоценное время.

      Лань Ванцзи коротко кивнул. А-Яо встал перед Цзинь Цзысюанем. Он собирался сделать поклон, но руки наследника Цзинь остановили его. Молодой господин сжал в пальцах уже сложившиеся было вместе ладони и опустил их.

      — Не следует. Я же просил, — немного раздражённо вздохнул Цзинь Цзысюань. — Точно не хочешь осмотреться?

      — Ты же знаешь ответ.

      Цзинь Цзысюань угрюмо кивнул. Он притянул к себе второго юношу и крепко обнял его.

      — Напиши мне.

      — Разумеется, — согласился А-Яо, отвечая на короткие объятия. — Боюсь, мне пора, Сюань-гэ.

      — До встречи, А-Яо. — Цзинь Цзысюань медленно отпустил юношу. Тот вновь забрался в повозку.

      Через небольшое оконце А-Яо наблюдал, как медленно удалялся Цзинь Цзысюань в Облачные Глубины, сопровождаемый слугами, несущими его скарб, и адептами клана Лань. Ему предстояло дождаться возвращения своих людей, но по какой-то причине он не стал сопровождать наследника главы, откладывая, тем самым, час прощания.

      Внезапно кони, запряжённые в повозку, засуетились. Повели ушами и стали переминаться на месте, пытаясь вертеть головами из стороны в сторону в тревожном предчувствии. На небольшую поляну близ ворот, поднимая пыль и грохот, выбежал огромный чёрный жеребец. Всадник резко потянул поводья на себя, и конь, привстав на дыбы, низко заржал. Его грива была ровно острижена, а взмыленный мускулистый круп, казалось, мог вместить на себя, по меньшей мере, троих всадников.

      Однако всадников оказалось двое.

      Лань Ванцзи, едва успевший наставить адептов и ещё раз уточнить, в какой именно комнате следует поселить господина Цзинь, вернулся на поляну. Из ещё не прибывших оставался клан Юньмэн Цзян и Клан Цинхэ Не. Подойдя поближе, Лань Ванцзи узнал главу Не и сидящего позади него Молодого Господина Не. Тот держался за пояс брата, не желая размыкать пальцев, хотя конь давно остановил своё движение, и вокруг снова стало спокойно и тихо.

      — А-Сан, — через зубы позвал глава Не.

      Тонкие белые пальцы неохотно выпустили брата из крепкой хватки. Не Минцзюэ спешился с коня и вытянул вперёд руки. Не Хуайсан осторожно упал в эти очень короткие объятия. Его тёмное шёлковое ханьфу с широкими рукавами и бледной серебряной канвой взметнулось вокруг него изумрудной пылью, тут же опадая вниз. Едва носки Не Хуайсана коснулись земли, как Не Минцзюэ отошёл от него на шаг. Лань Ванцзи увидел угрюмое и усталое лицо Чифэнь-цзюня. Учтиво преподнёс ему приветственный поклон, и Не Минцзюэ кивнул в ответ.

      Лань Ванцзи и Не Хуайсан склонились в поклонах одновременно:

      — Второй Молодой Господин Лань.

      — Молодой Господин Не. Я провожу вас. Приглашаю Чифэнь-цзюня присоединиться к дружественному обеду в честь начала учёбы новых приглашённых учеников.

      — Нет, — коротко ответил глава Не, махнув рукой. Чуть погодя добавил: — Спасибо. Я спешу. Передай своему дяде мою благодарность.

      Лань Ванцзи кивнул. Чифэнь-цзюнь никогда не отличался утончённостью воспитания, но он был превосходным воином, и его ратные заслуги у Бездны, а так же тот факт, что школа Цинхэ Не — вторая по популярности после Гусу Лань, куда стремились попасть многие адепты, нивелировали его грубость и неотёсанную мужскую силу.

      — Дагэ… — Не Хуайсан тронул ладонь брата кончиками пальцев.

      — Нет, А-Сан, — чуть повысив голос, отрезал Чифэнь-цзюнь, отнимая руку. Он отвернулся и открыл боковую сумку, закреплённую на седле. Вытянул из неё длинные широкие ножны с фамильной саблей и протянул их Не Хуайсану. Тот качнул головой: жалобно, но категорично. Чифэнь-цзюнь яростно швырнул ножны обратно в сумку, внутри которой, должно быть, расположен мешочек цянькунь (поскольку в следующее мгновение он вытащил оттуда ещё одну сумку).

      Лань Ванцзи опустил глаза. Отчего-то становится очевидным факт, что он здесь лишний и ему не следует находиться здесь, будто стоя меж двумя душами непреодолимой преградой.

      Не Хуайсан попытался обнять брата, но Не Минцзюэ не позволил — споро запрыгнул на коня, тяня на себя поводья. Не Хуайсан положил раскрытую ладонь на чёрную морду с белым, точно журавлиное перо, пятном посередине. Конь жарко зафырчал, его раздувающиеся ноздри обдали пальцы приятным влажным теплом.

      Не Хуайсан, подняв голову, встретился взглядом с глазами брата. Его длинные красивые волосы, частично собранные на затылке нефритовой шпилькой с тёмно-зелёными камнями и полупрозрачными лентами, доходили до самых колен. Их концы невесомо перебирал прохладный ветер. Не Минцзюэ, будто завороженный, смотрел в ответ. Несколько секунд поляна словно не дышала. Ни повозка Ланьлин Цзинь, ни сидящие в ней люди, ни горы, ни деревья, ни облака, ни сам Лань Ванцзи, ни даже огромный чёрный конь не шевелились, не издавали ни шороха.

      Наконец, Чифэнь-цзюнь резко потянул на себя поводья, и мир воскрес. Таоте, украшающий наплечники, угрожающе зашевелился. Не Хуайсан отступил от коня и низко поклонился, тихо и чётко произнося:

      — Желаю дагэ приятной дороги домой.

      — Веди себя достойно, — ответил Чифэнь-цзюнь, и огромный конь, заржав, резко развернулся. Спустя несколько секунд траектория его движения обозначилась новыми клубами пыли.

      Не Хуайсан стоял неподвижно, смотря вслед брату до тех пор, пока его спина в тёмно-сером ханьфу окончательно не пропала между деревьев. Когда он повернул голову к Лань Ванцзи, его глаза блестели непролитыми слезами. Губы безвольно опущены, а руки, держащие небольшую изящную сумку, охватила едва заметная дрожь.

      Лань Ванцзи точно помнил: когда он провожал брата, его глаза оставались сухи, голос твёрд, а тело подвластно разуму. Он контролировал каждый цунь своего организма, но, должно быть, дядя видел его истинное состояние. Вероятно, точно так же повернувшись к племяннику, в первые секунды Лань Цижэнь увидел то же, что видел сейчас перед собой Лань Ванцзи.

      Не Хуайсан опустил глаза. Лань Ванцзи двинулся вперёд, слыша позади себя медленные шаги.

༺🌸༻

      Острое лезвие «Ночи» срезало волосы быстро, чутко подчиняясь хозяйской руке. Не Хуайсан, измученный рыданиями и судорогами, сжимавшими грудь, даже не подошёл к привезённому с собой медному зеркальцу, чтобы сделать всё ровно. Он сидел на небольшой низкой кровати в том, в чём приехал, и наматывал на левую руку прядь за прядью, чтобы затем, не глядя, отсечь её. Медленно и методично локоны осыпались на его колени и пол, скользили по шёлку вниз, мёртвыми струями стекаясь в озеро.

      Дагэ очень любил его волосы. Он целовал их по утрам, подносил пряди к лицу, дыша их запахом, сжимал в кулак у самых корней в моменты уединений. Не Хуайсан тоже любил свои волосы. Он любил себя целиком: своё стройное тело, которое так приятно облачать в дорогие ткани и украшения; свои лёгкие изящные манеры, когда каждое движение выточено до идеала; свой запах и голос. Ему нравилось в себе всё, потому что он смотрел на это благолепие глазами дагэ. Это его восхищение и его любовь заставила Не Хуайсана поверить в своё очарование и красоту.

      Но теперь всё это ничего не значило. Ни его касания, ни голос, ни запах, ни волосы — никакие самые нарядные одежды и дорогие заколки не помогли ему удержать брата. Тот решил, будто Не Хуайсан не способен без него дышать, и потому оставил его задыхаться! Как жестоко! Разве Не Хуайсан не был ему предан всей душой и телом? Разве он просил чего-то сверх того, что дагэ мог ему дать? Хоть раз заставил усомниться в искренности своих чувств? И за всё это — всё то, что Не Хуайсан был готов отдать любимому — он поплатился?

      Дагэ назвал его зависимым.

      Было очень жестоко после восхитительного дня утром огорошить его новостью о скором отъезде в Гусу Лань. Не Хуайсан разгромил всю комнату, перевернул вверх дном и кабинет дагэ, и собственные личные покои. Он рыдал и кричал, и тихо просил, почти шептал, но брат смотрел строго и решительно. Оставил его наедине со истерикой, и не показывался целый день. Не пришёл к нему на ночь, и следующим утром Не Хуайсан его тоже не видел. Он ходил по резиденции, но слуги отводили глаза, и только А-Сынин приласкала его нежной рукой, прошептав, что господин не покажется на глаза до тех пор, пока Не Хуайсан не успокоится.

      Не Хуайсан не мог успокоиться! Он чувствовал себя преданным, отвергнутым и злым. Он очень мало спал и почти ничего не ел около семи дней. До тех пор, пока не пришёл дагэ с большим подносом еды. Он заставил его поесть. Сказал: так будет лучше. Сказал, что им будет полезно пожить порознь. Самостоятельно. А что дальше? Ведь то не первый раз, когда дагэ пытался разорвать их связь. Не Хуайсан с ужасом понял, что всё меньше верит словам брата. Не Минцзюэ пообещал, что, если А-Сан станет более самодостаточным, им больше не придётся расставаться. Но Не Хуайсан знал, что это ложь, даже если сам дагэ в неё верил. Дело было не в их созависимости, а в самом факте их случившихся любовных отношений. Брат не мог принять такую неправильную любовь, ведь он воспитывался в клане, где высокие моральные качества прививались каждому прежде этикета и манер. Любовь к брату едва ли подходила под это определение. А Не Хуайсан в родном доме стал белой вороной: его заботили эстетика и этикет, но почти не волновала неправильность чувств.

      Ведь они никому не делали хуже.

      Не Минцзюэ больше не коснулся его. Оставшееся время до отъезда они почти не виделись и спали в разных покоях. Не Хуайсан до последнего не мог поверить, что брат в самом деле отправит его в Облачные Глубины. Только когда к нему пришла А-Сынин и предложила помощь в сборе вещей, он понял, что дагэ говорил серьёзно.

      Проклятье!..

      Не Хуайсан встал с кровати. Ощупал волосы: пальцы натыкались на короткие пряди. Чувствовалась опустошающая непривычная лёгкость. Шею лизал стылый воздух. Мёртвые змеи кольцами лежали у его ног.

      Отбросив «Ночь», Не Хуайсан свалился на кровать и забылся тревожным поверхностным сном.

༺🌸༻

      Прежде чем войти, Лань Ванцзи трижды постучался (в одной из рук он держал небольшой деревянный поднос с несколькими мисками и чашкой чая). Из-за двери не доносилось не звука, и щель между ней и полом не мерцала тёплым светом, хотя только что минуло время ужина, и на улице уже стремительно темнело.

      — Не Хуайсан, — тихо позвал Лань Ванцзи, предупреждая, — я вхожу.

      Ему никто не ответил. Лань Ванцзи толкнул дверь от себя свободной рукой и зашёл. В скудном вечернем свете солнца на полу что-то мелькнуло. Поставив поднос на небольшой столик, Лань Ванцзи прошёл по комнате и зажёг свечи. Тёплый свет мёдом брызнул в комнату, отразился от слишком короткого для меча лезвии. На полу у кровати лежал кинжал с рукояткой из тёмного нефрита. Его окружали цуни и цуни отрезанных тяжёлых локонов волос. Рядом стояла открытая великолепной работы шкатулка, в которой лежал второй такой же кинжал, но уже с белой рукоятью. Не Хуайсан лежал на самом краю кровати, свесив одну руку вниз. Его красивое лицо опухло от слёз, кожа вокруг глаз покраснела и воспалилась от трения.

      Сначала Лань Ванцзи хотел уйти. Ему не следовало идти на кухню и собирать еду. Не следовало выносить её за пределы столовой и, тем более, нести её в комнату к ученику. Но Не Хуайсан не появился ни утром, ни днём, ни вечером, и дядя сам попросил его проведать приглашённого ученика. Дядя ничего не говорил о еде и питье, но Лань Ванцзи подумал, что это будет уместно. И вот он стоял в комнате посреди хаоса, и смотрел на спящего человека с вопиюще короткими волосами, часть которых вуалью прикрывала лицо.

      Лань Ванцзи склонился над кроватью, тронул плечо спящего и довольно громко позвал:

      — Не Хуайсан.

      Заспанные глаза медленно открылись. Несколько секунд взгляд будто ещё пребывал в тумане, осознанность возвращалась медленно и неохотно.

      — Лань Ванцзи…

      — Я принёс ужин.

      Не Хуайсан, чуть покачнувшись, медленно сел. Снова потёр глаза и спросил:

      — Разве в Облачных Глубинах разрешено выносить еду за пределы столовой?

      — Ты не посетил ни одного занятия, но знаешь правила, — удивился Лань Ванцзи.

      — Читал.

      — Мгм.

      — Ты не ответил на вопрос.

      — Запрещено. Но если никто не узнает — значит, этого не было.

      — Интересно, — Не Хуайсан пожал плечом. Его неровно остриженные волосы, еле-еле доходящие до подбородка, стройно колыхнулись в такт движению.

      — Тебе следует поесть и как следует выспаться. Сегодня ты пропустил целый день занятий, придётся изучать то, чему учили наставники, самостоятельно. — Лань Ванцзи не мог перестать смотреть на пустоту, которая ещё вчера полнилась роскошным богатством.

      Не Хуайсан безразлично кивнул. Его мало заботило обучение, и дагэ едва ли отправлял его сюда за тем, чтобы расширить кругозор младшего брата и почерпнуть техники другого клана.

      — Мы встаём с первым колоколом и приходим на зарницу. Затем завтрак и теоретические занятия до обеда. После обеда свободное время и вечерние практические занятия.

      Не Хуайсан снова кивнул.

      — Но утром, до колокола, мы сходим к дяде. Я за тобой зайду.

      — Зачем?

      — Твои волосы.

      Не Хуайсан по привычке потянулся пальцами туда, где раньше свисали пряди. Наткнувшись на пустоту, скользнул взглядом на пол. Его ночное помешательство, сокровище, лелеемое годами, осуждающе чернело на досках. Все масла и цветочные отвары, все силы и старания теперь принадлежали этому миру, но не ему. Выпестованная судьбой несправедливость невесомостью сидела на плечах. Теперь ей не нужны были ни заколки, ни ленты, ни шпильки, ни прочие украшения.

      И Не Хуайсан ей тоже был не нужен.

༺🌸༻

      Трава под ногами хрустела от подмёрзшей росы, низко стелящийся туман окутывал щиколотки. Не Хуайсан, разум которого всё ещё продолжал спать, широко зевнул, и спрятал пальцы в длинные рукава. Утром Лань Ванцзи выдал ему комплект белых одежд, расшитых облаками. Точно таких, какие носили адепты клана, и какие полагались всем приглашённым ученикам. Свою одежду можно было носить только в свободное время и только за пределами Облачных Глубин. Этой утраты индивидуальности Не Хуайсан ещё не понял, зато измученный организм прекрасно осознавал, как сильно ему не хотелось вставать с рассветом. Дома он вставал намного, намного позже.

      Небеса, почему так холодно?! Когда Не Хуайсан уезжал из Нечистой Юдоли, у них ещё держалась летняя жара, и к его позднему подъёму воздух уже успевал достаточно прогреться. Мальчишки-адепты по вечерам бегали к ближайшим прудам, и резвились там до самой темноты, здесь же, в окружённой горами огромной чаше лето будто никогда не наступало, замерев носочками перед воротами. Видимо, без жетона его не впускали.

      Не Хуайсан не запомнил дороги, и разлепил глаза только когда перед ним с Лань Ванцзи открылась тяжёлая деревянная дверь. На пороге стоял уже собранный и бодро выглядящий Лань Цижэнь. Он пропустил их внутрь, и Лань Ванцзи с Не Хуайсаном тут же поклонились.

      — Доброе утро, дядя.

      — Приветствую учителя Ланя.

      Лань Цижэнь пригласил их пройти в свой кабинет. Он молча усадил Не Хуайсана на невысокий табурет и повернул его лицом к распахнутому настежь окну. Не Хуайсан, мечтающий отогреться, с сожалением осознал, что в помещении едва ли теплее, чем на улице. Сухие крепкие пальцы учителя Ланя ненавязчиво обхватили его подбородок и разглядели распущенные концы волос ос всех сторон. Губы его при этом сурово поджались, но уста остались безмолвны.

      Когда накануне вечером племянник пришёл к нему с просьбой, Лань Цижэнь сначала опешил. Он жил не первый десяток лет, и на его памяти не было ни одного случая, при котором бы здоровый молодой человек, не вдовец и не монах, так безжалостно бы расправлялся со своими волосами. Он подумал было, что речь идёт о нескольких цунях или, на худой конец, хотя бы одному чи, но теперь видел перед собой кое-как остриженные концы, сзади касающиеся плеч, а спереди доходящие до подбородка.

      Лань Цижэню случалось подстригать племянникам концы волос, чтобы они росли ровнее и выглядели лучше. Поэтому А-Чжань первым делом пришёл к нему, прося о помощи, но, рассматривая поле боя, Лань Цижэнь даже не представлял, с чего начать. Просто немыслимо! Так отнестись к наследию предков!

      Мальчишка покорно сидел, сложив на коленях руки и рассматривая свои пальцы. Ему должно быть стыдно за свой поступок, и Лань Цижэнь надеялся, что он именно поэтому не поднимал своих глаз. Почему же А-Чжань, решив всё-таки обратить внимание на кого-то, кто не А-Хуань, выбрал именно младшего брата главы Не? Так не похожего ни на своего брата, ни на адептов, коих вскармливал и воспитывал этот доблестный клан? Впрочем, ему ли выбирать? Лань Цижэнь должен быть счастлив уже от того, что А-Чжань, наконец-то понял, как много вокруг него людей.

      — Ты принёс свой гребень? — спросил Лань Цижэнь, подходя к столу и вытаскивая из верхнего ящика небольшой, очень остро заточенный клинок.

      Не Хуайсан вытянул из рукава гребень с частыми зубцами. Цвета слоновой кости, умело расписанный тонкими красными цветами покрытый блестящим лаком. Лань Цижэнь взял гребень и принялся за работу. Несмотря на всё своё недовольство, работал он бережно и аккуратно. Сравнял длину прядей и тщательно вычесал все цепляющиеся друг за друга волоски, ни разу не допустив резкости или нетерпения. Когда он закончил, Не Хуайсан по-прежнему смотрел вниз, и Лань Цижэнь заметил капли слёз на его ладонях.

      — Бестолку уже плакать по тому, чего нет, — Лань Цижэнь отложил клинок и вернул хозяину гребень. — Ты не монах и не вдовец, чтобы позволять себе такую вольность.

      — Я плачу не о волосах, учитель Лань. Приношу свои извинения за неподобающий внешний вид и нарушение предписанной дисциплины, — тихо прошептал Не Хуайсан.

      Лань Цижэнь тяжело вздохнул. Сел за стол и провёл ладонью по бородке, вытягивая её конец в острый пик. Лань Ванцзи, всё время стоящий у окна, безмолвствовал. Солнце вставало медленно и его лучи едва пробивались через пышную пену белоснежных облаков. Прозвенел первый колокол, призывающий к пробуждению ото сна. Плечи Не Хуайсана мелко подрагивали, и не нужно было видеть его лицо, чтобы распознать немое горе.

      В своём письме Не Минцзюэ предупреждал, что у младшего брата проблемы с дисциплиной и сложный характер; что его трудно заставить делать то, чего он не хочет, и что боям он предпочитал искусство. Признаться, Лань Цижэнь, принимая решение взять Не Хуайсана на обучение, не ожидал, что младший Не, вопреки словам брата, окажется вежлив и безукоризненно почтителен.

      — Мне следует сообщить главе Не о твоём поступке? — спросил Лань Цижэнь.

      Не Хуайсан поднял на него красные глаза и качнул головой:

      — Благодарю учителя Лань за заботу. Не нужно.

      Лань Цижэнь решил, что обязательно сообщит. Никто не отрезал свои волосы просто так. Не Хуайсан выглядел несчастным и растерянным ребёнком, а не нахалом, вдруг решившим бросить всем вызов и показать, как сильно ему не хочется здесь находиться. Великое благо не застревать на первом впечатлении, а давать людям второй шанс.

      Сердце Лань Цижэня смягчилось.

      — Поскольку ты находишься далеко от дома и не можешь посетить свой храм предков, я разрешаю тебя посетить наш храм в сопровождении Ванцзи. Тебе следует помолиться предкам и как следует почтить их память. Я освобождаю вас двоих от утренних занятий, но к обеду оба явитесь в столовую. Первый проступок, каким бы он ни был, наказанием не карается, но в будущем, Не Хуайсан, строго соблюдай дисциплину.

      Не Хуайсан поднялся и сделал глубокий поклон. Он тронул свои волосы — теперь одинаково ровные по всей длине — и тяжело сглотнул.

      — Имей в виду: если у тебя возникают какие-то проблемы, ты можешь обратиться к Ванцзи или сразу ко мне. Здесь не тюрьма, и мы следим за душевным и физическим состоянием своих учеников.

      — Благодарю.

      — Идём, — Лань Ванцзи тронул Не Хуайсана за плечо.

      Лань Цижэнь вспомнил о послании, что забыл отдать вчера. Быть может, ему вовсе не стоило ничего отдавать? Мало ли, где могла затеряться небольшая трубочка письма по дороге из города И. Но совесть возопила от самой этой мысли, и потому он взял со стола желтоватый свиток, перетянутый белым шнурком.

      — А-Чжань.

      Лань Ванцзи немедленно обернулся. Взгляд при виде свитка в руках дяди вспыхнул тысячами тёплых искр, губы тронула почти незаметная улыбка.

      — Благодарю дядю, — Лань Ванцзи вновь поклонился.

      Лань Цижэнь махнул рукой, отпуская юношей. Им предстоял поход в храм предков, а ему — долгие, долгие размышления.

      В такой ранний час храм предков пустовал. Все поднимались с кроватей, приводили себя в надлежащий вид, одевались и стекались в общую столовую на завтрак. И только двое сидели на коленях перед огромным количеством табличек, вслушиваясь в тишину.

      Лань Ванцзи подвёл Не Хуайсана к табличкам своих родителей. Он протянул палочку благовоний Не Хуайсану, и тот возжёг её так, как предписано обычаями. Помолчал, то и дело трогая свои волосы. Их отсутствие ощущалось так же явно, как отсутствие дагэ. Лань Ванцзи смотрел на него внимательно, и Не Хуайсан подумал, что его внешний вид оскорбляет Второго Нефрита.

      — Я не стану извиняться перед тобой за то, что сделал, — тихо сказал Не Хуайсан. — В конце концов, это мои волосы.

      — Я не прошу извинений. Но твои волосы были красивы.

      — Были, — лёгкое пожатие плеч.

      — Тебе, должно быть, очень больно.

      — Да. Но, как я уже и сказал, я плачу не по волосам. Так просто не объяснить, почему я это сделал.

      — И объяснений я тоже не прошу.

      Помолчали.

      Лань Ванцзи поклонился табличкам, прикрыв глаза, и Не Хуайсан сделал то же. Он согнулся, касаясь лбом пола, вдохнул запах пыли и благовоний. Обмяк, ощущая, как из глаз снова сочатся слёзы. Он не хотел здесь находиться. Он мечтал вновь оказаться дома, чтобы целовать Не Минцзюэ по утрам и ночам, помогать ему с делами клана и обучать младших адептов каллиграфии и живописи. Гулять по садам и ловить рыбу, любоваться закатами и вслушиваться в пение птиц и цикад.

      Печаль до того сжала грудь, что остатки воздуха покинули её глухим низким стоном. Мир постепенно истлевал, и Не Хуайсан надеялся, что, если он просидит так, склонившись, достаточно долго, то истлеет вместе с ним.

      Тихий размеренный голос потянул его наружу.

      — Когда сюнчжан уехал, мне казалось, что во всём клане я остался один. Я шёл мимо людей и не видел их лиц. Не знал, с кем из младших только что поздоровался, кому из старших поклонился. Не помнил, что делал вчера и не знал, что буду — завтра. Хотел только, чтобы поскорее наступила ночь, но, когда она наступала, ничего не менялось. Я оставался по-настоящему один, и чувствовал его отсутствие ещё сильнее, поскольку находился в месте, которое ранее принадлежало нам двоим. Моё состояние ухудшалось, но этого не видел никто, кроме дяди. Тогда по вечерам он стал звать меня к себе, играть на гуцине и разговаривать со мной. И тогда, не сразу, но мне стало легче. И тебе тоже станет. Боль притупится. Ты будешь чувствовать её с каждым вдохом, но ты хотя бы сможешь вновь дышать. Наберись терпения.

      Не Хуайсан, не разгибаясь, медленно повернул голову и спросил:

      — Сыграешь мне на гуцине?

      И Лань Ванцзи ответил:

      — Сыграю.