Простынь накалялась с каждым движением. Грубая ткань царапала кожу смятое в ногах одеяло жаром лизало пятки. Стужа смешивалась с влагой. Погода, которой полагалось быть солнечной и летней, претворялась глубокой осенью. Несмотря на тяжёлую ночь, проведённую в сражениях, сон в тяжёлую голову не шёл. Не Минцзюэ ворочался уже больше часа, но весь его подвиг заключался только в том, что он сумел ещё больше вывести себя из строя.

    Тяжело поднявшись, Не Минцзюэ осмотрелся: все пять человек, его самые приближённые люди, крепко спали, сложив ножны с оружием и тяжёлые доспехи. Спали тихо и не шевелясь, будто и во сне кто-то заставлял их соблюдать строгую военную дисциплину. Взяв Бася и накидывая на себя верхнюю одежду, Не Минцзюэ тихо вышел из комнат.

    Коридор гудел тишиной. Крошечные капли дождя редко ударяли по закрытым ставням, сквозь которые пробивался хилый солнечный свет. Должно быть, с рассвета минуло чуть больше часа. Гул тяжёлых шагов сопроводил главу Не во внутренний двор с широкой тренировочной площадкой, сейчас пустой и сырой. Присев на скамью, опоясывающую периметр здания, Не Минцзюэ откинул голову на холодный влажный камень. Ткань штанов тут же промокла, капли били по лицу надоедливо, но почти нежно. Непривычно распущенные волосы липли к грубой кирпичной кладке, намокали, обнимали усталое лицо, щёки, шею…

    Бася на коленях отражала хмурое измождённое небо, надорванное и бессильное в своём одиночестве. Её холодная тяжесть пульсировала в висках и затылке. Жестокая ненасытная женщина, пьющая его соки. Подобные ей унесли множество жизней его предков. И этой тоже суждено унести — лично его. Может, и правильно, что сейчас молодые адепты полностью перешли на мечи. Кузницы Цинхэ уже давно не ковали сабель — как ни настаивали на том старейшины. Не Хуайсан протестовал против сабель и старейшин в одиночку, и был так упрям и убеждён в своей правоте, что Не Минцзюэ пришлось его поддержать. Ранняя смерть отца стала тому весомой причиной. Никто из пользующихся сабель не доживал до знакомства со своими внуками, и это при сильном золотом ядре, которое становилось их же погибелью и причиной искажения ци. Не Хуайсан стоял перед старейшинами маленький и громкий, и распекал уважаемых мужей, которые «Не смели указывать ему или дагэ или кому бы то ни было ещё брать в руки эту смерть, в то время как сами едва ли держали в жизни нож для мяса». Его категоричная маленькая птичка. В наказание после своей выходки он месяц всё свободное время стоял в храме предков голыми коленями на рассыпанном рисе и молился. Это было тяжело и больно, но лучше, чем получить причитающиеся ему удары вымоченными в уксусе розгами. Ударить диди Не Минцзюэ не позволил бы никому.

    В саблях действительно больше не было смысла. Они принесли клану Цинхэ Не почёт, сделали его таким уважаемым, дисциплинированным и крупным. Их боялись и почитали, к ним приезжали на обучение. С ними советовались, считались с мнением. И всё это благодаря одному мяснику, который выдирал себе уважение и статус так же, как выдирал жилы из кусков мяса — резко и безжалостно. Тогда в саблях был толк — такое крупное агрессивное оружие не оставляло противнику ни единого шанса избежать участи. Теперь клан Цинхэ Не прочно укрепился на верхушке, и, как оказалось, владение более изящным и поворотливым мечом, при должной сноровке, ничуть не хуже сабли. «В конце концов, дагэ, это человек должен вести оружие, а не наоборот. Не столько важен инструмент, сколько его носитель. Ведь, если я захочу, то смогу убить кого-то и куайцзы».

    Как глава клана Не Минцзюэ был вынужден нести свою ношу. Он и диди предлагал воевать исключительно саблей, но тот отказывался и всячески избегал оружия. Пришлось сдаться, ведь если бы Не Минцзюэ не подарил Не Хуайсану сначала кинжалы, а затем и меч, тот бы спокойно прожил без всякого оружия вовсе. Как один из наследников клана, позволить себе ходить беззащитным он не мог. Пришлось сдаться и уступить, и решение это только принесло ему облегчение. Бася же, познавшая кровь и сражения, вкус ци хозяина и его гнев, так просто нельзя была оставить на полке, как саблю Не Хуайсана. Она требовала внимания и почёта. Дань традициям, медленно убивающая очередного главу.

    Не Минцзюэ закрыл глаза, сделал большой вдох. Дождь прекратился, и лёгкий ветер ласкал его щёки. Свободно. Волосы жались к телу. Вот бы почувствовать в них пальцы диди, повернуть голову, поцеловать его тонкую ладонь в пятнах туши, прижаться к ней, снимающей любую боль, виском. Бестолковый глава. Зачем он сюда приехал?.. Чужие не знают, но свои видят, и помнят, как выглядели его приступы. Маленькие разряды искажения — напоминания, что скоро глава Не лишится рассудка и самое себя. Каждый из его клана помнил об этом, и каждый видел, как такое тесное взаимодействие с Бася, отягощённое тёмной ци города И, только усугубляло его положение. Его люди смотрели и тревожились, опасались и переживали. Но молчали. Пока молчали. Сдаться и уехать?.. Такого не было даже в мыслях. Опорочить себя и свой клан, упасть так низко, чтобы его сравнивали с изнеженным в гедонизме Цзинь Гуаншанем? Ни за что.

    Мысли уносили всё дальше. Спать по-прежнему не хотелось, Бася гудела мерно, будто дикая мурлычущая кошка. Остатки капель на её корпусе сливались в единое озерцо. Не Минцзюэ вытер их большим пальцем. Зачем он взял саблю с собой? Привычка всегда быть начеку и паранойя не покидали его никогда.

    В обманчиво-безмятежное небо взмыл сноп золотистых искр: сигнальные огни клана Цзинь. Не Минцзюэ поднялся, прикидывая, из каких ворот, ведущих из заднего двора общежитий наружу, ему будет ближе добраться до места. Судя по размерам и тихому звуку, огни запустили вне города И, за пределами внешнего круга. Откуда бы там кто взялся?.. Не успел Не Минцзюэ покинуть ворота, как по ушам ударил протяжный вой гонга, стоящего на площади близ общежитий.

    Город зашевелился. Ещё недавно почти тихий, потихоньку зашептался и заворочался в попытках проснуться. Пока дежурящие у Бездны перегруппировывались, отдыхающие в общежитиях после изматывающей ночи только начинали свои сборы. Не Минцзюэ поспешно вышел за ворота и встал на Бася, пытаясь рассмотреть сверху хоть что-нибудь. Дующий в спину ветер перекидывал распущенные волосы в лицо, их то и дело приходилось откидывать назад, не забывая, при этом, держать равновесие. Над городом стоял густой туман, из-за чего видимость составляла, в лучшем случае, чжанов двадцать-тридцать. Только подлетев ближе и достаточно снизившись, Не Минцзюэ увидел небольшую толпу людей, сдерживающую ожесточённого лютого мертвеца.

    Мертвец хрипло рычал и неуклюже отбрасывал от себя всех, кто смел к нему приблизиться, однако ему хватало сноровки уворачиваться от запускаемых в лицо талисманов. Горящие бумажки только раздражали его и делали глаза — единственно блестящие и выделяющиеся на лице точки — ещё свирепее. Один рукав золотистого ханьфу свободно полоскался на ветру, лишённый руки. Пион на груди и алые пятна на ткани, расплывшиеся и уже засохшие, не оставляли сомнений в личности их владельца.

    Цзинь Цзысюнь, вынесенный братьями по клану за пределы города, мгновенно встал на ноги, хотя и не в том смысле, в каком хотелось бы каждому, потерявшего близкого человека. Такого не случалось уже давно: никто не осмеливался выносить мертвецов за пределы города после всем известного случая, произошедшего едва ли не столетие назад, но каждый век должен иметь своих уникальных недоумков, решившихся подвергнуть давно известную истину сомнениям.

    Один из недоумков лежал, спиной утопая в жиже, и неуклюже пятился назад, выставив перед собой меч. Лицо его кровоточило, волосы слиплись от алой густоты, глаза почти не видно, но меч в руке не дрожал, только вязли голени в скользком месиве, не давая подняться. Второй, по-видимому, и запустил сигнальный огонь. Он парил на мече сверху, пытаясь подлететь к своему товарищу, но каждый раз при его снижении мертвец рычал и размахивал руками с такой силой, что воздух вокруг него вихрился тугими волнами.

    Прежде чем ринуться в бой, Не Минцзюэ раздражённо прикрыл глаза, раздумывая, стоит ли вообще помогать. Но Бася в его ладони гудела натужно и звонко, и дребезжание это отдавалось в голове болью и их общим желанием упиться тёмной энергией. В последнее время Не Минцзюэ практически разучился отказывать этой женщине. Перед тем, как отдать Бася первую команду, боковое зрение ухватило приближающиеся на мечах силуэты. Слух раздробил глухой собачий лай.

    Закипела битва. В одно единое смазанное пятно слились одежды, руки-ноги, блеск оружия и мерцающий в небе дождь. Длинные распущенные волосы лезли в глаза, пеленой застилали обзор, но откинуть их назад — потерять драгоценное время. Рокот в голове нарастал, и вот уже навязчивый шёпот сменился гулом, приносящим изъедающую разум боль. Не Минцзюэ не запомнил бой: дрался, потому что тело помнило, как. Уворачивался и нападал. Какой-то едва уцелевший, изо всех сил хватающийся за остатки здравомыслия разум отметил, что Цзинь Цзысюнь неожиданно силён — в разы сильнее, чем был при жизни. На зов гонга и сноп искр постепенно собиралось всё больше народу, но необходимости в такой бестолковой толпе не было — они лишь мешались под ногами. В схватку вступили Цзинь Гуанъяо, Лань Сичэнь и Сюэ Ян. Вместе они, почти не сговариваясь, образовали силовое поле вокруг мертвеца. Им удалось сузить круг ярости до нескольких десятков чжанов, и в особо удачный отвлекающий маневр Сюэ Яна Цзинь Гуанъяо удалось зажать Цзинь Цзысюня в тисках. Его меч плотно прижимался к серой шее мертвеца, но решимости обезглавить тело, так близко знакомое, ему не хватало.

    — Влево, — скомандовал Не Минцзюэ, и, как только Цзинь Гуанъяо отступил на шаг, Бася стремительно обезглавила мертвеца.

    Скрежещущая зубами голова с громким хлюпом упала в жидкую грязь лицом, растерянное тело принялось крутиться вокруг своей оси, в поисках пропажи. Руки с ещё большей неистовостью рассекали воздух. И тут строгий и мелодичный звук гуциня заставил тело замереть. Кисти безвольно опустились вдоль туловища. Голова, бурлящая нечистотные ругательства в грязь, умолкла. Тело всё обмякло и сгорбилось.

    Разум Не Минцзюэ немного прояснился. Он тяжело вдохнул, вытирая с лица пот и мёртвую кровь, небрежным движением грязной кисти зачесал волосы назад. Поймал на себе благодарный и, вместе с тем, поражённый ужасом взгляд Цзинь Гуанъяо. Руки у него едва заметно тряслись, хотя выглядел он так безупречно и опрятно, будто не сражался только что с лютым мертвецом. Побелевшее от отвращения лицо выглядело чистым и гладким, как скорлупка куриного яичка, а собранные в высокий хвост волосы развивались по ветру за спиной изящным шёлковым шлейфом. Пион на груди своей белоснежностью бросал вызов окружающей грязи и вони.

    Настоящий пион, проросший в болоте…

    — Ты… сучий… выродок! — рассерженный голос Сюэ Яна взрезал перезвон струн гуциня.

    Не Минцзюэ повернулся: Сюэ Ян стоял, держа одного из недоумков за грудки. Выглядел он настолько зло, что по безумию в глазах и рычанию, рвущемуся из гортани, легко мог сойти за лютого мертвеца.

    — Тебя не учили, почему нельзя дохляков выносить за пределы города? — Сюэ Ян с силой тряхнул недоумка, и тот, попытавшись было отбиться, получил унизительную пощёчину и грязный удар коленом под дых. — Не учили тебя, в этом твоём сраном клане, что случается, если так сделать?

    Чжун, не умолкая, лаяла, вцепившись в штанину второго недоумка, который пытался было встать и уволочь своё пострадавшее тело подальше, пока оно не получило вторую порцию от не менее лютого, чем мёртвый Цзинь Цзысюнь, Сюэ Яна. Вся эта какофония звуков смешалось в единое гудение, и набат напившейся крови Бася сердцебиением пульсировал во всём теле. Так опустошающе-гадко…

    — Глава Не… — Цзинь Гуанъяо придержал его за локоть. Хуже этого Не Минцзюэ ничего бы не смог придумать. К счастью, к этому моменту думать он уже не мог.

    Знакомая песня бережно очищала сознание. Нечёткие, но приятные образы плавали в рисовом киселе. Без тревоги и горечи. Без боли и огорчений. Без стыда. Чьи-то заботливые руки мягко оглаживали лицо влажной тряпицей. Капли стекали по подбородку, их подхватывали тёплые пальцы, не давая сорваться вниз. Шелестело ханьфу. Тончайшим кружевом ложилась мелодия гуциня поверх тишины, окутывала сознание, уносила с собой все тяготы. Точно так ощущался дом. Рядом с А-Саном, его деликатной заботой и ласковыми ладонями.

    Не Минцзюэ поднял отяжелевшую руку, накрыл узкую ладонь своей, провёл ею по лицу, останавливаясь на щеке. Пальцы неловко замерли, но не отстранились. Кончики их невесомо приголубили грубую, покрытую колючей щетиной, кожу. Тепло от тела напротив приятно согревало. Музыка продолжала играть — чьи-то умелые кисти продолжали извлекать из него мелодию, которую Не Минцзюэ играл диди.

    Слишком много пальцев и рук.

    Не Минцзюэ открыл глаза. На него, смущённо и робко, смотрел Цзинь Гуанъяо. Они сидели на коленях, друг на против друга, в какой-то незнакомой Не Минцзюэ комнате. Вторая рука, всё ещё держащая тряпицу, лежала у Цзинь Гуанъяо на коленях. Позади него сидел Лань Сичэнь: это он играл на гуцине, полуприкрыв глаза, при этом контролируя окружающую его обстановку. Наверняка он прекрасно видел, как Не Минцзюэ едва ли не тёрся о нежную ладонь, как домашний кот.

    Спину ошпарило кипятком.

    Ничего не сказав, Не Минцзюэ неохотно отпустил руку Цзинь Гуанъяо, и та, задержавшись всего на мгновение, с сожалением покинула усталое лицо.

    Гуцинь стих.

    — Вам лучше? — тихо спросил Цзинь Гуанъяо, ненавязчиво рассматривая черты лица главы Не.

    Не Минцзюэ кивнул.

    — Я знаю эту мелодию. Мой диди играл её мне.

    Лань Сичэнь вежливо, но искренне улыбнулся:

    — Это «Покой». Вероятно, молодой господин Не обучился ею в Гусу Лань.

    Не Минцзюэ снова тупо кивнул. Провёл рукой по чистому лицу, ощутил, что волосы всё ещё беспутно распущенны, но стыда за этой не почувствовал. Снял с пояса запасную ленту и кое-как повязал ею хвост. Хотелось как следует вымыться. Пахло мертвечиной и кровью. И — неожиданно — жасмином.

    — Приношу свои извинения, Не Минцзюэ. Ты выглядел…

    — Паршиво, — подсказал Не Минцзюэ.

    Лань Сичэнь со вздохом кивнул и улыбнулся:

    — Пожалуй, что так. Я взял на себя смелость сыграть тебе подходящую песнь.

    — Спасибо. Мне легче. Что случилось после того, как ты успокоил Цзинь Цзысюня?

    — Я провёл обряд упокоения души. Тело и голова вновь превратились в мёртвую плоть — то, чем они и должны были являться. Сегодня на закате мы захороним Цзинь Цзысюня, как подобает. Хотя четверо суток ещё не прошло, это уже не имеет значения. Душа уже покинула тело и, будем надеяться, сможет вернуться на круг перерождения.

    — Сюэ-гунцзы был очень зол на Цзинь Жуйвэня и Ли Инхао. Им сильно досталось, и его даже никто не пытался остановить. Пришлось звать даочжана Сяо, — Цзинь Гуанъяо прикрыл рот широким рукавом ханьфу. И тогда Не Минцзюэ понял, что он до сих пор ещё не пережил всё увиденное и пребывал в лёгкой растерянности. Брови его болезненно скривились на мгновение, но тут же лицо приобрело прежний спокойный и сосредоточенный вид. Вздохнув, Цзинь Гуанъяо отнял руку от лица. — Мы с Лань Сичэнем привели вас сюда…

    — Я понял, — перебил Не Минцзюэ. Затем кивнул, чтобы хоть как-то сгладить свою неловкость. Зачем-то ещё раз повторил: — Спасибо.

    Цзинь Гуанъяо хотел было ему поклониться, но Не Минцзюэ схватил его за руку:

    — Никогда больше так не делай со мной.

    — Хорошо, — ровным голосом ответил Цзинь Гуанъяо.

    Лань Сичэнь, смотря на всё это, невольно улыбнулся. Не Минцзюэ не стал уточнять, что вызвало улыбку у главы Лань.

    Уже не в первый раз Не Минцзюэ видел, как алчущая пасть Бездны боязливо расступалась перед Сяо Синчэнем. Даочжан Сяо стоял на абсолютно сухой почве так глубоко, где иному уже не было б спасения. Сюэ Ян, тревожась, стоял на берегу, и его сапоги Бездна лизала чёрными маслянистыми языками. Как они могли сойтись? Такие разные. Он и диди тоже разные. Разные во многих глобальных вещах, но в самых мелочах, в песчинках и крупинках их личности сливались в одну.

    Алый саван в руках Сяо Синчэня медленно погружался в Бездну. Эфир, вспенившись и бурля, кипя, точно чёрная вода, принимал в себя жертву.

    — Рождённого под солнцем прими, — ровно, негромко, но отчётливо раздался голос Сяо Синчэня.

    Бездна поглотила обёрнутое тело с глухим гулом и пошла неровной рябью.

    — Рождённого под солнцем прими, — обратился каждый наблюдающий. Кто-то шёпотом, кто-то громко и отчётливо, кто-то — едва шевеля губами. Не нашлось бы человека, не знавшего эту фразу. Но всякий, стоящий тем утром у берега Бездны, не думал, что смерть так близка. Что дышит в затылок и поджидает случая. Возможно, немногое жалели о смерти Цзинь Цзысюня — юношей он был неприятным и высокомерным, но из уважаемой семьи, а, значит, обладающим неприкосновенностью. В некотором смысле так и было, только перед единой женщиной все равно уязвимы, как перед богами. Цзинь Цзысюнь отправился к Яньвану, прихватив с собой изрядную долю самоуверенности многих заклинателей.

    Человеческое тело давало им всем необходимый перерыв. Нельзя было сказать, как долго он продлится, но твари и всякого рода нечисть появляться перестали. Сожрав не тронутое тленом тело, Бездна застыла гладкой, точно отполированной, поверхностью, на которой не шли круги даже от мельчайших капель дождя.

    Не Минцзюэ повернул голову. По правую руку от него стоял Цзинь Гуанъяо. Невысокий и бледный, рукавами ханьфу он незаметно промакивал слёзы, смешанные с дождевой влагой. За вторую руку его крепко держал Лань Сичэнь. Поймав на себе взгляд Не Минцзюэ, Лань Сичэнь грустно улыбнулся ему, ничуть не смущённый.

    — В этом нет твоей вины, — тихо сказал Не Минцзюэ Цзинь Гуанъяо на ухо. Для этого ему пришлось слегка склониться.

    Цзинь Гуанъяо повернул к нему голову. Губы дрожали, глаза блестели, лицо совсем посинело — через бледную кожу просвечивали тонкие ветви вен. Не Минцзюэ положил тяжёлую ладонь ему на плечо. Цзинь Гуанъяо медленно вернул взгляд на Бездну — туда, где даочжан Сяо медленно выходил из эфира, и Сюэ Ян смотрел на него, как на Небожителя.

    Шумная обычно Чжун вела себя очень тихо. Она присела возле ног хозяев и осматривала внушительную толпу. Собрались все. Даже некоторые жители города, обычно существующие будто сами по себе и в неожиданно выпавший сезон дождей вообще не рискующие показываться во внешнем круге, стояли у ворот города, издали наблюдая за происходящим. Так много людей и так тихо. Нашёптывал еле живой дождь, мелкий и холодный, гудел где-то за Бездной ветер. Но кроме этого — ничего.

    Дав тишине насытится скорбью, Сяо Синчэнь вновь заговорил (по-прежнему спокойно, но достаточно отчётливо и громко):

    — Вы все — уважаемые члены своих семей. Воспитанники школ. Заклинатели. Полагаю, мне нет необходимости напоминать каждому из вас, почему запрещено выносить тела усопших за пределы города И. Мы знаем о Бездне ничтожно мало, и стараемся узнать больше. Систематизировать эти знания, записать и передать другим поколениям. Так же, как делали это наши предки. Те крохи, которые мы знаем, непреложно истины. Каждый из вас, я уверен, читал эту историю: она обязательна к изучению для всех. И поскольку вы здесь, наверняка ваше базовое обучение подошло к концу. Но я позволю себе повторить эту историю для вас. И прошу каждого услышать то, чего вы раньше, быть может, слышать не хотели.

༺🌸༻

    В город И часто съезжались бедняки. Заклинатели самого слабого золотого ядра, не нашедшие себя в мире средь честных людей, старались обрести своё место у Бездны. Но редко кто находил в себе силы остаться в мрачном городе, и с тех пор ничего не изменилось. Знать о Бездне и жить рядом с ней — совсем разные вещи. Однако эта история не про грустного заклинателя, спившегося от своей бездарности, и не про босяка из глуши, решившего покончить с воровством и убийствами.

    Эта история о благородном и сильном человеке, который оказался в городе И проездом. И так получилось, что ему не пришлось вернуться домой живым. Благородного человека звали Чжоу Боди, и он снискал себе славу сильного воина.

    Одной поздней осенью Чжоу Боди возвращался домой в свою провинцию, и путь его лежал мимо города И. Дни стали совсем короткими, и после обеда жидкое солнце совсем скрылось за тучами. Как и много раз до этого, Чжоу Боди со своими верными спутниками, решил переждать ночь в городе И. Он хорошо знал старосту, и живущие у Бездны всегда с радостью принимали благородного молодого господина и его друзей, которые никогда не отказывали в помощи.

    Тем вечером вместо отдыха и сна Чжоу Боди вышел помочь к берегу. Тварь оказалась огромна: по слухам, из эфира вышло смердящее нечто с головой быка, телом медведя и змеёй вместо хвоста, один взгляд которой не то парализовал, не то убивал на месте. Сильные медвежьи лапы легко отбрасывали от себя любого, решившего к ней приблизиться. Тогда заклинатели не обладали такими обширными знаниями, как сейчас, и справиться с нечто подобным представлялось сложной задачей.

    Чжоу Боди погиб от когтистой лапы. Его убил не сам удар — он истёк кровью, поскольку никто не успел оказать ему помощь. Наутро убитые горем спутники Чжоу Боди завернули мёртвое тело в саван и продолжили свой путь. Им предстояло ехать ещё четыре дня. Ехать и думать о том, как сообщить нынче уже вдове, едва разродившейся прелестной двойней, о том, что вся семья Чжоу отныне осиротела.

    На исходе четвёртого дня Чжоу Боди вернулся домой — мёртвый и безмолвный. Молодая жена от вида искалеченного тела сошла с ума и скулила у порога дома всю ночь, точно раненая собака. К утру её не стало. Как и громко ревущих в люльках двойняшек.

    Мы не знаем, проводил ли кто-то ритуал упокоения, или, как его ещё называют, очищения души, поскольку и сейчас эта техника считается спорной, и разные кланы по-разному к ней относятся, но по масштабу дальнейших событий можем предположить, что душа не была упокоена, и томилась в мёртвом теле, разлагаясь вместе с ним четверо суток, что сделало её ещё более отчаянной и злой.

    К исходу первого дня от поселения, где когда-то жил Чжоу Боди, не осталось ничего. Вернее, никого. Оживший мертвец, по характеру наносимых повреждений и способу убийства, превратился в кровожадного цзянши. Он передвигался резкими, быстрыми прыжками от дома к дому, а, зайдя за калитку во двор, уже не оставлял никому шанса выжить. Для благородного и любимого многими господина при жизни в посмертии всякий оказался безразличен. Цзянши испил всех в поселении, и никто не обладал достаточной силой, чтобы дать ему отпор. Оживший мертвец застал жителей врасплох и, погубив всех, отправился по зову крови в соседнее поселение, истребив и там, по рассказам, половину людей, прежде чем его смогли умертвить. Отрезав голову и спалив дотла.

    Мы не знаем, был ли это первый мертвец, вынесенный за пределы города И, но мы достоверно знаем, что Чжоу Боди — первый, история которого была описана. Правила писались кровью. Пределы города И, за которые нельзя переступать мертвецам, чертились трупами заклинателей и мирных людей. Опытным путём наши предки приходили к тем заветам, которые сейчас от нас требуется не нарушать. Мы, в свою очередь, продолжаем изучать Бездну, и появляются всё новые и новые правила, которые, как мы надеемся, не будут нарушать наши потомки. Ведь в конечном счёте они созданы не для того, чтобы ограничить или запретить, но в первую очередь для того, чтобы сохранить драгоценные человеческие жизни.

༺🌸༻

    Сяо Синчэнь замолчал. На лице его читалась решимость и не свойственная ему мягкая строгость. Сюэ Ян, стоящий рядом, выглядел воинственно. Он злился, и на месте его удерживала положенное на плечо узкая ладонь супруга.

    — Те, кто своровал тело Цзинь Цзысюня, сейчас же покинут город И. Те, кто поступили бы так же, к ним присоединяться. Господину Верховному заклинателю я лично направлю послание с описанием произошедшего, поэтому свою версию можете затолкать себе в глотку и проглотить вместе с вашими паршивыми языками.

    — А-Ян!.. — выдохнул Сяо Синчэнь. — Пожалуйста…

    Цзинь Жуйвэнь стремительно вынул меч, Сюэ Ян оголил Цзянцзай. Цзинь Гуанъяо, не раздумывая ни секунды, вытащил Хэньшен. Спустя мгновение берег Бездны зазвенел от вынимаемых мечей, оголился шипами лезвий, направленных друг на друга.

    Ли Инхао и Цзинь Жуйвэнь остались в меньшинстве.

    Не Минцзюэ по-настоящему восхищался их упорством и, вместе с тем, скудоумием. Настроить против себя сильнейших заклинателей своего поколения — настоящий талант.

    Убирая Бася обратно в ножны, Не Минцзюэ бросил взгляд на Цзинь Гуанъяо: тот стоял, ещё более бледный, чем обычно, губы его белели от напряжения, а подбородок едва заметно подрагивал.

    — Идём, — Не Минцзюэ положил ладонь на тонкое плечо и кивнул в сторону общежитий.

    Цзинь Гуанъяо обернулся в поисках кого-то. Кто-то — Лань Сичэнь — уже стоял рядом.

    Втроём они покинули берег. За их спинами Сюэ Ян, бурлящий и негодующий, рвано и чётко отдавал команды, да так грубо, что через каждое его предложение слышалось предостерегающее «А-Ян!».

    Благодаря смерти Цзинь Цзысюня, Бездна дала им короткую передышку. Впервые, за долгое время, с неба не срывалось ни капли.