Когда Вэй Ин впервые приходит в себя после случившегося в Безночном городе, он в Облачных Глубинах, а Лань Ванцзи рядом с ним. Первое, что срывается с его губ, это хриплое и настороженное:

– Лань Чжань?..

Лань Ванцзи прикипает взглядом к знакомому лицу, и тугой обруч, сдавливавший грудь, ослабляется, позволяя вдохнуть немного глубже. Рассматривая его, как делал дни и недели до этого, он цепляется за мелочи: за опущенные, застывшие уголки раньше таких улыбчивых губ, за воспалённые веки, за трепещущие ресницы, прячущие подёрнутые невыносимой тоской глаза. И улавливает в точёных чертах, наконец, осознанность. Это всё ещё Вэй Ин, он жив, он здесь, и просить небеса о большей милости Ванцзи не смеет – ему и без того никогда не заслужить ни одного выторгованного у смерти мгновения.

– Ты в Облачных Глубинах, – он старается звучать спокойно и мягко, начинать с очевидного проще. – Не приходил в себя три дня с тех пор, как я забрал тебя с Луанцзан. Никто, кроме меня и брата, не знает, что ты здесь.

Глупое сердце грохочет где-то в висках. Оно не знает, радуется ли, прощается ли или просто сходит с ума, и Ванцзи не знает тоже. Он не имеет права радоваться, не после того, что они с Вэй Ином совершили, но он рад – болезненно, горько, эгоистично рад. Ему, наверное, следует бояться, но он не боится. Какое бы будущее ни было ему – им – уготовано, теперь он знает, на чьей стороне встретит его.

Неважно, сколько раз чужой ослабший кулак врезался ему в грудь, неважно, насколько громко хриплый, сорванный голос кричал ему убираться, – до тех пор, пока Вэй Ин может драться, может испытывать боль и страх, он жив. А до тех пор, пока он жив, Лань Ванцзи будет оберегать его жизнь, вблизи или издалека. Так долго, как только сможет. Теперь он понимает это с ослепительной ясностью.

Лань Сичэнь спрашивал его ещё там, на Луанцзан, глядя из-под отчаянного излома бровей и обессилено уронив руки, пока Ванцзи обнимал измученное безумием тело, и нити его духовной силы мерцали, обвив чужие истончившиеся до хрупкости запястья: «Что, если господин Вэй не хочет, чтобы ты был рядом? Что, если его порыв оттолкнуть, выгнать, избавиться – искренний? Что, если ты не вынесешь бремени ответственности за его жизнь?»

«Не существует безвыходных ситуаций, пока ты жив», – отвечал Ванцзи, желая не слышать подтекста в словах брата, но всё равно слыша его. И он до сих пор звучит в его голове.

«Это для него ситуация не безвыходная, пока он жив? Или для тебя? А что, если бремени своей собственной жизни, сохранённой по твоей милости лишь тебе в угоду, не вынесет он?»

Мягким движением ладони Лань Ванцзи накрывает ещё трепещущие струны гуциня. У него так дрожат пальцы, что он не сможет продолжать играть, пока не успокоит сознание и тело, но постыдная слабость не уязвляет, он едва замечает её. За тихим вздохом и шорохом постели затихает последний перезвон, поднявшись под потолок и растворившись, как растворяются дымчатые следы сандалового благовония.

Вэй Ин выглядит больным. Сломленным, несчастным, отчаявшимся. Тенью прежнего себя, но тенью опасной, непредсказуемой, готовой в любой момент броситься в смертельный бой. Но Лань Ванцзи никогда его не боялся. Только ­­за него.

– Как ты себя чувствуешь?

Ванцзи протягивает руку, намереваясь взять Вэй Ина за запястье и проверить пульс, поделиться силами, но движется медленнее, чем мог бы, стараясь действовать открыто и предсказуемо.

Вэй Ин отдёргивает руку.

– Что я здесь делаю? Ты притащил меня сюда?

– Вэй Ин, я…

Вэй Ин сдвигается по постели, и его координация до того отвратительная, что ему с видимым усилием приходится обеими руками опираться на кровать. Он истощён и изранен, он едва пришёл в сознание, его разум болен, а в теле едва-едва держится жизнь, но он…

– Чэньцин у тебя?

– Вэй Ин, пожалуйста, – голос Лань Ванцзи садится против воли.

– Я не могу здесь быть.

Лихорадочно колотящееся в груди сердце разом проваливается куда-то вниз и густыми, тяжёлыми ударами отдаётся больше не в груди, а глубоко-глубоко в животе. Лань Ванцзи заставляет себя вдохнуть, пережидая обжёгший затылок кипяток страха – неосознанного, инстинктивного и, что хуже всего, ожидаемого. Он знал – знал и боялся, – что Вэй Ин захочет уйти.

Ни один раненый зверь, загнанный в угол болью и скорой гибелью, не поймёт добрых намерений, для него любое движение, любой звук будет означать опасность. Сколько раз Лань Ванцзи пытался поймать поранившихся кроликов, и сколько раз они, мечущиеся из последних сил, забивались в норы или вгрызались ему в пальцы, где-то внутри своей глупой головы заранее выбирая страдания.

Но кролику нельзя объяснить доброту. Нельзя объяснить любовь и сочувствие, нельзя попросить потерпеть – да, больно, страшно, я знаю, это так, но будет лучше, обещаю, только доверься. Человеку – можно. Вэй Ину – нужно, хоть он и сжимается и глядит затравленно, как раненый зверь.

Лань Ванцзи понятия не имеет, как ему выбрать слова.

– Ты можешь остаться, – отвечает он, стараясь, чтобы голос не срывался. – Никто не найдёт тебя здесь. Тебе нужно… прийти в себя. Позволь помочь.

Отчего-то с трудом разгибая руки, Лань Ванцзи аккуратно отставляет гуцинь в сторону. Ему самому нужны эти несколько мгновений, чтобы попытаться привести в порядок мысли.

Вэй Ин наверняка плохо помнит то, что произошло на горе – он то впадал в беспамятство, то терялся в своём безумии, порой даже переставая узнавать Лань Ванцзи. Но рассказывать ему об этом Ванцзи не намерен. Что сделано, то сделано, и ни нанесённые им раны, ни битва со старейшинами клана Лань не стоят того, чтобы только-только прояснившийся взгляд снова утонул в тоске и чувстве вины. Ему и так слишком много, он и так раздавлен и сломлен непосильной ношей случившегося, и, небеса, как же сильно Ванцзи желает хоть на несколько горстей облегчить его груз. И как же сильно он сожалеет.

Лань Ванцзи смотрит на него, на человека, которого не сумел спасти, и не представляет, что ему делать. В груди тянет и ноет, чувства сворачиваются, переплетаются, и Ванцзи даже не знает названия им всем. Он просто… он просто был так малодушен, так труслив и слаб, что теперь при искренней готовности отдать всё, что у него есть, он может только осознать: поздно.

Он должен был выбрать раньше. Он не должен был всего этого допустить. А сейчас у него осталось совсем мало времени, чтобы хотя бы попытаться поступить правильно, совсем мало времени перед тем, как его будут судить. Сичэнь обещал выторговать для него отсрочку только до тех пор, пока Вэй Ин не придёт в сознание.

И вот, Вэй Ин очнулся, но всё окажется бессмысленным, если Лань Ванцзи не сумеет убедить его остаться, потому что уже совсем скоро не сможет быть с ним, чтобы не дать себя погубить. И, возможно, – он не желает об этом думать, но думает всё равно – не сможет уже никогда.

Ему нужно удержать его здесь. Нужно, чтобы Вэй Ин его дождался. Нужно, чтобы Вэй Ин выздоровел и оправился, если не дождётся. Вот, что чувствовал отец, когда принял самое тяжёлое решение в своей жизни. Вот, как оно ощущается. Отчаянно, зыбко, мерзко. Безвыходно.

– Вэй Ин, – Лань Ванцзи тихо выдыхает, топит взгляд в воздушных складках лёгкого одеяла, и ненавидит себя за то, как поступает. – А-Юань жив. Он тоже здесь.

Это добрые вести, по-настоящему добрые, но на языке перекатывается терпкая, отвратительная горечь. Он не обманывает себя, знает, что делает то же самое, что сделал когда-то отец – против воли привязывает дорогого человека. Матушка была заточена сначала стенами и только затем – детьми. Ванцзи поступает наоборот, но это не меняет сути.

Это именно то, о чём предупреждал его Сичэнь.

– Он простужен, но с ним всё будет хорошо, – негромко продолжает Лань Ванцзи. – За ним присматривают лекари. Здесь ему ничего не угрожает. Он… очень скучает по тебе.

Ребёнок. Ребёнок, у которого никого не осталось, кроме Вэй Ина. Ребёнок, который нуждается в нём, и в котором, как оказалось, нуждается Лань Ванцзи, чтобы использовать его и удержать Вэй Ина рядом с собой.

– Он… Это правда?.. Он не ранен?

Вэй Ин останавливается, теряет свою паническую решимость сбежать, и Лань Ванцзи тошнит от облегчения, которым омывает внутренности. Но так будет лучше, он искренне в этом убеждён. Со временем Вэй Ин тоже поймёт.

– Он в порядке, – говорит Ванцзи, встречая знакомый взгляд. В нём так много всего – привычного и нового, тёплого и острого, живого и болезненного, но ничего отталкивающего и нелюбимого.

Это случилось с ним уже давно. Ударило, как молния, обожгло, изранило, проникло под кожу, впиталось в каждый цунь и поселилось внутри, чтобы со временем из несправедливого проклятья превратиться в самую яркую, самую мучительную, самую желанную боль. Иногда Лань Ванцзи страшится того, насколько сильно любит этого человека. И если старейшины сочтут достаточным искуплением смерть, Лань Ванцзи будет сожалеть лишь о том, что больше не увидит, как Вэй Ин улыбается.

– Не выходи на улицу. Не пользуйся тёмной энергией. Я приведу его, дождись нас здесь.

Лань Ванцзи покидает дом, только когда Вэй Ин обещает ему не совершать необдуманных поступков. Это на время успокаивает мечущееся сердце, и Ванзци направляется в детскую часть ордена.

А-Юань ещё не занимается вместе с другими детьми из-за болезни, но уже достаточно хорошо себя чувствует, чтобы играть самостоятельно, устроившись прямо на полу комнаты. Едва заметив Лань Ванцзи, он подскакивает, путается в новом, слегка великоватом ханьфу, и тут же обвивается вокруг его ноги. Сердце Лань Ванцзи ноет так сильно, что это почти больно.

– Пойдём со мной, – просит его Ванцзи, наклоняясь, чтобы коснуться острого плеча.

– Куда? – живо интересуется А-Юань. Выбившиеся из хвоста мягкие волосы, так трогательно по-детски вьющиеся у висков, соскальзывают назад, когда он запрокидывает голову.

– Узнаешь. Пойдём.

Чтобы не терять время, он мягко поднимает малыша на руки. Тот весит всего ничего, но за шею обхватывает крепко и уверенно, не в пример тому, как едва сжимал протянутую руку, когда они только спустились с Луанцзан. Наклонив голову, Лань Ванцзи коротко касается щекой лба А-Юаня, пока мальчик доверчиво к нему прижимается, ёрзает, устраиваясь в руках, и бормочет, что сестричка Лу не захотела сегодня с ним играть. Наверное, думает Ванцзи, это одна из целительниц, которая приглядывает за ним.

Лоб у мальчика нормальной температуры, лихорадка его отпустила, и Ванцзи становится чуть-чуть менее совестно за то, что он творит. В конце концов, и Вэй Ин, и А-Юань будут по-настоящему рады встрече. Они прожили вместе столько месяцев, что нужны друг другу намного больше, чем сам он нужен каждому из них.

– Не сердись на неё, – негромко говорит Лань Ванцзи. – Она следит за всеми, кто болеет. У неё много работы, а ты уже почти поправился.

Они огибают женскую половину территории, проходят между густых зарослей зелени, вскоре оказываясь в низине, где тропа разделяется на несколько. Некоторые ведут к центральной части ордена, одна – через аккуратный мостик к библиотеке, другая – к архиву, ещё одна – к северу, где расположены несколько тренировочных полей.

Заметив светлые одежды невдалеке справа, Ванцзи поднимает голову, чтобы поприветствовать адепта ордена, и вдруг встречается взглядом с братом.

Лань Сичэнь замирает по ту сторону небольшого ручья, и вся его фигура вдруг каменеет, напрягаются спина и плечи, сжимаются губы, бледнеет красивое лицо. Перемена почти неуловимая, но Лань Ванцзи хорошо знает брата. Медленно оглядывая их с А-Юанем, Сичэнь на какое-то жалкое мгновение делается очень напуганным, а Ванцзи вместе с его взглядом – тёплым, понимающим и отчаянным-отчаянным – нагоняет запоздалое осознание, что прямо сейчас он вступает в свой последний вечер.

Лань Ванцзи кивает совсем немного, отвечая на неозвученный вопрос, хотя нужды в этом, в общем-то, нет: ему больше некуда идти с А-Юанем на руках через весь орден. Да, брат, он пришёл в себя. Да. Я знаю.

А-Юань тем временем сгребает в кулак хвост лобной ленты. Лёгкое натяжение чувствуется, но желание одёрнуть мальчика – нет.

Лань Сичэнь мягко, печально улыбается.

– Мы поиграем с гэгэ. Да? Когда придём?

И Ванцзи, глядя брату в глаза и прижимая к себе мальчика чуть крепче, просто не может сдержаться:

– Конечно, А-Юань.

***

До самого вечера Лань Ванцзи остаётся вместе с Вэй Ином и А-Юанем, отлучившись ещё всего лишь раз, чтобы вернуться с несколькими горячими горшочками с едой. А-Юань сразу делается шумнее и охотно тянется к обеду, гремя крышечками и заглядывая внутрь, а Лань Ванцзи снова немного отступает, не вмешиваясь, как до этого не вмешивался в игру – позволяет Вэй Ину позаботиться об А-Юане, с чем он прекрасно справляется без него.

Только роняет тихое:

– Вэй Ину тоже нужно поесть.

Вэй Ин бросает на него нечитаемый прохладный взгляд.

Они почти не говорят, но время ускользает, как туман после дождя, растворяется по капле, чтобы совсем истлеть к закату. А-Юань начинает зевать, а Ванцзи – допускать всё больше недочётов в мелодии. Нельзя играть чисто, когда мыслями находишься далеко, дядя всегда ругал их с братом, если ему казалось, что они витают в облаках, и со временем Лань Ванцзи понял, почему.

Ни у кого не получится усидеть на двух стульях.

Он продолжает пытаться.

– Вэй Ин, – ему тяжело заговорить снова, но он знает, что нужно сказать хоть что-нибудь.

А-Юань уже спит, обняв колено сидящего Вэй Ина, и Вэй Ин рассеянно гладит его по спине. Его голос звучит сухо, неживо:

– М, Лань Чжань?

– Пожалуйста, послушай меня, – Лань Ванцзи поднимает взгляд, рассматривает любимое лицо, про себя понимая, что прощается, не имея возможности об этом сказать. Вэй Ину не нужно знать. – Я не смогу приходить к тебе какое-то время. Достаточно долго, возможно. За тобой с А-Юанем присмотрит брат. Он на твоей стороне. Не выходи за барьеры. Будь осторожен. Снаружи есть бочка с водой и дрова под навесом. Здесь в соседней комнате ты сможешь найти посуду, одежду, принадлежности для письма, книги, свечи, тёплое одеяло, крупы, овощи, орехи, сушёные фрукты. Не отказывайся от еды, тебе нужны силы. Я постараюсь вернуться… поскорее.

***

Лань Сичэнь приходит через два часа после отбоя – стучит тихонько, хоть и видит мерцание свечи в окне. На низком столе стоит накрытый салфеткой нетронутый ужин, а сам Лань Ванцзи ещё даже не переоделся для сна, несмотря на поздний час.

Он опускает кисть, древко стукается о подставку куда громче, чем следует.

– Ты не поужинал, – замечает Сичэнь. Лань Ванцзи на него не смотрит.

– Ты позаботишься о нём?

Всё, что ему нужно услышать, – это простое «да». Верится, что тогда мелкая дрожь из тела куда-нибудь уйдёт.

– Ванзци сможет позаботиться о господине Вэе сам.

– Приводи к нему А-Юаня раз в два дня. Они хорошо ладят. Вэй Ин сможет многому его научить. Если он попросит книги, пожалуйста, не отказывай.

Ванцзи нужно что-нибудь ещё, что-то, чтобы унять стыдную, недостойную тревогу. Он привёл в порядок свои записи и вещи, он создал достаточный запас всего необходимого для Вэй Ина, но это не помогло. Ему страшно. Не погибнуть, но бросить Вэй Ина одного в такое время.

– Ты не умрёшь, Ванцзи, – голос Лань Сичэня срывается в середине, скребёт родное имя сухим шёпотом. Единственная правда в том, что они не знают, что произойдёт завтра.

– Брат, – почти мольба.

Лань Сичэнь опускает взгляд. Он боится этого больше, чем кто-либо на свете, больше, чем сам Ванцзи, и он сделал всё и ещё столько же, чтобы это предотвратить, но ему приходится давать эту клятву, как последнюю.

– Обещаю тебе. Я обещаю тебе, Ванцзи.

***

На следующий день кровь Лань Ванцзи омывает каждую нанесённую старейшинам рану.

Кнут врубается в спину, обжигая до самого сердца и рассыпая киноварные брызги на белоснежные подолы стоящих вокруг адептов. Кровь везде: она толчками вытекает из зияющих ран, пропитывает одежду и волосы, собирается под руками и коленями липкими лужами.

Лань Ванцзи считает, пока способен считать, и сжимает зубы до скрипа. Его тошнит. Ослепляющая боль душит его, утяжелённое навершие кнута захлёстывается вдоль рёбер, рвёт тело до костей и выбеливает сознание. Ошмётки плоти повисают на лоскутах кожи, перебитые мышцы неестественно бугрятся.

Это больно. Ошеломительно больно.

Ему просто нужно дышать, но он не может даже этого.

Наверное, он ещё слабее, чем думал.