Эта девочка снова пришла. Не каждый день или вечер, но все же гораздо чаще чем мне хотелось бы видеть кого-либо из этого дома (а видеть я не желал никого), она приходила на крышу ко мне. Она усаживалась рядышком, порой с какой-то пищей в руках, и начинала болтать, лепетать, рассказывать что-то на своем языке, как если бы считала, что я слышу ее и понимаю. А иногда у нее в руках была книга и тогда, сев на краю, свесив ноги вниз и раскрыв ее на своих коленях, она начинала зачитывать текст, как будто читая мне сказки.

Разве мне есть дело до ее болтовни? Не особо, меня это раздражало. Но, по правде, и выбора, как такого, у меня никогда и не было: закованный древней магией в это тело, я не мог сбежать от ее рассказов на непонятном мне языке; не мог толкнуть ее, отодвинуться, скинуть с себя; не мог закрыть уши или хотя бы притвориться спящим. Навеки заточенный в камень я обречен наблюдать за закатом каждый вечер не в силах шевельнуться, даже моргнуть было не в моей власти.

Но вот однажды звездной ночью камень треснул. Не веря, я попробовал пошевелить одной мышцей, затем другой. Моя клетка затрещала, покрываясь новыми трещинами. Камень осыпался с меня пылью. И вот я смог взмахнуть крыльями, вонзить свои когти в пьедестал, на который меня когда-то водрузили. И, встав на задние лапы, я расправил крылья и сорвался с места, устремившись ввысь.

Прохладный ветер ласкал мои перья, звезды манили к себе, а луна наблюдала за моим полетом…

Но это был лишь опьяняющий сон.

И возможно, даже не мой, осознал я, почувствовав на себе тяжесть сопящей девочки.

– Мэй Мэй! – это была та пара волшебных слов, на которые она всегда отзывалась. С улыбкой, зевая, словно не желая пробуждаться, она что-то лепетала ведьме, что взяла ее в свои руки и уносила от меня.