"For we deserve a soft epilogue, my love. 

We are good people, and we've suffered enough."

- Мне вдруг стало странно называть тебя “Лизард”.

Тихий смех в темноте спальни. Теплые и сильные пальцы переплетаются с тонкими, прохладными.

- А как мой рыцарь желает меня величать?

- Азинией. Можно… Так?

Лизард закрывает глаза, пережидая колыхнувшуюся в груди болезненную нежность. Иван терпеливо ждет, скользя большими, удивительно ласковыми и теплыми руками по ее плечам, боку, бедру. Они лежат лицом друг к другу в темной сейчас, просторной спальне. Балконные двери приоткрыты, впуская играющий с белыми занавесками морской бриз.

Лизард вдруг вспоминает их свадьбу, случившуюся два месяца назад.

Иван в богато расшитом золотом белом камзоле волнуется и теребит рукоять меча. Его рука замирает только тогда, когда ее накрывает и легонько сжимает ладонь короля. Иван ловит успокаивающий взгляд глаз друга. Константин подмигивает и отстраняется, вставая на свое место. Иван чуть слышно выдыхает и застывает подле увитого цветами алтаря полной достоинства статуей. Все светлое, покрытое цветами, и радостные люди переговариваются, стараясь понизить голос, но так как их много, ужасно много, чудовищно, потрясающе много, на огромной веранде без стен, ограниченной белыми колоннами стоит нескончаемый гул голосов. Белого так много, что он слепит. Тяжелая ткань белого плаща Ивана легко покачивается, когда он поворачивается к двери. Его голубые, как мирное летнее небо, глаза тревожно ищут ее.

Лизард стоит у огромной белой двери в два человеческих роста, сжав руки на груди, и пытается убедить себя в том, что она имеет право войти в нее. Безвестная ведьма из безвестного городка, дочь кузнеца - что она может делать в таком роскошном белом платье с легкой юбкой, расшитом на лифе серым и черным жемчугом (как сказали сделавшие его мастера и мастерицы - самым скромным, что они когда-либо шили для свадьбы; традиция предписывала королевам, для которых эти люди шили раньше, иметь куда меньше вкуса и куда больше страсти к помпезности); что она может делать в королевском дворце, выходя замуж за рыцаря, лорда, второго после короля человека в стране? Она занимает чужое место. Это все не может быть для нее.

Олег Груце крепко берет ее под локоть, становясь рядом. Лизард выдыхает, успокаиваясь от знакомого, родного присутствия.

- Не знаю, как бы я вошла туда без тебя.

Карие глаза Олега блестят не пролитыми слезами. Он мужественно шмыгает носом, глядя прямо перед собой - посмотреть на свою красивую дочь уже выше его сил. Лизард нервно поправляет белый цветок, запутавшийся в локонах цвета воронова крыла. Все ее волосы увиты белыми цветами и распущены. 

- Ты спасла эту страну. Никто не имеет права войти туда более тебя. Ты заслужила это, - голос отца тверд.

Она кивает, и локоны мягко качаются ей в такт.

Они ступают в распахнутую перед ними дверь.

Она видит только Ивана. Только его радостно вспыхнувшие глаза, робкую улыбку, и думает: чего она боялась? Какая разница, что подумают все эти люди, как она выглядит, кто она, если он тянет ее к себе неодолимо, как мотылька тянет яркий огонь?

Когда она вкладывает свою ладонь в его, она не сгорает. Лишь согревается его надежным, приглашающим, любящим теплом.

- Я знаю, это не совсем то, чего ты хотела бы, - шепчет он, держа ее руки в своих, как хрупкую драгоценность. - Слишком много людей… Ты хотела свадьбу потише. Но мы так долго сражались… Людям нужна радость.

Лизард улыбается ему и качает головой.

- Главное, что пришел ты.

Он смеется неловко и, чуть краснея, опускает голову.

Когда Иван целует ее, мягко и ласково, весь остальной мир с его шумом оваций окончательно размывается до него одного. 

Лизард выныривает из воспоминаний и тут же снова тонет в голубых глазах. Иван убирает с ее глаз упавшую черную прядь.

- Можно, - шепчет она, проводя по его крепкой груди. Иван накрывает ее руку своей. Целует ее дрожащие веки.

- Ты о чем-то задумалась, Азиния.

Лизард смеется коротко - колокольчик звякнул и упал в траву - и неожиданно седлает бедра Ивана, переплетая его пальцы со своими.

- Я думаю, что хочу тебя.

Иван краснеет от ее прямоты, неловко мнется, не зная, что сказать. Лизард любуется его смущением. Действует он, впрочем, куда увереннее, кладя руки на ее бедра и мягко сдвигая ее ночную сорочку вверх. Лизард ерзает на нем, склоняется и глубоко, мягко целует. Иван отвечает, приподнявшись, обнимает ее хрупкие плечи обеими руками, целует шею, ключицы, касается губами груди, стягивая сорочку вниз. Лизард вздыхает, откидывая голову назад. Черные локоны рассыпаются по белым подушкам, когда она ложится на спину и разводит ноги, чувствуя горячие поцелуи на коленях, бедрах, выше, выше… Вздыхает еще раз и умоляюще, пронзительно стонет. Иван вздрагивает. Сжимает ее ноги чуть сильнее, но даже сейчас сдерживается, помня о своей силе, стараясь не сделать больно. Она не хочет, чтобы он сдерживался. Иван сдерживается достаточно за пределами их спальни. Всегда готовый помочь, поддержать тут, подхватить здесь, подменить там, он посвятил жизнь служению обоим Фенсалорам, и не подумал бы пожаловаться - это было смыслом его жизни, как у Константина - его страна, как у Велира его работа, как у Лизард - магия. Вырви это, отними - что останется? Бесполезное, бессмысленное существование.

Но Лизард была единственным человеком, увидевшим другую грань Ивана Канарда, верного и благородного рыцаря. Здесь, в спальне, она видела, каким неудержимо голодным он может быть, как наружу в нем проступает что-то древнее, первобытное, не сдерживаемое рамками приличий, кодекса, этикета. Когда Иван впервые сжал ее бедра, оставив синяки, то страшно перепугался и боялся касаться ее целый день. А она полюбила эти синяки так, как пожалуй, не любила ничего в своем теле. Дикая и свободная, она тянула за собой и вечно думающего о долге возлюбленного, доводя его до исступления, дразня и останавливаясь, любуясь жадностью, с которой он тянулся к ней.

Горячий и влажный язык уверенно ласкает ее. Лизард выгибается, вплетает пальцы в пшеничные волосы, стонет все громче, чувствуя, как с каждым стоном он все больше теряет контроль. Давай, мой рыцарь, не думай о броне на своем сердце, не думай о страхе, с которым ты прожил шестнадцать лет, забудь привкус кровавой стали и тяжелую взвесь металла, которые иногда возвращаются в кошмарах. Она находит его руку, поднимает и кладет на свою грудь, легонько сжав. Вздыхает и стонет, стонет, отзываясь на его дрожь. Иван приподнимается, нависая над ней. Она разводит ноги шире и кивает, касаясь пальцами его щеки. Иван склоняет голову, ласкаясь к руке. Чуть медлит и входит - уже привычное, родное ощущение - и стонет, глухо, коротко. Лизард забрасывает на его поясницу обе ноги и с шаловливой улыбкой царапает его спину. Ее награда - прерывистый выдох и ее имя, настоящее имя, произнесенное с благоговением, с которым говорят только о божествах. Лизард не может закрыть глаза - ей нужно видеть его потемневший взгляд цвета Южного моря в шторм, взъерошенные пряди, в которых будто запуталось ушедшее за горизонт солнце, приоткрытые губы. Он шепчет ее имя, перемежая со стонами, входя в нее и выходя. Она стонет в ответ, шепчет слова одобрения, лаская себя одной рукой и жадно впиваясь ногтями другой в его плечо. Шепот и стоны сталкиваются, перемешиваются, сходясь и расходясь, как они сами,  как их абсолютно разные миры. Иван кончает через несколько толчков после нее с громким, протяжным стоном, который она ловит губами, приподнявшись.

- Ваня, - шепчет она, когда он ложится на бок к ней лицом. Иван приоткрывает светлеющие глаза. Лизард сглатывает. Подыскивает слова. Взвешивает, стоит ли сейчас… Возможно, слишком рано.

- Что такое? - его голос настолько полон любви, тревоги, заботы, что ей хочется плакать. Она улыбается неожиданно дрожащими губами.

- У нас будет ребенок.

Иван моргает. Растерянно шевелит губами. Приподнимается на локте и глупо переспрашивает:

- У нас… Ребенок?

Она кивает, чуть испуганно следя за ним.

- Ну… Не сейчас. Велир сказал… Месяцев через семь? Кажется, я понесла в брачную ночь… Или около того.

Вне сомнения, это самый дурацкий диалог, который слышали стены этой спальни. Ивану все равно. Он смотрит на плоский еще живот Лизард и кладет на него руку, будто надеясь почувствовать там ребенка. Иван сам похож на дитя, которого огорошили. Он моргает часто-часто, и Лизард видит, что кончик его носа и щеки краснеют, а глаза влажно блестят. Он судорожно шмыгает носом и опускает голову. На простыню падают две капли. Лизард садится на постели, опираясь спиной о спинку кровати, как была, нагая, и притягивает голову Ивана к своей груди. Он плачет, поглаживая ее живот, и она чувствует на своем теле его слезы, теплые, как летний дождь.

Беременность проходит тяжело, как всякая беременность. Лизард в общем знает, чего ожидать, а если не знает, то Велир и Василь всегда рядом. Их компанию в эти месяцы Лизард предпочитает даже больше компании собственного мужа. Иван, трогательно не понимающий ничего в таких вещах, боится, что если он не будет рядом каждую минуту, то ребенок может в любую секунду выпасть из нее, она может умереть, в нее может ударить молния во время прогулки по саду. Пристает к знахарю с вопросами “почему она икает, что ей нужно, когда ребенок начнет шевелиться, почему все еще не шевелится, сколько раз в день ей надо гулять, что ей надо есть”. Велир от души посылает Ивана нахуй с его “тупорылыми вопросами, вот же мужло неотесанное, настолько не понимать, откуда дети берутся!” Впрочем тут же и жалеет об этом, сплюнув на землю, потому что после каждой такой отповеди сэр Иван Канард, главнокомандующий и первый советник короля, становится похож на маленького щенка, которого пнули, а он и не понял, за что. Велир садится и терпеливо объясняет, что сейчас происходит, чего ожидать и как себя вести, то и дело, впрочем, взрываясь “какого хуя я с тобой об этом говорю, блять, я вообще здесь ни при чем!” Но волновать жену своими страхами он запрещает.

Этому ребенку радуется вся семья. Первое их дитя, рожденное после войны, самим своим появлением он знаменует начало мирной эры. Услышав новость, Константин светлеет, хлопает Ивана по плечу и тихо бросает ему на ухо что-то, от чего рыцарь становится краснее моркови и больно тычет короля локтем под ребра. Константин смеется - свободно, радостно, и с тех пор незаметно снимает с Ивана большую часть обязанностей, чтобы тот побыл с женой, а в свободное время вырезает из дерева погремушки - как бы невзначай. Макс и Нико наперебой придумывают имена и спорят, кто родится. 

- Я точно буду у него или у нее любимым дядей, - заявляет Нико, жонглируя апельсинами.

Василь фыркает, записывая что-то на клочке бумаги:

- Ты ему вообще не будешь никем, дуралей.

- Обязательно будешь! - Макс делает Василю страшные глаза, листая книгу по финансовому делу.

Реакция отца Лизард до забавного напоминает реакцию мужа, отличаясь лишь интенсивностью - растерянность на несколько секунд, после чего фонтан слез. Лизард смеется и вытирает его глаза.

- Молодец! Молоток! Времени зря не терял! - Олег шмыгает носом. Иван краснеет до самых ушей, бормочет что-то про государственные дела и быстро смывается.

У самой Лизард с собственным животом складываются тихие, секретные отношения. Она очень рано приучается говорить с ним, спрашивать и слушать усиливающиеся с каждой неделей толчки. Старается не гадать, кто будет, кем он станет, чтобы полюбить этот нежданный сюрприз таким, какой он к ней придет, не ожидая от него никаких подвигов или достижений - лишь счастливой жизни.

Одрик Канард появляется на свет в один из немногих солнечных дней промозглого, но теплого февраля. Кричит не больше положенного, после чего молча и внимательно рассматривает льющийся в высокие окна солнечный свет и танцующие в нем пылинки. На его макушке уже виднеется клочок волос цвета воронова крыла.

- Ну здравствуй, - шепчет Лизард, когда ей дают подержать сына. Одрик щурится на нее, как на старую знакомую.

Иван, уже опытный после Макса, оказывается родителем опытнее Лизард. Макс называет Одрика не иначе как “мой младший брат”. Одрик елозит деснами по по деревянной погремушке, заливая рукав Константина слюнями и загадочно молчит. Нико неожиданно оказывается прекрасной нянькой, способной играть с малышом в “ку-ку” и корчить рожи бесконечно, не давая плакать.

- Фоссел нашел брата по разуму, - бурчит Василь, за что получает пинок ногой от Макса. Довольный Нико показывает язык и Василю.

В теплые весенние ночи Лизард часто просыпается и не находит Ивана в постели. С каким-то болезненным вниманием он рассматривает спящего в колыбельке щекастого малыша, даже во сне сосущего палец. Она знает, что он смотрит на своего сына и видит маленького Макса. Она знает, почему каждый раз, когда Иван берет Одрика на руки, то против своей воли напрягается, готовый бежать. В такие моменты Одрик чувствует беспокойство отца, недовольно ерзает, кряхтит и тянется к матери.

Лизард неслышно подходит к мужу босиком, волоча край сорочки по ковру, обнимает Ивана со спины и касается теплой кожи губами. Иван тихо выдыхает и расслабляет плечи, разжимает руки, стиснувшие края колыбели до побелевших костяшек.

Они просыпаются уже через полчаса от жалобного хныканья.

Следующий свой день рождения самый маленький Канард встречает в том же дворце, в котором родился. Иван подставляет руку, на которую малыш мягко приземляется, не удержавшись на ногах. Сын расплывается в радостной улыбке, поднимается и бесстрашно топает дальше, задерживаясь лишь затем, чтобы схватиться за ногу Нико.

Лизард шепчется с сыном о каких-то известных ей одной вещах. Он внимательно слушает ее и тянет за выпавшую из прически прядь. Алиса каркает и подставляет крыло, чтобы Одрик погладил ее перышки. Лизард учит его обращаться с окружающим миром бережно.

Когда Одрик приучается спать по ночам, Лизард тащит Ивана в постель, не слушая вялых, неуверенных протестов, и не выпускает оттуда до самого утра.

Солнечным утром Иван уже отвратительно сюсюкает, легонько подбрасывая хихикающего малыша на руках. Лизард довольно улыбается, проводя ладонью по синякам на бедрах, и уже знает, что это далеко не последнее их дитя.