“...you are - as you used to call it 

in the Shadowlands - dead… 

The dream is ended: this is the morning."

Василь стоял над лежаком на коленях, закрыв глаза. В темноте он слышал тяжелое, сиплое дыхание и изредка - болезненный, затрудненный кашель. Домотканая серая рубаха висела на ученике знахаря, как белье на ветке иссохшегося дерева. Штаны коричневого цвета истерлись на коленях и были неровно оборваны на штанинах, а ботинки практически развалились на ноющих от постоянной работы ногах. Острые колени Василя больно упирались в сухую землю, не родившую ничего, кроме еле живых чахлых растений. Давным-давно не видевшие солнца, пожухлые бледно-зеленые травинки не могли даже подняться над сухой землей, неглубоко уходя в нее корнями. Василь сжал дрожащие от голода грязные руки, беззвучно шевеля бледными, пересохшими и потрескавшимися губами. Короткие светлые ресницы дрожали, опустившись на голубовато-серые, безжалостно широкие тени под глазами. На немытых и нечесаных соломенных волосах лежала дорожная пыль, делая даже их серыми. Единственным более-менее чистым местом на лице Василя были подсохшие дорожки от слез. Он плакал лишь иногда, в темном углу, жертвуя редкими и драгоценными часами сна. Как только на горизонте брезжил серенький рассвет, Василь поднимался на трясущиеся ноги и шел искать папу. Папа, не глядя на него, сам весь серый, всовывал ему в руки краюху хлеба (чаще плесневелого, чем нет) и поворачивался то к одному раненому, то склонялся над другим.

К Максу он подходил чаще остальных - принц был самым тяжелым во всем лазарете.

Почти из всех раненых в том бою он один так и не пошел на поправку.

Солдаты, все как один, кто был неподалеку, рассказывали о вспышке золотого света, который озарил уже раненого принца. После него ранеными остались только самые тяжелые, умирающие на поле боя, безнадежные и те, кто был слишком далеко, кого не коснулся свет.

Воины смогли отбиться в той атаке. Но после нее Максимилиан Фенсалор уже не поднялся на ноги.

Василь помнил, какой бледной была Лизард, как ругался папа, как Иван и король гадали, что пытался сделать Макс, зачем он выпустил так много своей магии. Не удержал ее? Пытался помочь, спасти своих солдат? Просто защищался?

На этот вопрос мог бы ответить один Макс, но он ничего не говорил. Лишь тяжело дышал, периодически сотрясаясь от надрывного кашля, заново открывая судорогами свои раны, и дрожал от озноба.

Они мучились сами и мучили его чуть больше недели. Пытались лечить и травами, и припарками, и операцией. Он даже не кричал и не стонал, несмотря на то, что дурмана у них давно не было - настолько обессилел. Нико, стойкий шутник, их клоун, всегда знающий, что сказать, чтобы развеселить и умирающего, мучительно извергал из себя скудное содержимое собственного желудка, стоя на коленях позади палатки лазарета, когда увидел рану. При других обстоятельствах он бы вытерпел - все они научились не быть ни брезгливыми, ни пугливыми за время войны. Но это был Макс. Их Макс.

Василь не мог позволить себе и этой слабости, хотя даже после целого дня голода хлеб застревал в глотке. Василь жевал и глотал, силой заставляя еду оставаться в животе. Знал - надо. Знал - никто не станет возиться с его голодными обмороками, только отца подведет. И Макса. И Нико-придурка, и доброго Ивана, который на каждый день рождения Василя тайком впихивал ему пряник - давно, в другой жизни. И каждого раненого на своем попечении.

Ни у кого из них не было времени на сочувствие. Даже у тех из них, кому сострадание давалось так же легко, как дыхание. Они вырывали у мира свою доброту, как голодные звери вырывают друг у друга кусок мяса - из последних сил.

Макс не жалел себя, но всегда находил время дать Нико пинка, чтобы тот отдохнул, притащить Василю попить, пытался порой отдать им часть своей порции или приносил ягод, от кислоты которых живот обжигало лишь сильнее, но они хоть как-то заполняли его. Макс не жалел себя, но заботился о других.

Возможно, это его теперь и сгубило.

Василь зашептал что-то быстрее, яростнее, не обращая внимания на сбитые колени. Леди Лизард сказала, что рану Максу нанесли каким-то зачарованным лезвием или прокляли, или вроде того; что обычные знахарские способы тут не помогут.

- Так что ж ты, дура, не следила за ним! - Закричал тогда папа, громко, отчаянно и страшно. Он всегда был резок, говорил обидные вещи (жалел об этом, часто жалел, но иначе не мог). Его семья уже давно привыкла быть у него олухами и кретинами. Даже король лишь улыбался, когда папа обзывал его идиотом. Но не теперь. Теперь Лизард отшатнулась, точно ее ударили по лицу. Глаза вспыхнули фиолетовым, но Иван протянул руку, ограждая ее от отца.

- Хватит! Не время сейчас! - Его мягкий и тихий обычно голос зазвучал ударом грома. Все вздрогнули. - Не говори того, о чем потом пожалеешь, Лиз.

- Оставлю это ему, - прошипела ведьма, обращая на знахаря острый, жалящий взгляд. Тот сжал кулаки, бессильно опуская голову.

Знахарские способы действительно не помогли. Вдруг поможет молитва?..

- Василь.

Он вздрогнул, открывая усталые глаза. Взгляд выхватил белое, как мел, лицо, спутанные длинные волосы, черные в полутьме рассвета, и Василь торопливо поднял голову. Папа. Он запустил пальцы в отросшие волосы, коротко сжал в кулак и опустился на корточки у лежака Макса. Василь знал, что запах стоит ужасный, но уже давно перестал его чувствовать. Отец, видимо, и подавно умел не обращать на вонь внимания. Он положил прохладную руку на плечо Василя, легонько сжал. Тот ждал, вглядываясь в лицо Велира с болезненным вниманием и детской надеждой, абсолютно ему не свойственной. Папа что-то придумал, он сейчас все исправит.

- Его пора отпустить.

Слова выкатились наружу тяжелыми и острыми камнями. Грохнулись на пыльную землю со страшным шумом, слышным лишь ему одному. Остались лежать, придавив насмерть. Василь приоткрыл рот, попытался вдохнуть. Не вышло.

Этого не может быть. Немыслимо. Только не Макс. Василь резко вдохнул, закашлялся, подавившись воздухом и слюной. Нет. Должен быть еще способ!.. Они просто еще не все попробовали!

- Пап, нет… Давай подождем… Немного еще… Еще день подумаем… Давай тот настой попробуем, на девясиле, он от много чего помогает, ты же сам учил!..

Велир посмотрел ввалившимися темными глазами. На впалых щеках проросла светлая, жесткая щетина.

Макс сипло дышал под руками Василя, который инстинктивно прикрыл его своим телом. Он же еще дышит… Еще может быть не поздно…

- Пробовал я девясил. Разве что в зад ему не запихивал. Не помогает. Промучается только лишний день. Прощаться с ним тоже нет толку, он давно никого не узнает, - Велир положил руку на лоб Макса.

- Он должен нас спасти, - Василь цеплялся за любую причину, любой повод отказаться поверить в ужасную реальность, - пророчество же…

- Возможно, мы недостаточно верили, - глаза Велира отражали таившуюся внутри бесплодную пустыню бесконечного отчаяния. Тоска эта была такого сорта, которая с тобой постоянно, так что в какой-то момент ты устаешь даже чувствовать ее и просто носишь с собой повсюду, как король Даррион из легенд, за свои грехи проклятый богами вечно сгибаться под тяжестью огромного камня без возможности избавиться от бесполезной и едва посильной ноши.

Пару ударов сердца Василь с ужасом вглядывался в эту страшную пустыню, ища хоть какой-то проблеск… Хоть что-нибудь… Велир не дал ему надежды. Не отвел глаз.

- Ты помнишь, чему я тебя учил?

Василь вспомнил бумажку на деревянном столе. Грубо начертанного на ней силуэт человека и два крестика на голове и груди. Кивнул. Он знал, что должен кричать, рвать на себе волосы, плакать, спорить, сражаться против ужасной судьбы, вложившей ему в руку нож и лишающей единственного в его жизни света. Но он застыл. Тело двигалось по какому-то наитию, инстинкту - сейчас нужно кивнуть. Перенести вес тела с одного колена на другое. Моргнуть. Чуть изменить положение рук. Дышать.

Дышать?

Смешно.

Зачем?

- Я сам, - услышал он свой голос будто издалека.

“Что ты несешь!”

Велир внимательно посмотрел ему в лицо.

- Это не обязательно, я…

- Я сам, - прервал его Василь. Каким усилием двигались онемевшие губы, он и сам бы не сказал. - Пусть… Пусть все попрощаются. Может, он придет в себя хоть ненадолго. Может, он узнает нас.

Велир положил руку на пылающий нестерпимым жаром лоб. Склонил голову. Василь вспомнил, что Велир знал Макса дольше, чем знал его. Лечил болезни с младенчества, видел, как Макс учился ходить и говорить, брал к себе, когда вырастивший его Иван не мог…

Иван. Что скажет Иван, всю жизнь оберегавший Макса пуще зеницы ока, его папа? Что скажет король? Им удалось провести вместе всего полтора года. Полтора года они осторожно подбирались друг к другу, узнавали, сталкивались похожими характерами и отталкивались шестнадцатью годами порознь. И теперь у них никогда не будет шанса.

Велир посидел еще немного, слушая прерывистое дыхание, рвущееся из измученной груди. Затем он склонился и поцеловал Макса в лоб. Тут же резко встал и вышел из лазарета прочь в рассветный золотой туман, уже хватаясь за флягу на поясе.

Нико прибежал следом. Дрожащими руками погладил лицо Макса, легонько потряс за плечо. Пробормотал:

- Вставай, Макс, Макс, вставай, я… мы… Мы так не договаривались, ты обещал… Обманщик… Макс… Ты же клялся не бросать меня в этом приключении…

Василь сидел в пыли на заднице и равнодушно наблюдал за чужим отчаянием. Искра крутилась вокруг, скуля и толкая руку принца холодным носиком. Ее тявканье, раньше такое забавное, сейчас раздражало. Он дернул уголком рта. Искра потянула Макса за рукав зубами - вставай, вставай. Тот не отозвался, даже не почувствовал. Василь оттащил ее за шиворот. Хотел отпихнуть, убрать от Макса подальше, но вместо этого уткнулся в пушистую, чуть жестковатую шерсть. Искра сладковато пахла животным, лесом, осенним воздухом и порохом. Ее тепло на какую-то ничтожную йоту облегчило тупую боль в груди, но лишь ненадолго. Нико бормотал что-то, гладя Макса по лицу и плечам, сжимал пальцы, вспоминал какую-то ерунду - как они познакомились, его падение с каната, как он застрял на яблоне, как тащил домой околевшего после падения в озеро Макса, что-то еще, что-то еще… Его бормотание слилось для Василя в сплошной шум. Искра беспокойно вертелась в его руках. Василь отпустил ее.

Иван и Константин пришли вместе. Василь слышал чьи-то тяжелые рыдания, но не мог понять, кто из них плакал. Наверное, Иван. Он всегда был более открыт в своих чувствах. Василь продолжал сидеть, все больше немея.

- …будет бояться… - донеслось до него, как будто голос из сна. - …темноту… не любил темноту…

- Василь будет с ним, - донесся до него голос папы. Василь кивнул. Все это время он не отрывал глаз от Макса. С горящими жаром щеками, побледневший, пугающий смертельной худобой, со спутанными и лежащими комом длинными волосами, Макс был прекрасен в эту минуту, как никогда раньше. Василь жадно смотрел, пытаясь запомнить каждую черточку навсегда - и чуть заостренный нос с тонкими ноздрями, и твердо очерченные губы, и острый подбородок, и длинные темные брови с маленькими кисточками на переносице - они сходились вместе на переносице, разделенные морщинкой, когда Макс задумывался или был недоволен. Он давно не открывал глаз, но Василь точно помнил оттенки стали, осенних туч и расплавленного серебра, на которые любовался всю жизнь.

Жизнь до Макса не стоила того, чтобы ее помнить.

Жизнь после него тоже не будет.

- …не бросайте одного в темноте… - продолжал умолять голос. Василь не узнавал его.

Снова рыдания - страшные, надрывные, но идущие легче, чем предыдущие. Всхлипывания были звонче, быстрее, лихорадочнее. Лизард?.. Василь не видел ее. Лишь почувствовал соль на своих губах и что-то влажное на лбу. Она обняла его. Единственная подумала и о нем. Он слабо двинул пальцами, отвечая.

Снова онемение. Василь приподнял голову, дико оглядываясь. Сколько прошло времени, он не знал, но в палатке они были одни. Куда все делись?.. Почему ушли?

Макс дышал все так же хрипло, с сиплым присвистом. Уже даже не кашлял. Лучше не стало. Чуда не произошло. Все их слезы не помогли. Василь мог лишь догадываться, какую страшную боль он терпел все это время - по скрипу зубов, покрытому испариной лбу и порой сжимающимся в кулак тонким пальцам. Макс даже кулак больше не мог сжать, как следует. Но сильное сердце все еще отказывалось останавливаться, поддерживая почти изничтоженную жизнь, надеясь на спасение, которое никогда не придет.

Они не могли больше издеваться над ним.

Василь вытащил из-за пояса нож.

“Удар должен быть быстрый, сильный и точный. Куда попало - нельзя. В горло - нельзя. Рассусоливать - нельзя”.

Не думать. Не надеяться. Просто ударить. Просто тело. Это его долг как знахаря. Так надо. Макс бы поблагодарил его. Он не из тех, кто цеплялся бы за бесполезную уже жизнь. Василь поцеловал его в последний раз. Не дождался ответа. Хотелось лечь рядом, чтобы обнял, и уснуть, не думая ни о чем. Не ложиться. Не закрывать глаза.

Не думать только о его холодных руках, которые надо было греть под подбородком, а он краснел и пытался их отнять. Не думать, как в Ислере Макс оттянул на себя его болезнь, а потом трясся в его руках от озноба. Не думать, как Макс зажимал в зубах ленточку, собирая волосы в хвост, и как его взгляд при этом становился туманным и задумчивым, будто он думает о судьбах мира. Не думать, как Макс тренировался до седьмого пота, чтобы защитить свою семью в минуту опасности; как суров и безжалостен он был к каждой своей ошибке; как не прощал трусости и не терпел рядом с собой несправедливости; как обожал таскать Василя на речку и целовать там; не думать, не думать, не…

Удар ножом был резок, силен и точен.

Ты проиграл, Василь. Ты проиграл.

***

Своего первого ребенка Иван и Лизард назвали Максимилианом.

Едва вырванную у судьбы победу в войне никто из них не ждал и не праздновал. Они уже не понимали, за что сражались - разве что за призрачную надежду, что больше ни одна семья не похоронит ребенка, как это сделали они.

Константин, убедившись, что Реления в безопасности, и процессы восстановления страны по всем областям налажены, оставил трон Ивану, посадив на трон новую династию. Сам он исчез где-то в реленийских лесах, и до Василя порой доходили слухи об огромном волке-одиночке, появляющемся то там, то здесь. Людей он не трогал - лишь играющие дети иногда видели лохматого зверя у опушки леса среди деревьев, и с визгом кидались домой, прячась за юбками матерей. В окрестностях Ислера волк никогда не появлялся, избегая их, как огня.

Василь с отцом вернулись в Ислер. Если у Велира и были какие-либо мысли касательно его потерь, он держал их при себе. Знахарь замолк, открывая рот лишь при необходимости, почти перестал ругаться и стал гораздо чаще и плотнее прикладываться к бутылке. В таком молчании они могли существовать рядом неделями, не нарушая его. Василь привык тащить отца с лавки на кровать и готовить на утро настой от похмелья. Наверное, все еще любил его. Но говорить им больше было не о чем.

Велир умер от неожиданного сердечного удара через десять лет после окончания Великой войны. Хоть пил он и крепко, а дело свое по-прежнему знал, но к тому времени его сын выучил все, что Велир мог ему дать. Василь похоронил его, не проронив и слезинки. Написал письмо в Рилиандил - что-то подсказывало ему, что это сделать нужно… Но уже плохо помнил, почему.

Прошло чуть больше двух лет после его смерти, и Василь услыхал, что огромного волка все же убили охотники где-то в лесах Думетрума. Он начал нападать на людей…

А может, и не убили. Слухами земля полнится, а Василь никогда ими не интересовался. Он отхлебнул отцовой настойки и утер рот.

Примерно в это же время, однажды мерзотным утром истаивающей зимы Василь обнаружил на своем пороге Нико, заросшего бородой и дикими кудряшками. Лисы с ним уже не было. Василь взглянул в глаза цвета жуткой морской глубины и отступил назад, впуская бывшего друга в дом. Спрашивать “где ты был” не было сил.

Нико стонал и мычал, когда к нему приходили его кошмары. Василь всегда смотрел свои молча и, проснувшись, всегда пытался оттереть руки от крови, которой там не было вот уже двенадцать лет.

Спать в обнимку оказалось странно, но тепло. Чувствуя, как Нико прижимается к его груди, Василь вспоминал ерзавшую в его руках лису, холодные ласковые руки и ленточку в темных мягких волосах.

Казалось чудовищно неправильным, что солнце продолжает вставать и садиться после такого. Что кто-то смеется, живет и любит, делает новую жизнь, и что небо не обрушилось на их головы, что Василя не поразило молнией, огнем, мечом, ядом.

“Какого хрена вообще мы живы, а он нет? В этом нет никакого смысла. Мы все могли подохнуть, а он должен был жить”.

Знахарь сел на крыльцо. Отхлебнул настойки и вздрогнул, почувствовав, что у него из виска больно выдернули волос.

Нико показал ему свою добычу. Волос блестел в лучах закатного солнца расплавленным серебром.

- Дебил, теперь вся голова такая будет из-за тебя.

Василь почувствовал, что Нико сел позади него и уперся лбом ему между лопаток.

- Это благородная седина, что ты понимаешь.

Василь отсалютовал уходящему солнцу флягой.

“С днем рождения, мой вьюрок. С днем рождения”.