Отец умер в полпятого утра. Алина узнала об этом в семь. Я — через пару секунд после неё, когда услышала истошные крики.

Никогда не думала, что больше всего по отцу будет горевать именно она. Я смотрела, как слёзы катятся по её аккуратному кукольному лицу, фальшивому настолько же, насколько и она сама, и тоже начинала плакать.

Отца задавил какой-то самосвал. Наехал, пока он наблюдал за открывающимися видами бурения новой скважины… До сих пор в голове не укладывается. Он ведь обещал Алине, что вернётся быстро — уедет всего на пол месяца.

Умер он тоже быстро. Но смерть, всё равно, наступила не сразу, а в результате гипоксии. Так сказала мне Алина.

— Он не мучился, — сидя на полу и размазывая по лицу тушь, приглушенно говорила она. — Сначала сознание потерял, но до больницы не довезли. Не успели.

После этих слов она замерла, будто неживая, а потом вдруг снова зашлась в своём высоком, протяжном вое. Я кивнула и расправила складки на чёрной клетчатой юбке. Гипоксия… Что-то знакомое.

Больше мы с ней об этом не говорили. Да и вообще особо не говорили. Я превратилась в безмолвного наблюдателя её великого горя, а она, кажется, начала наслаждаться обратившимся на неё вниманием. С утра до ночи она бегала по судам, разбиралась с нотариусом. Как оказалось, отец все же расписался с ней. Конечно, я понимаю, мы с ним не так часто виделись, а тем более общались… Но странно узнавать, что он женатый человек вот как уже пол года, когда по сути он перестаёт им быть.

Моя квартира (я до сих пор не могу принять, что это и алинина квартира тоже. Для меня она — навязавшаяся квартирантка) превратилась в балаган. В ней постоянно толпились люди. А я в своей комнате медленно загибалась.

Может светлая мысль отселить меня появилась в её голове, может — в голове нашей семейной медсестры, которую очень беспокоило моё состояние… Но теперь я стою перед кирпичным малоэтажным домом, в руках у меня — чемодан и сумка, в голове — абсолютная пустота.

— Август — хороший человек, — Алина сама себе не верила, когда теребила в руках старую телефонную книжку. Тогда ещё о переезде речи не шло, но она уже медленно меня запаковывала. — Твой дядя, между прочим. Я знаю, что вы не особо часто виделись, но… милая, поверь, когда всё уляжется, ты снова переедешь домой и, может, мы подумаем и о твоём… Стой, куда же ты?..

«Не особо часто» не совсем верная формулировка. Мы с ним не виделись никогда.

Конечно, я знала о его существовании. Мама рассказывала мне, что он — прекрасный милый человек. И так каждый вечер. Не удивительно, что совсем скоро он стал для меня чем-то вроде единорога: никогда не видела, но приятно думать, что такие существуют.

После того как мама покинула нашу семью, вспоминать его мне было не с кем, да и незачем. Я почти о нём забыла.

Теперь же я стою в его ожидании и нервно рву пальцами салфетку. С тревогой вспоминаю все мамины рассказы.

«Август — он ведь правда, как последний месяц лета, — мамин голос льётся в уши, — ты б его знала, сразу бы поняла о чём я! Ну не могу объяснить, просто он... незабываемый такой. Особенный. Неповторимый. И родители с ним преображались, и окружающие, и вообще всё... Но это только, когда он сам хотел. Когда не хотел... Ха-ха, характер у него тот ещё, конечно. Но сама потом узнаешь. Обязательно узнаешь!»

Ага, действительно скоро узнаю...

У меня в животе стрекозы, бьются головой об стенки и перебирают лапками. И немного тошнит. Страшно представлять нашу встречу, страшно думать о ней… Чуть не падаю, стоит завидеть его, выходящего из подъезда. Живого, из плоти и крови, но всё равно подобного богу с Олимпа. Дыхание прерывается, стоит мне поднять на него взгляд. У него густые слегка кучерявые рыжие волосы, хлопковая рубашка, не застёгнута до конца, и лёгкая улыбка на губах. Я, что есть силы, прижимаю к себе сумку и туплюсь взглядом в асфальт. Хочется сбежать отсюда или хотя бы завернуться в непрозрачный пакет.

Ощущать на себе его изучающий взгляд до жути неприятно. Вспоминаю, что Алина в день нашего первого знакомства хотя бы не пялилась, а тактично отводила взгляд. А он… Но я не смею возмутиться и по-прежнему разглядываю туфли.

— Так, значит, ты Нина? — И голос у него приятный. Кажется, он и сам старается, чтобы тот звучал мягко и бархатно. — Приятно познакомиться.

Я киваю. Протягиваю ему руку и пожимаю. Голова идёт кругом.

Он удивлённо следит за моим жестом, а потом вдруг улыбается и смеётся.

— А ты забавная. Пойдём, отведу тебя в своё жилище.

Он живёт на четвёртом этаже. Лифт не работает.

Мы идём молча, он несёт мои вещи, а я разглядываю подъезд. Обшарпанные стены не так бросаются в глаза, когда вокруг ажурные перила и плитка в шахматную мозаику. Задираю голову — люстра красивая, но не хватает лампочек. В закатном свете летает пыль. На подоконнике бычки и книги. Мило.

— Нина, — обращается он ко мне, и я чувствую заминку, — мм… Прости за вопрос, но ты всегда в чемоданах кирпичи носишь?

Я замираю и поворачиваюсь к нему. В животе поселяется холод. Хочу выдернуть из его рук чемодан, хочу не мешаться. Но получается только молча стоять и пялиться на него. Стыдно, как стыдно.

Знаю, что от моего взгляда (которого он толком то и не видит), ему становится не по себе, и он первым отворачивается.

— Ладно, забудь, — Он пожимает плечами. — Кирпичи так кирпичи, я не против.

Мы доходим до квартиры. Площадку заливает красное солнце, лучи падают на узорчатую дверь, скользят по железной ручке. На Августа тоже падает солнце. И он чем-то напоминает мне маму. Те же чёткие черты лица, мягкие волосы, на свету почти медовые.

Но сравнение его с ней всё равно кажется странным. Август не такой. Чем-то они очень сильно отличаются.

Он замечает, что я задумалась. Кивает на большие окна и говорит:

— Смотри.

Я послушно поворачиваюсь, и дыхание захватывает от увиденного. Мы смотрим на жёлто-оранжевое небо, на низкие тучи, окрашенные розовым, на высокую черноту, где уже загораются звёзды… Каждый день такое вижу, но сегодняшний закат кажется мне чем-то особенным и неповторимым.

Когда солнце садится, Август наконец поворачивает ключ.

Его квартира, как и весь дом. Пыльная и с высокими потолками, с трещинами в стенах и арочными проходами. На обоях — цветы, на лепнине завитушки. Отмечаю красивую люстру — здесь она тёмная, ржавая, с множеством переливающихся деталей.

Август ведёт меня к самой дальней двери. Он селит меня в отдельную комнату. Захожу и ужасаюсь — она вся в зеркалах. Беспомощно смотрю на Августа и начинаю быстро их завешивать. На втором зеркале вещи под рукой заканчиваются. Распахиваю чемодан, использую одежду.

Боковым зрением вижу, что он смущён. Хватает ближайшее к нему и поворачивает к стене.

— Вообще-то это была моя рабочая комната… Мне нужно это всё для работы, — объясняет он, отворачивая очередное зеркало. — Но теперь здесь живёшь ты. Зеркала можно убрать и в другое место.

Я снова киваю. Случайно застываю и слишком долго смотрю в отражение. Так долго, что мозг успевает обработать увиденное.

Это зеркало я закрываю с особенной яростью.

В комнате их так много… Маленьких, больших, просто крошечных… Глаз то и дело стремиться зацепиться. Вдруг Август бережно кладёт мне руку на плечо. Я вздрагиваю и быстро поворачиваюсь.

— Нам не справиться так быстро. Пойдём отсюда, я исправлю всё сам. Давай пока я покажу тебе зал… Ха-ха, не беспокойся, там зеркал не так много.

Я медленно киваю. Его рука всё ещё держит меня за плечо. Он, наверное, и не знает, что это первое касание ко мне «просто так» за многие, многие годы. До этого ко мне притрагивалась только медсестра, но это почти и не считается. По работе ведь.

От касание ни волны мурашек, ни удара током. Странно, но даже землю под ногами я не теряю. Просто очередной ступор и ощущение удушья. И желание, чтобы он коснулся меня ещё.

Считаю секунды в голове. Его пальцы лежат на мне ровно шесть.

Когда он легко подталкивает меня к двери и убирает руку, чувствую разочарование. Оборачиваюсь к нему. Глаза у него зеленые. Мой любимый цвет. Полюбила, кстати, после маминых рассказов о её брате... А вживую вижу только сейчас.

В зале странное несоответствие: лепнина на потолке плохо сочетается с современной мебелью и большим плазменным телевизором. По отпечатку на обоях можно понять, что раньше там висела картина.

— Кстати, ещё и в окнах стеклопакет, — говорит он и его усмешка растёт всё больше, когда я обескураженно оборачиваюсь к нему. Как он это делает? Будто мысли читает! — Ты не думай — у меня проблема с пониманием твоих эмоций. Но меня спрашивали об этом столько раз… Знаешь, это даже хорошо, что с этим у нас сложностей не будет. Не люблю лишние вопросы.

Я замираю, не веря в услышанное. Ноги словно к полу прилипают. Не знаю, чего хочу больше... Закричать? Заплакать? Сделать так, чтобы он понял?.. И он понимает. Понимает всё и смеётся.

— Ладно, ладно, прости. Это тебе ответочка за твои суровые взгляды. Должен же я понимать, что там человек прячется, а не бесстрастный монстр! — Он подмигивает и уходит из комнаты.

Я растерянно сажусь на диван. В груди странно быстро колотится сердце. Это было… необычно. Никогда и никто в моей жизни ещё не подкалывал меня по поводу моей немоты. Как-то ведь понимали люди, что это серьёзно и что шутить над моим недугом ненормально... А Август… Я не знаю почему, но я и сама слабо улыбаюсь подобно ему. Август начхал на всю ненормальность.

Странно, очень странно. Август, тот самый Август из маминых рассказов чудным образом наложился на Августа настоящего. И я не знаю плохо ли это. Плохо ли то, что тот самый единорог существует для меня и в реальности?

Хотя, наверное, мама была бы рада, узнав, что теперь я здесь с её любимым младшим братом. Мама… Я мотаю головой. Не думай об этом, не думай… Вот чёрт!

Когда он снова заходит в комнату, я всё ещё плачу. Глаз от него скрыт, а катящиеся по шее слёзы не видны под волосами. Он подходит ко мне, садится рядом и единственное, что меняется так это то, что теперь сидим мы вместе. Плакать рядом с ним на удивление естественно. Даже будто успокаивающе…

— С зеркалами покончено. Теперь твоя комната от них свободна.

Я качаю головой, даже не оборачиваясь. К счастью, Август сел на правильную сторону, так что мне хорошо его видно.

Молчим.

— Знаешь, Нин, — вдруг начинает он своим нежным бархатным голосом, и мне в секунду становится страшно, — я привык сразу расставлять все точки над «i». Я ведь другое хотел спросить, там на лестнице.

В груди холодеет. Будто в фильме ужаса, я медленно ожидаю приговора. И дожидаюсь…

— Ты всегда носишь маску или?..