Сон выдаётся рваным и неглубоким. Я часто ворочусь, дёргаюсь от малейшего шороха, и за всю ночь, кажется, так ни разу и не засыпаю. Когда тёмный угол шкафа раскрашивает рассветное солнце, я, наконец, сдаюсь. Открываю глаза и тихо лежу, кутаясь в мягкое одеяло. Наблюдаю за тем, как ползут по потолку квадраты света.

Странно как-то. Всё такое спокойное, даже часы тикают тихо, а на грудь всё равно что-то давит. Кажется, что я сделала что-то не так. Что не стоило позволять Августу видеть моё... не лицо, а то, что от него осталось. Будто после этого всё станет немного другим, хотя что именно изменится я не знаю. Наверное, я просто не люблю перемены. За все те шесть лет, что я прожила в своей комнате я привыкла к спокойствию и размеренности… А жизнь с Августом точно спокойной не назовёшь.

И я чувствую ужасную вину, снова, снова, снова! За то, что позволила ему снять с себя маску, за то, что бросилась обнимать его, будто он был моим единственным родным человеком. Раньше я бы так не сделала. Меняюсь. И не сказать, что мне это нравится.

В груди что-то сжимается, и я снова смотрю в потолок, будто там написаны все ответы. Вспоминаю, как точно так же лежала на кровати в детстве. Только не одна, а с мамой. Она перебирала мне волосы, аккуратно, чтобы не задеть рубцы. По потолку плыли кони, звёзды и облака. Вообще-то я давно выросла из таких игрушек, но после всего произошедшего, врач сказал, что мне будет полезно на что-то отвлекаться.

«Нина, кого ты любишь больше всего на свете?», – произнесла мама уставшим, севшим голосом, наблюдая за скачущими конями.

Свой голос я помню слабо. Вроде он был хриплый и очень тихий, но мне нравится представлять его более детским и приятным.

 «Тебя и папу». – Конь расползся и скривился, преодолевая лампу. Всё ещё непривычно видеть всё не полностью, но врачи говорят, что скоро привыкну.

Мне не было особого дела до коней или звёзд. Да и до мамы, если честно, тоже. Не помню, было ли мне приятно от того, что она почти всё время молчаливой статуей сидит возле меня, но все, включая отца, считали, что так будет лучше.

Спустя время мама ответила:

«А я свободу, наверное».

Сжимаюсь под одеялом, цепляясь за пряди волос. Жму к себе ноги, бессильно царапая голени. Лежу так, по ощущениям, час, взгляд упирается спинку дивана. Раскачиваюсь туловищем, будто в колыбели.

Когда и сине-серый диван становится нежно бежевым, вспоминаю: мне нужно протереть рубцы. Дома я ни разу не позволяла себе забыть об этом, но в новой квартире привычка ещё не выработалась. Вроде Алина говорила, что все мои лекарства в пакете… Наверное, она положила их в чемодан?

Медленно встаю, давая телу привыкнуть к утренней свежести. В одной футболке холодно – обнимаю себя руками и сжимаю бёдра, чтобы хоть как-то согреться. Пальцами ног нащупываю тапки под диваном. Через их тонкую подошву всё равно чувствую холод паркетных досок.

Впервые касаюсь дверей шкафа, куда Август закинул все сумки не-первой-необходимости. Те скрипят и поддаются с трудом, одна так и не открывается до конца. Я наклоняюсь, заглядывая глубже. В углу залежи плюшевых зверей, игрушечный лук. Мой чемодан уместился только сбоку, между стопками одинаковых однотонных книг, а сумка зажата пожелтевшим от времени одеялом и такой же подушкой с цветочным орнаментом. Интересно, чьи это были вещи? Приходится опереться коленом об нижнюю полку шкафа, чтобы дотянуться до молнии. Вытаскивать чемодан я боюсь – стопки книг поваляться за ним.

Собачка легко поддаётся, и я откидываю крышку.

Скрип открывающейся двери ударяет по ушам. Вздрагиваю и в тот же миг выныриваю из шкафа. Чуть не падая, отбегаю от шкафа и… Дверь всё так же плотно закрыта. Я остаюсь неподвижной пару секунд, а потом всё же быстро подхожу к шкафу, наклоняюсь и вытаскиваю наружу нужный мне пакет.

Сажусь на кровать, но взгляд всё ещё прикован к двери. Вслушиваюсь к каждому шороху, чтобы различить в них шаги. Хочется, чтобы дверь снова скрипнула. Хочется, чтобы он зашёл.

Но в комнате тихо. Едва слышно тикают часы.

***

Когда я выхожу, Август хмур и раздражён. Он стоит у плиты, переворачивает бекон, рядом шипит яичница. Указывает мне лопаткой на стул, и я сажусь, боясь лишний раз пошевелиться. Мной недовольны. И стоит этой мысли проскользнуть у меня в голове, как на грудь что-то давит с ужасной силой. Доигралась. Молодец, Нина, доигралась.

Мы проводим в молчании несколько мучительно долго тянущихся минут, пока Август наконец не выключает плиту и не поворачивается ко мне, одаривая взглядом исподлобья.

Успеваю проклясть себя за вчерашнее. Пальцы беспокойно мнут футболку. Хотя я ведь ничего такого не сделала… Он сам попросил меня снять маску, сам настаивал на этом… Но теперь он на меня злиться? Так за что?

– Зачем снова маску нацепила? – голос Августа вовсе не такой бархатный, каким казался раньше. Холодный и скользкий, словно кожа лягушки.

Я непонимающе поднимаю голову. Совсем теряюсь в эмоциях. Его и своих. Так он злиться на меня из-за маски? Или маска просто повод показать своё недовольство? Хмурю брови и продолжаю сидеть неподвижно, ожидая продолжения.

И оно наступает даже раньше, чем я рассчитывала.

Август вдруг резко дёргается и отворачивается. Опирается руками об плиту.

– Ну у тебя и мамаша, – сквозь зубы цедит он. Я, несмотря на то, что вижу только спину, сразу понимаю, насколько он зол. Страха становится и больше, и меньше: одна половина заменяется лёгким опьяняющим чувством – всё хорошо, он злиться не на меня; а вторая всё ещё упорно твердит – ты виновата, что сейчас он так себя чувствует.

– Эта… – он зло хмыкает, пропуская слово. – Она позвонила меня сегодня утром и устроила скандал. Видите ли, бедной девочке нужно срочно посетить врачей, а я всё тяну с этим!

Он в одном движение поворачивается ко мне и в два шага оказывается рядом. Я, отпрянув, поджимаю к себе колени. Август продолжает, возмущённо взмахивая руками.  

– Она обзвонила всех врачей, представь, всех! у кого ты числишься. Я без понятия откуда у неё их номера и столько времени, но поняв, что тебя вчера не было, с дикой истерикой и обвинениями начала названивать мне!

Август взмахивает руками, словно играет какую-то сцену, а не ругается на кухне. Я наблюдаю за каждым его движением, вжавшись к спинку стула.

Он злится не на меня, злится не на меня, не на меня, не на меня ненаменяненаменяненаменяненаменя…

Август смотрит, будто чего-то ждёт. И я тревожно озираюсь в поиске вчера забытого на столе блокнота. Стаскиваю его, достаю вложенную ручку и пишу: «Прости».

Протягиваю ему.

Август смотрит на слово несколько секунд, но по ощущениям часов. Потом, когда смысл наконец доходит, складка меж бровей разглаживается, и он вздыхает. Говорит уже намного мягче.

– Ты не в чём не виновата, – Он треплет меня по волосам, пока я внутренне сияю от радости. – Тебе не за что извиняться. Всё в порядке.

Я забираю блокнот, улыбаюсь. Становлюсь такой до безумия счастливой, что хочется пищать и прыгать по кровати. Но я только трясущимися от бесконечной радости пальцами поправляю волосы и вдыхаю ароматный запах бекона. Ни разу не пробовала, но уверена, что он вкусный!

Август так и не позволил мне уйти в другую комнату и сам не ушёл. Есть приходится очень аккуратно. Я приподнимаю маску, вилкой проталкиваю куски поглубже, чтобы ничего случайно не вывалилось, и тщательно жую. Бекон вкусный, но сейчас меня волнует только то, сколько ещё времени мне понадобится его жевать и не подумает ли Август, что это слишком долго.

К сожалению, Августу всё равно. Он смотрит в свою тарелку. Я какое-то время исподтишка смотрю на него, но потом тоже отвожу взгляд. Кухня становится тихой. Умиротворённой.

Я, устав двигать челюстями, проглатываю кусок целиком. Нет, Август ошибается. Мне есть за что перед ним извиняться. За себя. За неудобства. За трату денег. За то, что Алина портит ему жизнь.

На последнем я морщусь. Вилкой тычу в почти остывший бекон и в голову почему-то лезут мысли, что если бы она умерла я бы не очень расстроилась. Тут же осекаюсь. Боже, о чём я думаю! Я мотаю головой, пряди качаются вслед движениям. Алина хоть и плохая, но смерть…

Замираю, увидев, что Август поднял глаза с тарелки и теперь смотрит на меня, улыбаясь краешком губ.

– Какие у тебя волосы красивые, – говорит он и мои уши вспыхивают. Я резко отворачиваюсь, часто дышу. Он сказал, что у меня красивые волосы? Мне не послышалось?

Август как-то задумчиво наклоняет голову и совсем тихо произносит:

– А она ведь пригрозила забрать тебя. Сказала, если так всё продолжится, то «Нине будет лучше со мной, под моей опекой». Представляешь?

Жар остужает нахлынувший холод. Мысль об смерти Алины неожиданно пугает меньше.

Всё оставшееся утро Август мил и добр со мной. Он всё-таки тактично уходит есть в гостиную, когда понимает, что одолела я всего-то треть бекона, а к яичнице даже не прикоснулась. И только убедившись, что я закончила, снова заходит на кухню и уточняет нужна ли мне добавка. Я качаю головой.

Лучи солнца проникают через занавески, греют голые руки. Мы сидим в моей комнате, я перебираю старые книги, что-то про науку и историю. Заталкиваю книги поглубже, откладываю только тома Льва Толстого и сборники Пушкина. Если будет совсем тошно, можно будет и почитать. Август, вызвавшийся мне помочь, уже давно засел за какую-то книжку, так что вытаскиваю из шкафа барахло приходится мне самой.

«Это на выброс», – пишу я, и сую блокнот Августу под нос. Тот морщится, отодвигая его пониже. Читает и тут же с удивлением поворачивает голову. Смотрит на гору ненужных вещей и присвистывает.

– Ну ты даёшь. Когда успела?

Я фыркаю. Ну действительно.

Август улавливает моё настроение и весело смеётся.

– Тебе не идёт злиться! – говорит он через смех и пододвигается ко мне, прижимая меня к своему телу. Дыхание перехватывает, я хочу отпрянуть, но не могу. Куклой повисаю в его руках, судорожно глотая воздух и чувствуя, что это слишком волнительно для моего организма. А Август только посмеивается, и обнимает меня ещё сильней. Сердце бешено бьётся. Он точно слышит. Как же стыдно.

– Нин, а правда, почему ты не снимешь уже свою маску? – вдруг отстраняясь и заглядывая в лицо, спрашивает Август. – Я думал, что мы уже достаточно близки, чтобы ты не носила её рядом со мной?

Я на секунду теряюсь, тупо пялюсь на него. Сначала восстанавливаю дыхание, пытаюсь совладать с дрожью в пальцах, а уже потом вспоминаю, о маске, о своём лице, о том, что Августа это почему-то волнует… Он сводит меня с ума этими резкими переменами. Уж лучше бы он обнимал меня молча.

Но Август смотрит твёрдо и видимо полон решимости узнать ответ.

Я вздыхаю. Его руки всё ещё держат меня, и я почему-то ощущаю их подобно путам. Тянусь к блокноту и пишу криво, косо, будто показательно неохотно, но на самом деле просто волнуясь.

«она помогает восстанавливать форму лица».

Август хмурится, когда читает это. Кажется, даже не один раз. Я знаю, что крутится у него в голове, тоже самое что и у папы: «А там есть чему восстанавливаться?..» или «А смысл то в этом всём есть?». Смысл есть – придавать надежду. Я давно уже ношу маску скорее для психологической поддержки.

– Ясно. – наконец произносит Август, убирая блокнот в сторону.

Я киваю. Разговор исчерпан.

Но Август почему-то всё ещё смотрит на меня с этой своей хитрой улыбкой.

Он тянется пальцами к моему лицу, и я сразу всё понимаю. Одной рукой хватаюсь за маску, другой неуверенно машу перед собой. Не надо. Не сейчас.

По лицу Августа пробегает тень, но он тут же улыбается, будто ничего не произошло. Убирает руку. Я тихо выскальзываю из его объятий и снова сажусь возле книг. Слышу, как позади меня два раза щёлкает язычок двери.

***

Я сижу посреди неровных стопок книг. Раскачиваюсь словно в трансе. Ну и зачем я это сделала?

Пальцы дёргают волосы, но не так сильно, чтобы выдрать. Я пока держусь.

Лучше бы он снял эту чёртову бесполезную маску и остался бы со мной. Вдруг он жалеет, что так поступил? Я не хочу, чтобы он чувствовал то же, что и я. Если бы не мой глупый поступок, мы могли бы быть сейчас вместе, он читал бы книгу, я бы складывала вещи в шкаф… И солнце бы светило через занавески, неровно падая ему на лицо, и он бы забавно морщился, когда пыль от переворачивающийся страницы, взлетала бы в воздух, и, улыбался бы, каждый раз, когда я чихаю, говоря мягким голосом «будь здорова» или «не болей»…

Я поднимаюсь, отряхивая домашние штаны и выхожу в коридор. Надо перед ним извиниться. Но как только я шагаю в сторону его комнаты, раздаётся звонок в дверь. Я замираю. Нет. Боже. Боже, боже, боже, нет! Если это Алина… Пожалуйста, пусть это будет не Алина!

Бросаюсь по коридору к входной двери. Август не должен её увидеть! Я сделаю, что угодно, хоть гвоздями себя к полу прибью, но останусь в этой квартире! Она и меня и через суд отсюда не выманит!

Со злостью распахиваю входную дверь, готовая вывалить на Алину всю свою ярость!.. Но передо мной стоит совершенно незнакомая женщина.

Я останавливаюсь, вглядываюсь в чужое лицо. Она из органов опеки? Алинина подружка? Нет. На ней чёрная косуха и татуировка на шее. Не похожа.

Женщина смущённо кашляет, поправляет вихри тёмных волос.

– Привет… – неловко говорит она. – Эм… А Август дома?

Я нерешительно стою в дверях, не зная, пропускать мне её или захлопнуть дверь… Но слышу голос за своей спиной.

– О, Майя. Проходи.

Я оборачиваюсь и вижу, как он выходит из своей комнаты.

Август подходит к женщине, хочет помочь ей снять косуху, но она только смешно отнекивается. Я отступаю подальше, в тень, наклоняю голову, чтобы волосы спрятали лицо. Чувствую, что мне здесь не место. Но уйти почему-то не могу.

Прислоняюсь к стене, словно хочу с ней слиться. Исподтишка наблюдаю за ними. Майя улыбается, общаясь с Августом, сбрасывает с себя сапоги и вытаскивает из спортивного рюкзака большую голубую папку. Они проходят в зал, я остаюсь в коридоре.

Август приглашает её сесть на диван. Предлагает чай, она отказывается. А нет, говорит, что всё-таки не против. Август говорит что-то, вроде шутит, она громко фыркает, но смеётся.

Между ними что-то было?

Майя извиняется за опоздание, слышу голос Августа за шумом льющейся воды, он говорит, что привык. Хмурюсь. Они ведь не могут быть вместе, да? Но она вовсе не удивилась моему присутствию, будто бы знала. Август ей рассказал? Зачем? Зачем она вообще пришла сюда, Август не мог же просто так её пригласить пообщаться? Или мог?..

Я вдавливаю затылок в стену. Лучше бы пришла Алина. Тогда бы мы хотя бы вместе её ненавидели.

– Эй, Нина!

Я вздрагиваю, когда слышу его голос. Выглядываю из арки, смотрю как эти двое сидят на диване, у Майи в руках кружка, а между ними разложены какие-то бумажки. Ничего не понимаю.

Август рукой подзывает меня к себе, и я слушаюсь.

– Ты хочешь, чтобы она тоже послушала? – с ноткой то ли обеспокоенности, то ли напряжения спрашивает Майя.

Август садит меня на своё место возле бумажек, сам двигается дальше. Кладёт руки мне на плечи, держит, успокаивает. Мой затылок утыкается ему куда то в шею.

– Ага. Она должна знать.

Майя встревожено смотрит мне за спину, но я не вижу, как реагирует Август. Что знать? Не люблю путаться в догадках.

– Начнём? – наконец уверенно говорит Август, и женщина вздыхает.

Между ними точно что-то было.

– Так ладно. – Майя трясёт головой, вынимает из папки ещё какие-то документы. Поднимает голову и дружелюбно начинает: – Нина, давай знакомиться. Я Майя Бахтина, врач из медицинского центра «Жизнь». По специализации я челюстно-лицевой хирург, занимаюсь восстановлением лица после травм и ожогов… – она на секунду замолкает, неуверенно смотрит на со на Августа. Я снова не знаю, как он реагирует. – В общем, я занимаюсь теми проблемами, которые возникли и у тебя.

Я слегка вздрагиваю. Руки Августа держат крепко, стискивают плечи. Хочется вернуться к тому моменты, когда меня беспокоило встречаются они или нет. Майя встревоженно следит за моей реакцией. Поднимает руки, как-то совсем жалко улыбается и продолжает.  

– Ну, в общем… – она тупится в документы, ища нужные, – думаю ты поняла, примерно.

Она снова поднимает глаза, снова смотрит мне за спину.

– Я отправлял Майе твои документы, анализы, – голос Августа не успокаивает, а только заставляет поёжится, – это она сказала, что у тебя есть шанс на новое лицо.

– Нет, Август, не так, – прерывает Майя. – Я сказала, что для точного ответа, мне нужно посмотреть лицо, понять с чем предстоит работать. Я не говорила, что всё точно получится, не коверкай мои слова!

– Но ты говорила, что восемь из десяти операций удаются, помнишь?

– Да, но это только те, которые вообще проводятся. Представь скольких людей до неё не допускают!

Я сижу, словно окаменевшая, глядя в листочки перед собой. Майя заморочилась – даже фотки с удачными операциями прикрепила.

На первом мужчина без нижней челюсти и с рубцами по всей правой стороне. Не знаю, как они это сделали, но на второй фотографии он выглядит вполне по-человечески. На следующем женщина с обожжённой кожей. Веки левого глаза так и остались странно натянуты, но нос и губы стали смотреться гораздо более естественно. Последнюю я не смотрю. В тексте сказано, что-то про взорвавшийся в руках фейерверк или типа того. У меня ведь тоже почти фейерверк был. Только счастливой фотки в буклете не хватает.

Пока я разглядываю фото, разговор затихает. Рука Августа нежно скользит по моему плечу, но уже не вызывает ни восторгов, ни тревоги. Хочу домой. Хочу в свою комнату, зарыться в одеяло и никогда больше не вылезать оттуда. Хочу к маме и папе. Не вот это вот всё.

– Майя, давай, наверное, потом.

Майя кивает и начинает тихо собирать документы. Она забирает и буклет с тремя счастливыми фотографиями. Август провожает её, на прощание обнимает, и за ней тихо захлопывается дверь.

Квартира молчит, и мы вместе с ней. Я не злюсь на Августа, он не виноват, он старается мне помочь, это я что-то… Что-то. Всё-таки всегда приятно думать, что когда-то там, в далёком будущем, нам удастся собрать деньги, удастся провести операцию, удастся восстановить мне лицо. Это всё будет когда-то там, обязательно будет, совершенно точно будет, а как иначе. И думать об этом надо ночами или когда обнимаешься с таким же когда-то фантастическим и не реальным единорогом – дядей. Что бы органичнее.

Но не когда к тебе приходит врач и заставляет вспомнить сколько раз вы уже пытались и сколько раз ничего не получалось.

– Я знаю о чём ты думаешь, – Август стоит в проёме арки, – твой отец тоже пытался найти хирурга. Все отказали.

Я очень, очень глухо фыркаю. Даже сама удивляюсь, что наконец издала хоть какой-то звук.

Август проходит в зал, и скрип половиц звучит непростительно громко. Он встаёт возле меня, но я всё равно его не вижу. Это даже хорошо, я как будто одна в комнате.

– Нина, посмотри на меня, – просит он совсем тихо.

Я поднимаю взгляд скорее из жалости. Не вздрагиваю, хоть его лицо оказывается неожиданно близко.

– У нас всё получится, – он накрывает мою сжатую ладонь своей и мягко улыбается. Смотрит мне на лицо своими честными чистыми глазами. – Ты мне веришь?

Я киваю.

Конечно, я в это не верю. Это бред, у нас ничего не выйдет. Но на секунду, всего на мгновение, я позволяю себе забыть о всех тех предыдущих попытках, и представить, что Август никогда бы мне не соврал. И что «может быть что-нибудь… когда-нибудь…».

Нет, конечно. Дурость всё это.

Я смеюсь, своим беззвучным давящимся смехом, стягивая дурацкую маску и порывисто обнимаю Августа. Кладу голову ему на плечо, его рыжеватые волосы щекочут мне ухо. Август на секунду замирает, будто от неожиданности, а потом руки его опускаются мне на спину, и он крепче прижимает меня к себе.

И мне так спокойно, что эта совсем детская и наивная надежда через столько лет снова заселяется у меня под кожей. Может быть.. что-нибудь… когда-нибудь…