Знакомое свечение появляется посреди комнаты, и Сонхва, дописав строчку, поднимается из-за стола. Почему-то хочется верить, что в этот раз это Хонджун. Слишком давно они не виделись — две недели, кажется? Такие долгие перерывы обычно не заканчиваются ничем хорошим, во всяком случае, морально, для них обоих. Тягуче размяв крылья, Сонхва на всякий случай придаёт лицу привычное высокомерное выражение и ступает в круг.

Темнота благодушно принимает его, мягко объяв собой, и затягивает в чужой мир. На секунду крылья прожигает от лопаток до кончиков, рога выкручивает болью — Сонхва привычно сжимает челюсти. Переход в чужой мир почему-то обязан быть болезненным, при том, что призыв в теории даёт безопасный коридор… но только в теории.

Стоящий во внутреннем кругу Хонджун устало улыбается ему и протягивает руки за барьер, в одно движение опоясывая его цепочкой-амулетом и застёгивая на талии крошечную печать. Ювелирная работа его собственного авторства, берущая под контроль демоническую силу и дающая возможность безопасно находиться сколько угодно за кругом и так далеко, как захочется, от места призыва. Сонхва ещё помнит, с какой надеждой они пробовали вместе выйти за круг впервые, и как горели счастьем и предвкушением глаза Хонджуна, когда у них получилось. Сейчас в его глазах — ничего, кроме серой усталости, и, наверное, поэтому он не призывал больше двух недель.

— Привет, — мягко выдыхает Сонхва. — Совсем плохо?

Хонджун только кивает и протягивает ему сведённые вместе запястья. Даже не смотрит на него уже, опустив голову, покоряется ещё до начала, и Сонхва бы предал себя, скажи он, что ему это не нравится.

— Ближе. Руки за спину.

Это не та маска, которую Сонхва надевает на других призывах. Он не всегда даже уверен, маска ли это. В интонациях появляется хлёсткость многохвостой плети, лицо застывает, только иногда давая возможность движения мышцам, а взгляд в несколько раз цепче отслеживает малейшие изменения в позе или выражении лица Хонджуна. Сонхва закольцовывается, сводит всё своё внимание в одну очень важную точку — и ловит нужный настрой.

— Повернись.

Он даже подготовил верёвки и зацепил крюк под потолком. Сонхва вздыхает: раньше такого не было, они успевали выпить чаю и поговорить, прежде чем Хонджун встряхивал головой и коротко бросал с полувздохом: «Свяжи меня, Хва». Не может ведь всё быть настолько плохо? Но Хонджун послушно разворачивается, не убирая руки, даёт стянуть их развёрнутой петлёй выше локтей и не издаёт ни звука, когда Сонхва прижимает его локти друг к другу. Напряжённая линия шеи, крыльями сведённые лопатки и бледные, по сравнению с обычными, уши — сколько же в нём контроля. Сонхва, вздохнув, затягивает узел и прижимается носом к горячему загривку.

— Что ты скажешь, если станет некомфортно?

— Что мне некомфортно, — слегка удивлённо отзывается Хонджун, и этого Сонхва хватает, чтобы успокоиться.

— Отлично.

Хонджуну достаётся невесомый поцелуй в кромку уха — а после Сонхва отстраняется, накидывая вторую петлю на сведённые предплечья и плотнее стягивая руки вместе. То, сколько силы в этих руках, и что вся она сейчас подконтрольна ему, даёт в голову и туманит разум, и Сонхва с трудом приходит в себя, пока провязывает «стрекозу» до запястий, после возвращая верёвку обратно к локтям и добавляя петлю для крюка.

Хонджун молчит, опустив голову, всё это время, и едва только утихшее беспокойство снова подкатывает к горлу. Сонхва обходит его, стуча каблуками, и отпускает закончившуюся почти верёвку, разворачивая следующий моток.

— Посмотри на меня.

Пальцы под подбородком не давят, только касаются, намекая, и Хонджун этот явный намёк не игнорирует, поднимая голову вместе со взглядом. Сонхва сглатывает, не давая сорваться с языка словам, которые так хочется произнести. Он скажет позже, когда Хонджун сможет их воспринять. Сейчас нужно забрать у него контроль, подчинить себе и не оставить свободы выбора и действий. Всё-таки верёвки как нельзя лучше подходят им обоим.

— Готов?

Хонджун кивает, и Сонхва одним широким росчерком крыла рвёт его старую футболку, от плеча до бедра, почти не задевая кожу. Почти — на груди остаётся красноватый след не взрезанной, но задетой кожи, но Хонджун даже не морщится, будто это не его чуть не вспороли до крови. Он прикрывает глаза и подаётся навстречу когтистым пальцам, отслеживающим каждую мышцу его торса, прежде чем они безопасно впиваются в солнечное сплетение, нащупав душу — но не имея возможности её забрать. Сонхва замирает на секунду: испуг — плохой стимул, но, вероятно, может сработать… и когти легко входят в грудь, чисто формально цепляя душу, только обозначая намерение.

То, что Хонджун даже не дёргается, как это бывает обычно, вызывает испуг уже у Сонхва. Но сейчас — не та ситуация, в которой он может себе это позволить. Значит, придётся усугубить.

— Ноги шире, — жёстко командует он, выдирая руку из груди, и слышит в своём голосе демонический клекот. — На всю стопу.

Крылья сами собой распахиваются почти во всю комнату, напитываются человеческой покорностью. Демоническая природа даёт о себе знать — даже с любимым мужчиной, даже под защитой. Но сегодня — нужно. Сонхва заводит руку за спину своего человека и цепляет когтями петлю, уводя верёвку к крюку. Хонджун сжимает губы в тонкую полоску, но ничего не говорит, даже взгляда не отводит.

— Хороший, — рокочет Сонхва, не скрывая улыбку, полную превосходства. — Долго терпеть не выйдет.

Регулятор троса начинает тихо и мерно гудеть, когда Сонхва нажимает на нём кнопку, очень медленно и оттого незаметно поднимая крюк всё выше. Они как-то засекали время: получаса хватает, чтобы Хонджун попросил остановиться. И эти полчаса Сонхва не намерен терять просто так.

Безмолвный Хонджун безучастно наблюдает за ним, склонив голову, пока его связанные локти поднимаются всё выше за спиной. Сонхва сжимает губы и отворачивается. Неторопливо, давая им обоим время, раскладывает на столе ножницы, жгут, мирамистин и ватные диски. Рядом ложится свежий, не распакованный набор медицинских игл и футляр с ещё одной, заговоренной иглой. Краем уха Сонхва слышит судорожный вздох Хонджуна, слишком тихий, чтобы расцениваться как полноценная реакция. Всё, что осталось от демонического сердца, беспокойно сжимается, и Сонхва с трудом заставляет себя переключиться снова. Хонджун скажет, если что-то будет не так.

— На всю стопу, Джун-а, — он прищёлкивает языком с мягким укором: Хонджун пусть и едва-едва, но приподнимается на носках. — Я остановлю трос, а ты будь послушным, хорошо? Договорились?

Сонхва медленно подходит ближе, давая регулятору укоротить верёвку ещё на пару миллиметров, и мягко тянет Хонджуна за подбородок. Дождавшись кивка, нажимает кнопку и второй рукой давит ему на поясницу, заставляя опуститься на пятки. Хонджун сдержанно выдыхает, но взгляда не отводит. Сонхва мучительно хочется его поцеловать.

— Стой так, — мягким шёпотом на ухо, чуть касаясь губами шеи — всё, что он может сейчас себе позволить. 

— Да, Сонхва, — покорно выдыхают ему в плечо.

В глубине остатков души просыпается жадность, приправленная ревностью: никто никогда не должен видеть такого Хонджуна. Никто, кроме него. Никому не позволено. Сонхва, тихо рыкнув, запирает ненужные чувства внутри и отстраняется, задевая его крылом.

Их сессии всегда были похожи на ритуалы, ритмичные, выверенные, продуманные до мельчайших деталей, даже импровизация всегда безупречно вплеталась в рисунок действия. Но сейчас это как никогда похоже не просто на ритуал — на жертвоприношение. Сонхва невольно вздрагивает, отнимая пропитанную спиртом салфетку от бледной груди, и Хонджун тянется следом, едва слышно вздыхая от натянувшейся сильнее верёвки.

— Стой смирно, — почти нежный укор в голосе и глазах.

Иглы на груди ощущаются болезненнее, чем на спине или ниже, но будто Хонджуну это и нужно сейчас. Сонхва зажимает стержень между пальцев и второй рукой цепляет Хонджуна за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. Снова.

— Вдох на «три». Раз, два… три.

Заломленные брови и закрытые глаза в какой раз отпечатываются на сетчатке Сонхва, когда нагретый металл иглы проходит сквозь кожу на груди, в месте «стежка» делая её ещё более светлой. Остриём — к солнечному сплетению, намечая финальный штрих. Сонхва проверяет иглу, чуть нажимая на края прокола, и берётся за следующую.

Вторая, третья, четвёртая… иглы ложатся под кожу Хонджуна аккуратным веером, сходясь лучами в одну точку, и на каждый следующий «стежок» он реагирует острее, коротким стоном сквозь сжатые зубы и живым умоляющим взглядом. Но — пока — молчит. Пока. Дышит чаще и глубже — а кто бы не стал, когда боль нарастает с каждой секундой? Демоническая часть Сонхва напитывается этой болью, стучит кровью в ушах и сокращает значимое пространство вокруг до судорожно бьющегося сердца напротив, душит желанием усилить испытываемое смертным чувство. И Хонджун невольно поощряет его — молчанием, покорностью, тем, как тянется навстречу пронзающим его иглам.

Сонхва почти не надеется на нужную реакцию, когда берёт в руки последнюю тёмную иглу и медленно прокручивает её в пальцах прямо перед глазами Хонджуна. А потом тянется ладонью под кожу, мягко загребает когтями душу, протягивая её наружу, к торчащим из кожи иглам, зажимает кожу и прицеливается заговорённым остриём чётко между обычными. Приколоть душу к коже, лишив её возможности свободно напитываться энергией, должно быть больно. Сонхва даже радуется, что не сможет испытать это лично.

— Хва, пожалуйста, нет.

Едва слышный выдох, ясный перепуганный взгляд, серые губы, безумно колотящееся сердце. И даже это больше похоже на знакомого ему Хонджуна, чем та тень, которая застёгивала на нём цепочку час назад. Сонхва кивает и откладывает иглу в футляр до следующего случая — за десять лет она не пригодилась ни разу. Может быть, это и к лучшему — теоретически такой фокус, как пронзание души, безвреден, если не считать боль в моменте. Практически же… Сонхва не хотел бы проверять.

— Ещё две минуты так постой, дай вынуть всё из тебя, — Сонхва переходит на шёпот, наконец со всей нежностью касаясь пальцами щеки Хонджуна, успокаивая и легко поглаживая горячую кожу. — Рад снова тебя видеть.

— Не то чтобы я куда-то мог уйти.

— Ты понял, о чём я.

— Понял, — слабо усмехается Хонджун, легко потираясь щекой о его ладонь. — Спасибо.

Сонхва даже не обращает внимания на кровь, сочащуюся из проколов — теперь его задача состоит в том, чтобы убрать из Хонджуна все иголки, а потом уже обработать кожу. Сам же Хонджун, к его тихой радости, приходит в себя и показывает это всё более явно: на предпоследней игле Сонхва, почти уткнувшемуся лицом в живот, достаётся короткий торопливый поцелуй в макушку, следом за которым слышится тихое ойканье — последствия всё ещё натянутой на крюк верёвки, которая толком не даёт двинуться.

— Нетерпеливый, — вздыхает Сонхва, поднимаясь и аккуратно снимая петлю с крюка.

Хонджун, потерявший какую-никакую опору, пошатывается и тихо охает, расставляя ноги шире. Сонхва успевает его поймать, прижимая к себе и пачкая его кровью свою рубашку — но как же ему сейчас плевать на это. Куда важнее доверчиво жмущийся к его груди и чуть дрожащий от пережитого Хонджун, с руками, всё ещё связанными за спиной, со сбитым дыханием и мягкой полуулыбкой на начинающих наконец краснеть губах.

— Каждый раз я думаю, что ты воткнёшь-таки в меня эту чёртову иглу, — будто между делом бросает он, пока Сонхва, оперев его на себя, почти вслепую распускает узлы. Но зашедшееся в неровном перестуке сердце не позволяет обмануться — и Сонхва, дав верёвке упасть на пол путаными кольцами, бережно отстраняет Хонджуна, взяв его за плечи и заглядывая ему в лицо.

— Потому что каждый раз я готов это сделать. Для тебя. Не скажи ты «нет», я бы сделал это сегодня. Идём.

То, как открыто и любяще ему улыбается Хонджун, то, как он прижимается к его боку, едва переставляя ноги по пути в спальню, разбивает что-то внутри Сонхва. Каждый раз. Сегодня — не исключение.

В спальне горит настенный ночник, заливая мягким синеватым светом всю комнату. Едва опустившись на покрывало, Хонджун тянет руки, хватается за крылья, утягивая Сонхва за собой — будто он не захотел бы сам — и растягивает губы в знакомой улыбке, нежной и полубезумной.

— Даже чаю тебе не предложил, прости, — выдыхает он, откидываясь на подушки.

Сонхва только качает головой и садится выше на кровати, позволяя перелечь к нему на колени.

— Успеется ещё. Рассказывай, как твои дела.

Хонджун пожимает плечами и обнимает его за бедро, с коротким хмыканьем просовывая ладонь под его коленкой. И долго молчит, пока Сонхва перебирает взмокшие синеватые пряди на затылке и лениво заплетает их в крошечные косички.

— Завал на работе, — наконец начинает он. — Хотят перевести в другой филиал. Потому что здесь я завязну, и некуда расти. Я пока не дал ответ. Но попросили хотя бы посмотреть, — Хонджун говорит короткими, отрывистыми фразами, и Сонхва чувствует, как снова напрягаются его плечи. Ну уж нет.

— Джун-а, — он негромко прищёлкивает языком и проходится когтями по линии позвоночника. Хонджун весь идёт дрожью, шумно вздыхая, и утыкается лицом в бёдра, крепче обнимая Сонхва за ногу. Так-то лучше.

— Извини, — бубнит он, снова повернувшись на бок и подтягивая колени к груди. — В общем, пока я разбирался со всей бюрократией, под конец семестра подтянулись должники. Отчислил парочку, с остальными ещё можно работать.

Сонхва, не замечая этого, гладит его по голому плечу и спине, отслеживая пальцами мышцы. Тёплый родной рельеф ощущается так привычно и правильно, что на пару секунд Сонхва выпадает из реальности, забывая слушать, о чём рассказывает Хонджун.

— …мне дали месяц. Достаточно времени, чтобы принять решение. Но это переезд, новые рабочие обязанности, новый коллектив. Студенты-то ладно, они каждый год новые. Жаль, мы не демоны, и у нас нет крыльев, которые за нас говорят наш статус, — Хонджун неловко смеётся, но его сердце бьётся ровно.

Сонхва мягко вздыхает.

— И причина такого предложения — ты слишком хорош для этого колледжа, нужно метить выше? — он ласково проходится пальцами за покрасневшим ухом, заправляя прядь, а потом ещё раз, уже по самой кромке. 

— Официально — да. Неофициально… мне кажется, ректорат считает мои методы слишком жёсткими и надеется, что в столице будет, кому меня осадить.

— Думаешь? А почему они сами этого не сделают?

Хонджун переворачивается на спину и поднимает взгляд на Сонхва, с улыбкой пожимая плечами. А потом тянет его за руку и прижимается губами к когтистой ладони, зажмурившись.

— Может быть, потому что среди всех их только Иден был бы на это способен. Но те методы, которые руководство осуждает — его методы. Круг замкнулся.

Наклонившись, Сонхва оставляет невесомый поцелуй на кончике острого носа и удостаивается полного любви взгляда.

— Ты себя накручиваешь. Я практически уверен, что официальная причина совпадает с реальной. В твоей дисциплине нельзя не быть жёстким, ты несёшь огромную ответственность за чужие жизни, Джун-а, — он принимается мягко массировать пальцами чужие виски, и Хонджун довольно жмурится, выгибая шею.

Время не застывает, но будто начинает течь тягуче, серебряной патокой, неумолимо увлекая за собой. Хонджун полусонно ластится, подставляясь под прикосновения, и в конце концов зевает, закрываясь ладонью Сонхва вместо своей.

— Опять я…

— Тц, — Сонхва, сощурившись, зажимает ему рот, не давая закончить фразу. — Ты сейчас поспишь, а потом мы и чаю выпьем, и фильм посмотрим, и всё, что захочешь, сделаем. Ты вымотан. Тебе нужно поспать. Я никуда не денусь, Джун-а, мы так много раз это проверяли.

Хонджун смотрит на него так, будто в Сонхва замыкается весь его мир, и целует основание его ладони.

— Полежишь со мной? — он медленно моргает, с трудом открывая глаза, и Сонхва кивает с улыбкой.

— Пусти переодеться только.

Когда он возвращается, застёгивая на поясе домашнюю тунику, Хонджун уже спит, раскинувшись прямо на покрывале и запрокинув голову. Как всегда, игнорирует и подушку, и одеяло, выставив на обозрение окровавленную грудь. Кстати об этом.

Тихо, чтобы не потревожить спящего, Сонхва прокрадывается в кабинет за мирамистином и заживляющей мазью в баночке без этикетки — кажется, Хонджун заказывает её у кого-то, такую в аптеке вряд ли купишь. Вернувшись, он осторожно садится у плеча Хонджуна, принимаясь обрабатывать аккуратные, но многочисленные проколы, иногда надавливая, чтобы выпустить застоявшуюся кровь. К счастью, его демоническая сущность уже молчит, насытившаяся болью и страхом, и даёт спокойно позаботиться о любимом человеке без постоянного отвлечения на усмирение самого себя.

Хонджун вздыхает, выгибаясь чуть сильнее, и нежно и тихо стонет во сне, сводя брови. Наверное, все люди выглядят такими беззащитными, когда спят — но у Хонджуна ярче контраст с ним бодрствующим, и оттого у Сонхва сильнее сжимается то, что осталось от сердца, бьётся пойманной птицей между рёбер и щемит нежностью. Ему нужно дать поспать — поэтому Сонхва позволяет себе только одно осторожное касание, разглаживает морщинку между бровей и убирает дрожащие пальцы. Правда, Хонджун на это не реагирует совсем. Слишком устал.

Закончив с обработкой, Сонхва осторожно, чтобы не разбудить, вытягивает из-под спящего покрывало и заворачивает в тёплое одеяло, как в кокон, по самую синюю макушку, чуть улыбаясь от тихого вздоха. А потом ложится рядом, обнимая своего человека со спины и накрывая его крылом.

— И руку, — раздаётся сопение из одеяльного кокона. 

Сонхва тихо смеётся от неожиданности.

— Конечно, — шепчет он в макушку, придвигаясь ближе, и прижимает Хонджуна к своей груди, бережно обнимая его за пояс. Выше он касаться опасается — и не касается, пока Хонджун с недовольным хмыканьем не перетаскивает его ладонь прямо к груди, вдавливая в едва начавшие затягиваться проколы через одеяло.

— Не сахарный, — сердито бубнит он — и засыпает наконец, судя по медленно выравнивающемуся сердцебиению. Сонхва, убаюканный им, неожиданно для самого себя засыпает тоже.

С его невозможным человеком под боком всегда спится крепче и безмятежнее, и, будь у Сонхва возможность, он бы приходил к нему каждую ночь. Пусть в этот раз они спят не до утра, а всего пару часов, Сонхва просыпается, уткнувшись в родную макушку, отдохнувшим и абсолютно счастливым.

— Я слышу, что ты не спишь, — Хонджун, тоже, видимо, набравшийся сил, возится в одеяле и прижимается спиной крепче к его груди. И не только спиной. И не только к груди. Сонхва, фыркнув, стискивает его в объятьях и звонко чмокает в затылок.

— Ты, по всей видимости, тоже. Отдохнул уже, что ли? Восстановился? Или просто шило в заднице проснулось?

— Ой, можно подумать, — Сонхва не видит, но красочно представляет, как Хонджун закатывает глаза. — Если бы кое-кто в эту задницу не упирался своим…

— Ничем я в тебя не упираюсь, — тихо хмыкает Сонхва. От того, как Хонджун тут же притирается к нему сильнее, видимо, проверяя, он смеётся уже в голос.

— А мог бы! Ты, в конце концов, демон! Искуситель, все дела…

— М-м… А вы так хотите быть искушённым, господин Ким? — Сонхва понижает голос и мягко выдыхает над ухом, прекрасно зная, какую реакцию вызовет.

Работает безотказно: Хонджун разворачивается в объятьях, нечаянно крепче закутывая себя в одеяло, и поднимает на Сонхва сияющий взгляд.

— Не представляешь, как. Если ты хочешь. Я соскучился, Хва.

В который раз Сонхва задаётся вопросом, кто же из них на самом деле демон. Но долго ему размышлять не дают: Хонджун подаётся к нему, мягко прижимаясь губами, только обозначая поцелуй и давая возможность перехватить инициативу. Осторожный, ласковый, он выпутывает руки из одеяла и обнимает Сонхва за шею, чтобы зарыться пальцами в волосы и привычно ухватиться за рога у оснований, а потом тянет на себя, углубляя поцелуй и становясь тем Хонджуном, который вот уже больше десяти лет сводит Сонхва с ума. И пока он ещё способен здраво соображать, всё-таки задаёт тревожащий его вопрос.

— Ты точно..? — тихий короткий рык заставляет его замолчать.

— Хватит носиться со мной так, будто у меня не завал на работе был, а четыре боевых вылета с потерями, Хва, — вздыхает Хонджун, утыкаясь носом в его нос. — Да, я точно хочу. Можем чаю выпить перед этим, если я тебя смутил, — он чуть улыбается, потираясь кончиком носа, и Сонхва невольно улыбается тоже.

— Прости. Забыл, какой ты у меня бешеный.

— Мне несложно напомнить, — Хонджун расплывается в широкой ухмылке и выбирается из одеяльного кокона, распластывая Сонхва на кровати и садясь ему на бёдра.

Слишком маленький для того количества энергии, которое в нём умещается неведомым образом, и слишком сильный — Сонхва делает попытку подняться на локтях, но не может, прижатый к кровати за плечи узкими ладонями.

— Поймал, поймал, — «смиренно» усмехается он, послушно замирая и картинно раскладывая крылья по постели. — Как ты хочешь сегодня?

Хонджун замирает и мягко проходится пальцами по его ключицам.

— Я не готовился, — вздыхает он спустя несколько секунд, закусив губу. — И тебя заставлять не хочу. Поэтому… — он широко ухмыляется и подаётся бёдрами вперёд, проезжая по паху Сонхва своим и укладываясь ему на грудь, устраивая подбородок на переплетённых пальцах. — У меня свободен рот и обе руки. И у тебя, кстати, тоже.

Не удержавшись, Сонхва тянется ему за спину и сжимает в ладонях округлые ягодицы, вжимая когти в кожу сквозь ткань домашних шорт. Довольный вздох опаляет шею, и Сонхва не видит, но чувствует под ухом чужую улыбку. А потом Хонджун впивается в него зубами, оттягивая мочку, и коротко смеётся, тут же отпуская.

— Ай.

— Что? Я не виноват, что до твоей прекрасной задницы не дотянуться.

— Сейчас устроим, — мягко хмыкает Сонхва, расправляя крылья и упираясь пятками в постель, готовый поменять их местами на кровати, но Хонджун крепче стискивает его бёдра коленями, и с его лица не сходит ехидная улыбка.

— Не-а. Лежи. Ты пойман, и я собираюсь грязно тебя домогаться, — и в подтверждение своих слов он тянет вниз пояс пижамных штанов Сонхва. — Хотя считается ли это домогательством, если ты сам не против?

— Если без смазки, то считается, — выдыхает он, подаваясь навстречу уверенным касаниям чутких пальцев. — Ты же не забыл купить новую?

Хонджун замирает на секунду, а потом снова падает на Сонхва всем телом, чтобы дотянуться до ящика в стене у изголовья кровати.

— Не забыл. Она какая-то ароматизированная, обычной не было, — через пару секунд возни он ставит Сонхва на грудь бутылёк с раскрученным дозатором и довольно улыбается. — Всё? Могу продолжать? — с его лица не сходит озорная улыбка, и он медленно тягуче выпрямляется, седлая бёдра Сонхва и сжимая их коленями, с нажимом проходится пальцами по груди к животу и ниже, прямо по тунике, и снова накрывает ладонью его полувставший член, легко барабаня пальцами.

— Да, пожалуйста.

Теперь его очередь быть покорным — Сонхва медленно выдыхает и расслабленно откидывается на подушки, позволяя делать с собой всё, что захочется, этому невероятному человеку. Человек же умудряется быть одновременно везде и сразу: одной рукой, вылив на пальцы смазку, лениво гладит его, второй чуть царапает грудь через ткань, сжимая и разжимая пальцы, притирается бёдрами крепче и смотрит, не отрывая взгляда, так, будто кроме Сонхва больше ничто не важно. Он растворяется в этих внимательных тёмных глазах, дышит едва, не позволяя исчезнуть хрупкому щемящему чувству где-то под грудью, и стонет от неожиданно острых ощущений, стоит Хонджуну сжать пальцы сильнее. И хочется что-то сделать в ответ — но когда Сонхва тянется руками к шортам Хонджуна, забираясь ладонями под штанины снизу, то тут же получает хлёсткий шлепок по запястью.

— Руки! — прикрикивает Хонджун, озорно щурясь, и чуть давит большим пальцем на головку, заставляя Сонхва сжать зубы, чтобы не застонать. — За голову, пока я их тебе не связал!

Какой грозный. Сонхва послушно кивает и убирает руки, надеясь, что его взгляд на натянутую в паху ткань шорт достаточно красноречив.

— О, не беспокойтесь, господин высший демон, я способен справиться с собственным возбуждением, — широко улыбается Хонджун, прогибаясь в пояснице и крепче притираясь к его бёдрам. Сонхва остаётся только оглаживать взглядом крепкие колени и карамельную кожу бёдер, почти уже не скрытых шортами.

Хонджун же одним взглядом не ограничивается — и гладит ещё и ладонью, мягко сжимая пальцы то и дело. А потом наконец съезжает вниз по ногам Сонхва, наклоняясь ближе, и оставляет кусачий поцелуй у его бедренной косточки.

— Джун-а, ты опять… — Сонхва выдыхает со всей возможной нежностью, едва держась, чтобы не зарыться когтями в синие пряди.

На него громко цыкают, и из-под растрёпанной мягкой чёлки сверкают едва ли мягким взглядом, от которого хочется только рассмеяться или хотя бы улыбнуться. А ещё — отвести в сторону волосы, открывая лоб, но раз Хонджун сказал «руки за голову», кто Сонхва такой, чтобы ослушаться?

Правда, про другие конечности он ничего не говорил — и Сонхва, изогнув крыло под почти болезненным углом, легко касается краем чёлки, чтобы заправить пряди Хонджуну за ухо. И едва успевает убрать ребристую кромку, когда Хонджун плавно наклоняет голову, вбирая в рот сразу до конца и плотно обхватывая губами. Из груди Сонхва вырывается мягкий воздушный стон, на который Хонджун довольно жмурится и чуть царапает ногтями его бёдра, начиная двигаться и будто совсем забыв про себя, и это, конечно, совсем не дело. Но стоит ему приподняться на локтях, Хонджун вжимает пальцы прямо в его солнечное сплетение — туда, где у самого душа — и смотрит яростно и предупреждающе.

— Как ска-а-а! -жешь, — Сонхва срывается на стон с очередным движением Хонджунова языка, откидываясь обратно, и всё-таки запускает пальцы в волосы, сжимая в кулаке пряди.

Их явно перепутали мирами, он всё больше убеждается в этом. Его потрясающий человек, смелый, яркий, похожий на концентрированный смерч, отлично вписался бы в демоническое общество — и подмял бы его под себя, так же, как сейчас делает это с Сонхва, не давая ему шевельнуться без указаний. Он давит внутри очередной стон и зажимает было ладонью рот, непроизвольно толкаясь бёдрами навстречу мокрому жару, — но Хонджун и этого не разрешает, недовольно хмыкая с набитым ртом и шлёпая его по запястью.

Глушить стоны в груди становится всё сложнее, Сонхва выгибается и упирается рогами и крыльями в постель, хватаясь за простыни, за волосы Хонджуна, за его плечи, за что угодно, лишь бы всё не заканчивалось так быстро и ярко. Он просит о чём-то, сам не разбирая, о чём, всхлипами и вздохами перемежая невнятные слова — и, судя по довольному урчанию, которое больше чувствуется, чем слышится, Хонджуну только этого и нужно.

А ещё ему, кажется, нужно довести Сонхва до оргазма прямо так, не уделяя внимания себе — и с этим смириться уже никак нельзя.

— Джун-а, а! Подожди..!

Очередное движение горячего языка по чувствительной коже почти роняет его за грань, и Сонхва приходится пустить в силу всё своё демоническое самообладание, чтобы не кончить в тот же момент. Его невыносимый человек будто только этого и добивается, крепче вжимая пальцы в бёдра и продолжая над ним издеваться — но Сонхва всё-таки высший демон, пусть и усмирённый на время.

— Подожди, неугомонный, — выдыхает он, осторожно отталкивая Хонджуна, и тут же тянет его на себя, к себе, укладывая сверху и всё-таки забираясь ладонью под пояс шорт, прижимая их обоих друг к другу и обхватывая пальцами.

Сияющие каким-то невозможным восторгом глаза Хонджуна смотрят прямо на него, и Сонхва до боли в груди хочется поцеловать покрасневшие припухшие губы, растянутые в бешеной улыбке. Это слишком сильное искушение, чтобы сопротивляться ему — тем более, когда Хонджун тянется навстречу сам, тут же накрывая его ладонь своей и добавляя смазки, и начинает двигаться чуть резче, чем нужно, чтобы Сонхва поверил в его выдержку.

— Джун-а, пожалуйста, — шепчет он уже в висок, обнимая Хонджуна за талию — тот тяжело и часто дышит, уткнувшись лбом в шею и вцепившись зубами над ключицей. В ответ он шумно коротко выдыхает, сжимая зубы крепче, и сильнее толкается в ладонь, доводя их обоих одновременно.

Кажется, Хонджун в этот раз действительно близок к тому, чтобы надорвать зубами кожу, с такой силой он стискивает челюсти — и не отпускает даже тогда, когда острое вязкое удовольствие захватывает обоих, а Сонхва обнимает его крыльями, закутывая в перепончатый кокон. Хонджун продолжает сбито дышать ему в плечо, бездумно размазывая липкое и горячее по их животам, всё ещё крепко прижимаясь, и только спустя несколько минут отпускает истерзанную шею, тут же принимаясь зализывать синеющий след. Сонхва, слабо усмехнувшись, мягко гладит его по волосам и целует взмокший висок, осторожно поворачиваясь и укладывая своего невозможного человека себе под бок.

— Ммм, — глубокомысленно выдаёт Хонджун, чуть потираясь носом о плечо. Потом, вздохнув, легонько дёргает за тунику и поднимает на него виноватый взгляд. — Я тебе одежду испачкал, опять хер отстирается…

Сонхва хочется прижать его к себе так крепко, как только возможно.

— Это всего лишь одежда. Ну что, — он смотрит на часы и мягко улыбается, — в душ — и спать, или всё-таки чаю выпьем? Почти полночь, Джун-а. Тебе нужно завтра на пары?

Хонджун забирается руками под пояс его туники и обнимает за талию, накрывая ладонью печать на цепочке.

— Никаких пар. Я весь твой. А в душ пойдём попозже.

«Я весь твой» оседает теплом в груди — даже если Хонджун говорил это уже бессчётное количество раз за десять лет их совместной жизни, даже если на такое же от Сонхва он жмурится и фыркает, закатывая глаза. Сонхва кивает и обнимает крепче своего человека, зарываясь в волосы и вжимаясь носом в синюю макушку.