— Ещё увидимся! 

Саймон махнул рукой медсестре на прощание и вышел из кабинета перевязки. Огромный шрам, с недавних пор рассекающий его грудь, слегка побаливал, однако после смены бинтов ощущения были куда лучше. 

Вздохнув полной грудью, парень слегка улыбнулся и зашагал в сторону комнаты отдыха, испытывая ужасное желание выпить кофе. В голове он прикидывал план на следующий день, размышлял над особыми пациентами и тихо радовался тому, что день прошёл спокойно.

А потом раздался телефонный звонок.

Гласс всеми своими органами ощущал надвигающийся кошмар. Ничего хорошего этот звонок не предвещал, ведь на дисплее высветился незнакомый номер с тремя шестерками на конце. 

— Подождите. Позвольте предположить... Доктор Брайт?

— Ага, — излишне довольным голосом согласился доткор.

— Так. Вы откуда-то достали мой номер телефона, звоните мне пьяный и явно что-то замышляете.

— Ты слишком прорицательный, — голос Брайта разливался, словно волна, звучал театрально и восторженно. Он был бухим в стельку.

— И? — вздохнул психотерапевт. 

— Я собираюсь опозорить тебя на всю зону.

— Всмысле?

— Ну, ты никогда не вылазишь из кабинета, вот я и решил... Короче, у тебя полчаса, чтобы найти, где в зоне проходит вечеринка. Подсказка лежит... Пф, лежит... Пхах... Пхахаха...

Стельку? Нет, там была не стелька. Скорее уж дрова. Дрова, дровища, какой-то баобабовый лес... 

— Доктор, а вы сколько выпили?

— Три...

— Три рюмки? Три бокала? Три бутылки?

— Три ящика.

— О боже. О боже, нет. Скажите, что пива, лучше слабоалкогольного.

— Вискарь, Гласси, вискарь. Стой, ты там плачешь?

— Нет, мне просто ваш алкоголизм в глаз попал, — утирая скупую психотерапевтическую слезу, помотал головой парень.

— В общем, у тбя...тебя... На столе лежит записка... Записочка, записочечка...

— Я вас понял. Выдвигаюсь. Только не пейте больше.

— А если я тут с кем-то за эти пол часа потрахаюсь? 

— Я так люблю лопаты.

— А меня?

— А вас?

— Бля, там такая диваха в углу....

— Господь, помоги мне. Я иду. 

***

Записка, написанная уже едва разборчивым почерком, ждала Саймона на столе. 

"Вторая лежит там, где... Блять, я забыл."

Приключение обещало быть незабываемым.

"Ладно, короче. Ты должен найти потайную секцию в архиве. Там будет ещё один секретный проход, но он ведёт в открытое море. В потайном проходе есть ещё один потайной проход. А там в общем три двери, ты поймёшь куда идти".

— Святые яблочки, куда я попал, — протянул Саймон и вытащил телефон, фотографируя записку. Затем на всякий случай он продублировал ее на случайный черновик, а после бегло заучил содержание. По его опыту он точно мог сказать, что подобные записки имеют тенденцию сгорать, исчезать, быть украденными и съеденными голодными сотрудниками архива.

Так как злополучный архив был первой остановкой, Саймон тут же морально подготовился к тому, что ему конец. Он сделал глубокий вздох, полный отчаяния, и сорвался с места. В конце концов, таймер уже давно начал отсчёт.

Пробежав натуральный кросс по десятку лестниц и преодолев сотню коридоров, он вылетел к пункту назначения и затормозил, перепрыгивая через разбросанные рядом со входом тела, от которых разило чистым спиртом. Стараясь не наступить на чей-нибудь халат, он пробрался к двери архива и влетел туда, вытаскивая пистолет и готовясь к самообороне. Решение оказалось верным, ведь в следующую секунду на него с диким криком вылетел местный архивариус: великий и ужасный доктор Айсберг. Саймон узнал его мгновенно, почти не всматриваясь, ведь сложно не заметить огромный голубой вязаный шарф, который был настолько длинным и широким, что порой волочился за секретарём, когда тот выходил из своей зоны обитания. Однако вот лицо этой знаменитой личности психотерапевт никогда не видел: за горой бумаг, которые он обычно перетаскивал, только слышались злые маты. По этим звукам также можно было опознать Айсберга, даже находясь в кромешной темноте.

— Жалкий смертный! — воскликнул нападавший, пафосно вскинув руки, после того как Саймон отскочил с линии атаки. — Отгадай три загадки, и тогда я позволю тебе пользоваться архивом!

Секретарь был пьян. Чертовски пьяный Айсберг, знаменитый своей способностью убить кипой бумаг, стоял прямо перед ним.

— То есть мне сначала следует отвоевать себе право здесь быть, а потом ещё искать проход, — пробурчал Гласс. — Джек, я убью вас лопатой.

— Чё? Джек? Типа, Брайт? При чем здесь лопата?

— Это не важно. О, как же это неважно...

— Ладно, короче! — перебил его Айсберг. — Первая загадка!

— Сорок два. 

— Это не сработает. 

— Хорошо.

— Итак, у него нет ног... Но оно ходит!

— Лама, — спокойно кивнул Гласс.

— Неве... Стоп, что? — секретарь выпал из реальности и уставился куда-то над плечом Саймона, пытаясь понять, причем тут лама.

— Это лама, — спокойно продолжил тот. — Посудите сами. Начнем с того, что в мире определенно существует теневое правительство, и оно определенно точно состоит из лам.

— Чего... Что за бред?

— Какое ещё животное может плеваться в целях самозащиты? Лама уникальна тем, что она может затеряться в толпе альпак. Думаете, это просто совпадение или эволюция? Как бы не так, ведь кроме того ламы смогли монополизировать рынок мягких игрушек. Почему ламы так любимы нами, когда вокруг множество более милых животных, например кролики? Все потому, что таким образом ламы продают себя и свой образ с помощью маркетинга. Понимаете?

— Допустим...

— Так вот, раз миром управляют ламы, они определенно разумны. Продолжим. Почему у ламы такие странные ноги?

— Обычные ноги?

— О, нет. Всё потому, что в процессе эволюции у лам отпали ноги.

— Так, стоп...

— Нет-нет, слушайте. Вот вы помните времена, когда Америка ещё не была колонизирована?

— Как я, блять, должен это помнить...

— Именно. Никто их не помнит. Почему же? Всё потому, что ламы намеренно истребляли индейцев, чтобы те не рассказали об эпохе правления лам, в которой тех носили на руках люди. Именно из-за ненадобности ноги отпали. Сами посудите, почему от культуры индейцев ничего не осталось? Колонизаторы не стали бы ее истреблять, а растащили бы на сувениры, но теперь ни на каких торгах ничего подобного не найти. Вот и получается, что часть истории индейцев была кем-то уничтожена, и этими кем-то были, очевидно, разумные правители этого мира.

— Опустим то, что ламы вряд ли жили в Америке...

— Они переехали туда, чтобы изолироваться от промышленной революции.

—...но как они тогда ходят?

— Протезы.

Айсберг помолчал несколько секунд, настороженно пялясь на уверенного в каждом своем слове психотерапевте, и затем неуверенно спросил:

— И почему я тебе верю?

— Потому что я прав. Итак, какова следующая загадка?

— А, ну, типа... Слушай! Наверное... Жертву по ночам он ищет, чтобы кровью насладиться. Может стать летучей мышью. Только чеснока боится.

— Лама. Знаете, доказательная база довольно обширна, но начнем с той аксиомы, что ламы правят миром...

— Пшел нахуй отсюда. 

— Но мне надо внутрь.

— Просто отойди от меня и никогда не приближайся. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Никогда.

— Ладно?

— Никогда.

— Хорошо.

— Никогда.

— Пойду-ка я...

— Никогда...

Саймон спешно засеменил куда-то в глубь архива, мысленно благодаря преподавателя по психологии за слова: "Хотите выиграть спор — прикидывайтесь ебанутыми. В худшем случае от вас отстанут, в лучшем вы сможете основать свою секту и стать богом в ней. Но вообще, подумайте пять раз, а то у меня всё ещё болит шея после того амулета".

***

Не найти тайный проход в архиве было трудно, потому что на месте одного из шкафов зияла огромная опаленная дыра, ведущая в темные катакомбы. Гласс, нервно улыбаясь, чиркнул зажигалкой и шагнул в проход, уже понимая, что ничего хорошего его не ждёт, но его утешала мысль о том, что не понадобится инструкция Брайта. Тем не менее, настоящие испытания начинались там, где неизвестным пироманом был устроен второй взрыв на пути к, очевидно, вечеринке.

В открывшейся комнате просто не было пола. Вместо прохода над пропастью, дна которой не было видно, была натянута леска.

Леска.

Почему леска, черт побери.

Как и кто по ней прошёл.

Оглянувшись по сторонам в поисках ответа Саймон увидел прислоненные ко входу длинные шесты. В голове ветром проносились молитвы и маты, но Гласс решительно взял инвентарь в руки. И лишь когда психотерапевт, вздыхая, обдумывал, куда его завела жизнь, к нему пришла гениальная идея: если он не может пройти, то может перебраться другим способом. Самым дебильным, конечно, но тем не менее. 

И он пополз. Уже вслух матерясь, он, перевернутый вверх тормашками, полз над пропастью, прочно сцепив ноги и надеясь, что его руки выдержат. 

Перебравшись через препятствие, он снова оказался стоящим на островке пола перед тремя дверьми. Одна из них была разукрашена чем-то темно-красным, и из-за нее слышался шум толпы. И именно в тот момент, когда психотерапевт положил руку на ручку, его телефон зазвонил.

— Время вышло! — сообщил Брайт. — Но я оставлю г-громкую связь. Позорься, друг мой позорься!

Саймон усмехнулся и вошёл внутрь.

Помещение представляло их себя огромный концертный зал. Было много вопросов, как и откуда он взялся в зоне фонда, но вопросы почему-то отпали, когда на сцену под аплодисменты вышел доктор Брайт с гитарой.

— Эта песня посвящается одному человеку по имени Саймон! — огласил Джек, схватив микрофон. — Знали бы вы, ребята, как мне жаль его психику!

Гласс закрыл за собой дверь, с интересом наблюдая, во что выльется весь этот перформанс. Брайт прокашлялся, звякнул струнами, и рубанул первые аккорды. Музыка, предвещавшая начало чего-то зажигательного, разлилась по залу, который уже пришел в движение. Саймон сам невольно стал покачиваться в такт; сложнее удержаться стало, когда к гитаристу подключился барабанщик. Ну а когда Джек запел, Гласс почувствовал полное единение с музыкой.

"Саймон омежка, Саймон омежка,

Он не выбирал, орёл или решка!"

Пытаясь не ржать, Гласс качал в ритм головой так, что хвост летал то вверх, то вниз, а кавер Джека продолжал звучать вокруг. 

Саймону казалось, что он должен был быть рассержен или хотя бы раздосадован, но, если быть честным, ему даже нравилось то, что он ничего не понимал. Как много времени он уже провел с Джеком, что даже привык к этим приключениям по миру без логики и смысла? Как сильно он прикипел к этим странностям?

Да он сам уже не знал. Да и думать о сложных материях в момент, когда ему поют песню о его любви к аниме, совсем не хотелось.

Второй припев, следующий за куплетом, он пропел вместе с толпой. Заведённый Брайт начал играть безумные рифы, и казалось, что его руки летают по грифу. И вот, подошло время для третьего припева: Джек отрывается от гитары, замолкают инструменты, он направляет микрофон в зал...

— Саймон омежка! Саймон омежка! — дружно скандирует толпа.

— Я не выбирал, орёл или решка! — на весь зал орёт Гласс.

— Саймон омежка, Саймон омежка, на-на-на-на! — оборачиваясь на него, уже куда менее стройно и с частыми проблесками дикого хохота продолжает зал. — Саймон омежка, Саймон Омежка!

— Я не выбирал, орёл или решка! — уже поддерживаемый парой других певцов, кричит Гласс.

— Саймон омежка, Саймон омежка, на-на-на-на!

Раздается истерический визг, и всё вокруг превращается в ржание табуна лошадей. Саймон смеётся со всеми, пьянея только от того, что чувствует повсеместный запах алкоголя; но он смотрит на сцену, на глупо улыбающегося Джека, который пытается выглядеть серьезным, хоть на его лице смешиваются веселье и стыд. Доктор спешно отставляет стойку и бежит куда-то за кулисы, а психотерапевт, хохоча, распихивает толпу и бежит вслед за ним.

***

Саймон ещё долго ржал, когда наконец догнал Брайта. Они оказались в каких-то закоулках странного подземья зоны, однако их это мало волновало: Джек краснел и оправдывался, а Саймон пытался успокоиться. 

— Блин, да в конце концов, ты должен был меня прибить, — пробормотал доткор, когда психотерапевт наконец успокоился.

— Боже, простите, но это было так странно, что я не удержался, — утирая слезы, пояснил Гласс. — Всмысле, вы в последнее время выглядели больше как труп, нежели чем человек. Так что... Я был рад.

Повисло молчание. Сделав последний вздох, он мягко улыбнулся и посмотрел на Брайта, который с приоткрытым ртом смотрел на своего психотерапевта, будто не решаясь что-то сказать.

— Не смотрите на меня так. А то я правда подумаю, что я могу в вас влюбиться.

Брайт закрыл рот и отвернулся, смотря в противоположную от психотерапевта в сторону.

— Вот почему ты именно сейчас перестал меня отшивать? Почему когда я пьян?

— Ну, флиртом я бы это не назвал. В конце концов, я тоже, кажется, теперь не в себе.

— Тогда может поцелуемся?

— Поцелуи — это что-то слишком романтичное для меня и вас. Но... Как насчёт выпить?

Джек хмыкнул.

— Я почти уверен, что ничего плохого не случится, — торжественно сообщил Гласс.

— Сам-то в это веришь? — улыбнулся набравшийся смелости Брайт, поворачиваясь обратно к нему.

— Конечно. Черт с этим "почти". Я выпью с вами, Джек, и ничего странного точно не случится!

— Вот это настрой.

***

— Вот это пиздец.