Кавеху часто было тревожно. В его голове, казалось, бушует целое море мыслей: то с силой омывает стенки черепа, пока в висках не начинает ломить, то, напротив, замирает штилем и лишь изредка вздрагивает, наполняясь мягкой пеной. Первое он едва ли мог успокоить, а второе — расшевелить, когда нужна была свежая идея.

У Кавеха за спиной был внушительный долг, множество ошибок и ничего больше: ему некуда было пойти и нечем заплатить за ужин. Это даже смешно: лучший архитектор Сумеру перебивается выпечкой, которую под вечер продают на половину стоимости дешевле и ночует в таверне, и считает монетки, которых не хватит и на чашку чая.

Это даже смешно: опускать устало голову на тёмную, фактурную древесину стола в таверне; упрямо твердить тем, кто что-то заметит, что всё замечательно и ничего ему не надо — смешно. Он же гордый, Кавех.

Он тупо пялится на пустые листы – когда-то он видел на них очертания зданий и просто обводил увиденное. Сейчас он не может провести ни линии. Он самому себе напоминает маму — когда после смерти папы она будто разучилась держать карандаш в руках. Он был виноват тогда и виноват сейчас — разные беды, схожий итог.

Кавех ходит по улицам, рассматривает здания – пустые окна и окна со светом, шторами, растениями на подоконниках. Кажется, что там теплее. Кто-то кого-то ждёт дома. Его не ждут.

Он болтает с бродячими котами и отдаёт им половину своей еды. Они подставляют под его ладони бока и щёчки, и макушки с ушами — они мягкие, тёплые, довольно урчат, но он всё равно чувствует себя немного виноватым и грустным. Усталость наполняет его, как грязная вода, тянет вниз, к земле.

Кавех смотрит на Алькасар-сарай и ему становится только хуже — он отчётливо вспоминает день, когда увидел, что увядание сделало с его детищем. Тогда казалось, семьдесят процентов пропало от него, а не от стройки – и так до конца и не восстановилось. Он вспоминает, что у него в карманах нет ни единой моры. Он думает — вот она, плата за его идеалы; вот она — огромная копилка, которую ты заполнишь самим собой до самого верха и больше никогда не будешь себе принадлежать.

Он думает — он стольким помог, а ему почти некого пригласить на ужин. Кавех мог бы сходить до Тигнари — но тому он и так много должен. За осмотр, за лекарства, за поддержку. За то, что, если будет совсем плохо, он может прийти и переночевать у лесных стражей. За то, что Тигнари до сих его не бросил.

Кавеха точит и разъедает тоска – медленно, но оттого не менее мучительно. Он не знает даже, по чему именно скучает. По временам, когда мама была дома, папа – жив, Кавех ещё ничего не испортил и все они были счастливой семьёй? По обучению в академии и работе над проектом, во время которой он искренне подружился с Аль-Хайтамом? Они славно проводили время вместе...

...тем больнее оказалось ссориться.

Аль-Хайтам придурок, что тут скажешь. Но иногда Кавеху казалось, что именно этот придурок оберегал его от части возможных ошибок. А, может быть, Кавех просто снова ошибался и ничего Хайтам не делал. Это было в духе Кавеха — ошибаться.

Когда этот придурок (между прочим, секретарь академии — тоскливо подумал Кавех) вошёл в таверну, ещё толком не стемнело, но было пасмурно. Начинался дождь, ритмично и медленно бил по стеклам — и, насколько Кавех знал Сумеру, он мог затянуться надолго.

Кавех дожевал подсохшую булочку и запил её вином, глядя на Хайтама со второго этажа. Он не чувствовал почему-то ни злости, ни раздражения — может, алкоголь на голодный желудок слишком быстро бил в голову.

Ему ничего не мешало спуститься и взять себе нормальный ужин, но он не хотел унижаться перед владельцем таверны. Будто мало ему того, что он живёт здесь, как... кто? Нищий? Бездомный? Так и есть.

Он не хотел жалеть себя: давать поблажку там, где он её не заслужил.

Кавех вглядывался в Хайтама. Его лицо утопало в приглушенном, зеленоватом, но теплом свете таверны. Серые волосы падали на лоб и лезли в глаза, взгляд был настолько спокойным, что, даже не направленный на него, заставлял вздрогнуть – море внутри проснулось, всплеснулось волной, смыло все мысли.

Вместе с ним дрогнуло сердце.

Казалось, Хайтам даже не догадывается о том, что в голове человека могут происходить такие резкие изменения. У него-то там всегда всё стабильно, по полочкам и выверенному плану. Кавех не знал более вышколенного человека. Даже сейчас: будто по написанной заранее программе, он достаёт кошелёк с морой, отсчитывает нужное количество монет, отдаёт владельцу и пересчитывает сдачу. Берет выпивку, поднимается наверх. Жидкость в стеклянном ребристом графине покачивается в такт его шагов.

Кавех не в силах отвести взгляд. Кажется, что этот самый взгляд его красных глаз стал той ниточкой, по которой Аль-Хайтам сюда и взобрался. Потому что секретарь подсел к нему за столик, аккуратно, раздражающе аккуратно поставив посуду. И посмотрел на него: прямо в эти грустные глаза. Он смотрел так, что Кавеху показалось, будто его сейчас вытряхнули, как мешок, и разворошили содержимое. Или даже... резко содрали всю одежду.

Кавех знал, что от глаз Аль-Хайтама не ускользнет то, что успешно игнорировали другие. И что он не оставит это без своего драгоценного вмешательства – начнёт учить жить, доказывать, что был прав, и что-то ещё такое. И, самое ужасное: это всё не с позиции поглумиться и сказать: «а я говорил», а оттого, что он искренне считает свою правоту и взгляды на жизнь абсолютной истиной.

Впрочем, здесь Кавех недалеко от него ушёл.

Но Аль-Хайтам почему-то этого не сделал. Он задержал взгляд на Кавехе, придвинул к нему посуду и выдохнул:

— Рассказывай.

И Кавех рассказал. То ли дело было в алкоголе, то ли в том, что кроме Аль-Хайтама его некому будет слушать, то ли в этом глухом чувстве тоски по чему-то потерянному – но он рассказал всё то, что рассказывал бродячим кошкам и никак не мог выразить на листке бумаги.

И Аль-Хайтам действительно слушал. Про родителей, про зону увядания, про госпожу Сангему-бай и его долг, про то, что в комнате, которую он какое-то время снимал в районе Порт-Ормоса было холодно и он спал на сыром матрасе, про лекарства, которые ему дал Тигнари, даже про то, как он оказался в этой таверне, и ещё про что-то...

В какой-то момент Аль-Хайтам его остановил. Резко, грубо и эгоистично:

— Каве. Каве, погоди минутку. — Кавех вздрогнул, забыв, о чем он там вообще рассказывал, моргнул – слиплись ресницы.

Со стороны, наверное, выглядело жалко и глупо.

— Извини, — пробормотал Кавех, осознавая, что перебрал, и что два бокала на голодный желудок – многовато. Мысли его словно залили вареньем.

— Я отойду на минуту, — Кавех кивнул, хотя никто у него ничего не спрашивал.

Ему стоило бы задуматься о том, почему он, пьяный, сидит в таверне с чертовым Аль-Хайтамом и изливает ему душу. Но вместо этого в голову попала мысль о том, что Хайтам всё ещё может быть очень... неплохим, когда находится не на работе. Они ведь нормально общались, когда были студентами. С ним было интересно разговаривать и комфортно работать.

Хайтам когда-то нравился Кавеху. И это тоже смешно.

Может, если бы не Кавех... Нет. Нет, здесь точно не его вина! По-крайней мере, не только его вина.

Хайтам вернулся и снова сел рядом. Снова посмотрел — но уже не так напористо, а больше задумчиво.

— Продолжай.

— Что..?

— То, о чем ты рассказывал.

— Я не помню... — Кавех потёр виски.

Казалось, во взгляде Хайтама можно было прочитать недовольное: «забыть тему разговора посреди разговора — на такое способен только человек вроде Кавеха, рассеянный и непостоянный». Он вздохнул, отпил из стакана и откинулся на спинку кресла.

Через несколько минут – тягучих, как сироп, тяжёлых, принесли еду. От горячего ароматного супа поднимался густой белый пар, мясные и сырные шарики выглядели такими хрустящими, что рот наполнялся слюной. Когда он в последний раз ел что-то подобное?

Он перевёл взгляд с блюд на Аль-Хайтама, обнаружил, что тот снова на него смотрит, спрятал взгляд где-то на графине, среди мерклых бликов и отсветов.

— Каве, — от этого тона – неумело осторожного, будто Хайтам боялся его спугнуть, и от этого обращения Кавех совсем растерялся. Он почувствовал себя раненой птицей, которую вдруг взяли в руки – странно и страшно: ты не представляешь, чего тебе ждать, но от рук уютно веет теплом и мнимой безопасностью.

Море в его голове настороженно затихло, готовое в любой момент разразиться штормом.

— Поешь.

— Это что, мне? — недоверчиво нахмурился Кавех.

Аль-Хайтам кивнул.

Что там, отрава?

— Не нужны мне твои подачки! — в своей манере, Кавех отвернулся, закинул ногу на ногу и скрестил руки на груди.

Сказано это было достаточно громко, чтобы на них обратили внимание, но, к счастью, на втором этаже таверны было не так много людей.

— Ты можешь сколько угодно делать вид, что у тебя всё в порядке. Лучше от этого не станет. Поешь. — голос Хайтама мгновенно стал строгим, резким, как взмах меча; он недовольно поджал губы.

Кавех подумал: ну и пожалуйста! И принялся за еду.

Желудок наполнялся теплом; шарики хрустели панировкой и таяли во рту сочной начинкой, а крем-суп оказался таким вкусным и нежным, что Кавех и не заметил, как опустела тарелка. Он облизнул обветренные, сухие губы.

— Ну чего ты так на меня пялишься? — спросил Кавех, уже гораздо тише, но всё ещё недовольно. — Нравится смотреть, как я унижаюсь? Злорадствуешь, да?

Хайтам вздохнул, потёр переносицу, помолчал, и только после ответил:

— Ты бываешь совершенно невыносим. — это не было претензией, раздражением или обидой – лишь констатацией факта.

— Ты тоже. — куда резче ответил Кавех.

Казалось, Хайтама совершенно не задевает всё то, что говорил Кавех. Он то ли действительно видел его насквозь и понимал, что это лишь своеобразная оборона, то ли ему просто плевать.

— Вкусно было? — спросил Хайтам спустя небольшую паузу в их диалоге, но Кавех не ответил. — Ты часто брал такой суп, когда мы вместе ходили обедать. Подумал, тебе понравится.

Он запомнил. Если до этого момента Кавеху казалось, что в голове Хайтама вся информация разложена по полочкам и на них нет места ничему лишнему, то сейчас он был в замешательстве. Неужели Хайтам помнит его не просто как придурка, с которым они поссорились и который готов умереть ради своих идеалов, но ещё и как того, кому нравился крем-суп и сырные шарики? Почему?

— Хочешь десерт?

— Чего тебе от меня надо? — Кавех потянулся за вином и чуть было не опрокинул стакан на пол; Хайтам аккуратно удержал его запястье в своей руке и ничего не сказал.

У Кавеха по коже пробежали мурашки. Наверняка Хайтам подумал... а, Кавех уже не был уверен в том, что думает Хайтам.

— Тебе не следует здесь ночевать. — сказал Аль-Хайтам, когда Кавех допил вино и устало прислонил голову к спинке кресла.

— Да что ты? Ну, хочешь, я буду спать на улице под дождём? — съязвил Кавех.

— У меня есть свободная комната. — выдохнул Хайтам.

— И что, ты меня пустишь? — глухо спросил Кавех с интонацией: ха, смешно, но если ты издеваешься, то иди к черту.

Аль-Хайтам кивнул, прикрыв глаза.

На улице было темно и скользко. Дождь всё ещё накрапывал; свет фонарей попадал в лужи и разбивался на множество мелких бликов, как в калейдоскопе. Кавех всё сильнее кутался в плащ, который ему одолжил Аль-Хайтам. Несколько раз он чуть не поскользнулся и не упал, но Хайтам не давал ему этого сделать, неизбежно подхватывая и снова ставя на ноги. Кавех каждый раз извинялся, чувствуя стыд и вину за то, что не может нормально идти. Аль-Хайтам ничего не говорил.

Они действительно переступили порог дома Аль-Хайтама. Помещение заполнилось тёплым мягким светом, позволяя Кавеху осмотреть внутренности здания. С чего бы вдруг Аль-Хайтаму пускать его сюда жить?

— Ванная там. Сейчас достану чистую одежду и постельное.

Кавеху происходящее казалось больше странным сном. Что будет дальше, он зайдёт в ванную, начнёт мыться, а потом обнаружит себя голым посреди аудитории академии и проснётся пьяным на полу таверны?

В ванной была горячая вода – давно для него это стало роскошью? Он снял грязную одежду и забрался под душ. Помещение быстро наполнилось паром и мыльным запахом. С каждой минутой под водой Кавеху становилось легче, он словно физически смывал с себя проблемы и усталость.

Дверь приоткрылась – Аль-Хайтам оставил ему полотенце и какие-то вещи.

— Аль-Хайтам, погоди, — хрипло попросил Кавех, перебивая шум льющейся воды, — я возьму твой шампунь, можно?

— Да, бери, — как всегда, холодно и по делу.

Шампунь пах приятно, деревом и бергамотом. Интересно, Хайтам сам выбирал или это чей-то подарок? Кавех аккуратно, чтобы не разбить бутылек, набрал немного в ладони и принялся мыть голову. Пена потекла по плечам.

Казалось, Кавех занял ванную на добрые полчаса. Впрочем, утешил он себя, в этом доме явно не один санузел – он, как архитектор, понял это, даже не проходя во все комнаты дома.

Он обтер голову и тело мягким махровым полотенцем – к чему бы такое гостеприимство; натянул предложенную хозяином дома длинную футболку и чистое белье, выуженное из собственной сумки. Посмотрел на себя в чуть запотевшее зеркало. Уставший, с розоватыми губами и глазами, худой, ссутулившийся, с красными пятнами дерматита по коже... Не нужно было быть гением, чтобы примерно оценить его состояние.

Кавех шмыгнул носом и, обхватив себя руками, пошлепал в комнату, которую отвёл ему Хайтам.

— Располагайся, — тот жестом указал на кровать, столик и небольшой комод и посмотрел на Кавеха, и снова задержал на нем свой пристальный, внимательный взгляд.

Кавех тяжело кивнул; поставил сумку около двери, присел на кровать. Боже, у него что, на лице что-то?! Что он так пялится? Да, за время жизни в таверне и беспорядочного питания у Кавеха появились небольшие раздражения по телу, но это не заразно и не опасно!

— В комоде лежит ещё один плед. У меня есть крем для тела и квасцы, если тебе нужно.

Он же не намекает сейчас на кожу Кавеха, правда?

— Было бы мило с твоей стороны, — ровно выговорил Кавех. — Что я буду должен?

— За крем или за жилье? — уточнил Хайтам, опираясь на комод.

— За жилье. — буркнул Кавех и снова обхватил себя руками.

Аль-Хайтам точно над ним издевается!

— Платить аренду. Как сможешь. Но про это поговорим завтра. Сейчас ты больше нуждаешься во сне.

Аль-Хайтам вышел из комнаты, из освещения оставив только настольную лампу, а потом вернулся и занёс скляночку крема и квасцы в форме палочки. Он помолчал с секунду, потом сказал негромко:

— Спокойной ночи, Каве. — и вышел из комнаты уже окончательно.

Кавех улегся в чистое, будто бы свежевыстиранное постельное белье. После диванчиков таверны, кровать казалась ему самой удобной на свете. Он, усталый и захмелевший, зарылся в одеяло, уткнулся носом в наволочку и уснул прежде, чем успел задуматься о действиях Хайтама.