Кошмары действительно снились. Иногда это было утро, когда увядание убило его лучший проект. Он помнил – тяжёлый, будто пыльный воздух, рухнувшие опоры, растрескавшийся фундамент. Алькасар-сарай был похож на змея, который сбросил кожу, умер и оставил от себя один остов.

   Иногда это была Академия, но там как-то глупо выходило – первые курсы, его дразнят, срывают с него берет и толкают в траву.

   Или, там, он стоит перед аудиторией и вдруг понимает, что за его спиной не презентация здания, а рисунки обнаженного Аль-Хайтама, и комиссия начинает задавать вопросы, вроде: сколько осталось аэростатов, если плесенники свергли младшую владыку Кусанали и вместо неё теперь правит кусок пирога с капустой?

   Или он внезапно узнает о проверочной на тему «лучшие карты священного призыва семерых» и понимает, что совершенно к ней не готовился – заходит в аудиторию, а там Тигнари принимает зачёты. Почему Тигнари? Ну, он близок с Сайно, это логично.

   Такие сны здорово нагружали мыслящую часть мозга, но здорово разгружали эмоциональную, и во время подобных он почти что отдыхал.

   Иногда это был Аль-Хайтам. Точнее, то, как он педантично раскладывает в чемоданы вещи Кавеха, убирает в стирку постельное белье, протирает с чистящим средством поверхности в ванной и в комнате Каве и выставляет его на улицу. Вот так, будто его никогда здесь и не было.

   В этих снах разбивал не страх оказаться без дома, а, почему-то, грусть от того, что он больше не будет общаться с Аль-Хайтамом.

   А иногда это был его дом. Он возвращался туда, будучи уверенным, что его ждут родители – там горит свет, что-то аппетитно шкворчит в сковородке на кухне, в заварнике плавают чаинки, и на столе уже стоит посуда; в гостиной – раскрытая наполовине книжка и мамин альбом для набросков. Кавех, радостный, распахивает дверь и разбивается о пустоту, темноту и холод.

   Там никого нет. И нет никаких свидетельств того, что кто-то вернётся – надкушенного закатника, грязной кружки в раковине, раскрытой книги или незаправленной постели.

   Нет. Ничего. Только он и тишина – давящая, как будто он оказался на очень большой глубине под водой.

   Из этого сна труднее всего выбраться. И после него труднее всего отойти.

   В такие моменты Кавех шлепал к Аль-Хайтаму по тёмному коридору. Тот неизменно спал, и Кавех садился рядом – на одеяло, и вслушивался в звук чужого ровного дыхания. Здесь смятая простынь и стакан воды на тумбочке около кровати; на подоконнике стоит горшок с каким-то растением – надо спросить у Хайтама, что это. Здесь одежда висит на плечиках, лежат на столе записи – ровными стопками.

   Здесь рядом Аль-Хайтам. Он тёплый, он дышит и посапывает в такт своим снам, он ещё не оставил Кавеха одного.

   Интересно, таким людям, как он, снятся сны? Что они там видят? Что его беспокоит?

   Кавех приблизился и зачем-то смахнул со лба Хайтама прядь волос. У того дрогнули ресницы, и сердце Кавеха бешено забилось. Сейчас всё закончится, его раскусят.

   Но нет. Аль-Хайтам чуть поелозил, устраиваясь поудобнее, и не проснулся. Не о чем беспокоиться. Кавех вздохнул с облегчением. Он дождался, пока не растворится в голове картинка пустого дома, не заменится спящим, живым Аль-Хайтамом – его подрагивающими ресницами, родинкой под губой, ровным дыханием. И только тогда ушёл.

   В следующий раз, когда Кавех пришёл к нему, он не зашёл в полутемную тихую комнату, а наткнулся на яркий, охровый свет лампы. Аль-Хайтам не спал, а сидел за столом и над чем-то работал – внимательно читал бумаги, то и дело делал глоток из чашки и оставлял пометки карандашом.

   — В чем дело? — спросил он, повернувшись в сторону Кавеха.

   Заметил. Уже не сбежишь. Действительно, почему Кавех здесь?

   — Я... да ни в чем, — солгал Кавех.

   Сейчас Хайтам – сосредоточенный и немного строгий был совсем не похож на себя спящего – безмятежного и мягкого.

   — Просто так ты бы не пришёл. — с этим сложно было поспорить.

   И Кавех не стал.

   — Мне приснился дурной сон. Ты доволен? — Развёл он руками. — Можно идти?

   — Ты ведь не в первый раз приходишь, да? — спросил Аль-Хайтам уже не так напористо.

   Ну все, ему конец. Кто потерпит, чтобы чужой человек сидел на кровати и дышал прямо в ухо? Кавеху стало стыдно. Не за то, что он не мог сам справиться с кошмарами, нет, а за то, что вёл себя, как какой-то маньяк. И как маленький ребёнок одновременно.

   — Что такого тебе снится?

   — Ничего такого, чтобы это было смягчающим обстоятельством. — поджал губы Кавех.

   Он защищался – словно каждое слово Аль-Хайтама было нападением.

   Аль-Хайтам поморщился. Он словно... совсем не это хотел услышать.

   — Можешь полежать здесь, — тихо сказал Аль-Хайтам, — если тебя не смущает свет.

   — Зачем? — Кавех в один момент потерял весь свой боевой настрой и переспросил почти что в полголоса.

   — Очевидно, здесь ты быстрее успокаиваешься, раз продолжаешь приходить.

   Кавех напоминал себе черепаху, которую выковыривают из панциря.

   Он недоверчиво, осторожно прилёг на чужую постель. Пахло шампунем Аль-Хайтама – древесина и бергамот, и единственное одеяло было достаточно мягким и большим, чтобы обнять его и лечь на него, как на подушку.

   — Ты не мерзнешь, не ложишься спать голодный?

   — Нет, — он тупо пялился в затылок Хайтама, — а что?

   — Говорят, кошмары могут сниться от этого.

   Черт. Аль-Хайтам такой простой, что это даже вызывает улыбку. В его мире у всего обязательно есть причина, и её устранение приведёт к решению проблемы.

   Хотя... вполне вероятно, что если ему сейчас дать горячего молока с печеньем и уложить спать с кем-то тёплым, то сон его значительно улучшится. Хотя бы потому, что еда нейтрализует тревогу и печаль.

   Кавех закрыл глаза, чтобы в них не лез яркий свет лампы. Он вслушивался в скрип карандаша, редкие вздохи и шелест страниц. Время здесь текло спокойно и медленно, присутствие Аль-Хайтама рядом убаюкивало – он обнимал одеяло, понемногу укачивая себя – дурная привычка, оставшаяся с детства. Казалось, он мог провести так вечность.

   А потом Аль-Хайтам выключил свет. Кавех вздрогнул, сонно разлепил глаза, в полутьме разглядев, как Хайтам снимает рубашку. Он почему-то смутился.

   — Я... мне уйти?

   — Можешь остаться.

   И глаза закрылись сами собой. Он только почувствовал, как его накрывают пледом – неужели затем, чтобы не вырывать из его рук одеяло?

   Стало теплее и уютнее. Хайтам лёг рядом, но Кавех уже спал и едва ли мог это понять.

   В ту ночь ему ничего не снилось.