Метаноя — процесс по изменению своего разума,

сердца, себя или образа жизни.

Тэхен видит как из-за угла улицы вылетают и исчезают задние фары такси, выдыхая. Он стоит на потрескавшемся тротуаре пригородного района среднего класса, в самом сердце Тэгу. Перед ним красный кирпичный дом, который он не видел уже два года. Трава во дворе не скошенная и разросшаяся. Тэхен всхлипывает; это так похоже на его брата, которому всегда плевать на внешний вид. Тем не менее, эта картина заставляет нервничать, и Тэхен обнаруживает, что не может пошевелиться. Он волнуется и сглатывает, когда видит, как колышутся занавески в соседнем доме. Он, наверное, выглядит чертовски подозрительно, пока стоит тут, как идиот, с сумкой в руке.

Ранняя осень ленива и погода еще не холодная, но Тэхен уже давно потерял способность сохранять тепло в своем теле. Он вздрагивает, плотнее затягивая куртку вокруг своего худощавого тела и глубже утыкается носом в шарф. Может быть, если он простоит здесь достаточно долго, то замерзнет насмерть, и ему не придется сталкиваться с тем, что находится за этой дверью. Его все равно снова выгонят. Может быть, если он простоит здесь достаточно долго, жир его тела поглотит его целиком, и он исчезнет.

Тэхен дрожит, когда вспоминает, о чем прошлой ночью говорили его родители; то, с какой жалостью и неприятием смотрела на него собственная мать.

— Нам очень жаль, Тэхен. Ты знаешь, что мы тебя любим, но... — его мать замолкла, глубоко вздохнула и смахнула слезы с глаз. На мгновение Тэхен почти обманул себя, думая, что родители действительно заботятся о нем и делают это для его же блага. Но затем он посмотрел на своего отца, который выглядел таким бесстрастным. Тэхен был уверен, что не так должен выглядеть обеспокоенный родитель.

Отец испустил долгий, протяжный вздох. Он потер лицо, и тогда Тэхен понял, насколько на самом деле устал этот человек — насколько полностью лишенным сострадания к собственному сыну он стал.

— Мы больше не можем этого делать.

Это не больно. Нисколько. Вместо этого он считал морщины своего отца и задавался вопросом, сколько из них появились из-за того, что Тэхен не может быть хорошим человеком; быть порядочным.

— Мы годами пытались тебе помочь, — сказал его отец. — Но ничего не изменилось, сынок. Мы не понимаем, почему ты это делаешь.

Его молчаливый отец во время ужина оставил висеть в воздухе невысказанным "просто ешь", и Тэхен помнит, как болели его кости. У него болела грудь, потому что, если бы просто поесть было так просто, Тэхен бы не был сейчас здесь. Он бы не стоял неловко перед домом своего брата в Тэгу. В трех часах езды на поезде от Сеула. В конце концов, все отказываются от него. Тэхен научился принимать это.

— Мы любим тебя, — выдавила его мать.

Но Тэхен знает, что это ерунда. Он уже умеет не доверять словам любви, сказанным людьми, потому что люди дерьмовые и всегда такими будут. Его родители всегда выбирали только те его части, которые хотели любить.

Ты очарователен, когда улыбаешься, — сказала его мать, но в какой-то момент эта улыбка исчезла из его жизни, как и счастье ушло из его семьи. Тэхен начал запираться в своей комнате после школы, и его родители никогда не спрашивали его о синяке на щеке или похудевших запястьях. Когда Тэхен за ужином отодвигал еду, то его мать просто натянуто улыбалась и спрашивала, не заболел ли он. Им не нравилось его внутреннее уродство. Нервные срывы, желтоватая кожа и обкусанные ногти: его родители так и не смогли принять тот факт, что их сын неидеален.

Тэхен любит говорить себе, что он просто так хорошо скрывается. Это лучше, чем боль в сердце от осознания того, что он всего лишь доставляет им слишком много неудобств — даже близко не такой совершенный, каким стал его брат.

— Ты можешь уехать завтра, — мягко сказала его мать почти шепотом. Но Тэхен был так взбешен той ночью, что упаковал все, что мог в две дорожные сумки и убежал, выключив телефон. Провел ночь сгорбившись на пластиковой скамейке на вокзале. Он помнит стыд в глазах своей матери. Он помнит, как отец кричал ему вслед. Но лучше всего он помнит, как бежал к концу улицы с горящими легкими и головокружением, а когда обернулся, понял что за ним никто не пришел. Он ждал, и ждал, и ждал, но дверь даже не двигалась.

Часть его ожидает, что входная дверь дома его брата тоже останется закрытой, потому что Тэхен понял, что он не из тех, за кем люди бы побежали. Поэтому, когда дверь со скрипом открывается, он вздрагивает. Из дома выходит вундеркинд Ким, черт возьми, Намджун. Такой же высокий и долговязый, как и всегда — они оба унаследовали это от своего отца.

— Привет, — здоровается Намджун.

— Привет, хен, — довольно сухо отвечает Тэхен.

— Ты здесь.

— Я здесь.

Воздух между ними как тонкая, туго натянутая, обтрепанная по краями веревка, готовая разорваться в любой момент. Намджун шаркает в дверях и натянуто смеется. Так смеется их мать всякий раз, когда отец говорит что-то безжалостное, чтобы заставить Тэхена сорваться.

— Боже, это неловко.

Тэхен хорош в том, чтобы разрушать отношения со всеми вокруг. Он слишком хорошо это знает. Поэтому просто фыркает в ответ и пытается казаться равнодушным ко всему происходящему. Притворяться легко, если не вспоминать о причине, по которой он тут оказался.

— Ну, это не совсем то, как я планировал провести свой учебный год, — это должно было прозвучать как шутка, но слова горькие и плоские.

— Я тоже. Но я рад, что ты тут, — глаза Намджуна лучатся нежностью, а улыбка искренняя. Она совсем не похожа на те, всегда полные жалости улыбки, которые все дарят ему дома. — Я знаю, что я не крутой старший брат, и ты, наверное, расказал всем своим друзьям какой я отстойный, но я скучал по тебе.

— У меня нет друзей, — с горечью почти произносит Тэхен, переминаясь на краю подъездной дорожки. Он вдруг чувствует себя нелепо, стоя так далеко и пытаясь выглядеть уверенно, когда шагает прямо к приветственному коврику. К коврику, гласящему «welcome» с отвалившейся буквой «е».

— Да, я тоже, — и Тэхен действительно скучал по Намджуну. Намджун был профессором и вел философию в лучшем университете Тэгу, и домой успевал приезжать только на каникулы. Это стало еще одной причиной по которой братья отдалились.

Протянув руку, Намджун притягивает Тэхена в нежное, безмолвное объятие. Но он не сжимает Тэхена, чтобы показать, как сильно скучал по нему. Вместо этого он держит Тэхена так, будто тот сделан из стекла. Тэхен ненавидит это. Это единственный вид объятий, которым кто-либо когда-либо прикасается к нему. И Тэхен задается вопросом, он действительно так отвратителен, чтобы с ним просто были рядом? Он настолько отвратительный человек? Эта мысль огорчает, но прежде чем он успевает развить ее дальше, Намджун отстраняется и ерошит ему волосы. Знакомо и ласково, заставляя Тэхена выдохнуть от удовольствия.

— Давай разместим тебя. У меня есть свободная комната как раз для тебя. Можешь обустроить ее как тебе нравится.

И хоть Намджун всегда извинялся, за то, что навещает младшего брата так редко, в его квартире почти ничего не изменилось. Все тот же беспорядок, из-за которого ругались их родители. Разбросанные повсюду бумаги и заваленный коробками из под еды кофейный столик. Тэхен ненавидит это, ему хочется очистить каждый дюйм, каждый уголок в этом доме.

— Прости, — извиняется Намджун. — Я знаю, что ты ненавидишь беспорядок, но я был занят на работе, и ты приехал довольно неожиданно.

Намджун проницательный, он внимательно следит за выражением лица Тэхена, пытаясь уловить признаки недовольства.

— Все в порядке, — успокаивает Тэхен, качая головой. Это не потому, что он так беспокоится из-за грязи, а потому что беспорядок вызывает у него приступы клаустрофобии.

— Ну, вот мы и пришли, — Намджун открывает дверь в довольно чистую и просторную комнату, к удивлению Тэхена. Во всем остальном доме явно ощущается присутствие его брата, но войдя в эту комнату, Тэхен чувствует, словно попал в параллельную вселенную, где нет Намджуна с его беспорядком. Кровать аккуратно заправлена белой простынью, и кроме комода и письменного стола больше ничего нет.

— Раньше это был мой рабочий кабинет, но я все перевез, и потратил два дня, чтобы убраться, поэтому не успел собрать еще что-либо. Кровать старая, со времен моей учебы в колледже.

И снова Тэхен чувствует себя дерьмовым человеком. Он язвит своему трудолюбивому брату только потому, что не может собрать все свое дерьмо в кучу и взять себя в руки.

— Как мило, — звучит грубо. Он заставляет себя быть вежливым, и это не остается незамеченным. Намджун не смотрит ему в глаза и чешет затылок, как это происходит всегда, когда он нервничает или чувствует себя некомфортно.

— Ну, я оставлю тебя, обживайся — Намджун замирает в дверном проеме еще на несколько секунд, будто хочет сказать еще что-то. Вместо этого он только улыбается и напоминает Тэхену, что ужин будет через три часа, а затем отступает, осторожно закрывая дверь.

Тэхен набирает в грудь воздуха, прежде чем упасть на кровать лицом в подушку, вдыхая аромат лавандового стирального порошка. Ему интересно, это просто совпадение или Намджун все еще помнит как сильно он любит лаванду? Осознание того, что Намджун из тех людей, что изо всех сил стараются угодить Тэхену даже в таких мелочах, заставляет его почувствовать себя глупым, и грустить. Он не заслуживает чтобы к нему были добры. Перевернувшись на спину, Тэхен не знает как долго он смотрит в потолок, прежде чем заснуть беспокойным сном.

Тэхену не снятся сны. Он то приходит в сознание, то снова отключается, не то, чтобы спит, но и не бодрствует. Но когда он открывает глаза, приглушенный голос Намджуна сообщает, что ужин готов. Он сглатывает и думает о том, есть ли у него какие-нибудь правдоподобные причины, чтобы не ужинать. Но Намджун в отличие от их родителей, наблюдательный. Он замечает мельчайшие детали, и Тэхен знает, что ни одно придуманное им оправдание не сработает на его брате.

Ужин проходит еще более напряженно. Тэхен проводит последние двадцать минут просто перекладывая еду по всей тарелке, пока Намджун болтает о своей учительской жизни и пытается рассказывать сумасшедшие истории о своих учениках, чтобы развеять тяжелую атмосферу. Он ест энергично, громко пережевывая и выплевывая пищу всякий раз , когда смеется над собственными шутками. Тэхен не понимает, как его брат так много ест и все равно остается худым. Тэхен почти ожидает, что он взорвется.

— А у тебя как дела? — невзначай спрашивает Намджун, но Тэхён понимает, о чем речь. И решает прикидываться дурачком до самого конца.

— Хорошо, пожалуй, — пожав плечами отвечает Тэхён.

— Пожалуй? — мычит Намджун

— Пожалуй.

— Ты же знаешь, что можешь поговорить со мной? Если ты не в порядке, так и скажи, — лицо Намджуна становится серьезным, и Тэхен больше не может смотреть на него. Ему не нравится куда ушел этот разговор.

— Я в порядке, — и технически это не ложь. Он жив, он дышит. Он сидит тут. Тэхен не смертельно болен. Он не понимает, почему все так на него смотрят. Как будто он сделал что-то не так. Это просто еда. Просто чертова еда.

Из-за неприятного разговора ненадолго повисает тишина, а затем лязг столового серебра сменяется неприятным смехом Намджуна.

— Почему ты больше ничего мне не рассказываешь? — резко спрашивает Намджун. Он выглядит разочарованно из-за Тэхена. Он не понимает. — Когда я учился в колледже мы созванивались каждый день, и ты рассказывал мне все, в мельчайших подробностях. Ты должен был сказать мне, что с тобой что-то происходит. Я бы никогда не позволил тебе проходить через все это одному, Тэ. Что... что изменилось?

Ничего не изменилось, хочет сказать Тэхен. Почему что-то должно измениться из-за того, что он не хочет есть? Это смешно. Просто у него чуточку больше чем обычно  плохих дней. Ну и что? У всех случается плохой день, плохая неделя, плохой месяц. Злость только растет, но Тэхен все еще не может этого понять. В Корее высокий процент страдающих депрессией. Черт, даже Намджун хотел бросить учебу в первый год обучения, потому что был чертовски несчастен. Так почему Тэхен особенный?

Тэхен прикладывает усилие, чтобы вести себя непринужденно. Вонзает палочку в зеленую фасолинку приложив силы больше, чем нужно, и агрессивно жует, чувствуя как еда стекает в желудок через горло.

— Я стал старше, Джуни. Все меняется, когда ты становишься подростком. Ты же знаешь это.

— Да, но... — Намджун выглядит совершенно беспомощным.

— Но все хорошо, мне становится лучше, — он говорит это не задумываясь. Слова кажутся пустыми даже для него самого, и Тэхен не понимает, в своём ли он теле. Он чувствует себя оторванным от собственного тела, комнаты, дома — словно незнакомец, заглядывающий внутрь.

— Тебе? — Тэхён чувствует, как взгляд брата обжигает кожу, но не отводит взгляда от калорий, лежащих на своей тарелке. — Мы не можем продолжать это, Тэ. Мы просто не можем.

Тэхен фыркает, и едва ли не усмехается, потому что Намджун говорит прямо как их мать. Он позволяет словам Намджуна влететь в одно ухо и вылететь из другого, потому что уже знает этот сценарий. Ему интересно, как долго Намджун сможет притворяться заботливым старшим братом, прежде чем Тэхёна снова выгонят и оставят на улице, чтобы он остался сам за себя. В этот раз уже навсегда. Мысль о том, что его бросят, больше не пугает так, как раньше. Тэхен этого ожидал.

— Тебе нельзя вставать из-за стола, пока ты не съешь хотя бы половину этой куриной грудки, — Намджун звучит рассержено, но Тэхён злится вдвое больше, потому что кто, чёрт возьми, такой Намджун, чтобы заставлять его есть?

Он почти возражает. Он почти проклинает своего брата, прежде чем ураганом пронестись и запереть в комнате; это его обычная реакция на замечания отца, которые зачастую заканчиваются криками. Он привык к этому гневу, иногда он упивается им. Но в этот раз — в этот раз он так не делает. Тэхен не хочет затевать скандал в первый же день, поэтому смотрит на свою тарелку и запихивает нарезанные кусочки курицы в свою глотку. Он думает, что, может быть, если он порежет их на более мелкие кусочки, это одурачит Намджуна, и ему не придется есть так много, но брат просто говорит ему перестать возиться с едой и поесть. Тэхён чуть ли не плачет, его пальцы, сжимающие палочки для еды, уже толстеют.

Остаток ужина проходит в тишине, и Тэхён ни разу не поднимает взгляда, когда у него случается мини-срыв, и он смиряется с тем, что чувствует себя несчастным из-за своего существования.

— Я закончил, — объявляет он еще через десять минут, отодвигая тарелку как можно дальше от себя.

— Куда ты идешь? — сразу же спрашивает Намджун, пока Тэхён начинает вставать.

— В ванную комнату.

— Я иду с тобой.

— Что? мне теперь даже поссать нельзя? — хмурится Тэхен.

— Я не дурак, Тэхен. — сужает глаза Намджун.

— Плевать, — он знает, что зол и груб, но в этот момент ему действительно наплевать. Голова Намджуна, должно быть, была в заднице, когда он пошел следом, поэтому его не волнует, насколько раздраженным в этот момент выглядит его брат, и как сильно он будет расстроен.

Пока Тэхен справляет нужду, Намджун, скрестив руки на груди, прислоняется к раковине.

— Тебе действительно нужно зайти так далеко? — бормочет Тэхён себе под нос, так что Намджун не совсем может разобрать.

— Мне нужно тебя взвесить, — говорит старший, как только Тэхен заканчивает.

— Что? — Тэхен бледнеет.

— Мне нужно тебя взвесить, — повторяет Намджун. Теперь он выглядит немного неуверенно. — Предписание доктора, — неловко объясняет он.

Тэхён чувствует, как тревога нарастает. Дома родители спрятали от него весы, и уже две недели ему не разрешали взвешиваться. Тэхён думает о курице, от которой не смог избавиться, и боже, жир затопит его и сделает на десять фунтов тяжелее.

— Я не могу, — его шепот похож на мольбу, к которой Намджун остается глух, когда достает весы из-под раковины и кладет их на кафельный пол.

— Наступи, — приказывает он.

Тэхен хочет сказать «нет», но взгляд, который бросает на него Намджун, заставляет все возражения замереть, оставшись во рту. Тэхен не может этого сделать, потому что, если он встанет на весы, Намджун узнает, какая он свинья. Он не может, но старший не оставляет ему выбора. Поэтому, когда Тэхён встает на весы, он уверен, что его сердце вот-вот выскочит из груди, и он слышит, как кровь стучит в ушах. Кажется, проходит вечность, прежде чем Намджун выдыхает.

Тэхён смотрит вниз. Там написано сорок девять килограммов.

— Мне нужно сделать снимок. Сними свою рубашку.

— Зачем? — звучит оборонительно, и голос Тэхена слегка дрожтит, потому что в последний раз, когда кто-то видел Тэхена без рубашки, его сломали.

— Если ты собираешься остаться здесь, тебе нужна помощь. Я отказываюсь смотреть, как ты угасаешь, пока я сижу и ничего не делаю. У тебя прием завтра в одиннадцать утра.

— Десятки врачей, к которым меня водили мама и папа, не смогли помочь. Почему ты думаешь, что теперь что-то будет иначе?

Тэхён бросает вызов. Он ненавидит это; ненавидит то, как все так вмешиваются в его личную жизнь. Ненавидит, что не может съесть триста калорий в день, не попав в психиатрическую больницу. Это бессмысленно, так было всегда.

— Потому что он не такой, как другие доктора. Он не просто так не принимает всех подряд. Он известен тем, что лучший в своей области, и договориться о встрече с ним непросто, — Намджун кажется таким уверенным в себе, и Тэхён почти не может дождаться, чтобы рассмеяться ему в лицо, когда его новый доктор разочаруется в нем после нескольких сеансов. В конце концов, они всегда так делают.

— Тогда как ты это сделал? — спрашивает Тэхён, приподняв бровь.

Намджун колеблется.

— Он мой друг. Когда мы познакомились, он был всего лишь первокурсником в колледже. Я рассказал ему о тебе, и он согласился встретиться.

— Разве это не неэтично или типа того?

Намджун вздыхает.

— Просто сними рубашку, Тэхён.

Тэхён наконец уступает, но все еще сопротивляется. Он делает это медленно. Ткань рубашки, кажется, прилипает к его жирному телу. Он снимает ее, временно ослепленный темным хлопком, прежде чем полностью стянуть ее через голову, и крепко сжимает в кулаках. Тэхен чувствует, как его тело растекается за пределы тонкого материала, что удерживал его жир. Он чувствует, как кожа его живота растягивается, свисая поверх джинсов, и он дрожит, дрожит, дрожит.

Намджун издает искаженный звук, что-то среднее между всхлипом и вздохом. Тэхён почти перестает дышать под пристальным взглядом Намджуна. Он почти не выдерживает и ожидает, что над ним будут смеяться. Но вместо этого Намджун изо всех сил пытается вытащить свой телефон из кармана, прежде чем сделать снимок трясущимися руками. Тэхён почти кричит на него, чтобы он удалил это; уже представляя, как отвратительно выглядит на фото.

Но затем Намджун поворачивает экран к Тэхёну и спрашивает:

— Тебе нравится быть таким?

Тэхён смотрит на картинку. Он смотрит, но то, что он видит, совсем не похоже на тот образ, что он создал в своей голове. В тусклом свете ванной комнаты Намджуна его кожа свисает за края джинс, а скорее обтягивает грудную клетку. Обнимает ребра, каждое по отдельности, так что они выпирают, образовывая впадины между ними.

Его руки слишком тонкие и выглядят так, будто вот-вот сломаются. Лицо измученно, из-за теней щеки выглядят впалыми. Тэхён на картинке — это не Тэхён в зеркале. Он отрывает взгляд от фотографии и смотрит на кафельный пол.

— Ты думаешь, это красиво?

— Нет, — шепчет он, смущенно качая головой.

— Как ты думаешь, это здорово?

— Нет.

Тэхён не полный идиот. Он знает, что то, что он делает, вредит его телу. Он знает, что таким образом разрушает себя. Он знает, что выполнить такую базовую человеческую функцию, как поесть не должно быть так чертовски сложно. Но он не может. Это не навсегда. Он хочет сказать Намджуну, что как только достигнет своей цели, то остановится, но во рту внезапно пересохло, а щеки горят. Он чертовски расстроен и унижен. Он морит себя голодом для уверенности, но вместо этого человек на фотографии даже уродливее, чем отражение в зеркале. Это нечестно. Тем не менее, Тэхён этого не понимает.

— Тогда почему ты делаешь это с собой, Тэ? Почему? — Намджун снова кажется злым. Голос с каждым слогом становится громче, и Тэхен вздрагивает, сжимая рубашку в руке крепче, до побелевших костяшек.

— Я не знаю. Прости, — жалобно скулит он.

Тэхёну всегда жаль.

На этот раз тишина почти подавляющая. Звук часов, тикающих в его голове, громкий, даже если часов тут нет. Может, Тэхён сходит с ума.

Но затем старший тяжело вздыхает, и Тэхён думает, что это, должно быть, из-за того, что Намджун взял на себя такое тяжкое бремя в виде него.

— Просто… просто пообещай мне, что на этот раз постараешься, Тэхён. Пожалуйста.

Тэхён поднимает взгляд и жалеет, что так и есть. Выражение лица Намджуна почти такое же, как у их матери, и Тэхён уже пытается найти морщины на его лице.

— Я-я попробую, — заикается он. — Я обещаю.

Слова были пустыми, но в этот момент Тэхён говорил все, что Намджун хотел услышать, просто чтобы он перестал делать такое выражение лица.

Намджун улыбается. Слабо, и его нижняя губа дрожит, и когда Тэхён замечает, как желтый свет в ванной отражает влагу в его глазах, он отводит взгляд.

— Спасибо.

Тэхён мало спит этой ночью. Он лежит в постели до рассвета, прежде чем ему приходится встать и относительно тихо позавтракать с Намджуном, который, казалось, все еще не оправился от прошлой ночи. В четверть одиннадцатого они уезжают в старом джипе Намджуна. В конце концов, Тэхену удалось задремать на пятнадцать минут, пока они ехали, прежде чем его будит Намджун, положив руку на плечо.

— Мне нужно сделать кое-какие дела, но я вернусь вовремя, чтобы забрать тебя, — мягко говорит ему Намджун. И Тэхён зевает, прежде чем пробормотать какой-то бессвязный ответ и вылезти из машины.

Холод быстро пробуждает его, и Тэхён обнаруживает, что смотрит на внушительное современное белое здание и внезапно чувствует себя таким маленьким. Он нервно сглатывает, прежде чем, наконец, собраться с силами и отправиться в клинику.

За дубовым столом сидит администратор, который поднимает глаза, как только открывается дверь. Тэхён почти разворачивается и уходит. Дыши глубоко, напоминает он себе, прежде чем подойти к ней. — Эм, я Ким Тэхён, и у меня назначена встреча.

Если администратор и замечает его нервозность, то виду не подает. Спрашивает как пишется его имя, стуча накрашеными ногтями по раздражающе громкой клавиатуре. — — Ах, вот Вы где. Вы были записаны на одиннадцать к доктору Чону, верно?

Тэхён просто тупо кивает, потому что до сих пор даже не слышал его имени. Намджун довольно расплывчато говорил о новом докторе, сказав только то, что он его близкий друг, и похваставшись, что тот был своего рода вундеркиндом.

— Просто присядьте вон там, я сообщу доктору Чону о Вас.

— Ладно.

Он шаркает к ближайшему стулу, пластик скрипит под его весом. Стул неудобный, и он ерзает, пока не находит положение, в котором кости бедер не болят так сильно. Глупо нервничать из-за этого. Тэхен прошел через миллион врачей, и ему приходилось сидеть в миллионе приемных, но неважно сколько людей в белых халатах он видел, это чувство неловкости никогда его не покидает.

Клиника чистая, как и все остальные, но зал ожидания маленький и вызывает клаустрофобию, а тишина заставляет дрожать. Он еще больше ерзает в кресле, следя взглядом за тем, как двигается маленькая стрелка на часах. Пять минут одиннадцатого. Стены слишком близко и душат его, и он пытается не обращать внимания на каплю пота, стекающую по виску. Журнал с полки напротив, падает на пол. Тэхён смотрит на него и думает о беспорядке на кофейном столике Намджуна. Он старается не зацикливаться на том, как некрасиво это выглядит; пытается не позволить этому разрушить то немногое самообладание, которое у него есть.

У него все хорошо. Он в порядке. Он...

Одна из дверей открывается, когда администратор выходит.

— Ким Тэхён. Следуйте за мной, пожалуйста.

Тэхён напоминает себе дышать, прежде чем встать и пойти за ней через дверь. Она ведет в коридор. Планировка ему знакома, как и во многих других клиниках. Комната, в которую ведет его администратор, является комнатой для осмотра, и от страха почти тошнит. Это та часть, которую Тэхён всегда ненавидел больше всего.

— Присаживайтесь, пожалуйста, на кушетку. Доктор Чон будет через минуту.

А затем Тэхен остается один, чтобы смотреть на кушетку, — которая не совсем кушетка, а больше похожа на раскладной кожаный стул, — отказываясь сделать шаг к нему.

Вскоре дверь открывается, и входит мужчина в белом халате, отвлекая Тэхёна от его противостояния с мебелью.

— Ким Тэхён? — доктор протягивает руку в знак приветсвия, и говорит: — Я Чон Чонгук. Приятно познакомиться.

Тэхён весьма удивлен тем, насколько молод этот доктор Чон. Хоть Намджун и сказал, что они друзья, Тэхен все равно представлял его как человека за тридцать. Мужчина перед ним выглядел лет на десять моложе. Большие оленьи глаза подчеркивали его юношеские черты, точеную линию подбородка и выразительные брови. Волосы у него были цвета темно-красного дерева, с пробором сбоку и аккуратно уложены.

Тэхён просто смотрит на свою руку.

— Эм, ладно.

Доктор Чон опускает руку и обыгрывает явный отказ очаровательной улыбкой, из-за которой Тэхену хочется ударить его по лицу.

— Не могли бы вы присесть сюда, пожалуйста, — как и медсестра, он указывает на кушетку, и на этот раз Тэхён подчиняется.

— Ну, как дела сегодня, Тэхён? — вежливо спрашивает доктор Чон, на что Тэхён не отвечает тем же.

— А как вы думаете? — ехидно отвечает он.

— Я врач, а не телепат, — шутит доктор Чон, по-видимому, неудивленный отношением Тэхёна.

Тэхён смотрит, но не отвечает.

— Не могли бы вы снять для меня рубашку, пожалуйста? — Доктор Чон снимает с шеи стетоскоп и вставляет наушники в ухо.

Тэхён слишком привык к этой рутине и соблюдает ее без суеты. Тем не менее, он не может не вздрогнуть, когда холодный круглый металл головки касается его спины, прямо между лопатками.

— Глубокий вдох, — Тэхён глубоко вдыхает, — И выдох.

Доктор Чон перемещает головку дальше вниз, повторяя процесс еще несколько раз. Подходит к передней части груди Тэхёна, чтобы послушать его сердцебиение, нежно нажимая пальцами на ребра.

— Я буду с тобой откровенен, Тэхён, — начинает говорить доктор Чон, снимая наушник, чтобы снова повесить стетоскоп на шею. — Если тебе не помогут, ты умрешь.

Тэхён почти закатывает глаза.

— Думаете, я этого не знаю? Спасибо, док.

— Нет, не думаю. Я думаю, ты веришь, что ты непобедим. Тебе нравится делать это с собой. Нравится заставлять свою семью беспокоиться и пугать их. Это заставляет тебя чувствовать себя сильным, не так ли?

— Что, черт возьми, ты можешь знать, — фыркает Тэхен.

— Многое. Ты можешь обманывать других, Ким Тэхен, но меня ты не обманешь. Я не буду тебя лечить, если ты не пробудешь в стационаре месяц, — невозмутимо продолжает доктор Чон.

— Что?, — сердито рявкает Тэхен. — Я на это не подписывался. Я, блять, на это не соглашался.

— Тогда уходи, — ответ доктора краткий и совсем бесчувственный.

— Простите? — Тэхен недоверчиво смотрит на доктора Чона, разинув рот.

— Уходи, — повторяет Чонгук. — Знаешь, почему я решил взять тебя? Потому что твой брат любит тебя. Потому что он хочет, чтобы ты жил. Но если ты похудеешь еще на десять фунтов, ты окажешься в больнице с трубкой, и это если твое сердце или печень не откажут раньше. Это то, чего ты хочешь для себя, Ким Тэхен?

Тэхён не отвечает, просто смотрит на пятнышко грязи на полу. Никогда в жизни доктора не обращались с ним так, и он почти уверен, что это чертовски неэтично. Он уверен, что доктор Чон — самый большой гребаный мудак на планете, потому что он говорит так, будто знает, черт возьми, кто такой Тэхен. И все же Тэхён не может отрицать даже часть из того, что сказал доктор Чон. Он не может придумать остроумный ответ, и что бы он ни сказал, только выставит себя гребаным идиотом. Поэтому вместо этого он сжимает кулаки и предпочитает молчать.

Приняв его молчание за согласие, доктор Чон просматривает свой блокнот, чтобы сделать несколько заметок, громко напевая под нос.

— Тогда ты проведешь месяц в стационаре, пока мы не вернем тебе стабильный вес.

— Сколько? — Тэхён осмеливается задать страшный вопрос.

— Не менее пятидесяти шести килограммов.

Его уже тошнит при мысли о том, что он наберет весь этот вес.

— Ты согласен на сделку, Тэхён?

Доктор Чон говорит, что Тэхён умрет, если не получит лечения, но все, о чем он может думать, это цифры. Пятьдесят шесть килограммов — это много. Он пытается подсчитать все калории в уме, но не может разобраться в цифрах.

Словно почувствовав его внутреннее смятение, доктор Чон говорит:

— Если не для себя, то ради своего брата. Ради человека, который любит тебя больше всего на свете.

Тэхён уверен, что доктор Чон не понимает, что Намджун не любит его так сильно, как любит его болезнь. Он уверен, что доктор Чон понятия не имеет, что его самые счастливые моменты наступают прямо перед тем, как он теряет сознание. Я больше не хочу быть в этом теле, хочет он сказать. И любовь его брата не может это исправить. Это тело Тэхён носил в руках, как увядший цветок зимой. Интересно, любил бы Намджун призрака, и все же, и все же, и все же—

Тэхён помнит, как Намджун смотрел на него прошлой ночью: будто Тэхен уже стал призраком. И он принимает решение.

— Отлично. Я сделаю это, — бормочет он. — Когда начинаем?

Доктор Чон ухмыляется.

— Сегодня.