Кавех засыпает в тот же момент, когда ложится на расстеленный спальный мешок, по ощущениям почти сразу просыпается от тихого шороха — Хайтам укладывается рядом.

— А...

Хайтам устало кладет ему руку на предплечье.

— Они оба пока не спят. Нам нечего бояться, кто-то из нас четверых да проснется в случае чего.

Кавех сонно приподнимается на локте, смотрит на Тигнари с Сайно — они говорят о чем-то шепотом, Тигнари помогает Сайно кое-как умыться водой из оазиса, мажет чем-то раны на его спине, и у Кавеха не хватает сил спорить ни с Хайтамом, ни со своим измученным телом. После жалкого подобия супа желудок ощущается наконец-то наполненным, и от этого клонит в сон ещё сильнее, и Кавех сдаётся, ложится и в ту же секунду проваливается обратно в сон.

Он просыпается снова, когда становится зябко, забирается в спальный мешок — он привык что по самой прохладе они идут, а спят на мешках не укрываясь, пережидая полуденный зной. Хайтам все также крепко спит рядом, привалившись тёплой тяжестью на его бок, и хмурится сквозь сон, когда Кавех на минуту пропадает из-под его руки.

Тигнари все-таки спит рядом с Сайно прямо на земле, укрыв свои бедра и его живот хвостом, осторожно прижавшись лбом к его плечу. Кавех замечает, что они держатся за руки, и со спокойной душой прижимается к Хайтаму поближе.

По-настоящему он просыпается уже когда начинает темнеть — окончательно сбившиеся внутренние часы привыкли, что в это время им надо уже быть в пути, но ноги протестующе ноют, а голова наполнена туманом. Хайтам обнаруживается возле костра — с мешками под глазами, с растрепанными мокрыми волосами и совершенно босой. Песок в ботинках, видимо, доконал его окончательно.

Кавех окунается тоже, подсаживается к огню, заглядывает в котелок. В этот раз в нем подобие каши с финиками (Кавех искренне надеется, что это финики).

Тигнари неподалёку пытается привести волосы Сайно в относительной порядок, осторожно и тщательно промывает и расчесывает каждую прядь. Сайно лежит головой у него на коленях и выглядит совершенно блаженным и абсолютно счастливым. Кавех смотрит на них, и думает, что если бы нежность была водой, то взгляды этих двоих превратили бы пустыню в глубочайший океан.

Сайно садится, видимо, чтобы Тигнари расчесал ему волосы сзади, но всё время вертится, и Тигнари на него шикает. Кавех отвлекается всего на минуту, чтобы помочь Хайтаму разложить кашу по мискам, а когда поворачивается, они уже целуются. Расческа валяется рядом на песке, и Кавех думает, что так изворачивать шеи неудобно, но им, вероятно, сейчас на это совершенно наплевать. Кавеху бы отвернуться, не подглядывать так открыто за чужой отчаянный нежностью, но взгляд почему-то отвести не получается.

Хайтам говорит едва слышным выдохом:

— Они красивые, — и Кавех хочет привычно огрызнуться, сказать что-то вроде: «с каких пор ты стал знатоком искусства?», но Хайтам прав, и спорить с ним бесполезно. В наступающих сумерках они такие искренние, такие невероятные, что Кавех, даже если бы захотел их нарисовать, все равно не смог бы всего этого передать. Не смог бы передать подрагивающие уши Тигнари, не смог бы отрисовать то, как отчаянно Сайно держит его здоровой рукой за шею, притягивая ближе, не смог бы найти красок, чтобы написать их румянец в пустынных сумерках. Хайтам не совсем прав, они не просто красивые — они до иллюзорности невыносимо прекрасные.

Он все-таки находит в себе силы и стыд отвернуться, смотрит на Хайтама. 

— Им бы поесть, — хоть и сам понимает, что и Сайно, и Тигнари сейчас гораздо больше волнует голод тактильный и отчаянная нужда друг в друге.

Если бы его отец нашелся тогда, наверное, мать... Наверное, она бы чувствовала себя как Тигнари. А может и счастливее, хотя у неё и не было бы способа показать это ушами и хвостом.

Хайтам мысли перехватывает, одергивает их всунутой в руки миской с кашей. Кавех благодарно касается его лодыжки босой стопой.

Тигнари подходит к ним сам через пару минут — раскрасневшийся, смущенный, зацелованный и счастливый почти до неприличия — хотя какие тут, спрашивается, приличия. В глаза им он не смотрит, просто забирает оставшуюся тарелку, котелок и обе ложки. Хайтам прячет добродушную ухмылку в отвороте плаща.

Кавех все-таки поглядывает — вот Тигнари осторожно передает Сайно кашу, вот снова садится ему за спину и продолжает колдовать над его волосами.

Когда Тигнари кладет в миску кашу уже для себя, Кавех решает, что приличия относительно соблюдены, и вместе с Хайтамом перебирается к ним поближе. Возможно, стоило бы перетащить поближе к костру как раз-таки Тигнари с Сайно, потому что холодает стремительно, но Тигнари делает всё, чтобы Сайно не двигался вообще насколько это возможно — бережет его ногу.

— Рассказывай, — говорит он без лишних прелюдий. — Я понимаю, ты, наверное, Тигнари уже все рассказал, и как ты умудрился сломать ногу, и как умудрился не заметить хиличурлов заранее, и вообще, — он кивает на выпирающие ребра.

Такта у него сейчас еще меньше, чем у Хайтама, зато любопытства раз в десять больше. Хотя Хайтам тоже смотрит заинтересовано и показывает он это открыто, а не как обычно.

Сайно отводит от Тигнари совершенно влюбленный взгляд — о да, большой и страшный генерал махаматра с перевязанной ногой и перебинтованным плечом, — и всё-таки качает головой.

— Я больше спрашивал, как вы здесь оказались. Как вы вообще разрешили ему идти в пустыню?

Тигнари кладет хвост ему на колени — то ли успокаивая, то ли молча жалуясь на пересушенную за эти бесконечные дни шерсть. Сайно тут же кладет на него руки — как будто привычно, но и совершенно по-новому. Хайтам вздыхает — то ли утомленно, то ли недовольно, даже Кавех этого сейчас понять не может.

— Если бы не пустили мы, то он пошел бы сам. И если бы мы решили пойти без него, он все равно бы увязался.

— А еще, если бы не он, вас бы сожрал унут.

— Если бы он не пришел к нам среди ночи мокрый, как гидро слайм, мы вообще бы в пустыне рядом с унутом не оказались, — начинает занудно Хайтам, но теперь уже Кавех успокаивающе кладет ему ладонь на бедро. Ситуация начинает казаться комичной. От облегчения, радости и окончания долгого пути он — да и все остальные наверняка тоже — чувствует себя так, как будто пузырьки игристого вина резко и крепко дали в голову.

— Все, хватит. Сайно, рассказывай.

Тигнари чуть встревоженно ведет ушами — всё ещё волнуется, хотя поводов для волнения почти не осталось.

И Сайно рассказывает. Рассказывает про длинную погоню за очередным зазнавшимся идиотом, который оказался совсем не идиотом в вопросе выживания в пустыне и совсем уж хорошим игроком в прятки от закона и лично от генерала махаматра. Почти обиженно говорит про то, что пройдя какое-то неимоверное количество километров и дней, он все же его нашел. Рассказывает про сильную песчаную бурю — не про ту, в которую угодили они, а про ту, что продолжалась почти целые сутки. Про стаю волков разлома таких размеров, каких Сайно за всю жизнь не видел. С тщательно запрятанным в ресницах смутным стыдом за свою промашку — про то, как уже возвращаясь, упал, оступившись, и со злостью — как тот самый ученый, с которым Сайно делился и скудным пайком, и ценной водой, толкнул его ещё ниже. Про бесконечные часы под палящем солнцем с раскалывающейся головой и пульсирующей болью сломанной ногой. Про полнейшую дезориентацию и первый оазис, в котором Сайно наконец-то смог напиться, хоть как-то перевязать рану и сделать себе подобие посоха. Про то как он, знающий пустыню лучше собственного дома в Сумеру, от голода и усталости несколько раз терялся в миражах, а потом садился и ждал, пока не прояснится зрение и не станет различим хоть какой-то ориентир. И про то, как даже простые плесенники стали проблемой, а когда на него набросилось несколько чурлов за раз, Сайно был почти готов умереть вот так, но все-таки справился. Все-таки продолжил идти как мог. И сколько прошло времени с тех пор — да и вообще с тех пор, как он чудом открыл глаза упав с высокой скалы на скалы пониже, но не менее твердые — он не знал. 

Тигнари уже к середине его рассказа бережно держит в ладонях его руку, смотрит большими грустными глазами и также грустно чуть опускает уши. 

Кавех пытается угадать, как часто в миражах он видел знакомые очертания Караван-Рибата или Аару, как часто почти добредал до несуществующего оазиса, и сколько раз Тигнари в его видениях также нежно как и сейчас сплетал их пальцы. Сайно об этом всё рано не скажет, даже если бы Кавех и спросил, даже несмотря на собственную слабость, бесконечную усталость и облегчение.

Может, он расскажет об этом Тигнари, но эту часть истории они оставят между собой.

— Итак, когда мы будем возвращаться? — Хайтам так выразительно смотрит на свои ноги, что Кавех не удерживается и коротко смеется, за что его удостаивают взглядом из разряда я-тебя-терплю-только-потому-что-ты-иногда-готовишь. А Тигнари вдруг смущается, смотрит на темную воду и трет шею. Не нужно обладать отличным зрением, чтобы понять, что Хайтам сощурился как от любых новостей, которые ему заранее не нравятся.

— Сайно нельзя будет полноценно наступать на ногу еще недели три, не меньше. Я бы ему вообще это запретил делать, сказать по правде. Я не уверен, что даже сейчас все срастется как надо, за этим надо все время следить, и...

— И ты хочешь просидеть здесь еще месяц?

Тигнари смотрит совсем несчастно — не может поступиться врачебными принципами даже сейчас, даже во имя прохлады леса. Сайно смотрит сначала на него, потом на них с Хайтамом.

— До Караван-Рибата здесь максимум пять дней пути, если по прямой, — Архонты, как же близко. Если бы они не петляли по дороге к каждому оазису и к любой относительно крупной пещере, поиск Сайно занял бы куда меньше времени. Максимум дней десять против почти месяца — это Кавех понял только сейчас, посмотрев на снова почти полную луну. Интересно, Хайтама уволят с его нежно любимой ленивой секретарской работы за то, что он исчез так надолго? Он, конечно, отправил письмо, сообщил, что ему нужно покинуть Сумеру на неопределённый срок, но всё-таки. — Я предлагаю вам идти завтра же. Я отмечу на карте где мы, подпишусь — в штабе матр вам поверят сразу. А через несколько дней они заберут нас с Тигнари отсюда.

— Я хочу попросить вас дойти до Ганхарвы, чтобы Коллеи и мои люди знали, что все в порядке. 

— А как вы здесь вдвоём? Если на вас кто-нибудь нападёт?

Тигнари мягко улыбается — улыбка скорее угадывается в прозрачном холоде луны, отблескивает едва заметно отражением костра в глазах.

— Мы как-нибудь справимся с этим. Я все ещё умею стрелять из лука, а у Сайно все ещё есть копье. 

— А что, если...

— Вы уверены? — у Хайтама скептический голос и такие же скептически сложенные на груди руки.

— Да, — говорит Сайно твердо и совершенно непреклонно. Наверное, он точно также разговаривает с подчинёнными.

— Нет, а если...

— Кавех, — Хайтам чуть хмурится. Кавех толком не видит его лица, но он его эмоции выучил лучше, чем свои. — Они правы. Сайно не может идти. Здесь сделать несколько шагов, опираясь на посох ещё можно, а на песке и неровных камнях? А ещё у нас не хватит еды на всех. На несколько недель дороги точно. И уж прости, но я скорее умру от голода, чем начну есть жуков. 

Тигнари тихо фыркает в свободную ладонь — другая все ещё переплетена с ладонью Сайно. Уши смешливо дергаются.

Хайтам закатывает глаза — это Кавех слышит по его недовольному вздоху.

— Ладно, нам идти пять дней. Максимум шесть, но вам тут сидеть почти две недели, пока мы дойдем, пока к вам придут матры, и...

— Вы сможете двигаться днем, потому что не надо будет тормозить из-за меня. Днем всё-таки видно лучше.

Это справедливое замечание, но Кавех все равно чувствует, как тревога ворочается в груди.

— Но как вы здесь продержитесь почти без еды? У нас действительно осталось её очень мало, и для четверых...

— Мы как-нибудь поймём, что можно есть, а что нет.

— А ещё сюда прилетают птицы, и я смогу подстрелить парочку. Не переживайте, мы с этим как-нибудь справимся.

Кавех все равно переживает. И будет переживать до тех пор, пока Сайно с Тигнари не окажутся в Гандхарве, но трое из четырех, похоже, уже приняли решение. И он в целом мог бы остаться, но отпустить Хайтама одного, самому провести ещё больше времени здесь... это на самом деле совсем не то, что он хочет.

— Выходим на рассвете? — Хайтам говорит с едва заметным облегчением. Кавеху бы обидеться или хотя бы разозлиться на его поспешное согласие оставить Сайно и Тигнари посреди пустыни, но не выходит. Облегчение пристыженно едва-едва щекочет ему под ребрами.

Сайно кивает.

— Можете немного позже, но не задерживайтесь. Карту вам подпишу утром, сейчас ни чурла не видно. И вам бы обоим поспать, — говорит как будто мягко, но за этой мягкостью скрывается нетерпение остаться с Тигнари хоть относительно, но наедине. Кавех не уверен, что Хайтам это понимает, поэтому говорит: 

— Мы поспали, немного пока пройдёмся. Не смотрите так, мы недалеко.

Хочется сказать: «хотя вам обоим было бы лучше, если бы мы были далеко, но ни у вас, ни у нас нет выбора. Завтра днем, когда мы отойдем от вас достаточно, вы сможете перестать шептать», но Кавех прикусывает язык, тянет Хайтама за локоть — и тот неожиданно послушно поднимается следом. 

— Заберем два спальника и палатку? Или будем спать в обнимку?

Лица Хайтама он не видит, но понимает, что тот снова саркастично закатывает глаза.

— Пусть в обнимку спят они. И у них есть пальмы, перебьются без палатки.

— Ты злой. У них раненный Сайно.

— А у меня стертые от песка ноги.

— И абсолютная непереносимость эмпатии.

— Кавех, — Хайтам говорит вроде как сердито, но Кавех знает, что это совсем не так. Садится рядом с Хайтамом на ещё теплый от дневного жара камень, кладет голову ему на плечо. Луна склоняется к западу, ярко отражается в спокойной воде озера.

Кавех знает, что подглядывать неприлично и постыдно, но, как и пару часов назад, удержаться он не может. На фоне искрящейся серебром воды силуэты Сайно и Тигнари выглядят совсем уж волшебно. Не то чтобы они с Хайтамом отошли так уж далеко — Кавех даже может различить тихий смех, отлично видит, как мечется хвост Тигнари и как у него прижимаются уши, видит как руки Сайно обхватывают его поперёк спины.

Они все еще красивы до невероятности. Почему-то появляется ассоциация с танцем светлячков.

Отвернуться от них сил не хватает, они гипнотизируют и притягивают взгляд.

Рука Хайтама находит его ладонь, греет остывающий камень и его пальцы.

— Помнишь, я тогда сказал, что завидую Сайно?

— Когда я сказал, что лежать посреди песков не очень привлекательно?

Кавех вздыхает.

— И за что я тебя такого сухаря неромантичного люблю? Но да, тогда. Так вот — сейчас я ему точно завидую.

Хайтам мягко отпускает его руку, легонько трогает за подбородок, заставляет поднять голову. Говорит как будто серьезно:

— Зависть — не самое хорошее чувство.

Целует спокойно и нежно, мягко, как свет луны сквозь ресницы.

— Нормальный второй поцелуй мы тоже устроим, идёт? — Хайтам почти шепчет. За собственным колотящемся сердцем Кавех слабо отмечает, что дыхание у него теплое и отдающее финиками, а со стороны оазиса снова слышен тихий смех Тигнари.

— Тогда уж и третий тоже, — Кавех тянется сам и обрывает на полувздохе ответное Хайтамово «идёт».