Стынет земля - Мать Бодхо испускает последние вздохи перед глубоким сном длиною в зиму. Последние мгновения цветения твири: злющей, колючей, кусачей. От этого смрада не спрятаться нигде - ни за ветхими стенами лачуг, ни за каменными сводами Собора. Кружит голову дурманом, насылая неведомые кошмары на всех жителей Города, да такие, что кровь стынет в жилах. Впрочем, кровь не только от дурных сновидений стынет. 

Холодает. 

Не спасают ни редкие лучи солнца, выглядывающего из-за дымчатых облаков, ни теплые вязанные вещи, ни даже пышущая теплом печка. Ветер навязчиво проникает под одежду, дерет кожу, заставляя ежиться, да вздрагивать. Что уж говорить о нескончаемых дождях. От тяжелых стылых капель не укрыться. Кажется, что они пробиваются прямо сквозь картонные стены домов. Картонные, потому как того гляди развалятся, распадутся на кусочки, да и оставят их один на один с бушующей природой.

Стах мелко дрожит и кутается плотнее в прохудившуюся куртенку, выглядывая в помутневшее окно. Во дворе никого - ни единой живой души. Только ясень горделиво высится перед крыльцом. Стах прислушивается, присматривается, старается увидеть. Знает ведь, что он не Бурахов сын - не Медведь. Он не сможет услышать ничего из того, о чем мастер толкует. Действительно, ничего кроме яростного перестука дождя, да скрипа старых качелей, расслышать не способен. Мальчишка усаживается обратно на стул, упираясь локтями в столешницу, и принимается выводить узоры на старой льняной скатерти. 

Стах терпеливо ждет, когда учитель вернется из Степи вместе с Артемом. Исидор все не оставляет попыток научить сына травничеству, старается вырастить из него будущего менху. А Тема будто специально назло старику, или в силу собственного упрямства, все артачится и старательно строит из себя дурака. Хотя сам сколько раз во время их гуляний замирал, прислушивался, а потом словно из-ниоткуда доставал аккуратно срезанный пучок твири. Стах на все это только головой качал, да фыркал. Но все споры бросил сразу, как только впервые натолкнулся на стену глухого (глупого) упрямства. 

Сам он напрашиваться никогда не пытался, в конце концов он - не степняк, хоть и ученик Бураха. На старика и так гудел надутым шершнем весь Уклад за то, что тот, мало того, что приютил городского мальчишку, так еще и в ученики его взял. Сам Стах поклялся быть верным своему учителю уже за то, что тот его со складских задворок выдернул. И о большем никогда не просил - делал то, что считал должным и все. 

Мальчишка вздрагивает и молниеносно вскидывает голову, когда слышит, как что-то стучит в окно. Поднимается на ноги и торопливо шагает к стене, выглядывая на улицу. Внизу перед домом маячит знакомая вымокшая рыжая башка, оглядывающаяся по сторонам. Хозяин головы, Гришка Филин, наклоняется, подбрасывает в ладони найденный камешек и задирает физиономию кверху. Стоит мальчонке увидеть недовольное, хмурое лицо Стаха, как он тут же расплывается в щербатой улыбке и машет рукой. Стаху бы запротестовать - не стоит в такую погоду по Городу шататься. Только Гриф мало того, что без него вымокнет насквозь, так еще и попадет в какую-нито передрягу. С него станется. Да и в груди от вида перемазанного грязью лица расплывается знакомое тревожное чувство. 

- Хорошо хотя бы Лару не притащил с собой, - бурчит Стах, выходя из дома, и плотнее запахивает куртку. 

- Я б позвал, дык, тока батюшка ее ж не пустит никуда, - весело фыркает в ответ, потирая нос, и весь встряхивается, как дворовый пес. 

Рыжие космы моментально встают еще более дурашливым образом, так что у мальчишки сразу руки чешутся хоть как-то пригладить этот кавардак на чужой голове. Но Стах только глубже запускает руки в карманы, чтоб те ненароком без его ведома не натворили чего. 

Видит, что Гриф весь продрог в своей поношенной фуфайке, хотя и пытается не подавать виду. А то как же, он ведь “складской, не то что некоторые”. Не то чтобы Гриф обижался на друга за то, что тот теперь с Бурахами живет. Вовсе нет. Стах это понимает - они давно друг друга знают, столько вместе пережили, да и сам Гришка не раз ему признавался, что он вовсе “не в обиде”. Такой вот он. Лишь бы глупость какую лишний раз брякнуть. 

Рубин уже привык. 

- Если б ты окно разбил - не знаю, что бы с нами учитель сделал, - продолжает бубнить Стах, пытаясь грозно хмурить брови. 

Вот только Гриф не ведется на эти уловки, видя его всего, как на ладони. 

- Да не разбил бы, я ж легонечко, - отзывается тут же, прислонившись к дереву, - Сам то уж ворчишь, как Бурах старый.

Стаху тут же нестерпимо хочется треснуть Грифа за такие слова об учителе. И только он замахивается для хорошей затрещины, как тот сразу подбирается, отскакивая в сторону. Так что Рубину только и остается, что хмурить брови да скрещивать на груди руки.

- Так чего пришел-то? 

- Че ты сразу, - Гришка делает шаг ближе, привычным жестом хватает за рукав и тянет на себя, - Не дуйся ты, Сташ. Пошли, я тебе кой-че покажу.

Стах пристально смотрит на друга. У того глаза блестят до боли знакомыми бесенятами - с такими только в очередную заваруху и попадать. С Грифа то не убудет - синяки после очередной драки до сих пор не сошли. Приятель довольно смотрит на него, знает ведь чертенок, что Стах ему не откажет ему. 

- Черт с тобой, показывай, - без особого сопротивления выдыхает он, чувствуя, как крепко тонкие пальцы сжимают рукав куртки. 

Гришка щерится в ответ, веселея на глазах, чуть ли не подпрыгивает и принимается тараторить без умолку. Стах хмыкает под нос, тащится за другом, который все не отпускает его руку из своих цепких лап. Мальчишка бегло думает о том, что длинные веснушчатые пальцы могут скользнуть вниз, к ладони, так же крепко вцепиться, как до этого цеплялись за плотную ткань куртки. Он одергивает себя, чувствуя, что затылок начинает покалывать. 

Не надо.

Грифа же никак не смущает молчаливость друга - привык, что Стах в их компании говорит меньше всех. Гришка, постоянно остающийся с ненавистной тишиной один на один, уже привык говорить за всех. 

Он ведет Рубина подворотнями и маршрутами, неизвестными ни одному взрослому в Городе. Довольно быстро они оказываются на Складах. Только Гриф не ведет его привычной дорогой к южной части района - к Домику с флажками. Наоборот. Они петляют между незнакомыми (для Стаха) ангарами. Гриф останавливается, воровато озирается по сторонам и быстро подбегает к увесистому замку на дверях одной из построек. 

- Гриш, ты чего делаешь? - испуганным шепотом спрашивает мальчишка, глядя на то, как друг наклоняется и начинает копаться в замке самой настоящей отмычкой. 

- Не боись, сейчас все сделаем-с, - отзывается весело Гриф, разобравшись с замком, и убирает отмычку за пазуху. 

Откуда только умудрился достать ее.

Сталкивается с откровенно недоверчивым взглядом Стаха, фыркает и закатывает глаза, по-хозяйски повисая на двери. Выглядит он при этом таким гордым, что, кажется, вот-вот лопнет. Хотя Стаху сейчас больше всего хочется наречь его полнейшим идиотом.

- Да не ссы ты, шагай давай, - подбивает его Гришка. 

Стах медлит вовсе не от того, что ждет западни от Грифа. Просто вся ситуация кажется ему… неправильной. Не стоит лезть на закрытый склад и копошиться там. А ежели об этом прознает Большой Влад, то беды точно не миновать. Но Стах все равно поддается, шагает вперед в тепло и сухость. Только сейчас он замечает, что продрог чуть ли не до костей. Хочется оказаться возле растопленной печки или горящей бочки, а не в запыленном, душном пространстве старого ангара. Но Рубин довольствуется тем, что есть - на голову не капает, и на том спасибо. 

- А чем наше место хуже? - спрашивает Стах и щурится в полумраке, стараясь разглядеть Грифа, который, судя по активному кряхтению, лезет куда-то наверх по коробкам.

- Тем, что о нем все знают, - отзывается тот откуда-то сверху и зажигает стоящую на одном из ящиков керосиновую лампу. 

Гриф свешивает ноги, смеется задорно, весело, легко и все смотрит на Стаха этими блестящими глазами. Сам будто не чувствует ни тепла, ни холода. Абсолютно чудное создание, вышедшее словно из степнячих сказок. При этом строит из себя невесть что, пытается красоваться - полез ведь наверх за этой лампой, хотя парочка таких же стояла на полу. 

- Все равно не понимаю, - качает головой мальчишка, наблюдая за тем, как Гриф резво прыгает по ящикам, спускаясь к нему, - Кроме нас четверых все равно никто туда не суется.

- Дурак ты, Рубин, - заявляет Гриф и отставляет захваченную с собой лампу в сторону, игнорируя насупившегося друга, - Что поделать-то, если из нас всех ум, да смекалка достались только мне… Ну и Форельке чуток совсем отсыпалось. 

Выдерживает паузу, пока Стах закипает. Молча смотрит на друга, сжавшего кулаки, и разрезает пространство громким хохотом. 

- Сейчас смотри-ка, пар из ушей повалит! - Гриф вытирает выступившие слезы, а потом подскакивает близко-близко, хватается своими тощими конечностями за плечи Стаха, и смотрит глаза в глаза, - Будет местом нашим тайным, че не понятного-то!

Стах вскидывает удивленно брови, разглядывая веснушчатое лицо напротив. Хочется возразить, что нельзя скрываться от Форели с Медведем или спросить зачем вообще им тайное место. Но Рубин решает не нарываться на очередные подколки со стороны Грифа. 

- Ладно, раз уж тебе так хочется, - отзывается Стах, пожимая плечами, - А теперь пойдем обратно, греться надо. Учитель и тебе разрешит остаться сегодня, я попрошу, да и Медведь тоже попросит. Не оставаться же тебе здесь, весь промок ведь. 

Гриф заметно тускнеет, чуть ли не выцветает, будто бы даже веснушки с щек сползают. От одних слов Стаха он расстроено опускает уголки губ, убирает руки и сам отходит. Он отворачивается, скрещивая руки на груди, и говорит:

- Нетушки, мы сами с усами, - дуется он, - Если тебе хочется, то шлепай обратно, мы чужого не держим. 

Стах пытается бороться с чужим упрямством, но Гриф не поддается на уговоры, как всегда, строя из себя невесть что. Даже не понятно зачем, сам ведь знает, что это может плохо кончиться. Но упирается рогом похлеще младшего Бураха, и Рубин отступает. 

***

Конечно же, этот умник заболевает - еще бы он не заболел после таких гулянок. Как назло, вслед за этим наступает хорошая погода. Сейчас бы бегать по Степи, прыгать по Складам или носится за другими детьми в Почке. Но Стах тащится до домика с флажками, уговаривая себя на милосердие. Получается плохо. Желание оторвать рыжую башку все еще кажется более сильным. Если этого еще не сделала Форель - она это может. 

Стах открывает скрипнувшую дверь, тут же сталкиваясь с Медведем. Тот стоит у стены, спокойный как бык, и катает травинку между зубами. Тема даже глаза не открывает, только хмыкает и коротко кивает. Рубин слышит откуда-то сверху бурчание Грифа и ласковое воркование Лары. 

- Чего он там? - спрашивает Стах, поднимая глаза на помост, громоздящийся чуть ли не на уровне потолка. 

- Форель уже битый час пытается уговорить его поесть, - отзывается Медведь, скрещивая руки на груди, переминается с ноги на ногу, - Откуда у нее только упрямства столько. 

- Чужой пример заразителен, - не удерживается от шпильки Стах, уворачиваясь от ленивого тычка со стороны младшего Бураха.

Тихо хмыкает, вглядываясь в полотна выстроенного под потолком замка, и пытается рассмотреть знакомое голубое платье Лары или взлохмаченную голову Грифа. Стах тяжело вздыхает, перехватывает поудобнее сумку с лекарствами и забирается наверх. Застает Форель, сидящей на коленях перед другом и сжимающей тоненькими пальчиками откуда-то взявшуюся миску с бульоном. Неужто ради него тащила из дома драгоценную посуду? 

- Гришенька, тебе надо поесть, - ласково просит девочка таким жалобным тоном, что даже Стаху пережимает от него горло, - Пожалуйста, Гриша. Я сама варила, он вкусный очень. Честно-честно. 

Гриф только бурчит что-то неразборчивое, вяло отмахивается и еще старательнее утыкается в яркую стенку тряпичного замка. Форель поворачивается к Стаху, всем видом говорит: “Ну сделай что-нибудь!”. А он только и может вскинуть брови, без слов отвечая: “Чего ты ждешь от меня?”.

- Совсем не ест, бедняга, - совсем тихо шелестит Лара, видимо, чтоб Гриф ничего не услышал, - Ему силы нужны, как же он поправится без сил-то. 

- Гриш, слышал, что Форель сказала? - зовет Стах, пристально всматриваясь в скрюченную фигуру приятеля. Тот только еще сильнее сжимается, качает головой.

- Не хочу я, - тихо бубнит Гриф, крепче обнимая самого себя.

Лара отставляет миску в сторону, взмахивает руками и снова смотрит на Рубина, да так пристально, будто ждет, что он сейчас сотворит какое-нибудь чудо.

- Не могу я больше, - девочка вскакивает на ноги, торопливо спускается вниз и выходит на улицу. 

Стах смотрит ей вслед, пока за ней не хлопает тяжелая дверца. Они встречаются взглядами с Бурахом. Одним кивком договариваются между собой, после чего Тема выскальзывает за Ларой на улицу, а сам Рубин поворачивается к Грифу.

С другом он не говорит. В тишине, нарушаемой лишь тяжелым сиплым дыханием Гриши, Стах отставляет миску бульона в сторону и раскладывает вещи из сумки. Исидор вручил ученику ее прямо перед тем, как Стах собирался уйти на склады. Учитель ничего ему не сказал, только посмотрел пристально, одним взглядом говоря больше, чем сказал бы ртом. Рубин покрепче перехватил драгоценную ношу и выскочил прочь из дому, внезапно смутившийся и покрасневший весь от волос до пят. Старый Бурах видел подавно больше, чем сам Стах про себя знал. 

Рубин трогает чужой взмокший горячий лоб. Удивительно, Гриф почти не дергается, не сопротивляется и не спорит, как с той же Ларой. Стах от этого угрюмо качает головой и лезет в сумку за тинктурой. Мальчишка аккуратно откупоривает бутылку, невольно принюхиваясь, и чувствует, как сладкий, приторный даже запах разносится по помещению. 

- Повернись-ка, - командует Стах, ожидая, что Гриф таки начнет артачится, но тот слушается. 

Разворачивается к другу лицом полным страдания, жалостливо вскинутыми бровями и поджатыми губами. Стах совсем не к месту замечает, как ярко горят на чужой бледной коже веснушки. Мальчишка молчаливо протягивает ему лекарство, видя, как морщится чужое лицо при виде содержимого стеклянной бутыли. Гриф нехотя принимает лекарство, все такой же удивительно молчаливый. 

Аж неуютно.

- Гадостная дрянь какая, - ворчит друг, пока Стах роется в сумке, и укладывается обратно на дряхлый матрас. 

- Слушаться надо было, - бросает он в ответ Грифу, который тут же обиженно отворачивается к стенке. 

Рубин сам не понаслышке знает, какие тинктуры: обманчиво сладкие на запах, ядрено-горькие на вкус. Тем не менее он не жалеет приятеля - сам заслужил, надо было слушаться Стаха. Сейчас бы все вчетвером бегали по городу, но вместо этого торчат в обветшалом, хоть и любимом, ангаре на Складах. И ведь не бросишь же дурака. Кто ж знает, что с ним тут одним приключится? 

Стах устраивается поудобнее рядом, прислонившись спиной к деревянному ящику. Он облегченно выдыхает - главное сделано, дальше Грифу остается выспаться и на следующий день будет скакать веселее прежнего. По крайней мере жар точно спадет. Рубин оглядывается по сторонам, глядит на яркие лиловые, насыщенно голубые стены замка, с любовью возведенные ими четырьмя. Знать бы еще откуда Гриф такие яркие тряпки раздобыл. Ровно как и фонарики, висящие под самым потолком и опасно напоминающие каиновские, развешанные над Площадью Мост. В спросить Стах никак не решится - не хочется знать, что Гришка решился на нечто подобное. Еще бы стащил чего у Большого Влада. Ах, да…

Рубин обращает внимание на мелкую дрожь, пробивающую друга, и накидывает ему на плечи одеяло. Снова касается чужого лба и уверяет себя, что все будет хорошо. Медлит, не решаясь убрать ладонь. Кажется, если он только отведет руку, то сразу же порвется тонкая нить, держащая Гришку на плаву. Умом Стах понимает, что это все глупости. Но сердце стучит так громко от одной этой мысли, что думать трезво не выходит.

- Вот дурак, - тихо говорит Рубин то ли про самого себя, то ли про Грифа, то ли про них обоих, и отрывает ладонь от чужой липкой кожи. 

Неожиданно за руку цепляются дрогнувшие вялые пальцы. Стах шумно сглатывает, пока все нутро делает кульбит. Гриф не отпускает его, держит крепко, кажется, что если потянешь руку - вцепится в нее зубами, лишь бы не отдавать. 

- Не уходи, - просит он тихо, стыдливо, старательно пряча лицо, - Ты тока не бросай меня. 

Стах ошарашенно пялится на друга, но подсаживается ближе, перехватывая своими крупными пальцами чужие. Думает: “Да куда ж я денусь то”. А сам переживает, что если еще ближе подсядет, то Гришка услышит, как загнано колотится сердце.

***

- Ай! Ну больно же, ты че! - вскрикивает Гриф, отшатывается в сторону, тянется грязнющими пальцами к ране. Прямо как пятилетнее дитя, а не взрослый пятнадцатилетний парень. 

- Не трогай! - строго говорит Стах, шлепая того по руке, и грубо подтягивает ящик, на котором сидит друг, ближе к себе, - Совсем дурак!

Гришка обиженно дует губы, чуть не сваливаясь на пол от резкого толчка. Стах убирает непослушный локон волос с собственного лба, промакивает марлю обеззараживающим раствором и возвращается к Грифу. Рубин старается особо не бурчать на приятеля - сам уже устает от поучающих реплик. Молча промывает чужие раны, слушая жалостливый скулеж. 

Стоило отвести Грифа к учителю, а не самому штопать его. Но нет ведь, послушно принялся собственноручно лечить, уже не удивляясь пророческим способностям Исидора. Старший Бурах вручил Рубину перед выходом сумку со всем необходимым, никак не объяснив зачем все это ученику. Неужели в самом деле так четко видит будущее? Или может просто Гриф предсказуемый? Стаху проще верится во второе. 

И вот они сидят вдвоем на Складах, в своем тайном месте, с целым мешком краденных яблок, а Рубин пытается по-человечески заштопать друга.

- Не надо было лезть, - сухо бросает Стах, после особенно громкого вскрика, даже глаз не поднимает на друга, - Это хорошо, что ты бегаешь быстро. А если бы мужики тебя до смерти забили? Или к Сабурову бы отвели?

- Посмотрим, как ты заговоришь, когда будешь уплетать целый мешок яблок, - отзывается Гриф, болезненно морщась и стараясь не смотреть в сторону собственной распоротой руки.

- На кой черт нам целый мешок яблок? 

Рубин снова думает, что стоило бы отвести Гришку все-таки к учителю. Но вспоминает, что тот заупрямится и скорее сдохнет от заражения, чем пойдет к Исидору. Стах не спрашивает почему он так сторонится Старого Бураха, предпочитая не лезть в чужую душу. Сам же многое не рассказывает другу. Например, как сердце сжимается каждый раз в ужасе, стоит увидеть его разбитую рожу. Или, как спирает дыхание от того, что можно вот так держать его руку в своей, пусть даже лишь для зашивания раны. 

Стах придирчиво осматривает неровные, грубые стежки и все же отпускает чужое предплечье. 

- Ну, это… - Гриф неловко тупит взгляд, ковыряя пыльный пол носком изношенных старых ботинок, - Тебе это… короче, вот.

- На кой черт мне целый мешок яблок, Гриф? - Стах откладывает инструменты в сторону, протирает тщательно руки, в ожидании ответа.

- Чтоб ты ел, баран, - бросает Гришка, хочет уже подорваться на ноги, да уйти, раз не ценят его здесь такого заботливого, - Старался ведь ради него!

Рубин шумно выдыхает, чувствуя, как в груди разливается тепло от чужой, хоть и по-детски наивной заботы. Он быстро цепляется за здоровую руку Грифа - не хватало еще, чтобы он в очередную драку угодил. 

- Сядь, - голос предательски сипит, комок в горле не дает нормально говорить, и Стаху приходится помедлить, прежде чем продолжить, - Я не закончил еще… с ссадинами.

- Че ты так стараешься, все равно краше не стану, - бормочет Гриф, но слушается, покорно укладывая руки на колени, - Было б над чем трястись. 

- Да заткнись ты, - бурчит Стах, поднимаясь на ноги, и аккуратно берется за чужой подбородок. Старается осматривать синяки и ссадины, а не голубые глаза с пушистыми рыжими ресницами. 

Будь на месте Грифа кто другой, то точно бы понял, что Рубин просто тянет время. Да… даже Форель бы все точно уже поняла. Но Стаху везет: Гриф послушно сидит, позволяя себя разглядывать, хотя сам старательно отводит взгляд и чересчур нервно мнет края рубахи. 

- Ну, ты это… закончил? - неуверенно шепчет Гришка, краснея, покрываясь чуть ли не пунцовыми пятнами. 

Рубин вздрагивает, резко отстраняется и садится обратно на стул, бормоча: “Ага, да, закончил все, да”. 

Парень снова смотрит на стол, лишь бы хоть как-то спрятаться от Грифа. Тот молчит какое-то время, пока внезапно не подается вперед, укладывая руки на чужие плечи. Гришка быстро тычется сухими губами в чужие и тут же отстраняется, тяжело падая на ящик. Он только что… Стах сидит ни живой, ни мертвый, не слыша ничего за грохотом крови в ушах. 

- Спасибо, типа, - сконфуженно выдает Гриф, разглядывая собственные грязные ногти, - Ты это… ну, не сердись, ладно? Хочешь, можешь врезать мне… хотя не хотелось бы, зря что ли зашивал так старательно. 

Стах, вместо логичной затрещины, цепляется за чужие острые коленки, чтобы притянуть ближе, и сам целует паренька. Дыхание спирает, когда Гришка в ответ хватается слабыми руками за его темную рубашку и неумело отвечает. Не то чтобы у Рубина был хоть какой-то опыт. 

- Ну, ты яблоки то заберешь? - спрашивает первым делом Гриф, как только Стах отстраняется. 

Честное слово, ему очень сильно хочется треснуть по этой рыжей башке со всей дури.

***

Гриф с нервным смешком вталкивает его внутрь ангара, торопливо закрывает за ними дверь и тянется обратно к парню. Цепляется за плечи и шею, тычется губами в щеку, скулу, подбородок, заставляя Стаха весело фыркнуть и пробормотать: “Щекотно же”. 

- А ты спрашивал, зачем нам еще один ангар, - бросает Гриф, пытаясь бахвалиться.

- Ага, не знал, что у тебя такой дар предвидения - не в хозяйки ты часом метишь? - вставляет колкость Стах, но скорее от привычки, нежели намеренно.

- Хах, а что? Мне б быть на месте Дикой Нины пошло, - Гриф хорохорится, разгоряченный страстью, но они оба понимают, что в жизни он никогда не осмелится вновь произнести вслух подобную глупость. 

Внутри ангара темно, хоть глаза выкалывай. Ноги цепляются за что-то, и Рубин чуть было не валится на пол. Ругается под нос, отпинывая в сторону неопознанный мягкий комок. При этом старается не отпускать Гришку. Он просто не может отпустить. Хочется без конца трогать, касаться, так будто перед ним новый, еще неизученный человек. Стах, пока ведет носом по чужому виску, стыдливо думает о том, что хочет пустить в него корни. Да так, чтобы пресловутые Линии навсегда перевязались меж собой. 

Гриф тихо посмеивается ему в шею, прослеживая дорожку из поцелуев, и толкает его спиной вперед. Стах послушно двигается, пока не валится на матрас, неуклюже споткнувшись. Удивительно, но Гришка не смеется над ним -даже не улыбается. Он наклоняется, стукаясь своим коленом о чужое, и тянется через парня. Кряхтит, вытягиваясь, и Стах медленно сгорает от ощущения щуплого тела над собой. Он неуверенно поднимает руки, касаясь тонкой талии через слои одежд, и чувствует дрожь, захватившую приятеля. Рубин пытается всмотреться в этом мраке и выцепить хоть что-то, но справится с темнотой не получается. Даже с Степи по ночам светлее. 

А потом зажигается свет.

От масляной лампы его совсем немного, но хватает, чтобы разглядеть “гнездо”, заботливо свитое из тканей, одеял и подушек. Гриф замирает над Стахом в ожидании. Рубин смотрит в сверкающие голубые глаза и спускается руками к тощим бедрам - только сейчас он осознает, что парень сидит на нем. От этого бьет в голову, а во рту внезапно становится сухо. Гришка все так же молча сидит, медленно покрываясь красными пятнами. Он ведь поди старался, ковырялся тут до ночи, только чтоб впечатлить Рубина. 

Где только стащил столько добра?

- Ты эт… А, не важно! - Гришка прерывает сам себя на полуфразе, взмахивает рукой и отворачивается. 

Стах приподнимается, хватает парня за воротник и притягивает к себе. Снова крепко целует, свободной рукой забираясь под чужую рубашку, и слышит прерывистое дыхание. Не хочет обижать друга молчанием. Но и как сказать так, чтоб обоим не было неловко, не знает. Видно, правда ведь, Гриф - дурак такой, - пытался навести красоту, как мог.

- Старался же, я вижу, - шепчет Рубин, забираясь пальцами в рыжие вихры, прихватывая торчащие вихры, и прижимается виском к чужой щеке, остро чувствуя жар его кожи, - Вон какую красоту наделал.

- Ой, да харош, - Гришка пытается пихнуть его локтем, но вместо этого путается в собственных длинных конечностях и вновь валится на парня.

Оба падают на матрас, под громкое уханье Стаха и ругательства Грифа. Рубина подбивает на смех: как вскрывать замки, да незаметно что-то из карманов вытаскивать, так Гришка мастак, а тут сразу путается. Но он сдерживается.

Гриф двигает ногой, случайно проезжается по чужому паху, отчего с рубиновых губ срывается громкое шипение. Стах хватается за узкие плечи, притягивает теснее к себе, пока длинные пальцы путешествуют по его ногам. Оба громко выдыхают, когда юркая ладонь ныряет за пояс брюк прямо под белье. Рубин не сдерживает мычания, откидывается на ворох одеял за спиной, стараясь справиться с чувствами. Только вот Гриф не двигается. Совсем. Парень сидит на стаховых ногах, потерянно глядя на живот, скрытый под темной рубашкой. И, кажется, не дышит. 

- Гриш, ты чего? - спрашивает он хриплым шепотом, мягко перехватывая чужую руку.

- Да я это… Че-то… - Гриф растерянно хлопает глазами, - Сташ, я… Как-то даже…

Рубин чувствует, как сердце сжимается в груди - он нечасто слышит такую форму своего имени. Расплывается в улыбке и затягивает в очередной поцелуй. Гришка послушно отзывается, размыкая губы, и позволяет себя уложить на спину. Стах перекатывается, оказываясь сверху, и, не отрываясь от чужого рта, принимается за чужие штаны. Гриф жмурится, отворачиваясь, и зарывается лицом в тряпье. Вот уж чего Рубин не ожидал, так подобного стеснения от него. Он же весь из себя хвастливый, уверенный и громкий… а тут стушевался весь. 

Очаровательно. 

Стах это и сообщает парню на самое ухо, безостановочно двигая рукой. Ловит все обрывочные вдохи-выдохи. Гришка в ответ за него всеми конечностями цепляется, подмахивая бедрами, и поворачивается только для того, чтобы спрятать лицо в плече. Рубин негромко хмыкает и замолкает. Самому уже тяжело - он тянется к своим штанам и с трудом стаскивает их.

Первый громкий стон вспарывает тишину ангара, как гром среди ясного неба. Стах чувствует, как дрожит под ним Гриф, толкаясь в сжатый кулак. А следом ощущает вязкую влагу на пальцах. Сам держится не многим дольше, ерзая над приятелем еще пару секунд, и негромко шипит, кончая в собственную ладонь. Стах бодает чужое плечо лбом, да так сильно, что парню должно стать больно. Но Гриф не обращает внимания, лишь тянется с поцелуями к бледной шеи. 

- Должок за тобой будет, - немного невпопад говорит Рубин, приподнимаясь на четвереньках, и пытается поправить одежду. 

Они сталкиваются взглядами с парнем. Гриф медлит пару секунд, после чего крайне серьезно кивает и снова притягивает к себе, чтобы поцеловать. 

- Сочтемся как-нить, - отрывочно бросает Гришка, сминая чужие губы своими.

***

- А звал так, будто помирать собрался, - недовольно говорит Стах, хмурясь прям точь в точь старый Бурах. 

Да и ворчит он так же.

Гриф ему этого конечно не скажет. Он теперь много чего ему говорить не станет.

Например, как он рад (прямо по-мальчишески), что Стах пришел - не бросил на произвол судьбы. Хотя сам, как дурак, дуется, строит из себя не пойми кого и огрызается то и дело. Даже Гриф уже перестал обижаться на обвинения в свою сторону. С кем не бывает, в конце то концов. Да и сам Филин не то, чтобы белый и пушистый, так что поводов для презрения у бывшего приятеля могло быть больше, чем денег у Большого Влада.

Только Стах же упертый, как баран, ему хоть бы хны: не верит никому, кроме самого себя. И не слушал грифовских оправданий, так хлестко бывшую дружбу разорвал, будто и не было ничего. Да и Гриф сам устал бегать с извинениями - чего ему еще тут расстилаться за просто так. В один момент все так натянулось между ними, что уже и не связать обратно.  Остатки былых отношений вот-вот лопнут - уже звенят так, что обоих глушат. 

А Стах все равно послушно шьет, да ссадины обрабатывает. Прямо как в далеком детстве. Гриф отрешенно думает: “Вот бы кто и отношения так же заново перешил.”.

- Да и помер бы так без драгоценных ручек-то ваших дохтурских, - язвительно хмыкает и тут же шипит от боли. Рубин не особо заботливо шьет и практически безжалостно льет раствор. 

- Сиди молча, - не просит, приказывает Стах, да таким тоном, что даже Сабуров позавидовал бы. 

Гриф может и смолчал бы, да только не часто такое бывает, что почтенный Станислав Рубин к нему на Склады наведывается. Никак не может удержать язык за зубами - варежка просто не закрывается, даже если Филин очень старается молчать. 

- Ну дык, как тут молчать-то, когда такие гости в наших палестинах, - брякает он, шмыгая носом. 

А сам с тупой детской надеждой смотрит в глаза напротив, ища проблеск чего-то родного, знакомого. Только нет там ничего уже давно: высохла вся дружба, померла первая  влюбленность, да потухла былая страсть. Даже ребенок бы понял уже, что пора прекратить. Но сам Гриф принять этого никак не может, все холит черствое сердце надеждами. 

- Я сейчас уйду, будут тебя твои молодцы сами штопать, - зло бросает Стах, наклоняется к чужому плечу и грубо тыкает иголкой. Прямо таки мясник, а не хирург. 

- Да разбежались все “молодцы”! - взмахивает костлявой рукой, а все равно не может сдержать мелкую дрожь от холодных стаховых пальцев, - Чувствуют недоброе что-то в воздухе. А ты делаешь вид, что не замечаешь.

- Замечаю, от того и тороплюсь с тобой, идиотом, - не продолжает фразу, понятно и дураку, что он уже мысленно бежит к учителю просить совета, да вопрошать о происходящем. 

- Что ж тебя твоя женщина заштопать не может? - Гриф не сдерживается: фыркает чересчур громко, чуть ли не истерически, и в довесок закатывает глаза.

- Невеста Травяная она, какая уж “моя женщина”, - в воздухе рисует кавычки и скалится, - Вроде с Бурахами жил, должен был узнать что-то про степняков. 

- Ага, такая же, как у Стаматина в “Разбитом сердце”? - говорит Стах и стреляет острым взглядом, таким, что прямо сейчас кожа раскроется, выпустит наружу вязь вен. Прямо как невесты с землей. Гриф гонит прочь мысли о том, что хотел бы увидеть Рубина таким.

- А ты что же, ревнуешь, Стах? - потешается Гриф, получая в ответ абсолютно ледяной взгляд, и невольно отворачивается.

- Было бы кого ревновать.

Все пытается резать без ножа, только не получится. Вот только Гриф кривится: “Уже привыкшие к такому. Не удивить. Неприятно, конечно, но терпимо.”. Он замолкает, не обиженно, вовсе нет. Просто думает, что еще бы эдакого старому другу сказать. Конечно, хочется спросить многое, да не все можно. На языке так и вертится всякое глупое, мальчишеское, припыленное. Что, правда что ли уже все позабыл? И про ночные вылазки, когда бегали к поездам и вместе тащили все, что под руку попадется, и про дурные головокружительные поцелуи в Степи, когда не понятно от твири ли, от чужих ли губ голова так дурманится, и про то, как страстно зажимал его сильными руками в подворотнях, не стесняясь, что их может застукать кто-то из жителей, или того хуже из Уклада. 

В самом деле забыл? Выжег из памяти клеймом?

Филин смотрит пристально, и пытается понять, как давно они вот так не сидели. Уже год поди. А уж так, чтоб Гриф перед ним без рубашки красовался - и подавно не упомнить. Теперь же и не пошутишь, сразу взъестся, соберет манатки, да убежит и больше никогда не покажется. 

- Все, хватит с тебя, и так убил добрую половину бинтов, - холодно бросает Стах, убирая инструменты в сторону, - На тебе все равно, как на собаке заживет. 

Гриф подтягивает рубашку выше и невольно морщится. Болит ведь сволочь такая, да и не ясно сколько еще мучать его будет. Но терпимо. Многое стерпел, это тоже стерпит.

- Чет больно много на мне долгов получается, - хмыкает чересчур весело, прислоняясь боком к столу, и смотрит на Рубина, - Даже не знаю, как все отдавать. Натурой берете? 

- Такую даже за доплату не возьму, - грубо говорит Стах, все не поднимая взгляда.

А, видимо все-таки его еще можно удивить.

Гриф привыкший к оскорблениям, да перебранкам, все равно чувствует, как бьет по сердцу. Дотянулся таки недо-дохтур чертов своим скальпелем ржавым до него. Тем не менее он держит лицо, а в голове вертится: “Ага как же… Раньше по добрую душу брал, да никому отдавать не хотел”. В голове вспыхивает шальная мысль и Филин не может ей сопротивляться. 

 Гриф делает маленький шаг вперед и впечатывается в тонкие сухие губы напротив. Внутри все вздрагивает от собственного безумного поступка. Он ждет, что сейчас Стах его и добьет, пришибет одним могучим ударом. Но тот лишь отталкивает его от себя, трет рот тыльной стороной ладони и смотрит хмуро.

- Совсем больной, а если б увидел кто?! - гремит, хотя знает же, нету никого на Складах. Сам чувствует это по пугающей тишине. Даже крысы и те скрылись.

Рубин не ждет ответа, хватает свой мешок с пожитками и выходит в дождливый вечер, даже не попрощавшись. А Гриф не может сдержать истерического смеха, который никак не желает останавливаться. Уж слишком у парня все болит: и тело, и душа. Или то, что от нее осталось к этому возрасту. 

***

- О, какие люди, - торжественно возвещает Гриф со своего импровизированного трона, выпуская хищную улыбку наружу, - А мы то думали, что недостойны чужого внимания.

Мужики гогочут, послушно поддакивая, и глазами дикими сверкают, чуть ли клыки не обнажают. Но не посмеют, пока Филин тут уж точно (ему очень хочется в это верить). 

Стах стоит перед ним высокий, статный, смертельно уставший, но все такой же красивый. Спокойный весь - эталон выдержки. Все это время не сводит глаз с Грифа, не одаривая шестерок ни толикой внимания, только короткий хлесткий взгляд дарит Травяной невесте. Филин едва сдерживает смешок. Рубин подходит совсем близко, словно игнорирует чужое положение царя воровского мира. Смотрит пристально, говорит уверенно и твердо: 

- Попросить хотел тебя, - смотрит строго в голубые глаза напротив и понижает голос, - Но разговор не для чужих ушей.

Гриф на секунду забывается, удивленно вскидывает брови, теряя дар речи. Смотрится со стороны глупо, почти как выброшенная рыба на берег. Парень понимает это и вздрагивает, прокашливаясь и откидываясь обратно на ящики. 

- Да? А у меня от молодчиков моих секретов нет, - врет, как дышит. И Стах это тоже знает. 

Но “молодчики” вокруг согласно гудят - хотят уши погреть то ли для увеселения, то ли для поиска слабостей вожака. Грифу предпочтительнее думать о первом. 

- Мне помощь нужна, - коротко говорит Стах и смотрит так, что у парня весь воздух из груди вышибает, - Твоя. Место мне наше нужно. 

В старом ангаре душно, пыльно и темно, зато очень тихо и пустынно. Пара металлических столов, да небольшая стопка деревянных коробок. Стах заходит первым, все такой же невозмутимый, а вот Гриф таким похвастаться не может. Сердце так загнанно бьется в груди, что парню буквально приходится заставлять себя ровно дышать и держать лицо. 

Слишком много мыслей в голове. 

- Расскажешь зачем тебе оно? - неожиданно тихо для самого себя спрашивает Гриф, осторожно положив ключ на один из столов, и старается не смотреть на Стаха.

- Меньше знаешь, крепче спишь.

Грифу наивно хочется полагать, что не только ему одному дыхание спирает от воспоминаний. Но в чужую голову не залезешь, а Стах ни за что не расскажет о чем думает. 

- Твое дело, - Филин старается сделать так, чтобы голос звучал не слишком обиженно, но не уверен, что выходит хорошо. 

Стах поворачивается, подходит ближе, чтобы забрать ключ. Грифа как кипятком обжигает. “Че это…” - недоумевает он от собственных чувств. Весь этот год держался, единожды лишь сорвавшись, а сейчас прямо таки рассыпается, как девица какая-то. Да в девице и той побольше гордости, чем в нем сейчас. А ему хочется лишь одного: схватить Стаха и завалить прямо на этот чертов стол. 

- Будем считать, что это я так долги отдаю, - отзывается Гриф, наблюдая за бывшим другом, - Пора бы уже и все отдать. 

Делает короткий шаг, хватается за чужие обноски и впивается в тонкие губы поцелуем. Сколько дней прошло с того раза? Кажется, что уже целая жизнь утекла - время после смерти Исидора будто бы застопорилось. Теперь один день ощущается подобно неделе. 

Гриф держит крепко чужой воротник, но Стах при желании легко может его отпихнуть. Только отчего-то этого не делает. То ли позволяет себя целовать, то ли пытается сдержать эмоции, лишь бы не сорваться на “спасителя” своего. 

- Ты отвратителен, Гриф, - холодно цедит Стах, отстраняя таки от себя парня, - Шел бы ты к женщине своей.

Филин громко смеется от нелепости чужих слов,  ощутимо прижимаясь ближе. “Ревнует,” - самодовольно понимает он. 

- Да, я чувствую, - губы искривляются в хищном оскале, когда Гриф сжимает чужой пах, - Поэтому ты так ревнуешь?

Стах шипит сквозь зубы, жмурится, но не спешит уйти, хотя казалось бы остановить все происходящее может в одно мгновение. А у Грифа внутри пожар разгорается от чужой покорности. Он цепляется губами и зубами за крепкую шею, вдыхает мускусный запах и уверенно толкает мужчину к столу. Поднимается грохот, на который запросто могут сбежаться мужики. Но Грифу плевать. Голова кружится от собственной смелости и старых запертых на семь замков чувств. 

Он падает на колени, уверенным движением стягивая чужие штаны и белье, и смотрит снизу бесовским взглядом. У Стаха ноги подкашиваются, он хватается за стол, вновь заскрипевший и задребезжавший от резкого движения. Гриф играется, смотрит неотрывно, даже когда берет в рот. Поди совсем теперь не похож на того подростка: краснеющего, пыхтящего и смущающегося. Он разыгрывает целую сцену перед Стахом, показывая язык, деланно закатывая глаза и показушно громко простанывая, подаваясь всем телом вверх-вниз. 

Ладно, может стонет он вполне искренне. 

Изображать то он может перед Стахом, что угодно, но и червю было бы понятно, как ему неудобно и непривычно. Колени натирает даже через плотные штаны. Дышать тяжело, воздух с трудом покидает легкие и еще труднее возвращается обратно. Губы тянет, чувствуется, как корочка трескается, и на нижней выступает кровь. Ну, хоть не ревет, на том спасибо. 

Хотя Стах ничего этого не замечает. Гриф поднимает взгляд, не прерывая поступательных движений. Чужие пальцы стремительно белеют, сжимая края многострадального стола. Глаза так сильно зажмурены, что кажется, будто его тут пытают. “Экий, вы только посмотрите на него,” - с раздражением пролетает в рыжей голове, и Гриф ускоряет движения. Зря, потому что горло сжимает, сам он не сдерживает неуклюжей икоты. Но вот Стаху нравится, судя по тому, как он практически мучительно стонет и дрожит, кончая. 

Гриф отстраняется, сплевывая в сторону и утирает рот ладонью. Делает это показательно небрежно, будто проделывал это уже сотни раз, хотя у самого губы тянет. Рубин старательно отводит взгляд в сторону, словно не может смотреть на Филина.  

- Будем считать, что все долги я раздал, - бросает и гордо выходит в вечернюю прохладу, оставляя Стаха одного.

Стоит тяжелой двери захлопнуться за спиной, как его одолевает такая тоска, что хоть на стену лезь. Гриф прячет рот за пальцами - хотя по нему и без этого видно, что он там с Рубиным не в шашки играл. “Нельзя так перед парнями,” - понимает он и нетвердой походкой направляется в единственное место. Разбитое сердце. 

***

Гриф не знает по кой черт он плетется к этому дому, открывает дверь парадной и взбирается по лестнице. “Раз, два, три,” - пересчитывает ступеньки, как пацаненок. Что еще ему делать? Когда все утратило краски. Когда он понимает, что не более чем кукла, набитая соломой. Того и гляди, поднимет голову и увидит висящие над собою нити. От этих мыслей начинает мутить. Гришка сжимает губы в плотную линию и задерживает дыхание. Еще и запах этот невыносимый. Чертова твирь, паскудная Степь, безжалостная жизнь. 

Жизнь. Хах. 

Из-за горечи происходящего хочется плакать. Гриф бы позволил себе, да вот не может. Не получается ни слезинки проронить. Как будто умерло все, полегло в землю вместе с привычным укладом мира.

Дверь в квартиру Рубина непредусмотрительно распахнута. На секунду осколки некогда целого сердца дребезжат внутри. “Нет. Не может же он…” - Гриф ускоряет шаг. Половицы предательницы скрипят под стоптанными ботинками так, что услышат все соседи в доме. Да и пошли бы к черту эти соседи, если они вообще живы. 

Гриф практически вбегает в дальнюю комнату и замирает перед узкой кроватью. Стах лежит ни живой, ни мертвый, уткнувшись лицом в стену. Приходится долго-долго вглядываться, прежде чем Гришке удается разглядеть, как двигаются чужие плечи. “Дышит. Живой. Паскуда,” - облегчение почти опрокидывает его навзничь, приходится опереться на стенку. Не получается у него оторвать взгляд от чужой серой кожи. Может не зря все-таки ходил к Сабе? Не зря все выболтал Бураху? Авось лежал бы уже где-то в земле, забитый одонгами или еще кем. 

Гриф облизывает потрескавшиеся, пересохшие губы и делает шаг к кровати. “И все-таки дурак,” - думает он, оборачиваясь на дверь, распахнутую до этого, - “Но везучий.”. Медлит секунду, а потом сообщает это спящему мужчине. Тот даже бровью не ведет. Беспокойство снова вспыхивает в грифовской груди. 

- Сташ, - старое, детское, родное обращение звучит непривычно спустя столько то лет, - Ты там живой?

Молчит. Ну пусть молчит. А он все ему скажет - нужно куда-то деть это разрастающееся, огромное, черное ничто. 

- Ну ты спи, спи, - Гриф мнутся над ним, а потом плюет на все, опускаясь на скрипнувший матрас, - Только ты послушай. Авось больше не свидимся. 

Облизывает в очередной раз губы, которые так и норовят слипнутся. Как будто даже они противятся, пытаются остановить своего хозяина, а тот все артачится. Гриф устраивается поудобнее и начинает говорить. Все подряд. Про детские обиды, про боль от одиночества, про Брагу и молодчиков, которых предал, сбежав в Собор под крылышко Инквизиторши. На этом он запинается - не знает, как такое можно облечь в слова. 

Поэтому переводит тему, принимаясь теребить полы собственного балахона. И теперь говорит… о них. О том, как скучает, как жить без него не может, как эта ссора, тянущаяся неизвестно сколько, убивает его. Рассказывает, как все поменялось с возвращением Медведя. Перевязал их всех тогда Бурах, сукин сын (не про его почившую матушку будет сказано) крепко-накрепко, аж до самого нутра добрался, за кости схватился и все под себя перекочевряжил. Дурная башка Грифа все настаивает: “Нет. Не под себя. Под нас. Это он нас всех так починил”. Починил так, что только сильнее все испортил. 

Сердце от каждого следующего слова начинает изливаться кровью. А уж на черного-причерного Стаха он и вовсе смотреть не может. Приходит в себя, только когда чувствует на глазах долгожданную влагу. 

- Хватит, - голос Стаха звучит по-командирски, да так, что Гриф вздрагивает.

“Проснулся,” - понимает тот, покрываясь холодным потом. Мужчина ворочается на постели и старые пружины под ним начинают яростно скрипеть, сопротивляясь каждому действию. Хотя может это сам Рубин скрипит. 

- Стах… - голос предательски сипит, не давая больше произнести ни слова. А может оно и к лучшему. Кто знает, что еще сорвется с шкодливого языка?

- Достаточно уже наговорил, - взгляд у Стаха тяжелый, прямо как у Бураха в самый первый день, когда он трех мужиков на железке уходил. 

Недобрый взгляд.

Гриф под ним совсем сникает и принимается теребить перчатки. Все лучше, чем ничего не делать. Разговор дальше не идет. Да и какой разговор может быть то? У Грифа в голове только куколки, иголочки, да спицы, и осознание собственной бесполезности. Судя по отсутствующему взгляду Рубина, у него в голове что-то более ужасающее. Хотя, Гриф с радостью бы поменял новые знания на это. Чем бы оно ни было. 

- Слышал что я сказал? - бас Стаха заставляет волосы на загривке вытянутся по струнке.

- Ты когда это мысли научился читать?

- Да на твоей роже тупой все написано. 

Грифу бы оскорбиться, вставить ответную шпильку, да всадить ее поглубже, для пущей уверенности провернув. Но он только хмыкает, а потом принимается тихо смеяться. Тело трясется, будто в припадке, и Гриф закрывает рот ладонью. Он понимает, что балансирует где-то над пропастью. Как на платформе одной из лестниц. По глупости пару раз забирался от тоски и все думал сигануть. И ни разу не решился. Слишком страшно было. 

Вот только сейчас его совсем уж навязчиво тянет вниз. 

- Я тоже, - шепот Стаха слишком сдавленный, слишком сюрреалистичный, и Грифу кажется, что у него начались галлюцинации, как от доброй стопки твирина. 

- Чего? - неверяще переспрашивает он, поворачиваясь к бывшему другу, и весь сжимается под его пристальным взглядом. 

Того и гляди, Рубин ему в душу заглянет. 

- Что слышал, дурень, - огрызается мужчина, но смотрит все так же неотрывно. 

Внутри у Грифа все начинает тянуть. В кои-то веки это приятное чувство. Настоящее. Дивное. Всамделишное. Такое, что Гришка на секунду думает, что эта проклятущая столичная стерва обманула его, разыграла его карту так, как ей надо было. 

Да пошла бы она к черту со своими играми и куколками.

Он подается к Стаху первым, тыкается губами и тут же мажет, попадая в щеку. Вспыхивает красным от собственной неуклюжести, ерзает на матрасе, неловко переступая коленями. Пока наконец стаховы руки не ложатся на спину, заставляя опуститься ниже, и уже сам мужчина не ловит его губы своими. Гриф готов усомниться в реальности происходящего - сколько раз уже его посещали такие сладкие грезы, оборачивающиеся полным кошмаром к концу. Но Рубин такой ощутимый, такой твердый, такой всамделишный под ним. 

Целуются все более остервенело, подаваясь всем телом друг навстречу другу. Гриф не может перестать касаться скул, впалых щек, острой линии челюсти, словно до сих пор не верит в осязаемость происходящего. Хотя казалось бы. Вот он - Стах, пышущий жаром жизни, выдыхающий с хрипами, отдающий всего себя в ответ. Но все равно не верится. Что Стах вот так лежит под ним, вместе с ним, дышит так загнанно и целует так страстно. Что они спустя столько лет нашли дорогу друг к другу, обломавшись на этом пути. 

Бедра движутся против бедер, и нет никаких сил, чтобы бороться с завязками на штанах. У Грифа от волнения, как в старые добрые, руки идут ходуном. У Стаха руки уже и вовсе не слушается, он только и может что давить ими на чужую поясницу, да обхватывать за ягодицы. Но и этого хватает, чтобы из соломенной рыжей головы выбило все мысли. Гриф стонет прямо в чужие губы, хватаясь то за затылок, то за плечи, то за складки на одежде. Он упирается рукой в изголовье кровати и пытается приподняться, когда понимает, что его колотит всего с ног до головы. Гришка падает обратно на чужую грудь, выбивая из мужчины громкий болезненный выдох. Парень обеспокоенно смещается, бегает взглядом по телу, скрытому под слоями тканей. Пока не встречается с чужими глазами. 

- Тише, тише, - трогательный до предательских и таких неуместных сейчас слез голос Стаха тонет в рыжем виске, пока сам он прижимает трепещутся тело ближе, - Тише, Гриш. 

Тот только и может, это проглотить очередной стон, уцепившись пальцами за рубашку. В голове все крутятся бессмысленные слова, которые нужно сказать - Гриф уверен, что нужно. Но Стах не дает, утягивая его в новый поцелуй и толкаясь своим пахом в его. Мужчина находит в себе силы, чтобы опустить руку ниже, скользнуть пальцами под слои одежд и обхватить ладонью. Так как нужно, так, чтобы дыхание сперло, чтобы дало в голову. Становится так хорошо, что Гришка готов захныкать. А он и не сдерживается, подтягиваясь на трясущихся руках и мажа губами по бледной шее. Толкается в нетвердо сжатый кулак и бормочет первые появляющиеся на языке глупости. 

Кончает он позорно быстро, так, что даже становится неловко перед Рубиным. Но тот внезапно так тепло смотрит, что Гриф забывает вообще обо всем.

- Всего меня заляпал, - пытается бурчать Гриф, но от тепла окончательно размякает, растекаясь по чужой груди. 

Да и Стах удивительно мягко хмыкает, утыкаясь носом в темечко. Его дыхание путается в волосах, раздувая короткие прядки в стороны, но Гриф и не против. Он вообще на все согласен. 

- Кто бы говорил, - добродушно фыркает Стах, показательно оставляя испачканную ладонь на чудом бедре (спасибо, что хоть о штаны не вытирает). 

В ответ тот только смеется. 

- И выкинь весь этот бред из башки, - не просит, требует Рубин, бодая носом рыжую макушку. 

Гриф обхватывает запястье руки, перекинутой через его плечи, и сжимает чересчур сильно. Мимолетное счастье уступает место чему-то более глобальному. Страху. Отчаяние медленно затапливает грудь, выходя из берегов, переливаясь через ребра, того гляди поползет через поры наружу. Глупое “А как мы будем дальше?” вертится на языке. Гриф не сразу соображает, что в бездумном порыве выпаливает это вслух. 

- Давай спать, - басит Стах, в чужой затылок, - Утро вечера мудренее. 

- Это… - Гриф с трудом разлепляет губы, во рту за это время пересохло, прямо как в Степи по осени, - Эт тебя тоже такому Бурах научил? 

- Дурачье, - ласково треплет по волосам, окутанный чрезмерной нежностью, даже на тычки сил нет, - Мудрость это народная. Сам же знаешь

- Да… нам только мудростей и не хватает. 

Гриф разглядывает светлый потолок, на котором ему мерещатся пятна Песчанки. Стоит им только привидится, как он испуганно жмутся. “Нет, только не сейчас. Не сейчас, пожалуйста,” - жалко просит он, вжимаясь в крепкое тело позади себя. 

- Медведь приходил, про панацею говорил, - раздается голос Стаха. Гриф почти вздрагивает от старого прозвище Бураха.

“Помирились так,” - понимает он и не может сдержать счастливой улыбки. 

- Все скоро закончится, - то ли успокаивающе, то ли обреченно произносит тот, поглаживая чужую грудь через сбившуюся ткань рубашки. 

Гриф кивает. Скоро все закончится и не важно как - уже не важно. Он закрывает глаза, разворачивается и утыкается холодным носом в крепкое плечо. Теперь Грифа не пугают мысли даже о том, что никакого завтра нет, что может не быть и утра. По телу разливается знакомое с самого детства тепло. Гриф машет на все рукой, слыша, как Стах все медленнее дышит. Сейчас они живы (даже если не понятно, кто они вообще такие), они рядом и вместо. 

А в остальном: будь, что будет.