Концерт проходит, как и было в плане, идеально. Всё идёт ровно и чётко — как они и обговорили заранее — ровно до того момента, как Сонхва пропадает из коридора за сценой.

      Карин ждёт его восемь минут возле тёмного прохода, едва ли не ловя носом движения стылого душного воздуха, но Сонхва так и не появляется. И Карин начинает нервничать. Она несколько раз звонит организаторам, пока двигается по ненавистному узкому коридору к сцене, чтобы узнать от тамошнего стаффа, что Сонхва ушёл в её направлении десять минут назад.

      Мысленно отбросив все возможные варианты, Карин угрожающе шипит нечто благодарное удивлённым и слегка встревоженным работникам, и, сорвавшись с места, подобно гончее навострившись спешит к гримёркам.

      Резко завернув за угол, Карин ожидает, кажется, чего угодно, но только не того, что видит.

      Толпа беснующихся фанаток.

      Как можно незаметнее Карин ускальзывает обратно за угол коридора, мысленно чертыхаясь и надеясь, что Сонхва хватило ума спрятаться в какой-нибудь из гримёрок: шумные девицы наперебой галдят, будто чайки на побережье, волнами бьются о закрытую жалобно стонущую от такого натиска дверь: Карин даже с такого расстояния видит, как та дребезжит и ходит ходуном, из-за чего ей приходится передёрнуть плечами от страха и… презрения. И пока Карин заученно клацает пальцем по списку знакомых номеров, с целью вызвать охрану и дозвониться до организаторов, одна из наименее сумасшедших девиц, замыленным взглядом вдруг замечает краешек тени.

      — Эй, смотрите! Там дальше кто-то есть! — похолодев слышит Карин, отвлекшись и резко вскинув голову. — Вдруг это Сонхва?!

      В коридоре, где ещё миг назад топало и вопило человеческое желе, становится на мгновение пугающе тихо, прежде чем…

      — Я люблю тебя, Сонхва-оппа!

      — Сонхва, ты потрясающий!

      — Сонхва, мы только поздравить с крутым выступлением!

      — Ты такой крутой, Сонхва-хён!

      — Боже, я так тебя люблю!

      — Оппа-оппа, мы ждали тебя! Иди к нам!..

      Карин едва успевает скользнуть за ближайшую дверь, когда грохот десятка ног проносится мимо: в дверь через стенку от её гримёрной (почему-то) начинают молотить десятка два рук. Гвалт и шум продолжают нарастать, будто у фанаток открылось второе дыхание — Карин даже отстранённо думает, что возможно они действуют как хищники, почуявшие близость загнанной жертвы…

      Карин тихо чертыхается, захлопывает за собой ближайшую дверь и уже набирает очередной номер на телефоне, как вдруг замечает короткую полоску золотистого света, тянущуюся из глубины гримёрной. Карин опускает телефон, быстро тыкая на экран и сбрасывая. Обернувшись, она замечает в глубине номера дверь, ведущую в смежную комнату. Бесшумно приблизившись, Карин молит, чтобы кто-то просто забыл выключить свет, и она не обнаружит за дверью очередную сасенку, желающую зарыться носом в футболку или ещё чего поинтимней, своего ультра-биаса.

      С тяжёлым сердцем, Карин распахивает дверь встречаясь взглядом с усталыми лазурно-голубыми глазами в кошачьем прищуре. На смену облегчению туту же приходит накатывающая волна стойкого раздражения: Карин бесшумно вздыхает, проходя внутрь и прикрывая за собой дверь смежной комнаты.

      — Это хорошо, что вы в полном порядке, однако сбегать от своего телохранителя — весьма опрометчивое и точно не самое рассудительное из решений.

      Пелена усталости слегка спадает с лица Сонхва, и он смотрит на неё уже более осмысленно: из-за так и не снятых голубых линз Карин чудится, будто его глаза обжигают её холодом из полумрака, царящего в гримёрке.

      — Нет нужды читать мне лекции, — цедит он сквозь зубы, смеживая веки и кривя красивые губы. — Я жив. Твоя работа сделана.

      — Там в коридоре толпа ваших фанаток и они, судя по крикам, готовы были бы завалить вас прямо где-нибудь здесь, выломав предварительно дверь. — упрямо возражает Карин; она только хочет, чтобы он понял, что это не игра.

      — Что ж, видимо это не их день. — хмыкает с изрядной долей высокомерного пренебрежения Сонхва. — Я цел-невредим.

      — Среди них мог оказаться ваш сталкер.

      Сонхва гневно распахивает глаза, прожигая её фигуру ненавидящим взглядом: Карин чуть расслабляет плечи, смотрит достаточно равнодушно, но всё равно мягче чем обычно.

      — Столько беспокойства за меня… Слушай, Мун Карин, а ты сама случайно не была сталкером? — лицо Карин ожесточается, мускулы костенеют, взгляд становится напряжённым и непроницаемым. — Может тебе нравилось выслеживать и вгонять людей в паранойю, скользить монстром в тени и думать про себя, что ты создана для этого? Оберегать кого-то от его прелестной недалёкости?

      Сонхва замолкает на миг, видимо, всё же удосужившись проанализировать её реакцию, но эффект это в нём вызывает решительно противоположный — он вдруг натурально смеётся:

      — Расслабься, это шутка, а не член твоего бывшего — не стоит принимать её так тяжело.

      Карин впервые хочется его ударить. Она сжимает руки в кулаки, но остаётся на месте, глубоко-размеренно вдыхая и выдыхая. Контроль над дыханием приносит контроль над эмоциями, и Карин, успокоившись, достаёт телефон, чтобы набрать пару абонентов и избавиться наконец от воюще-визжащей толпы в коридоре.

      Не отвлекаясь от клацанья по экрану, она мельком оглядывает Сонхва, который за всё это время, кажется, не двинулся с места: он лишь полуприкрывает глаза, сжимает пальцами обивку кожаного дивана и тяжело дышит. Брови сведены к переносице, на лице под глазами залегла мучительная усталость и тревожность: кожа чуть блестит в полумраке гримёрной от пота и глиттера, полупрозрачная туника прилипла к рельефному стройному телу, и Карин замечает декоративную ювелирную подвеску-цепочку на его прессе — что ж, причина оглушительного воя фанаток проясняется.

      Когда на том конце провода ей наконец отвечают, Карин говорит с едва заметной хрипотцой в чарующем стальном тоне. Пока они разговаривают, Карин задумчиво окидывает обеспокоенным хмурым взглядом фигуру Сонхва, сгрудившуюся на кожаной софе: она ненамеренно блуждает взглядом по его длинным ногам, обтянутым классическими узкими брюками. Белый цвет лишь подчёркивает, насколько он стройный и подтянутый.

      Сонхва приоткрывает глаза, скосив взгляд наблюдая, как Карин неосознанно пялится в его сторону, всё громче и ожесточённее напирая на телефонного собеседника, который не хочет брать ответственность за хаос, царящий снаружи. Однако за это отвечают организаторы шоу, и пропади оно всё в Тартарары — но она своего добьётся. Хорошо бы ещё было подключить Юнхо, которого чёрт знает где носит — он умеет сечь головы, хоть и в переносном смысле.

      Сонхва незаметно для неё и медленно съезжает вниз, расслабленно-широко расставляя ноги. Карин моргает, с удивлением встречая его коварный взгляд, приправленный лукавой ухмылкой. Его тёмные влажные волосы прилипли к вискам и контуру лица, у высокого красивого лба чуть завиваясь крупными полукольцами. В гримёрке пахнет по́том, латексом и едва-едва тем самым свеже-можжевельниковым или сосновым парфюмом, который Карин ощутила в их первую встречу: Сонхва стоит посетить душ, но Карин, на удивление, его запах не отталкивает.

      Карин, отвернувшись к зеркалу, заканчивает разговор и с равнодушием оглядывает разложенные на столике кисточки, косметику, расчёски и ещё чёрт знает что.

      — Девушек сопроводят к выходу через пять минут, через десять будет готова машина. — сухо информирует Карин, но обернуться не успевает. — Что вы делаете?

      К своей чести она не вздрагивает, когда Пак Сонхва умудряется почти бесшумно подкрасться к ней, и обнять своими длинными руками: он значительно выше неё, из-за чего объятья ощущаются неудобными, выглядят со стороны ещё, наверное, и курьёзно.       Сонхва опускает острый подбородок на её напрягшееся враз плечо и по-детски инфантильно жалуется:

      — Жёстко… — очень в его духе.

      Карин думает, а не оттолкнуть ли ей его?

      Однако когда она уже поднимает руки дабы расцепить замок его пальцев на своём животе, как Сонхва хриплым сбивчивым шёпотом просит:

      — Пожалуйста, не надо меня прогонять, Карин. Я наговорил гадостей — прости, я как всегда... Я ужасный человек, да? Я не хотел. Просто мне… — он запинается, не зная какое подобрать слово.

      Вернее, слово, которое характеризует, что он чувствует, Сонхва как раз-таки знает — он не знает, может ли сказать.

      Карин проводит три-четыре секунды в мучительных размышлениях, прежде чем сдаётся.

      — Это нормально — испытывать страх, — говорит она, накрывая его руки одной ладонью. — И вы — не ужасный человек.

      Карин думает, что коснулась его мягче чем вообще умеет: вторая её рука неуверенно тянется погладить его по волосам, но в последний миг замирает: Сонхва успевает лишь заметить, как она опускает пальцы, так и не коснувшись его, но на удивление не начинает жаловаться — лишь вжимается в неё сильнее прежнего.

      — Спасибо.

      — Это часть моей работы, — пытается оставить для себя лазейку Карин.

      — Быть моим психотерапевтом? — Сонхва выдыхает смешок, и потираясь о воротник её рубашки чешет щёку.

      — Вы должны быть собраны и спокойны, чтобы не принимать опрометчивых решений, — заученно выговаривает ему Карин.

      — И моим плюшевым мишкой для объятий? — снова подкалывает её Сонхва.

      — Объятия снимают стресс, — Карин говорит это с каменным лицом, но невольно напрягается сильнее прежнего, когда он с хохотом сжимает и разжимает руки, будто баюкая их обоих в вальсе на одном месте.

      — И ещё у вас плюшевый дракон, а не мишка. — зачем-то добавляет Карин.

      Сонхва на миг затихает, оторвав подбородок от её плеча, и повернув голову вбок, Карин сталкивается с его внимательным взором.

      — Точно, — он улыбается, и улыбка отражается в неестественно голубых глазах. — Но ты приятнее, если честно.

      — Это в виде исключения и только пока не приедет машина, — спокойно отвечает она, отворачиваясь и чуть опуская голову. — И прекратите убегать от реальности: не мне вам говорить, что если вы отмахиваетесь от проблем и закрываете на них глазах — они от этого не исчезают.

      — Не буду. — пропевает Сонхва ей на ухо, вновь укладывая подбородок на её плечо — удивительно покладисто, прямо как хороший мальчик; Карин ни капли ему не верит.

      Некоторое время они проводят в тишине, прежде чем видимо окончательно отвоевавший себе право на вседозволенность мужчина над её ключицей подаёт голос:

      — Слушай, Карин, а так как это разовая акция и вообще в виде исключения, и мы больше не повторим…

      — Не повторим. — подтверждает она.

      — Тогда может всё-таки ещё и погладишь меня? Я буду мягким и пушистым, и больше даже бегать от тебя не стану.

      Карин вздыхает, поднимая глаза к потолку, и просит у богов, в которых не верит, не сил, но смирения — потому что бить своего клиента не профессионально, а Карин хочется верить, что несмотря на все щекотливые ситуации, в которые её стремится загнать Сонхва, она пока что остаётся профессионалом.

***

      Едва они оба скрываются в салоне, как она тут же захлопывает дверь: шум становится меньше, гул стихает, и водитель ловко маневрируя, увозит их подальше от этого человеческого желе, что беснуется у входа, всё ещё рассчитывая увидеть своего кумира.

      Они едут в достаточно уютной тишине прямо до дома. И Карин уже заранее успокаивается: Сонхва не спорит, позволяет провести его по ступеням наверх, и надежда на благополучный конец вечера брезжит ярким светом фонарика над их головами.

      Однако, надежды Карин быстро рушатся, когда она видит на ворсе перед дверью почтовую коробку, упакованную в слои глянцевой обёртки.

      Сонхва холодеет на месте, но Карин уже вызывает копов, понимая, что последующий часа два покой им будет только чудится.

      Когда они осматривают дом и окрестности, Карин вновь ощущает зуд в левой лопатке, но по-прежнему не может обнаружить его источник.

      Едва всё заканчивается и полицейские детективы уезжают, оставляя патрульную машину дежурить у особняка на всякий случай, Карин заставляет Сонхва выпить успокоительного и ведёт его наверх в спальню. Он выглядит разбитым — будто большая кукла, позволяет себя переодеть, осмотреться в комнате и перепроверить окна и вентиляцию: пока Карин выполняет всё вышеизложенное — он сидит на кровати, провожая блестящими влажными глазами каждый её шаг, прежде чем согнуться.

      — Боже, они никогда его не поймают… — Сонхва в отчаянии обхватывает голову и сжимает пряди собственных волос между недлинных белых пальцев, на которых несуразно смотрятся крупные сверкающие перстни.

      Карин смотрит на ссутуленные мелко-дрогнувшие плечи мужчины и проникается к нему глубоким необратимым состраданием.

      — Его непременно схватят, — говорит она заученную назубок речь, силясь успокоить имеющимися бесполезными фактами. — У полиции уже есть улики: отпечаток пальца, пусть и смазанный, клей, и журнал, из которого вырезаны слова для записки…

      Карин знает, что всё вышеперечисленное — бесполезная соломинка в стоге сена, где полицейские детективы должны найти иглу. А от слежки толку никакого: Карин чувствует чужой въедливый взгляд спиной, затылком, самим нутром, потому что привычно отдаётся инстинктам, но стоит обернуться — ничего. Пус-то-та.

      Сталкер Сонхва — не глупая школьница в расцвете пубертата. Она — гораздо умнее и опытнее.

И, судя по всему, умеет сводить с ума мужчин. В самом плохом смысле этих слов.

Карин садится рядом с ним, но успевает лишь поднять руку, дабы погладить его по напряжённой спине: однако она застывает едва открыв рот, когда обернувший Сонхва, резко впечатывается в неё объятьями. Тусклый ночник освещает прибранную комнату, и две одинокие фигуры, сгрудившиеся на роскошной огромной постели, и один из силуэтов дрожит и трясётся в беззвучном плаче.

      Карин знает, что Сонхва просто увидел в ней необычную девушку — вроде диковинной зверюшки — таких, в его окружении нет, вот он и прикипел. Это капризное "хочу и буду" пройдёт в нём спустя пару месяцев.

      Карин знает это, но всё равно обнимает его в ответ.

      Потому что Карин также знает, что ему нужна её поддержка.

      Сонхва плачет у неё на плече, пока она сидит с ним двадцать минут, перед тем как он засыпает. На рубашке у неё остаётся мокрое пятно от его слёз и чёрной потёкшей подводки. И Карин решает выбросить рубашку, даже не пытаясь отстирать.

      Такое не отстирывается.

      А потом она ещё долго — вопреки уставу — сидит с бокалом виски до двух часов пополуночи и отсутствующим взглядом смотрит вникуда.

      Карин впервые ощущает чью-то боль так, словно она — её собственная.