Солнце неотъемлемый элемент пустыни. Звезда, распростёртая на небе, не сокрытая ни облаком, дотянувшаяся лучами каждой травинки и каждого жителя да скитальца. Занавески на окне не мешают солнцу достигать возлюбленных детей — оно вычерчивает на коже капли пота и утяжеляет дыхание. Кандакия заливает в горло очередной стакан воды — на ней только топ да шорты, которые короче тех, что она предпочитает обычно, но жар не щадит, доводя мозги до кипения.

Ей душно и не только из-за солнца. Последние две недели Сайно метался рядом, помогая от скуки и с делами по хозяйству. Сегодня Сайно принёс воды с утра — он чудом научился просыпаться ни свет ни заря и забрал эту обязанность — и, позавтракав, скрылся из дома.

Сперва Кандакия испытала облегчение: обида на кузена ещё покалывала, и она хотела побыть врознь. Но справляться одной с домашней работой оказалось сложно. Не физически: она привыкла нести на себе быт. Но то и дело Кандакия вспоминала, как весело было с Сайно хлопотать над жилищем. Ей хотелось отвлечься на разговор или попялиться в телефон на короткие клиповые видео, или поиграть в карты в перерывах — заняться тем, чем они обычно занимаются. Не сегодня. Сегодня Сайно растворился. В груди мелькает неприятное предчувствие, но Кандакия не отказывается от веры в лучшее.

Ей и так пришлось отказаться от важного. Точнее от неё отказались.

Старшие подруги, работающие в городе, делятся с Кандакией жизнью, включая личные подробности. Поразительно, как они, несмотря на огромную занятость, находят время на ухажёров, и сильнее поражает число этих ухажёров. В Аару за излишнюю открытость нескольким мужчинам одновременно от женщины бы уже отреклись родители.

Кандакия не согласна с таким положением вещей, спасибо Нейле, которая без стыда рассказывала племяннице о своей юности, когда получала много внимания со стороны противоположного пола. Да и странно наблюдать, как все женщины, от мала до велика, садятся перед телевизором, стоит начаться романтической мелодраме, но, когда дело доходит до реальности, ворчат на бесстыдство и порочность поколения. Тот факт, что девушки показывают истинные желания, только покинув деревню, ясно показывает, насколько ситуация печальна.

От этих девушек Кандакия узнаёт житейские советы и мудрости и не все признаёт. Распространённое суждение о том, что дружбы между разными полами не бывает, она упорно отрицала до сих пор, несмотря на опыт подруг, жалующихся на одну и ту же проблему. Кандакия была уверена, что её дружба — пример того, что нет поводов сомневаться в искренности отношений. Тем больнее ей осознавать то, чем эта дружба завершилась.

В груди расплылась лужа грязи, и Кандакия расплывается на курпаче, отсидеться по завершении домашних дел и предаться унынию. Хотя бы ненадолго, потому что не обращать внимания на пиявку, высасывающую мало-помалу бодрящую весёлость, не просто.

Она правда не совершила ничего плохого. Не всегда люди нравятся друг другу взаимно — так бывает, к сожалению, от этого не убежишь. Раньше Кандакия, преданная сентиментальной художественной литературе, не хотела с этим соглашаться, невзирая на наставнический тон Нейлы, претендующий на истину. Но когда к любовным романам добавились биографии писателей и сверстниц, продолжать носить розовые очки стало бессмысленно.

Она правда всей душой желала сохранить их дружбу — с Фодилом её связывает не мало дорогих сердцу воспоминаний, и забыть об одном неловком инциденте дело не пыльное. Но Фодилу дружбы мало.

От злости Кандакия впивается в колено ногтями: почему её самой по себе недостаточно. На что другу — она не мирится со словом «бывшему» — отношения. Ему нужны слова любви? Или жить вместе? Или спать вместе? Настолько необходимо?

Кандакия понимает его на долю — всего на долю. Признаться в этом стоит ей усилий, но скрывать от самой себя прока нет. Она хотела бы. Очень хотела бы. Так сильно, что чувствует себя сексуальной маньячкой. Хотя в книгах по половому воспитанию говорится, что желание близости абсолютно нормально, и не стоит винить себя за него. Умом Кандакия принимает факты. Но когда внизу живота тянет нега, она готова без постороннего участия наказать себя и огнём, и ножами, и подставившись под кулаки.

«Избалована слишком, отсюда все пороки».

«Тётю её видела? В такой семье нормальной женщиной не станешь».

«Жаль, отец её хороший человек, а она портит его славное имя».

Нейла, узнав о случившемся, без промедления вызвалась приютить Кандакию у себя, пока волна слухов не стихнет. Отец крупно поругался с отцом Кагемни, ведь каждый хотел защитить своего ребёнка, и выгораживал дочь, стоило ему поймать косой взгляд в её сторону. Благодаря их поддержке, Кандакия оправилась от шока — она никогда не думала, что кто-то из её товарищей способен на гнусную клевету, и люди, с которыми она обменивается частичкой жизни каждый день, легко отвернутся от неё из-за нелепого вымысла.

Она пробыла в городе месяц. Дэхья каждый день писала о том, как скучает, и докладывала обстановку: где-то через неделю жителям деревни уже стало всё равно, что там натворила шестнадцатилетняя девчонка. Зато недели через три стало более ощутимо отсутствие её отца, который нёс львиную долю ответственности за то, как в Аару организовывается торговля, поставка лекарств, оплата электричества и водоснабжения и многое-многое другое. Карим, будучи наиболее образованным человеком в Аару, естественно и закономерно стал правой рукой старосты, старенького дяди Анпу, который без помощника не обходился. И несмотря на высокое чувство ответственности и мягкий характер, Карим не мог стерпеть уничижительного отношения к своему главному сокровищу и творению, потому уехал вместе с дочерью и даже подумывал о том, чтобы продолжить жить в городе. Эта идея потерпела поражение, когда сокровище попросилось домой.

Может, побыв в городе не месяц, а годы, Кандакия бы привыкла. Но тридцать дней в столице Сумеру оказались хуже, чем кромешная тишина, когда она пыталась показаться на глаза в родной деревне. Город шумел музыкой, прорастал зеленью, плескал красками — люди струились по улицам, добиться маленьких целей, не обращая внимания друг на друга. Кандакия не скрывала восторга, пока гуляла с Нейлой и маленькой кузиной по культурным местам и развлекательным центрам. Её распирало желание познать всё.

Но восхищение постепенно стихло, подавленное тоской по родным краям. Образ жизни в городе и в деревне отличаются — Кандакия не верила, что когда-нибудь вольётся в стремительный поток, с которым течёт время в сердце Сумеру. Сможет охватить спектр, в который окрашен город, и найти свой цвет. В Аару у неё уже есть предназначение. Она знает вдоль и поперёк место, где родилась и выросла, людей, с которыми поступила в школу и выпустилась, пройдя через тернистый путь взросления. Она знает культуру, чей огромный след лежит на Аару, предана архитектуре, истории и религии этих земель. Кандакия никогда не видела смысла уезжать. После вынужденного ухода она думала, что похолодеет к прошлому, но чувства, напротив, окрепли.

Одно её печалило: если позволить Аару застыть во времени, то рано или поздно деревню сотрёт. Хоть пустыня и тропический лес отдалены, Сумеру их общая земля, а Тейват земля для всех людей, и обмениваться опытом и знаниями будет лучше, чем отгородиться друг от друга. Стать старше и обрести авторитет, чтобы заимствовать новое. Загоревшись этой целью, Кандакия сумела найти силы оправиться от позора и вернуться на Родину.

Сперва она не решалась оставаться наедине с кем-то. Если это были старшие, она встречала их с отцом. Если ровесницы, то держалась рядом с Дэхьей, которая разбавляла возникающую неловкость. Парней Кандакия избегала из страха и обиды: никто из них не опровергнул слова Кагемни, хотя имел голос. Если бы все признались, что Кандакия никогда с ними не спала, то проще было бы опровергнуть слухи: а так устоялось мнение, что о случившемся что-то не договаривают, значит, оно имеет место быть.

Окружающие говорят всякое — не всякое надо принимать во внимание, Кандакия это знает. Но мысли о сексе всё равно триггерят ветхие голоса разочарованных бабушек, и ей от себя мерзко. Она даже не может обсудить эту тему с девушками в деревне, разделённая от них скрытым барьером. Только Дэхья однажды заводит разговор самостоятельно, жалуясь, что «дрочка после секса с любимой девушкой не то». У Кандакии будто падает камень с души: люди действительно занимаются любовью, ей нечего страшиться. Не полностью, но она чувствует себя более свободной и не сдерживается, когда хочет мастурбировать.

С появлением Сайно это желание прочно поселяется в ней, не насыщаясь. Может, Кагемни что-то знал. Может, просто подойти к случайному парню и попросить себя взять — те часто кидали любопытные взгляды на девушку, за которой закрепилась репутация шлюхи.

Да нет, глупость какая-то. Соблазнительница из Кандакии хуже, чем визажистка. И презрение к себе сильнее, чем желание. И не приходит на ум ни одного юноши, который бы заменил Сайно, во всех что-то да не сходится, и она не может смириться с недостатками. Она попробовала целовать Фодила — чтобы убедиться, что нафантазировала себе какую-то симпатию, а на деле ей просто не достаёт ласки. Но мгновения поцелуя оставили её опустошённой полностью и усугубили расставание с другом.

Она прикидывает, уединиться ли сейчас в комнате, раз время есть, или вернуться к работе, когда в дверь постукивают. На пороге Кандакия встречает не Дэхью и не соседок, приведших детей, а Сетарию. Вот так гостья. Сетария редко приходит, и цель её визитов обычно Сайно.

— Привет, — улыбается Кандакия. — Как ты?

— Хорошо, а ты?

— Отлично, как раз заканчивала уборку. Проходи, — она кидает как бы невзначай, сообщая, что то, за чем Сетария пришла, та не найдёт: — Дома только я.

— Спасибо, — Сетария, на удивление, не уходит.

Гостям Кандакия накрывает в гостиной, но Сетария из города, привыкшая есть за столом, а не на полу. Поэтому сладости и чай ждут девушку на кухне.

— Сегодня как будто жарче обычного, — Кандакия моет фрукты, пока гостья робко садится за прямоугольный стол, складывая руки на коленях.

— Так и есть.

— Надеюсь, соседская собака тебя не побеспокоила по пути сюда, — шутит Кандакия, чтобы оживить разговор.

— Она милее, чем я думала, мы поладили, — Сетария мрачно добавляет: — Хозяин страшнее.

— Рахман тебя обижает? Скажи Дэхье, она мигом поставит его на место.

— Он ничего не делает. Но у меня ощущение, будто он надо мной смеётся. Может, я и плохо приживаюсь к деревне. Но это не повод издеваться.

— Издеваться?

— В понедельник я пыталась набрать воды в таз, чтобы постирать одежду, но случайно облила себя из шланга. Он это увидел и заржал. Вчера я пыталась повесить постиранную одежду на проволоку, но не дотягивалась из-за роста. И он опять! Да он постоянно кичится своим ростом. Когда я не дотягивалась до верхушки дерева, чтобы сорвать орех, он просто поднял меня на руки, без всякого предупреждения, кто вообще так делает?! Я очень испугалась, — Сетария подпирает щёку рукой, печально глядя на поверхность стола. — Я его раздражаю? Почему он такой нахальный? Раньше он просто меня игнорировал, и так было лучше.

Кандакия сдерживает улыбку: мало кто умеет так мило ныть. Она протягивает гостье закатник:

— Я скажу Дэхье, чтобы он тебя не трогал.

Дразнить людей правда в духе Рахмана, но делает парень это не со зла. Если бы только он понимал, что не все отзовутся на подобные знаки внимания, особенно нежные городские девочки.

— Спасибо. А то из-за этого придурка мне прилетело от мамы.

— Почему?

— Она всегда паникует, если рядом со мной возникает какой-то парень, а он попадается ей чаще обычного.

Брови рефлекторно поднимаются в удивлении. Кандакия думала, что это в прошлом: девушки, которые не смеют дышать одним воздухом с противоположным полом. В Аару об этом устое тоскуют только бабушки за семьдесят, но поколение её отца с большим пониманием относится к общению между разными полами. Видимо, мать Сетарии старой закалки.

— Поэтому ты так закрыто одеваешься? И не красишься. Она не разрешает?

— Мне просто неудобно в открытой, — Сетария пробегает взглядом по топу и шортам, которые носит Кандакия. — А краситься я не умею. Просто, когда я была маленькой, мне казалось, будто это что-то глупое, а мне хотелось выглядеть умной, и я просила покупать мне книги, а не косметику.

Кандакия внимательно смотрит на гостью: она не хочет подобно многим парням говорить «ты и так красивая», хотя это правда, Сетария очень красивая. Вместо этого она делится своей историей:

— Моя тётя научила меня краситься, когда мне было двенадцать. Она сказала, что такие вещи, как косметика и украшения, это то, что отличает женщину от мужчины, — Кандакия смеётся. — Я не понимала, что это значит, и мне было скучно краситься. Но обычно мы делаем это с Дэхьей вместе, поэтому мне начало нравиться.

— По словам твоей тёти, я не женщина, — хмурится Сетария.

— Да, а я напрасно трачу свой потенциал, хотя способна на большее, чем просиживать штаны в Аару.

Образ Нейлы, точечно пилящей острыми фразами, всплывает в голове моментально — у Кандакии скручивает в животе. Редкий раз, когда тётя ругала её, потому он чётко отложился в памяти.

— Она... любопытный человек, — Сетария немного молчит, прежде чем продолжить: — Я слышала о ней не лучшие вещи.

Кандакия тоже не сразу находится что ответить.

— Она не заслужила такое отношение. Это сложнее, чем просто женщина бросила мужа с ребёнком. На самом деле она очень заботливая. И мать, и тётя, и сестра.

— Поняла, — Сетария наливает холодный чай в кружку. — Я тоже не хочу замуж. Я хочу заниматься наукой. Но кажется, родители не слишком серьёзно к этому относятся.

— Правда? Я думала, если ты живёшь в городе, они хотят для тебя хорошей карьеры.

— Нет, я живу там с ними, потому что там проще заработать. А то, что я учусь на отлично и выхожу на стипендию, мне даже пророчат будущее в Академии, это не имеет значения. То есть они хвалят меня, но потом продолжают говорить о замужестве, работе по дому. Что учёба это для меня временное развлечение, но в итоге каждая девушка должна стать хранительницей очага, и. Сколько бы усилий я ни прикладывала, как бы им ни доказывала, это бессмысленно. Мне кажется, даже если я поступлю и стану мудрецом, они всё ещё не будут верить в меня.

Она становится кислей лимона. Такая маленькая и хрупкая, что Кандакия физически ощущает давление в груди: как бы эту кроху сберечь, утешить, не дать в обиду. Сложно уложить в голове, что родители пренебрегают мнением ребёнка. Хотя это распространённая проблема, Кандакия с таким не сталкивалась. Отец всегда давал ей желаемое и прислушивался к её словам. Он поддержал её в решении посвятить будущее родной деревне, несмотря на то что с малых лет прививал ей интерес к науке. Когда она плохо справлялась в школе, Карим не ругался и сначала утешал, затем подолгу разбирал с ней ошибки. Он даже слушал её разговоры о мальчиках, когда такие вещи ещё были актуальны, и ни разу не грозил замужеством.

— Так странно. У нас все, наоборот, грезят о том, чтобы их дети поступили в Академию. Хотя выдать замуж дочерей побыстрее тоже хотят, — Кандакия вздыхает устало, тянет руку через стол, чтобы дотронуться ладони девушки на краю. — У тебя всё получится, я уверена. Что бы родители ни говорили.

— Спасибо, — Сетария неуверенно смотрит то на руку, то на лицо Кандакии. Такая милая, что хочется поместить её в кукольный домик и примерять ей красивые платья.

— Можно тебя обнять? — она хлопает ресницами от удивления, но отвечает:

— Да, конечно.

Поднимается со стула, чтобы руки старшей бережно легли на туловище. Прижав её чуть ближе, Кандакия быстро отстраняется.

— Всё наладится.

* * *

Стыдно признаться, но в глубине души Кандакия хотела, чтобы кузен побегал за ней с извинениями, пока она капризно отворачивается. Вместо этого он мелькает где-то вдали и говорит ей только «привет». И последующие три дня долгие, утомительные и критически странные.

Его нет с утра до ночи, и он даже появляется на большом пруду среди мальчиков, приходя туда с Джабари. Кандакии кажется, будто её променяли.

Неужели Сайно обиделся на неё за разговор той ночью? Она бы не удивилась, потому что парней всегда задевает, когда она не пытается быть милой с ними и говорит прямо. Но Сайно сам настаивает на открытой речи без бантиков и блёсток. Или это не касается того, что говорят в его сторону?

— Я сейчас, — Кандакия встаёт из окружения подруг и надвигается на Сайно, теряя уверенность с приближением к груде парней. Она сжимает колени, подкашивающиеся от массы любопытных глаз, в которых скользит и отвращение, и похоть. Внимание Сайно она привлекает, тыкнув ему в спину. — Пойдём со мной, мне нужна помощь.

Сайно вытягивает из воды ноги.

— Что такое? — она ведёт его подальше от пруда, вспоминая, что пару недель назад так же с ней поступил Рахман.

— Я хотела поговорить, — прикинув, какое вступление подойдёт лучше, Кандакия останавливается на самом простом. — Мне кажется, ты меня избегаешь.

— Что? Нет.

— Ты пропадаешь где-то целыми днями, и мы видимся только по вечерам и здесь.

Сайно медлит с ответом: интересно, какое он придумает оправдание. Лжёт кузен плохо, и Кандакия готовится ударить камень рядом от глупости отговорки.

— Ладно, может, немного. Я просто подумал, что мы постоянно вместе. И ты не видишься с подружками. И мне тоже надо лучше подружиться с местными. Я тут уже долго. И я уже не гость. Так что ты можешь не заботиться обо мне. И заняться тем, что хочешь.

Злость охватывает руки, но недостаточно, чтобы чему-то врезать.

— Я хочу гулять с тобой. Мне не в тягость.

— Я сейчас с парнями, — Сайно неловко чешет затылок. — Давай вечером? Ближе к ночи?

— Хорошо, — а теперь достаточно. — Увидимся.

— Давай.

Когда он скрывается из её поля зрения, Кандакия стучит кулаком о валун. Руку пронзает боль, перекрывающая злость. Она совершенно не хочет думать о том, что Сайно выбрал самостоятельно пуститься в плавание именно после того, как ему указали на ошибку, а не, как обычно, похвалили. Зато хочет вырвать из дневника несколько страниц, выписанных его именем.

* * *

Стрелка на настенных часах стремится к восьми — где-то в это время возвращается Сайно и через час-два родители.

На намеченную прогулку Кандакия настраивается с неохотой: ей не нужны одолжения. Если Сайно так обидело то, что она умеет отстаивать себя, то пусть катится к своим новым друзьям, таким же придуркам, как и он сам. Она не отказывается от прогулки вовсе только из не присущего ей упрямства.

Агрессивно плетя игрушечный поводок для игрушечной собаки, Кандакия пропускает, как проникают в дом. Сайно даёт о себе знать, остановившись у двери в спальню.

— Я приму душ, и пройдемся. Если ты всё ещё хочешь.

Кандакия распиливает его взглядом, но не забирает слов обратно:

— Хочу.

Вскоре она с ужасом обнаруживает, что резиновых колечек для плетения не осталось. И пальцы в ожидании нечем занять. Она стягивает поводок в браслет и теребит, пока секундная стрелка щёлкает вперёд. В голове становится пусто абсолютно — будто картину в галерее накрыли полотном белой ткани. Белизну иногда портят мухи, из чёрного переходящие в красный с примесью жёлтой слизи, но это незначительные точки, фразы-обрывки, которые Кандакия прихлопывает, прежде чем они проделают дыру в защите и испортят картину.

Её размеренное дыхание нарушает голос Сайно. Она открывает глаза: он прижимает полотенце к животу, влажные белые волосы слегка вьются, и с шеи на грудь медленно стекают капли. Кандакия прячет глаза: ну почему убить его хочется, но выцеловать перед этим тоже.

— Я понял, что устал после игры. Может, в другой раз?

— Тогда давай посмотрим что-нибудь вместе?

Помявшись, Сайно соглашается. Они садятся ближе к телевизору. Она лениво переключает каналы.

— Что хочешь посмотреть? — интересуется он.

— Как кровь моих врагов разбивается об опороченную ими землю.

— Что?

— Это фраза, которую самурай говорит в пятой части, после того как убивают его возлюбленную и детей.

— Хорошо... Посмотрим пятую часть этого самурая?

— Нет. Папа так часто его ставит, что я уже знаю все реплики наизусть, — Кандакия выключает телевизор и ползёт на коленях к комоду, в нижнем отделе которого находит коллекцию дисков. Она всматривается в яркие обложки детских мультфильмов, вспоминая содержимое. — Сайно.

— М?

— Почему ты поддержал меня, когда я рассказала тебе про то, что меня травили из-за слухов?

— Потому что это несправедливо и глупо. Ты не совершила ничего, что могло кому-то навредить. И у простых людей нет полномочий судить себе подобных — этим занимаются специально обученные люди. Но даже так твоё дело не подходит для того, чтобы его судили.

Кандакия чувствует лёгким опьянением, как приближается кузен и смотрит из-за её головы, наклонившись ближе:

— Почему ты спрашиваешь?

Он берёт коробку для диска с Хелло Китти.

— Люди могут проявить искреннее сочувствие, когда они были в похожей ситуации. Но в моё положение парни не попадают. Или если они очень сопереживающие. Это не про тебя. Или если им важен человек... Тоже не то. Поэтому я посчитала, что ты не поверил мне. И сказал так, просто потому что я твоя родственница, с которой надо быть вежливым, чтобы жить под одной крышей.

Кандакия оборачивается, чтобы оценить реакцию, и попадает на упертый в неё взгляд недоумения. Она не выдыхает. Выстаивает под обстрелом копий, пока наконец Сайно не отводит взгляд и не садится рядом, выпуская пластиковую коробку.

— Не уверен, что это похожая ситуация, но, когда я только приехал в город, надо мной весь первый класс издевались из-за того, что я из пустыни. А когда я перестал реагировать, стали просто игнорировать. И мы не общались с классом вплоть до средней школы, — он трëт висок. — Я до сих пор не могу объяснить, почему их всех так волновало моё происхождение. То есть я знаю, что отношения между уроженцами пустыни и тропического леса довольно напряжённые, но я был мелким и даже не думал об этом. Знаешь, первое время они, наверное, тоже, но мой классный руководитель видел в шестилетке врага народа и не смог это скрыть.

Хэлло Китти, усыпанная цветами, жизнерадостно машет рукой — за её спиной суматошно стоят друзья-зверьки. Яркое голубое небо на коробке контрастирует с темнотой в комнате: днём солнца было достаточно, а вечером светилом выступал экран телевизора, пока тот не выключили.

— Сайно, это ужасно, — Кандакия прячет руки под колени, чтобы не творили что вздумается. — Мне так жаль.

— Да вот, бывает. Жаль, конечно, такие люди не должны работать с детьми. Но его, кажется, всё ещё не уволили.

Она привыкла быть в кругу детей, наставлять и заботиться, и к каждому крошечному созданию, какими бы сложными ни были его родители, питает безграничную нежность. Не представляет, как можно обратить на кого-то столько беззащитного ответственность за поступки, которые касаются его мизинцем, не рукой даже.

— Но в итоге ты с классом поладил? — она старается не выдать чрезмерную чувствительность, которая может перевести на себя фокус.

— В пятом классе к нам перешёл Тигнари. Он как-то со всеми подружился, а со мной умудрился случшесдружиться. И мы все как-то забыли, почему вообще не общались. Ну то есть я не забыл, но это перестало быть таким важным пунктом, так что.

— Он такой замечательный, что даже тебя заворожил?

— Я бы сказал, что это я его заворожил. На самом деле я чувствовал себя подобранным котëнком, когда он со мной заговорил, — Сайно мягко улыбается воспоминанию. — Он так много говорил, негодник. А я слушал и слушал — наверное, этим ему и понравился. Знаешь, я был очень тихим и не решался тогда говорить о чём-то, что мне самому интересно, а он не мог умолкнуть про свои растения. Он правда о них постоянно говорит. Ему повезло, что он тогда встретил меня и мог без конца о них трындеть.

Сайно качает головой — восхваляет себя, но в уголках губ улыбка вбирает печаль.

— Хотя я был бы рад и сейчас его без конца слушать. Но он со своим парнем. Его парень может его не просто слушать, но и разговаривать о грëбаных растениях. Ещё и ебëт его на досуге, вот это функционал — это уже не пара, а мульти.

— Ничего себе, полегче, — одна рука таки выскальзывает из-под запрета, перемещаясь на руку Сайно — по коже пускается дрожь, и он убирает свою. Почему-то это колет с той же силой, что и «я не могу быть друзьями» Фодила. — Тебе его не хватает?

— Да пиздецки. Знаешь, как обидно, когда вы как Биба и Боба, неразлучны и неделимы, а потом появляется какой-то хер со змеëй, и твой друг уже течёт от тебя подальше.

Кандакия не знает — её друзья не утекали подальше, завидев хера со змеëй. Она так и говорит.

— Теперь знаешь, — выдыхает горючим Сайно.

— Я могу понять. Но разве это не здорово, что у твоего друга появилась любовь всей жизни?

— Не здорово, потому что я думал, что ему достаточно меня — мне же достаточно его. А, оказывается, я не могу дать ему всё, что нужно. Зато какой-то Бай Чжу может.

— Но если вы всё ещё дружите, значит не всё этот Бай Чжу может дать. И за чем-то Тигнари всё ещё обращается к тебе.

— Я так не думаю.

Коробка с Хэлло Китти опускается обратно в коробку, блеснув напоследок цветастой обложкой. Почесав нос, Сайно спрашивает:

— Так что будем смотреть?

Кандакия щупает каждую коробку, принюхивается, любуется обложками. Тщательный отбор проходит нечто с названием «Истории папы кролика».

— То, как ты говоришь, напоминает мне безответную любовь.

— Это и есть безответная любовь. Про неё мультфильм?

— Не помню, чтобы там было про неё. Здесь про дружбу и семью.

— То, что надо.

Кандакия ставит дисковый видеоплеер, разбирается с проводами, настраивает вывод изображения на экран. Телевизор мигает, и комнату снова озаряет свет, режущий глаза и тонкой красной струйкой по горлу — она преодолевает стеснение:

— Нехорошо так говорить, но, может, они ещё расстанутся. И ты предложишь ему встречаться.

— О, нет, я не хочу с ним встречаться, — позади раздаётся смех Сайно, и она поворачивается, чтобы застать вид. — Я хочу быть друзьями.

— Разве ты не влюблён? — тело почему-то немеет, не позволяя встать и подойти к кузену.

— Нееет. Он, конечно, моё главное сокровище, и я бы его усыновил, но нет.

Оно расслабляется — расшатывает колени, но Кандакия избегает падения и ползёт к курпаче, не забыв пульт. От злости не осталось и следа, будто солнцем высушило грязевые лужи и распустило весенние цветы. Для пустыни, конечно, не привычный пейзаж, но в кино, которое снимают в тропическом лесу, это обыденность.

Пока она кликает на кнопки, выбирая сезон и серию, во всех измерениях стоит пустота, в которую врывается шальная мысль, смешная и опасная. Может, лучше момента и не словится. Кандакия спрашивает на одном дыхании:

— А ты влюблён в кого-нибудь сейчас?

Почему её кидает в горячку от одного невинного вопроса, почему она горит и теряет воздух. И в ушах раскалывает, пока Сайно молчит, молчит, молчит. Проходит вечность, когда он хмурится, кивая:

— Да.

Да. Он влюблён. У неё нет шансов, ни одного. Этот ответ должен образумить: не питай пустых надежд, ты ведь до сих пор чего-то ждёшь, но ничего не будет, не трать силы, прекращай, не томи. Ключевое слово: должен — на деле Кандакия разгорается сильнее.

— Кто это?

— Секретик.

— Сетария?

— Нет.

Даже не колебался. А она была уверена, потому что других вариантов нет, и испытывает полное смятение.

— Дэхья..?

— Нет.

— ...Джабари?

— Нет, — Сайно прыскает, опустив голову, и на его губах прячется улыбка. Всё-таки Джабари? — Не играй в угадайку.

— Я не буду отшивать того, кто тебе нравится, — её веселит то, как он тушуется от неловкости и бормочет «прости». — Если это девушка, я могу замолвить за тебя словечко перед ней.

— Не стоит, я не хочу с ней встречаться.

— Не хочешь?

— Я всё равно уеду в город, а она останется в Аару. И это будет не просто. Я не сторонник отношений на расстоянии.

Кандакия кивает в знак понимания. Она никогда не думала об этой стороне вопроса: наверное, потому что под боком Дэхья продолжала отношения, несмотря на километры между ней и возлюбленной. Были ли у пары трудности? О да, были, Кандакия не раз слушала завывания подруги: как та скучает по девушке, как не достаёт личного присутствия, как сложно передать всё через переписки и звонки. Но они не расставались, и Кандакия сделала вывод, что это стоит того. А Сайно подсказывает, что можно просто ничего не начинать, чтобы не доставлять никому лишних неудобств — и это звучит неплохо. Хотя её внутренний романтик всё ещё считает, что ради любви можно и горы свернуть.

Она проверяет, исчерпан ли разговор по теме, пока мультфильм открывает песня, а, когда та заканчивается, увлекается переживаниями воображаемых кроликов, отложив собственную жизнь на потом.

* * *

Злость больше не возвращается — только подаёт признаки жизни редкими проблесками, которые прерываются так же внезапно, как возникают. Её место занимает тягучая солённая тоска.

Кандакия в прошлом не могла соотнести себя с героинями мелодрам, которые по юности молчаливо сохнут по некому любовному интересу, идеальному и недостижимому. В восемнадцать лет она попробовала эту роль — куда катится мир.

Сайно далеко не идеальный, но недостижим, несмотря на то что они живут бок о бок. Кандакия больше не скидывает это на то, что он в угоду эго игнорирует кузину, осмелившуюся высказать ему не самое приятное. Наверное, так совпал таймлайн. А правда в том, что она выполнила свою функцию проводника и больше ему не нужна.

Это нормально: Кандакии не нравится проводить время в компании парней, может, и для Сайно её компания стала слишком девчачьей. Ей казалось, что им прекрасно вместе, но кто знает, вдруг он очень вежливо с ней обращался, в душе томясь от скуки. А сейчас она поправилась от растяжения, и он освободился от привязки к дому и пользуется свободой на полную катушку.

Кандакия должна быть рада за кузена: она ведь надеялась, что он заведёт как можно больше друзей. Сайно именно этим и занялся, но в итоге ей его мало, до сосущей грусти и нервного ожидания скрипа двери, впускающей знакомую фигуру.

Она сидит в большом мешковатом кресле отца, раскрыв книгу — сборник стихов поэтов из разных стран. Иногда в чужом творчестве можно найти слова, которые откликнутся. Обходить прозу, чтобы найти утешение, долго и грозит безрезультатностью, зато поэзия умещается в несколько строк — ёмкая и содержательная.

Скрип двери отвлекает от пожелтевших страниц: вход Сайно отзывается мельтешением бабочек в груди. За ним вдруг заходит Сетария — значит, одним побыть не удастся. Не то чтобы Кандакия хотела. Она всё равно не знает, о чём с Сайно говорить — имеющееся множество тем ему будто неуместно обсуждать, будто Кандакия непредпочтительный собеседник, от которого надо увернуться. Может, она сама себе выдумала такое отношение, но ей не преодолеть стену, возвысившуюся между ними; только взбираться и подглядывать, обнаруживая чужое равнодушие.

— Мы не есть пришли, — бросает Сайно, когда Кандакия встаёт с явным намерением отправиться на кухню за инструментами для чаепития. Сначала она хочет ради соблюдения традиций всë-таки накрыть скатерть, однако Сетария садится на курпачу и сообщает, что они собираются играть в Священный призыв семерых.

Неприятно. То есть Сайно интересно в компании девушек. Но не Кандакии. Ладно, она играет хуже Сетарии, тем не менее цель игры состоит в том, чтобы развлечься, и для этого подойдёт даже захудалый игрок. Или не подойдёт, потому что Сайно ценитель и хочет мощной партии. Кандакия без понятия и не гадает бессмысленно, давясь осадком.

Она уныло переворачивает страницы, потеряв сосредоточенность из-за болтливых подростков. Их веселье искушает присоединиться. Кандакия воздерживается: между ними всё ещё простирается стена.

Нет, не стена даже. Река.

Слово бросается в глаза на стихотворении писателя из Снежной.

Между нами протекла река —

Мне к тебе нельзя придти никак.

На твоем далеком берегу

Я лишь башню разглядеть могу*

Кандакия не выдыхает. Она помнит эти строчки — голосом отца из далëкого-далëкого времени. Они проникают в неё болью, сжимаясь в груди.

Она перечитывает стихотворение бесчисленное множество раз, смакуя каждое слово, расставляя интонации, выделяет ключевые моменты. Настолько углубляется в него, что вздрагивает, когда слышит сверху:

— Что читаешь? — отец смотрит на задник книги и широко улыбается, светя красивыми зубами. — О, мой любимый сборник.

— Пап, а ты помнишь эти стихи? — Кандакия протягивает ему книгу, открытую на нужных страницах. Он читает вслух — громко, с присущим ему выражением, и привлекает этим внимание, которое раскрашивает лицо дочери неловкостью. В конце он раскатывается смехом:

— О да, я любил дразнить им твою тётю.

— Нейлу? Дразнить? Зачем?

— Она самая милая, когда дуется, ты же знаешь.

Кандакия знает — но проявляет уважение и не соглашается с отцом.

— Сайно, сынок, — он окликает безмятежно играющего племянника. Тот, с трудом оторвавшись от карт, смотрит поочерёдно то на Кандакию, то на её отца. — Слышал стихи?

— Я не вникал.

— Заучи их и перескажи своей маме. Она будет в восторге.

— Что за стихи..? — сомневается Сайно из-за подозрительно весёлого смеха Карима.

— Давай-ка проверим твою память. В детстве ты почти с первого раза мог повторить. Прочти-ка, милая.

Отец возвращает Кандакии книгу, тычет на строчку, с которой надо начинать, и смотрит в ожидании: обожанием и предвкушением. Сайно тоже смотрит, но любопытством, проницательным и нервирующим. Кандакия часто читает стихи в слух — спасибо отцу, который посвящает совместные вечера поэзии, — и всё равно готова провалиться сквозь землю. Даже не от самого факта, что она выступает, а от того, что стихотворение настолько личное, что исполнять его равно снимать с себя одежду, представая в первозданной и самой беззащитной форме. Она прокашливается и старается не замечать внимательный взгляд.

— А на башне — днем и ночью ты. Посылаешь мне во след кресты. Но с твоей протянутой руки не кресты летят — а голубки. Все равно: нельзя принять мне весть. Я лишь памятник печальный здесь. Так уж, видно, решено судьбой. Чтобы мне не свидеться с тобой.

Дыхание спирает, почти обрывая — вовремя остановившись, Кандакия набирает полную грудь, но следующие строки просто не произносятся, как бы она ни пыталась расслабить губы. Больно закусив их, она протягивает книгу отцу.

— Чего ты, хорошо же шло, — она не осмеливается смотреть ни на него, ни на Сайно. Отец торжественно продолжает, будто возносит оду богам. Его тон резко отличается от спокойного и нежного чтения дочери.

— Но совсем нельзя тебя забыть: нас связала золотая нить. Не объедешь и не отойдешь! Нож навстречу?.. Ну! Пойду на нож, — он делает длинную паузу — Кандакия прослеживает то, как руки Сетарии почти соединяются для аплодисментов, — но хлопок обрывается тихим, тем не менее отчётливым продолжением. — В сердце только боль, и боль, и боль. Только слезы — как морская соль.

И когда последние строки, те же, что начинают стихотворение, его заканчивают, Сетария хлопает — за ней Кандакия и сдержанно Сайно.

— Спасибо, спасибо, — отец театрально кланяется. — Вы очень хорошие слушатели. Сайно, ты выучил?

Сайно, отрешённость и сосредоточение, хлопает ресницами. Наконец переводит внимание с кузины на дядю.

— Чёрт, не запомнил.

— Аййй, прогорел талант. Я уж думал сделать из тебя великого чтеца!

— Да нет, я не фанат стихов.

— Совсем как твоя мама, — по разочарованному вздоху Кандакия смекает, что отец скажет дальше, и давит улыбку. — «Зачем эти песни, когда можно сказать всë словами. Это просто старо, скучно и пошло», — он качает головой. — Эта женщина ничего не понимает.

— Я не совсем с ней согласен, — Сайно поворачивается к картам, разбросанным на полу, и перебирает колоду. — Это просто не для меня, я люблю новеллы. Но ты очень красиво читаешь, Кандакия.

Кандакия краснеет пуще прежнего — хотя казалось, куда ещё, она и так тысяча раз смутилась за вечер, и всё из-за него.

— И правда, у тебя прекрасно получается, — добивает Сетария. — На уровне бардов из Мондштата.

Смущение помогает смахнуть отец, наклоняясь и звонко целуя в щёку.

— Слышала — тебя сравнили с монштадскими бардами!

Ей не повезло не застать выступления бардов, чтобы оценить, насколько сравнение льстивое. Но греет оно в любом случае.

* * *

— Это конец.

— Совсем нет, Дэхья, есть ещё выходы.

— Есть, но я полная лузерка.

— Да ладно, в Академию невозможно пройти, а ты даже не занималась с репетитором. Твои баллы — это нечто.

Дэхья откусывает персик и откидывается на спинку стула. Назойливый свет из окна слепит глаза, она отмахивается от него рукой, будто может скинуть с себя, как хлебную крошку, но попытки ожидаемо тщетны. Кандакия закрывает окно занавеской.

— С другой стороны это хорошо, тебе бы там всё равно не понравилось, — пробует она найти нужные слова. — Постоянно что-то изучать, писать длинные научные работы без конца и отдыха. Тебе бы это скоро наскучило.

— Я бы пережила ради денег.

— Ты можешь устроиться к моей тёте в компанию. Ты отлично им подойдёшь, и там хорошо платят.

Компания, в которой работает Нейла, занимается обслуживанием учёных, проводящих исследования в опасных уголках Тейвата: подбирает команду, организует отправление и пребывание на месте. Прибыльное дело, так как исследования в Сумеру нескончаемы.

— Нейла рассказывала, что им не хватает сотрудников, которые бы сопровождали учёных в пустыне. Кто, как не ты, справится с этим?

Кандакия правда считает, что подруга стала бы отличным наёмником — Дэхья словно шаровая молния, сидячая работа не для неё абсолютно. Но та так упорно зацепилась за то, что не хочет стать как отец, что избегает всего, что могло бы сделать их похожими, и в банды наёмников не вступает, чтобы не пойти по его стопам. Отчасти Кандакия согласна — банды грешат насилием и преступлениями, но есть и проверенные, которые зарабатывают легально, и их можно найти в городе Сумеру.

— Я терпеть не могу твою тётю. Не могу поверить, что опускаюсь до того, что буду на неё работать.

— Полегче, ты говоришь о его маме.

— Ничего, мне она тоже не нравится.

Дэхья поднимает голову и косится на Сайно.

— Стоп. Она его мама?

— Конечно, у меня больше нет теть, кроме неё.

— Я думала, он сын какой-то троюродной сестры, не знаю, — Дэхья разглядывает его во все глаза и долго кивает. — Так вот в кого ты такой душнила.

— Дэхья... — Кандакия тяжело вздыхает, нарезая кубиками морковь. Сайно за столом расправляется с картошкой: первый раз за неделю, когда они готовят вместе, ибо на улице аномальная жара. По этой же причине они с утра слушают, как Дэхья сокрушается о проваленных экзаменах.

— Но ты душный в хорошем смысле, — спешит исправиться подруга. — То есть ты душнишь не со зла. А вот твоя мать. Эта женщина сатана. Серьёзно, когда кто-то с ней не соглашается, она так морально давит на этого человека, пока он ей не подчинится.

— Она так защищается от людей, которые хотят её задеть, — Кандакия нарезает овощи быстрее.

— Не только. Каждый раз, когда я у вас, они с дядей Каримом ссорятся. И она чмырит его за то, что он хочет быть учёным в пустыне. И тебя за Аару тоже чмырит. Чёрт, да она тебя до слёз доводила! А ты никогда не плачешь.

Дэхья и Сайно вздрагивают, когда Кандакия резко поворачивается с ножом в руках, а на лице её холодное, каменное выражение. Она оставляет нож на столе и высыпает в миску нарезанное.

Нейла души не чает в племяннице, но на один вопрос их мнения расходятся — вопрос будущего Кандакии. Тогда Нейла, не церемонясь, доказывает, почему переехать в столицу — лучшее решение, и стоит на своём до конца, то есть пока Кандакия не скроется в укромном уголке, восстанавливая силы после нападок тёти. В такие моменты Нейла правда становится немножко невыносимой, но Кандакия воспринимает их как уроки коммуникации — в будущем ей встретятся люди хуже.

— Нейла не специально это делала, она просто хотела поговорить, а я восприняла её слова близко к сердцу.

— Кому ты врёшь? — усмехается Дэхья. — Она безупречно контролирует то, что говорит, и искала, на какие места побольнее надавить, просто чтобы ты не перечила ей.

— Не наговаривай на неё.

— Нихуя она мразь.

— Сайно, не говори так о матери, — Кандакия устало смотрит на кузена, закончившего резку и поедающего ломтики помидоров.

— Её тут нет, она не услышит.

— Ты должен всегда быть уважителен к старшим, тем более к своей матери.

— Я её не уважаю.

— Почему ты к ней так строг? — Кандакия прислоняется к стене, потому что третьего стула нет. — Она же пытается наладить с тобой связь, она хочет о тебе позаботиться. Но ты не даёшь ей даже шанса.

Сайно встаёт, чтобы размять конечности, и мешает ложкой салат.

— Садись, — предлагает он — Кандакия устраивается на освободившемся месте, не отводя глаз в ожидании ответа. — Мне нужна была её забота раньше, а не сейчас, когда я почти совершеннолетний. Я не чувствую, что она моя мать. Просто. Какая-то женщина, которая настырно ко мне лезет?

— И зачем же ты приехал к брату этой настырной женщины?

— Папа захотел, а я с ним.

— Здорово, выходит, я тоже для тебя просто племянница какой-то женщины.

Кандакия произносит это раньше, чем успевает подумать, и в следующую секунду заливается стыдом. Напрасно дала волю дурным мыслям — теперь Сайно либо подумает, что она дура, либо кинется за оправдания. И то, и другое отвратительно.

— Когда я только приехал, была.

Он не договаривает. И Кандакия не спрашивает «а сейчас?», хотя услышать ответ очень хочет. Размеренное тикание часов, разнясь с ритмом её сердца, накаляет раздражение. Огонь поднимает стук посуды, которую Сайно перемещает по кухне. Только на всплеске воды из-под крана в голове перестаёт кипеть.

— В общем, да, твоя тётя...

— Прошу тебя, не начинай о ней снова. — Кандакия убирает за ухо волосы, которые цирковыми трюками залезли на лицо вместо улыбки.

— Хорошо, хорошо.

Ей ещё больше стыдно — мало того, что вынесла свой мусор на Сайно, но и подругу затыкает. А всего-то надо достать из глубины души каплю терпения и не заводиться как бык на красную тряпку.

Дэхья, подойдя ближе, садится на корточки.

— Ну прости, — пялится ангельскими глазами. Кандакия на неё и не злилась — не зачем пускать в ход очарование. Но Дэхья ступает дальше по её слабым местам и целует в нос, в щёки, мягкими тёплыми губами, от которых слегка пьянит и хочется лопать ртом мыльные пузырьки.

— Всё, всё, — хихикает Кандакия. Подруга не унимается и целует шею, следом ямку между грудью. Останавливается, только когда дверь подаёт знаки разложения.

— С едой вроде всё, — объясняет застывший под вопросительными взглядами Сайно. — Пойду разнообразить досуг, дядя Карим как раз гитару свою дал.

— Гитару?

— Ага. Сказал, что в нашей семье каждый должен уметь играть на гитаре, и вообще с девчонками пригодится, — Сайно закатывает глаза.

— Пригодится, — Дэхья целует последний раз в щёку. — Вот Кандакия умеет.

— Буду соответствовать.

Когда дверь за ним закрывается, Дэхья придвигает свой стул так, чтобы сидеть рядом с подругой. Она наклоняется ближе и говорит тише нормального, с таким важным видом, будто собирается не шушукаться, а решать вопросы государственной важности:

— Между вами пробежала кошка?

— Что?

— Я чувствую напряжение.

Кандакия не отвечает. Даже если бы она попыталась объяснить, это прозвучало бы дико неловко, а она не готова растекаться в лужу от неприязни к себе.

— Всё в порядке.

— Ты какая-то злая, — косится Дэхья.

— Я не делаю ничего...

— Да, но обычно ты, — она широко улыбается, хлопая ресницами бесперебойно. — И ещё липнешь к нему как блоха.

— О нет, неужели я правда так выгляжу?

— Нет, ты милая. Но сегодня ты, — Дэхья указывает руками на Кандакию, трясёт ими, обозначая масштаб происшествия.

— Ты правда хочешь услышать, как я ною?

— Конечно, слушать твои стоны моё любимое занятие.

Наградив подругу щелбаном, Кандакия обращается за подсказкой в блюдце, наполненное финиками. Мнёт между пальцев и так сморщенный фрукт и вкушает яркую сладость. Хотя она всеми руками за то, чтобы друзья не стеснялись делиться трудностями, готовая взять на себя груз целого мира, вставать с позиции принимающего на передающего, всё ещё не просто. Она подбирает слова:

— Я же рассказывала про Фодила, верно?

— Ага.

Крутит-вертит на уме — губы словно окаменели, отказываются класть тяжёлое на чужие плечи и портить день, уже начавшийся с плохого.

— Ну не томи, — вздыхает Дэхья. И убедив себя, что это весёлая сплетня, а не необходимость в поддержке, Кандакия себя пересиливает.

Повествует о том, как боялась признания, как поручила кузену себя охранять, как тот не справился и дело усугубил. А потом отстранился, и по нему тоскуется нещадно, параллельно накатывая уничижительными мнениями о себе самой дурацкой.

— Срань господня, — хмыкает Дэхья. Кандакия жмёт плечами: как есть. — А вообще хорошо сложилось. Ты только не пугайся, но. Мне кажется, ты Сайно нравишься. Так что ты разом избавилась от двух озабоченных придурков.

Кандакия задерживает дыхание. Перед глазами встаёт пустота, священная, ничем не тронутая. Недосягаемая и абсолютно чистая. Кандакия моргает — и в груди и в ушах колотится топотом лошадиной упряжки.

Ты Сайно нравишься. Это невозможно. За рамками реальности Сайно — да, хоть танцует балет, катаясь на единороге. Но в этой доля сойти с ума не могла выпасть им обоим.

— Кандакия. Ты тут?

— Нравлюсь?

— Звучит безумно, но он слишком милый с тобой и ходит за тобой по пятам.

Лошади весело ржут, убеждая Кандакию, что она точно сходит с ума. Потому что хочется Дэхье поверить, притянуть за уши сказанное и допустить недопустимое. Кандакия пытается бороться за рассудок — лишним он никогда не будет:

— Но Сайно со всеми милый, а я тем более его сестра.

— Вот именно! Он не ведёт себя как брат. Он должен быть либо супер бесячим, либо похуистичным, а он... Милый!

— Как видишь, в последнее время он равнодушен ко мне, так что именно как брат он себя и ведёт.

Подруга хмыкает, скрещивая руки на груди, а Кандакия не может осознать: она никогда не представляла жизнь, в которой Сайно нравится. Даже параллельную — просто сказала себе категорическое «нет» и пустила на самотёк чувства, гореть и стынуть, как метал, который превращается из бесформенного нечто в прочное несокрушимое оружие.

— Моё чутьё меня не подводит. Так что радуйся, что он отстал.

Кандакия жмурится. Вдох — выдох. Это домысел, фантазия, не правда. Или всё же.

— Да как тут радоваться, — она прячет лицо в сгибе локтей. — Когда он мне сам нравится.

И испытывает такую лёгкость — будто тело наконец перестало болеть от тренировки, совершённой после долгого перерыва. Сколько она мечтала сказать это вслух?

Она ждёт, что Дэхья скривится. Или смолчит. Или прочтёт лекцию о том, почему это мерзко и Кандакия свихнулась. Но подруга только хлопает бережно по спине.

— Отлично, мне не пришлось выводить тебя на чистую воду.

— Ты и меня раскусила? — нутро обнимает смесь страха и радости.

— Ты ещё хуже, чем Сайно. Любой, кто пробудет с вами, так же долго, как я, заметит.

Глупая улыбка пересекает лицо, и лёгкость становится всеобъемлющей, лишая чувства собственного веса.

— И что же мне делать, Дэхья?

— Засоси его где-нибудь, где никто не увидит, и будь счастлива, девочка моя.

— ...

— Или словами скажи, а он пусть остальное на себя возьмёт. Только не читай ему стихи.

— ...Я уже прочитала.

Дэхья тяжело вздыхает, хмурится — трудно поверить, что единственное, что её беспокоит в этом кошмаре это стихи, прекрасные и достойные того, чтобы быть озвученными перед светом, в отличие от пагубных чувств. Кандакия ей бесконечно благодарна. За стихи, конечно, обидно, но это мелочи.

— Я понимаю, что ты любишь древние исторические штуки, но зачем?

— В древнеисторических штуках девушки исполняли танцы с кинжалами, а стихи до сих пор актуальны.

— Нет, это кринжово. Уж лучше бы станцевала с ножами...

Больше буллинг стихов Кандакия слушать не желает, хотя возвращаться к серьёзной теме сил нет — как и знания, что делать и как справляться.

— Я не могу признаться ему. Он мой брат, это неправильно.

— Просто не флиртуйте у всех на виду, и никто не узнает.

— Дэхья, я не буду с ним флиртовать так или иначе, он моя семья, это неправильно.

— О боже, да кого это ебёт.

— Меня.

— Тебя-то как раз никто не ебёт.

— ...

— Серьёзно, я не понимаю, в чём проблема. Вы же не жениться собираетесь.

Кандакия как раз сочетаться браком и собирается. Её романтичную душу не один раз сгубило осознание, что любовь до гроба понятие призрачное и зачастую люди часто расстаются, но свою цель в отношениях она видит ясно. Что в голове у Сайно — другой вопрос. Он не хочет короткого летнего романа, потому не хочет признаваться возлюбленной, но.

Но. Какая девушка, помимо Кандакии, предпочла столице Сумеру родную деревню. Она перебирает имена, и их всего четыре. Четыре имени, которых Сайно знать не может и о которых никогда не упоминал. Она нервно сглатывает.

— Я просто оставлю всё как есть. Наверняка я ему не нравлюсь. Конечно, я ему не нравлюсь, я его сестра. Это глупости.

— Да, конечно, я это всё выдумала, чтобы тебя надурить. Кстати, он у тебя за спиной.

Кандакия оборачивается — сосредоточие трепета и ужаса — и видит закрытую дверь.

— Дэхья.

— Прости, прости, это просто так весело, — прыскает подруга в кулак. Весело ей. Как же.

— Я люблю тебя, Дэхья.

Она протягивает умиление и улыбается:

— Я тебя тоже.

— Но иногда так хочу убить.

Замирает и гладит примирительно колено — знает же: не буди лихо, пока тихо. Кандакия тоже знает и тянет лихо на дно — не время, не место, не тот человек. Себя бы тоже на дно — подальше от дилеммы, всплывшей кораблём, которому удавалось маскироваться в глубинах незаметным, пока не вытащили любопытные люди ради сундуков, заполненных вместо драгоценностей позорными секретами.

* * *

Когда жители пустыни справляют свадьбу, они созывают как можно больше народа — всех родственников, соседей, друзей, знакомых, друзей знакомых. Собирается большой праздник, сплачивающий далёких людей, которые в общении с друг другом даже могут обнаружить, что связаны родством. Приглашений на свадьбу приходит не мало, и зачастую Карим их принимает и ведёт с собой дочь на мероприятие. В этот раз Кандакия не единственный компаньон, он решил прихватить всю семью.

Сайно забавно отпирается: ему ни на секунду не интересны свадьбы, он даже на "локальные тусовки" со сверстниками не ходит, не смекая "прикола в дрыганье под музыку". Он спорит с Каримом про искусство, настаивая, что танцевать на свадьбах не равно выступления профессионалов, поэтому формулировка его вовсе не оскорбляет творчество, и убеждает, что веселье от этого действия не получает никакого. Однако оправдания его не спасают.

Кандакия поправляет брюки и укороченную блузку без рукавов, гладит свой пресс, чтобы успокоиться перед долгой поездкой в Караван-Рибат. Она уже оделась, в отличие от Дэхьи, долго красившейся с утра, а затем ещё и подбиравшей лучший наряд как себе, так и подруге. Когда в дверь стучат, Дэхья застёгивает серьги.

— Заходи, — оповещает Кандакия, услышав голос кузена.

— Вас просят поторопиться, — говорит тот и, совершенно не скрываясь, оценивает её внешний вид, пуская в пляс её развеселившиеся нервы. — Отлично выглядите.

— Ты тоже, — Кандакия не лукавит, залипая на то, как медовая кожа контрастирует с белой майкой, на которую будто плеснули чёрной краски и капли растеклись причудливыми узорами. Взгляд с серебряных браслетов на запястье перемещается на мышцы рук, впечатляющие, но не слишком большие, чтобы выбиваться на фоне тела. А чего стоят мощные ноги. Наверное, бёдра под джинсовыми шортами тоже крайне хороши...

— Я уже отвык надевать что-то сверху, — Сайно возвращает её из понесшихся в свободную степь мыслей. — Как жарко-то в дороге будет.

— У нас есть кондиционер в машине.

— Твой отец святой.

— Он сделал это по настоянию твоей мамы. Кондиционер в гостиной тоже её заслуга.

Сайно хмыкает — попался в ловушку мальчик, так усиленно сбегающий от родства.

— Что ж, спасибо ей за это.

Он прислоняется к стенке, скрестив руки на груди, разглядывает Дэхью. Она как раз закончила расчёсывать длинные густые волосы и собирает их в высокий хвост. Стройную фигуру подчёркивает оранжевое платье, обтягивающее сверху и распускающееся юбкой. Поймав взгляд парня, Дэхья просит:

— Помоги определиться с помадой.

— Я не мастер в этом.

— Здесь не нужно быть профессионалом.

Она красит губы персиковым и, подойдя к Сайно, смазывает их о чужие коротким поцелуем — легко, без лишних движений, будто так и должно быть. Будто Кандакия и Сайно напрасно роняют челюсть и пялятся непониманием.

— Как тебе?

Сайно сглотнув, бормочет:

— Я думал, ты спросишь про цвет, а не про вкус... А насчёт вкуса, разве этот вопрос надо задавать не тому, с кем ты собираешься целоваться? У нас с этим человеком могут быть разные предпочтения, — он вытирает губы локтем, изучает след на коже.

— Боже, откройте окно, — Дэхья закрывает тюбик. — Девушкам с тобой должно быть не просто флиртовать.

— А ты флиртовала со мной?

— Нет, но кто-то мог бы, — она подмигивает подруге, и Кандакии как никогда хочется её убить. — Кстати, может, обувь на платформе наденешь, а то ты стал ещё ниже. Какой у тебя вообще рост?

— Сто шестьдесят девять. И это не я стал ниже, это у тебя каблуки.

— Да ты лилипут, давай найдём платформу.

Отказавшись, Сайно пафосно изрекает:

— Красота человека заключается в том, чтобы подчеркнуть свои достоинства и принять свои недостатки. — И как же он собой гордится — Кандакия чувствует, даже не глядя на парочку.

— Фига сказанул.

— Это было в сборнике цитат поэтов изумрудного века.

— Зачем ты читал этот сборник?

— Дядя сказал, что мне надо обязательно что-то прочесть с его полки, а он был самым коротким.

— Гений.

Сайно снова собой гордится — Кандакия хочет его пнуть, но только пихает за дверь, напоминая, что им уже пора.

что это было??

Пишет она в машине.

небольшой поцелуй

Сообщение заканчивается смайликом, отправляющим воздушный поцелуй, который должен расслабить, но только мозолит глаза больше.

как видишь ничего страшного

тебе просто надо сделать так же

Кандакия отвечает двумя косящимися смайликами с глазами и губами под чёрточки.

Конечно, ничего страшного. В одном поцелуе. Но Кандакия хочет большего. Обручиться, расписаться в ЗАГСе, съехаться, завести детей, собаку, кошку, ручного скарабея и жить долго и счастливо. Даже если отмести грандиозные планы о семье, она не может просто кокетничать с ним тайно. Любовная связь, пусть и всего на одно лето, оставит след, который не сотрётся даже спустя годы и разлуку. Сайно не захочет возвращаться в деревню, запомнившеюся неловким романом с кузиной. И тогда точно не ответит себе на вопрос, где пролегает его Родина: в пустыне, тропическом лесу или вообще на другой точке Тейвата. Кандакия не хочет быть виновной за то, что он не найдёт свой дом.

— Какие вы красивые! — восклицает отец на водительском кресле. — Но, душа моя, почему ты не надела платье, как Дэхья?

Кандакия сбита с толку — она не одевалась сама. Она сталкивается с этой задачей только в повседневности, натягивая то, в чём не сильно потеет, на этом её требования к одежде заканчиваются. На мероприятия же она доверяет выбор стиля Дэхье, которая берётся за дело со всей страстью. Благо, Дэхья отвечает за свои действия:

— Дядя Карим, ну это мода такая сейчас.

— Правда что ли? — спрашивает отец у друга на сидении рядом.

— Не слежу за этим, Сайно лучше знает, — Фарид оборачивается к сыну. Сайно подтверждает:

— Да, красиво же.

— Ох, ну ладно, ладно... Ну и мода нынче... Понимаю, конечно, что мир не стоит на месте, но.

— Привыкай. Мы в нём уже лишние, у молодых своё на уме. Сайно мне уже сколько лет талдычит, что татуировку хочет. Я ему говорю, ты потерпи до восемнадцати хотя бы — если не расхочется, так уж и быть.

— Сынок, ну ты чего, какая татуировка? — ужасается Карим.

— Они крутые.

— Скажи, — Дэхья восхищённо присоединяется, и следующие её слова почти сводят мужчину в могилу. — Я ещё хочу виски выбрить, но пока нельзя, эх.

— Душа моя, а ты нас чем порадуешь?

Отец кажется настолько шокированным, что Кандакии и забавно, и печально: её милый батюшка, неисправимый романтик, путешествующий в прошлом и нехотя оглядывающийся на настоящее. Чтобы облегчить его учесть, она качает головой: «Ничем» — к тому же у неё правда нет желания внести кардинальные изменения во внешность.

Остаток дороги говорят только старшие — Кандакия и Дэхья смотрят на телефоне сериал, разделив на двоих проводные наушники, а Сайно засыпает, засмотревшись на повторяющийся пустынный пейзаж за окном. Он то и дело бьётся головой о стекло, когда машину раскачивает на неровностях. Так устаёт, что в полусне поворачивается в другую сторону и жмётся к плечу Кандакии. Глупый, глупый, если б Сайно знал, как её от этого лихорадит, держался бы на расстоянии трёх метров. Но он не знает, а она, взяв сбившееся дыхание под контроль, придерживает его за талию рукой, чтобы безвольное тело не мотало обратно к окну.

Свадьбы организуют в одном и том же ресторане из-за демократичных цен — Кандакия уже знает каждый его уголок. Она улыбается потрёпанным белым стенам, проходя по лестнице. Подмечает, что Сайно держится позади притихшим — должно быть, из-за обилия чужаков, снующих туда-сюда.

Она рефлекторно берёт его за руку, когда они входят в главный зал — огромный, занятый столами и стульями по краям, и свободный посередине, чтобы приглашённые вставали с мест и танцевали. В самом начале зала музыканты настраивают инструменты — среди них Кандакия тоже видит знакомые лица. Она идёт дальше за отцом, а Сайно рядом даже не стремится отпустить её. Может, стоит чаще водить его по новым местам.

Стол накрыт самыми разными угощениями: пилав, ароматные мясные шарики, грибное ассорти, из сладкого в нос вбивается запах заварного крема и падисарового пудинга. У Дэхьи и Сайно сияют глаза, и Кандакия абсолютно их понимает. Они проявляют великое терпение, ожидая, пока старшие первыми начнут есть.

Скоро к их компании присоединяется некий господин — Кандакия не видела его много лет, но, вглядевшись в седые волосы, орлиный нос и голубые глаза, распознаёт.

— Гамзат, и ты тут! — восклицает отец другу. Гамзат приветствует его тремя поцелуями и остальных, кого может, а тем, до кого не дотягивается, просто жмёт руку. — А тебя чего принесло, не любишь же свадьбы.

— Да жених — племянник мой, пришлось.

— Ну и славно, давно я с тобой не танцевал.

— Нет, нет, никаких танцев, у меня уже спина отваливается, — Гамзат интенсивно качает головой и смотрит на Кандакию. — Пусть вон молодёжь танцует. Дочь у тебя, конечно, вымахала, ещё и красавица такая. Наверное, от женихов отбоя нет.

— К сожалению, — вставляет Сайно. Кандакия не сдерживает смех — она с ним согласна полностью, но сама бы не осмелилась так выразиться.

— Я её последний раз видел в каком году..? Лет пять назад? А теперь тебе сколько?

— Восемнадцать.

Гамзат делает удивлённое лицо. Отец представляет ему Фарида как своего друга и Сайно как племянника, не упоминая развод его родителей. В ходе разговора, если зайдёт тема, всё равно выяснится, но пока можно не усложнять.

Кандакия ждёт, что за столом встанет разговор друзей, которые не виделись миллион лет, но отец, в отличие от неё, с Гамзатом, оказывается, виделся часто — по работе. Они — оба учёные с Вахуманы, только область интересов Гамзата лежит в тропическом лесу, в то время как Карим по уши в пустыне.

— Слышал о ситуации на границе?

— В Аару новости поздно доходят. Что стряслось?

— Проверки участились, задержания тоже. Люди негодуют. Всё, потому что какие-то фанатики Дешрета собираются в группировки и пропагандируют свои учения. Но вряд ли это будет долго сходить им с рук.

— В рамках нынешнего законодательства сложно привлечь пустынников к юридической ответственности, но я с тобой согласен. Воли им не дадут.

Кандакия не замечает, как сжимается от напряжения и как пристально смотрит на учёных, слушая внушающий опасения разговор — отец тепло улыбается ей:

— Молодёжь, чего сидите, идите танцевать.

Она не хочет танцевать — сейчас бы дослушать про события на границе, понять, можно ли паниковать, и придумать сто тысяч вариантов на случай, если станет очень плохо. Кандакия, к сожалению, читала некоторые документы, с которыми работает отец, да и ни для кого не секрет накаленные отношения между пустынниками и жителями тропического леса — временами на границе бывают стычки, но они не становятся масштабными. И всё равно опасность всегда дышит в спину, и Кандакии не по себе в бессонные ночи, когда мысли кружатся в голове роем пчёл.

Она всё же слушается отца — к тому же Дэхья тянет за руку. Только Сайно выражает несогласие.

— Сынок, ты пришёл на свадьбу, повеселились, пока здоровье позволяет, — убеждает его Карим.

— Я, пожалуй, тут останусь, не люблю танцевать.

Кандакия тоже не любит — она любит смотреть, как танцуют. Но идёт вместе с Дэхьей, воспринимая действие как ритуал сближения.

Они находят в толпе подруг из Аару, собираются вместе и двигают руками в воздухе в такт смеси из ударов дарбуки и струн уда. В моменте главное — улыбки и общий задор, позволить весёлому свадебному мотиву унести тебя. И Кандакия моменту отдаётся — хорошо всё же иногда расслабиться. Она вдруг танцует с Сетарией, потому что в передвижениях по танцполу легко оказаться рядом с кем-то совершенно иным, а не тем, с кем начинал. Она чувствует вечную зажатость Сетарии и желание подругу раскрепостить. Становится игривой, как кошка, добивающаяся внимания хозяина, и не спускает цепкого взгляда, огибая Сетарию узорами традиционного танца. Это не сразу, но работает, и постепенно в движениях напротив уменьшается скованности и прибавляется живости. Кандакия радуется маленькой победе, мечтая: вот бы Сайно так же увести и разделить момент единения в одном музыкальном ритме.

Под конец усталость даёт о себе знать: долго тяжело держать руки поднятыми и вращать кистями. Но Кандакию зовёт танцевать отец, и от этого приглашения она не может отказаться. Остаётся ещё немного, создать счастливое воспоминание с родителем о дне, когда она смогла отправиться на праздник почти со всеми дорогими ей людьми.

Когда она возвращается за стол, за ним сидит только Гамзат — отец и Дэхья ещё танцуют, а Сайно и Фарид незнамо где.

— Ты хорошо танцуешь, юная госпожа.

— Спасибо, дядя, — Кандакия улыбается обращению.

— И какие планы на жизнь? Поступила в город? Будешь у тёти жить?

— Нет, я остаюсь в деревне.

— Как же? В Аару что ли? И что же ты будешь делать?

В голосе Гамзата сквозит высокомерие, намекая, что предстоит разговор, который Кандакия вела тысячи раз прежде с другими упорными в том, чтобы доказать ей глупость, с которой она якобы относится к своему будущему. Она успокаивает себя внутренним голосом и отвечает учёному:

— Помогать отцу и старосте деревни с малым и большим хозяйством, административными вопросами.

Ожидаемо шелестит смех мужчины, будто под ветром листья, за которыми прячутся надоедливые букашки.

— Это очаровательно, юная госпожа, но ты сама слышала. Положение пустыни очень непрочно, а Аару близко к тропическому лесу. Близок и день, когда государство найдёт ей иное применение, а деревенщину переселит.

— Что вы хотите сказать?

— Что тебе незачем прожигать свою жизнь, юная госпожа.

— Я не думаю, что посвятить себя любимой Родине значит прожечь свою жизнь, дядя, — Кандакия сдерживает негодование: не первый раз её чувства ранят, но привыкнуть к этому не получается.

— Правда? Может, просто эта стерва Нейла не хочет принять тебя, а у старика Карима нет денег, чтобы обеспечить тебя в городе? В таком случае не волнуйся. Я буду тебе очень рад в своём доме.

Гамхат зачем-то кладёт на её колено руку, тяжёлую и крепкую. Она ждёт, когда он отстранится, сбитая с толку жестом, но рука проникает дальше, размещаясь на бедре. Она в абсолютной растерянности — зачем друг отца её гладит, значит ли это то, о чём она подумала. Почему внизу живота горячо, но её пронизывает животный страх и хочется сбежать. Кандакия пытается встать, но тело заморозило. Она хочет произнести хотя бы три звука, но губы заледенели. И с каждым движением чужой руки ближе к паху разрастаются внутри беспомощность и тошнота.

— Дочка, я не могу найти Сайно.

Оцепенение спадает: Кандакия поднимает голову на голос. Гамхат резко убирает руку.

— Можешь найти его и сказать, что я его ищу?

— Да, конечно, — Кандакия срывается с места, обращая на себя обеспокоенный взгляд Фарида. Благо, тот не задаёт вопросов.

Найти Сайно — такова цель. Главное сосредоточиться. Не думать о произошедшем. Всё уже позади: больше она не останется наедине с этим мужчиной, он её не дотронется. Главное держать это в голове. Главное — найти Сайно.

Кандакия не осознаёт, куда её ведут ноги, зато людей вокруг всё меньше и меньше, и воздух легче проникает в лёгкие. С кожи будто спадает слой жира, сменяясь ощущением чистоты и лёгкости. Хотя растения впереди искусственные, их вид всё равно сглаживает нервозность. Рядом с очередной клумбой Кандакия останавливается и разрешает себе подумать, когда уложился беспорядок в голове: где же искать Сайно.

Издалека разносятся шаги. Завидев знакомый силуэт, Кандакия готовится к приветствию, но Сетария мчится мимо слишком быстро, даже не взглянув на старшую. Секунду Кандакия хочет пойти за ней, поинтересоваться самочувствием и вообще, но остаётся верной первоначальной задаче. Интуиция подсказывает, что там, откуда Сетария чуть ли не выбежала, могут находиться и другие люди.

Кандакия идёт глубже, сворачивает в единственный проход, выстроенный кустами и деревьями, за которым полная тишина ласкает слух. В открывшейся маленькой зоне по центру протянулась белая скамья, а на ней скрючился виновник поисков. Зелёное поле на земле тоже искусственное, тем не менее по нему приятно ступать босыми ногами — Кандакия снимает туфли, прежде чем пройти дальше. Сколько бы раз она ни была на свадьбах, это место она видит впервые.

Она медлит с тем, чтобы сесть рядом, а Сайно будто не заметил её вмешательства. И нависает вопрос: беспокоить ли его присутствием или предоставить самому себе. Может, он не хочет никого видеть. Особенно её.

Прежде чем Кандакия примет решение, Сайно поднимает голову и хлопает растерянно ресницами, с которых срывается слеза. И она снова не может двинуться, потому что ноги под его взглядом становятся ватными, и она не доверяет себе ни разу.

— Дядя Фарид тебя искал.

Сайно не отвечает, съедая её полностью, до самых косточек, чтобы тесно стало не только в одежде, но и в теле. Усилием воли оторвавшись от земли, Кандакия садится рядом.

— Ты в порядке?

Сайно не отвечает, его янтарные глаза большие от влаги — она позволяет себе стереть большим пальцем слезу на его щеке.

— Да, — наконец говорит он, голосом ровным, но хриплым. — Наверное.

— Точно?

— Нет, — прячет лицо в ладонях. — Я придурок.

— Что такое?

— Мне Сетария призналась. — мажет он невнятно. — А я сказал ей: "ты мне не нравишься". — убирает волосы с лица назад. Хмурится. — Ну сука. Почему я такой.

Кандакия вздыхает осознанием. То ли восхищается младшей подругой, которая смогла открыть чувства, то ли завидует, потому что сама такой возможностью не обладает. Облегчение грызёт виной: нечего радоваться чужому разбитому сердцу. Но Кандакии так хорошо от того, что её в сохранности — до тех пор, пока Сайно не объявит имя возлюбленной.

— Мы такие, какие есть. Ты же не мог ответить ей взаимностью, если взаимности нет.

— Я правда хотел быть мягче, как ты мне говорила. Но она так внезапно меня поцеловала, я растерялся и ляпнул первое, что пришло на ум. Она меня теперь видеть не захочет.

Скорее всего не захочет, тем не менее Кандакия пытается утешить:

— Всё будет хорошо. Просто подойди к ней позже и объяснись лучше. Вы всё уладите. Я уверена, она поймёт.

— Спасибо за поддержку, но вряд ли она поймёт.

— Она хотя бы будет чувствовать себя лучше. Когда нас отталкивают резко, мы не понимаем, почему так, и склоны искать проблему в самих себе. Ты можешь избавить её от этого испытания.

Кандакия говорит проверенное на своём опыте, не надеясь, что кузен поймёт, что она не о Сетарии. Пусть хотя бы запомнит на будущее ради тех, с кем ещё доведётся делиться жизнями. Он долго размышляет над её словами — будто хочет поспорить и ищет аргументы, — хмыкает:

— Хорошо. Я попробую. Спасибо.

И на душе правда хорошо — торжествует внутренний воспитатель Кандакии, который не мало шишек набил, присматривая за малютками. Сайно малюткой не назовёшь, но окружающий мир ему тоже познавать и познавать.

— Пойдём?

— Эта музыка невозможна, у меня уши пресс эф. Я ещё тут посижу. Иди, если хочешь.

Кандакия не хочет. Точно не хочет быть с мужчиной, который не прочь распустить руки.

— Можно я посижу с тобой?

— Да. Я думал, тебе там нравится.

— Мне нравится, — она взвешивает, говорить или нет. Чужое прикосновение всё ещё скребёт на ноге напоминанием. — Я немного напугана. Кажется, со мной заигрывал друг папы. И я не знаю, что делать.

— Что...? Кто? Гамхат что ли?

— Да. Я не уверена, если честно. Но он трогал меня... Ну, в том месте... Это. Намёк? Или я преувеличиваю...? И это просто жест заботы со стороны старшего...

— Пиздец, Кандакия. Ты должна рассказать отцу.

— Но они дружат так долго. И работают вместе.

— Вот именно, я бы не хотел иметь дело со старым муднем, который клеится к моей дочери. Какого хуя он трогает тебя в ебучем ресторане? Блядь, я так зол.

Кандакия чувствует — тон, ровный, почти равнодушный раньше, прочнеет, обостряется и обретает силу резать. Она не первый раз слышит Сайно таким и много раз до него попадала под влияние давящего слова — но исполняемого его матерью. Собственный голос сам по себе становится тише и мягче.

— Может, я как-то не так одета. Или это из-за слухов в деревне.

— Блядь, Кандакия, ты в ебучем костюме. Да будь ты там в одном нижнем белье, у человека должна быть совесть.

— Извини.

— Передо мной-то за что?

Она не может объяснить за что — просто Сайно звучит так, будто она сделала что-то не то и должна исправиться.

— Ты злишься.

Он смотрит обжигающим янтарём, и Кандакия в шаге от, чтобы себя возненавидеть, потому что хочет то ли спуститься к его коленям, то ли сесть на них и умолять дырявить её не только глазами. Она отвлекается на зелёный под ногами — цветочки, бабочки, ромашки, собаки, собачьи экскременты, голубое небо, вода, синяя-синяя...

— Ты извини, — выдыхает Сайно. — Всё, я говорю спокойнее. Я просто не понимаю, почему ты говоришь так. Ты же девушка, ты должна думать о своей безопасности, а не о том, что ты как-то не так одета или сделала что-то не то.

Былой злости действительно не слышно. И укора, хотя сказанное его подразумевает. Кандакия тоже себя не понимает: она знает и из книг, и от Нейлы, что сексуальное влечение зависит не только и не столько от объекта влечения. Но почему-то она не верит.

— Не могу отделаться от ощущения, будто, — она кусает губы, подыскивая нужные слова. — Я всех провоцирую, потому что хочу. Заняться. Любовью? И это видно? Какой кошмар.

— ...Ты хотела с ним? — спрашивает Сайно, надолго замолчав. — С Гамхатом?

От одной мысли о том, чтобы переспать с названным, Кандакию передёргивает.

— Нет. Просто у меня есть это желание. Я не хочу с кем-то конкретным, — она врёт, но цена лжи не так высока, как правды. — Когда он трогал меня, мне захотелось. Но не с ним, а с кем-то, кого я бы любила.

Сайно снова замолкает с напряжённым лицом.

— То есть тебя завело, когда он клеился к тебе, и ты хочешь заняться любовью, но не с ним, а с кем-то, кто тебе нравится?

— Да.

— А в чём проблема?

— Я не должна хотеть? Пока не выйду замуж, а я хочу уже сейчас, и это неправильно. И то, что я завела с тобой, парнем и моим братом, этот разговор, ещё хуже, — Кандакия смущается жутко от позднего осознания. Просто Сайно был рядом и казался надёжным, а она в порыве тревоги опрометчиво поделилась. — Прости, пожалуйста. Наверное, я постоянно делаю такие глупые вещи. Неудивительно, что обо мне пошли слухи, а теперь со мной ещё и заигрывает пятидесятилетний мужчина.

— Мне нормально с этого разговора, — Сайно жмёт плечами. — Хотя ладно, немного неловко, я не говорил о ебле с девушками раньше. Но все хотят ебаться, это не что-то ужасное, расслабься. — Кандакия пытается улыбнуться: смотри, вот, я не парюсь, — но получившееся выражение скорее вызывает жалость. — А насчёт пятидесятилетний. У меня есть знакомая, которую домогался мужик, когда она была ещё мелкой совсем, лет шесть. Поэтому. Не знаю, что у людей в головах. Я бы сказал, ты красивая, поэтому всем нравишься, но. Когда мы сидим с ребятами и смотрим девушек, им всё равно, как они выглядят. Главное, чтоб две ноги, руки и остальное на месте.

— Смотрите девушек?

— Ну да. А девушки так не делают?

Кандакия вспоминает былые времена, когда ещё была близка со сверстницами и могла обсуждать с ними личное. Даже тогда они ограничивались формулировкой «кого бы ты поцеловала?», о сексе речи не шло.

— Нет? Я не знаю, я не говорю о парнях с подругами, я им не доверяю. Кроме Дэхьи, но ей нравятся девушки и. Да, она руководствуется тем же принципом, что твои друзья.

— Вот. Поэтому. Я хотел сказать, что ты не влияешь на это. Хоть мешок из-под картошки надень, не знаю, если кто-то захочет, он всё равно будет к тебе клеиться. Чёрт, это звучит не очень успокаивающе, да?

— Что удивительно, меня это успокоило, — заключает Кандакия, осмыслив услышанное.

— Я рад.

Голоса соседок в голове до сих пор громкие. И Кандакия не скоро забудет их домыслы и обвинения, ей нужно время, чтобы принять своё влечение как нечто естественное, не стыдясь его. Но слова Сайно будто поток воды, на течении которого можно сосредоточиться, чтобы игнорировать постоянный высокочастотный звук фоном.

— Тут красиво.

Кандакия смотрит на кузена, думает: «Ты красивый». Не озвучивает, боясь показаться навязчивой. А, может, не стоит бояться. Раньше она не боялась.

— Спасибо, — вздыхает она. Несмотря на сомнения, говорит: — Я думала, что надоела тебе. Но ты мне очень помог.

— Что?

Кандакия не повторяет, смущённая сама по себе и не уверенная, что именно нужно уточнить.

— Не понимаю, почему ты так решила, но ты мне не надоела.

— Когда ты только приехал, мы проводили много времени вместе, — объясняться словами крышесносно неловко — зачем вообще объяснять вроде очевидное. — А сейчас ты всегда занят чем-то ещё.

Сайно не торопится с ответом — тем более отвечать на такое не просто. Ожидание накатывает по ложке смущения в секунду, и, когда он наконец говорит, Кандакия чувствует себя утонувшей под слоем пломбира в вафельном рожке.

— Прости. Я не хотел тебя огорчать. Я исправлюсь.

Пломбир чудным образом увеличивается в размерах, заполоняя нос и уши и не оставляя ни одного участка внутри непричастным к нашествию сладкого. Кандакия старается не пищать:

— Ничего страшного, если ты не хочешь проводить со мной время. Просто ты сделал это резко, и я приняла это близко к сердцу, прости.

— Нет, я хочу быть с тобой, это слишком сложно, чтобы объяснить, но просто поверь мне, я хочу.

Она проваливает задачу, истратив последний накопленный воздух:

— ...Правда?

— Правда.

Нет, это уже чересчур, выше всяких сил, сильнее любой власти.

— Я хочу тебя обнять.

Она думает, что Сайно покачает головой — затем и крепилась, чтобы не досаждать излишней тактильностью. Но Сайно, хмыкнув, накрывает её руками и держит бережно-бережно. От него вкусно пахнет, тепло кружит голову, теснота выкачивает литр за литром воздух, только запасённый, обратно. Кандакии горячо-горячо, ум плывёт, размазывая навязчивые мысли образом Дэхьи, подмигивающей: «Небольшой поцелуй, ничего страшного». И правда, Сайно уже целовали сегодня две девушки, которые ему не нравятся — она тоже хочет, несправедливо оставлять её за бортом.

Просто потянуться, пока он близко. Один раз. Если он ответит — потрясающе, нет — ладно, она придумает отговорку. Несправедливо брать её за руку и оглаживать костяшки, играясь со слабым сердцем — Кандакия может взамен попробовать один поцелуй. Может. Может ведь.

— Вот вы где. Что за телячьи нежности?

Сайно отстраняется, но руку не отпускает, несмотря на рефлекторную попытку Кандакии расплести пальцы. Он теснится к ней вправо, освобождая место на скамье, и она следует его примеру, чтобы дать присесть подошедшему Фариду.

— У нас обнимательная терапия.

О да, для кого-то терапия, а для кого-то искушение. Спасибо ангелам-хранителям, подославшим старшего, чтобы уберечь от ошибок.

— Хорошее дело. Я вас прерву, но, Сайно, твой подарок на пункте выдачи недалеко отсюда. Заберёшь, раз уж не хочешь в ресторане торчать?

— Ура, наконец-то.

— Что за подарок?

— Задники для карт Священного призыва, — Фарид гладит сына по голове. — Повезло, что до Дня Рождения успело доехать.

— А когда у тебя День Рождения?

Сайно медлит с ответом. Фарид берёт на себя эту задачу:

— Сегодня как раз.

Сегодня. Двадцать третьего июня. Кандакия вспоминает: вдруг она пропустила, вдруг кто-то предупреждал, что скоро праздник. Но нет, единственным торжеством, о котором все говорили, была свадьба.

— Почему ты не сказал? Я даже не подготовила тебе ничего.

— Ты не спрашивала. К тому же я тебя тоже не поздравлял на твой ДР.

— Но мы тогда не общались. А сейчас я хотела бы сделать тебе подарок.

— Забей, то, что мне посчастливилось встретить тебя среди семи миллиардов людей, уже подарок.

Сайно говорит последнее буднично, бросил невзначай и живёт дальше. Не догадывается, что уронил кузине на голову очередной кирпич, чтобы лежала с травмами и не въезжала, как мир вокруг устроен и зачем сначала скрывают от неё День Рождения, потом кокетничают беспощадно на глазах у отца. Сайно — господин головоломка и противоречие. И она ему, похоже, может правда. Нравиться. Немыслимое, но уже не легко опровержимое, закладывает уши, стуча поверх остального мира.

— Больше не читай того, что Карим даёт, ещё станешь как он, — вздыхает Фарид, ошарашенный не меньше Кандакии.

— Что не так? Кстати, дядя рассказывал, что матушке нравится этот стих, который.

— Стихотворение, — поправляет Кандакия.

— Стихотворение, которое: «между нами протекла река, и к тебе мне не прийти никак, на твоём далёком берегу я лишь...»

— Не читай это при мне.

Он запомнил, — отмечает она. И соврал, что нет, или перечитывал лично в сборнике и запоминал после. Но не забыл о существовании этих стихов в любом случае — Кандакия отчего-то в восторге.

— Почему? Дядя сказал, что они очень нравятся матушке. Мне интересно, почему.

— Она ненавидит стихи, а этот придурок решил подшутить надо мной и выставил перед ней идиотом.

— То есть ей не понравилось? А почему я тогда родился, если ты её не впечатлил?

Фарид застывает со сложным выражением. Он звучит холодно — по крайней мере так чувствует Кандакия, но Сайно на вид вполне комфортно, и их взаимоотношения для неё ещё большая загадка, чем происходящее между ней и Сайно. Она спешит на помощь дяде — или просто хочет отстоять какой-никакой поцелуй. Прижимается губами к руке Сайно, скреплённой в своей:

— Потому что вселенная не хотела обделять меня подарками и принесла тебя.

Она удивляет саму себя, хотя знала, что делает. И совершённое кажется неправильным, потому что Фарид, как и его сын, не выдаёт реакции. Смотрит тяжело и тяжело молчит — Кандакии неуютно. Обратить бы время вспять, сдержаться от бесстыдства. Она переезжает себя поездом, бесконечно мчащим по рельсам и исписанным одним и тем же словом «дура» на всех вагонах. Но скрежет машины стихает с чужим прикосновением — Сайно, осторожный и нежный, а его губы стреляют электричеством — механизм в неисправности распадается на свет и рушится.

Кошмар, она ему правда нравится.

Кошмар, она его обожает.

Кандакия старается отвести глаза. Они ходят по лезвию ножа: Фарид не дурак, хмурится не без причины.

— Хорошо, тогда я пойду обратно. Хорошо?

— Хорошо, — кивает Сайно, накрывая её облегчением, и наконец выпускает её руку, запомнившую поцелуй.

На самом деле ни черта не хорошо: ужас, перемешанный с эйфорией, на вкус как особый вид наркотика, возводит высоко-высоко и рушит, рушит, рушит в бездонное нечто.

Канадакии надо прилечь. Хорошенько поспать, чтобы новое знание оказалось ненастоящим. А даже если оно не исчезнет, оттянуть момент, когда придётся с ним свыкнуться.