На рассвете Сайно сонный, словно помятый воробушек, клюёт носом и обнимает себя руками, как крылышками — впервые в пустыне ему холодно. На коже застыли мурашки, собственное дыхание резонирует с отголосками ветра, доносящегося снаружи. Упасть бы в сон заново — холод с тишиной так убаюкивают. Сайно восстанавливает чёткость зрения, сгоняя искушение. Поднимается и отрешённо разминается перед новым днём. На кухне не постукивает посуда, спальни также молчат, и, не сильно дёрнув дверь каждой, Сайно делает вывод, что в запертых комнатах люди всё ещё мирно спят. Хотя достижение проснуться в пять утра не такое уж великое, он улыбается превосходством.

Он собирается принять душ, но его полотенце с гелем у Кандакии. И верхняя одежда тоже. А на улице ощутимо дует. Но разве такая мелочь остановит его? Сайно бы оскорбился, если бы дал газ.

Он делает шаг во двор. Ветерок скользит по шее, груди, оглаживает живот, отпускает, но скоро настигает снова. Сайно сначала мёрзнет, затем горит, затем всё сразу, и от этого почему-то жутко хорошо. Он находит в сарае вёдра, берёт опустевшие полностью, а частично занятые оставляет на потом.

В рассветной пустыне есть нечто пленительное. Сайно бы, может быть, её такой и полюбил. Тихой абсолютно, точно мёртвой, а не старой, когда тут и там снуют люди, суетясь и донимая друг друга. Но это уже будет другая земля, не та Аару, которую Кандакия рьяно защищает.

Упиваясь ветром, голосящим в отобранный у всего живого микрофон, Сайно спускается к подъёмнику. Прежде чем спуститься ещё ниже, он осмеливается взглянуть на противоположную сторону — в груди щемит и давит. Ему кажется, что вода, обрамлённая золотым светом, отрывает что-то важное от него, роняет и уносит. Он хочет броситься вниз и погнаться за ней, чтобы стать единым. И пока видение не зашло слишком далеко, он сглатывает и смотрит под ноги, краем глаза ловя проносящийся мимо размытый пейзаж.

Ветер обдувает всё так же ласково, пока Сайно наполняет вёдра. Водопад переливается лучами солнца, окрашенный в красный, оранжевый и жёлтый, будто мармелад, расплавленный в кисель. Пока Сайно тоскует по вкусу киселя, сзади образуется голос, который накатывает волной раздражения:

— Какая встреча.

— Почему ты здесь?

Рахман дёргает бровью, выставляя напоказ вёдра:

— За тем же, за чем и ты. Я всегда прихожу в это время.

Безупречное обоснование. Сайно вздыхает о том, что момент испорчен и больше не полюбоваться видом, и собирается к подъёмнику, но Рахман окликает, набирая воды:

— Ты бы надел что-то сверху, простудишься же.

— Всё нормально.

Сайно получает в лицо кофтой, заслонившей глаза, и давится возмущением.

— Это тебе не город.

— Это твоя? — он осматривает красную кофту, которую ещё секунду назад видел на Рахмане.

— Нет, твоей мамы.

— Мне не нужно, — кидает её обратно и слышит попадание в руки.

— Какой гордый. Хоть что-то в тебе не пидорское.

Нахмурившись, Сайно стремительно шагает к подъёмнику, надеясь избавиться от назойливого сверстника, когда Рахман его нагоняет. Он не сдерживается:

— Да что тебе геи сделали?

— Это не нормально.

— Почему?

— Да потому что. Неужели тебе не ясно?

Сайно хмурится — если он спрашивает, очевидно, что нет. Он качает головой.

— Бог создал мужчину и женщину разными не просто так, мы так устроены, чтобы нам нравились женщины, а им мы. И только так.

— Но геи и лесбиянки же существуют.

— Это уже отклонение. Таких людей не должно быть. Они должны лечиться и не заражать никого вокруг дрянью.

Чем больше Сайно слушает чужие аргументы, тем больше в нём злости.

— Но они безвредны.

— Так кажется. Если спустить их со счетов, то они сломают всё, что строили наши предки. Тебе в этом городе совсем мозги промыли, тебе вообще насрать на наказы царя Дешрета?

— Как сломают? — Сайно понимает свою ошибку, прежде чем Рахман разольётся страстной речью. — Ладно, лучше не объясняй. А что, если среди твоих друзей будут геи?

— Мои пацаны ровные.

Он не говорит «а девушки?», чтобы не подставлять Дэхью, хотя язык жутко чешется. Вместо этого вспоминает другое наболевшее:

— Но Кагемни распускал слухи о Кандакии. Это очень плохо на ней отразилось. Но при этом с ним ты дружишь, хотя он куда более мерзкий, чем условные опасные геи.

— Он просто тупой.

— Он просто, а она терпит последствия этого?

— Даже так, не просто же так Кагемни придумал это. Значит, она дала ему повод.

С каждой секундой нарастающее напряжение ударяет в голову. Сайно не может вспомнить, когда ввёл настолько бессмысленный разговор, и отрезает:

— Заткнись.

— Повтори.

— Ты защищаешь его, только потому что он твой друг, несмотря на то что он сделал.

— А ты Кандакию, только потому что она твоя сестра. Думаешь, она захочет признаваться в том, как всё было на самом деле?

— Я ей верю. И что бы там ни случилось, закончилось это тем, что он вылез сухим из воды, а она терпит унижения, хотя ничего не сделала.

— Да никто её не унижает, ты преувеличиваешь.

— Ты не был на её месте и не понимаешь, каково это.

Рахман не отвечает, одаряя долгожданной тишиной. Он шагает широко и быстро — легко бы обогнал Сайно, но снижает темп, как только тот остаётся позади. Озвучивать просьбу не ждать Сайно не решается, чтобы не начать новый диалог — общение у них получается терпимое, только если протекает без слов.

Он обжёвывает слова Рахмана — потому что думал о похожем, чтобы занять бессонные часы ночью, проводя исследование в интернете на тему межродственных связей. И к правде Тигнари, такие действительно были распространены в прошлом: право на руку и сердце женщины принадлежало сначала её кузену, и без его разрешения она не могла вступить в брак с кем-то по своей воле. Нелепый закон, оставшийся позади.

Сейчас у людей принято, независимо от пола, самостоятельно выбирать партнёра. Но Аару на десятилетия отстаёт от времени, будучи верной царю Дешрету, в то время как тропический лес в Сумеру сотни лет назад принял другого Бога. Сайно гадает, мог бы его союз с Кандакией в теории счастливо вернуть ушедшие устои. Одна пара не может грандиозно повлиять на мир, но Сайно верит, что любая большая перемена начинается с малого, потому каждый человек должен следить за собой и следовать правилам. Каждый может выкинуть мусор рядом с урной, отбившись от совести тем, что один раз не катастрофичен, однако вместе эти единицы собираются в огромное предвестие несчастья. Что, если где-то на другом конце Земли какой-то мальчик тоже влюбился в кузину и посчитал, что в этом нет ничего ужасного. А кто-то, увидев тенденцию, захочет использовать для своей выгоды вышедшие из-под контроля любовные связи, и мир сделает два шага назад к форме, которая прохлаждается в гробнице под толщей песка.

Эта угроза такая же невидимая, какую описывает Рахман, говоря о гомосексуальных людях. И то, если человечество решит, что хочет любить, несмотря на невозможность продолжать род, его численность сократится незначительно. А потери, которые может привести за собой принуждение к браку, ощутимы.

Увлёкшись бесплодными раздумьями, Сайно теряет твёрдость движений и поскальзывается — боги, второй раз, но в этот мир не рушится, только шатается на мгновение, и встаёт ровно. За спиной Сайно большая крепкая рука, а кожу морозит из-за пролитой из ведра воды в результате аварии.

— Не витай в облаках, — Рахман звучит беззаботно, хотя руку не убирает, пока Сайно растерянно на него смотрит. — Это тебе не город.

— Спасибо, — бормочет тот благодарность. Держаться на земле тяжело, когда мысли жужжат в голове, словно мухи, но Сайно постарается. По песку в самом деле лучше ходить собранным.

— Ты такой маленький, что, если упадёшь, скатишься в лепёшку, — Рахман хватает его за запястье, застигая врасплох. — И руки тонкие, как у девочки. А это что? — он громко смеётся, увидев фиолетовое кольцо.

— Что смешного? — Сайно сдерживается, чтобы не надуться и уйти. — Мне его Кандакия подарила. Оно милое.

— Милое? Не майся этими бабскими штучками, — Рахман качает головой, но продолжает ход, и Сайно за ним. — Тяжёлый случай. Хотя это можно исправить.

Сайно даже не хочет спрашивать, что за «тяжёлый случай» и как «исправить». До приезда в Аару у него не вызывали сомнений его рост и телосложение — если его и унижали, то за пустынное происхождение, а не внешность. Ведь рядом был такой же низкий Тигнари, но сытый обожанием и уважением, чтобы получать оскорбления, и за Сайно бы заступился, посмей кто-то обмолвиться про рост. В Аару же каждый второй напоминает Сайно, что он низкий, причём с такой интонацией, будто это ошибка. И лезет на ум вопрос, действительно ли.

Он отметает колючие мысли и глубоко сосредотачивается на том, чтобы идти без происшествий. Настолько глубоко, что замечает фигуру неподалёку, только когда Рахман указывает:

— Это Кандакия там? — Сайно обращает внимание, а тот поднимает руку в приветственном жесте, и Кандакия идёт на них. Выглядит она не весёлой.

— Слава богу, ты здесь! Где ты был?

— Шёл за водой, — он показывает вёдра.

— Почему ты не предупредил? Даже телефон не взял. И на тебе ничего нет, здесь же холодно!

— Да мне и так нормально, — тело не соглашается, вызволяя предательский чих, и Кандакия сгущает брови. — Я хотел всё взять, но оно в твоей комнате, а ты спала.

— Не надо уходить без предупреждения, мы дома чуть с ума не посходили.

— Да ладно, он взрослый пацан, чего ты за него так трясёшься, — в кои-то веки Сайно разделяет мнение Рахмана, но сжимается, когда Кандакия смиряет их двоих строгим взглядом.

— Будь добр помолчать, когда не с тобой разговаривают, ты тут никаким боком ни к месту. — она мягче, когда просит Сайно: — Пойдём домой.

Он слушается, кивая Рахману на прощание, и идёт следом за кузиной.

— Не знал, что это такая проблема. Я просто хотел принести воду, пока тебе нельзя много ходить.

Она не спешит с ответом, нагнетая — Сайно старается сохранять спокойствие. Наконец она расстёгивает спортивку и накрывает ей плечи Сайно, закрепляя узлом рукавов на шее, а сама остаётся в синем топе.

— Понимаю, что ты хотел помочь. Но мы правда очень забеспокоились, не найдя тебя дома. — помолчав, она добавляет: — Ладно, я забеспокоилась. Папа предположил, что ты пошёл за водой. Но ты этим не занимаешься, ты не знаешь про то, что за ней надо ходить! Я думала, что не знаешь.

— Я вчера узнал.

— На будущее: говори, если куда-то уходишь. Я боялась, что ты вышел за границы деревни, а там пустынники могут быть очень опасны.

— Зачем мне выходить за границы деревни?

— Всякое может случиться.

Сайно хихикает про себя: кажется, тревожиться о неслучившемся у них семейное. Не ясно пока, то ли это повод для смеха, то ли для похода к специалисту.

* * *

— У тебя есть планы на сегодня? — Кандакия выбирает, цветок или звезду вплести в браслет из бисера. Сайно только учится создавать украшения и неловко натягивает кружок на нить.

— Поплавать и поиграть на площадке вечером, — он горюет о том, что не может вести ночную жизнь: утренняя прохлада запомнилась раем, а сейчас жара снова наводит свои порядки. И они вынуждены сидеть в душной спальне, чтобы не разбудить отца, спящего в гостиной в компании кондиционера.

— Можно тебя попросить?

Сайно кивает, растягивая нить, которую случайно спутал. Кузина тянет с просьбой, пока нить не разрывается от чрезмерных усилий.

— Чёрт, заново. Так что ты хотела?

— Можешь побыть со мной сегодня?

Он замирает, наполненный радостью, как подушка пухом, и хочет удариться обо что-то, но заставляет себя взять в руку крючок.

— Как скажешь.

— Спасибо тебе большое.

— Да ничего, я бы тоже заскучал тут. Компьютера нет, а по телику одни повторы.

— Это тоже, но дело в другом.

— В чём же?

Кандакия открывает рот — и закрывает, рассыпаясь в смешок. Она будто генератор тепла — Сайно переключает внимание на бисер, чтобы прогнать напавшее умиление.

— Я не хочу оставаться наедине, — она отводит глаза в пол, почёсывая шею. — с Фодилом, если он придёт.

— Он тебе что-то сделал?

— Нет, нет. Он, — она замолкает и спустя миг роняет лицо в колени. — Меня очень смущает этот разговор.

— Мы можем не говорить, — Сайно сжимает пальцы на крючке. — Хотя мне любопытно.

— Меня пугает, что он может признаться в чувствах. Или будет заигрывать.

Сайно снова замирает — сюрприз за сюрпризом. Проносит в голове услышанное, утихомиривая поднимающийся гнев, и выводит:

— Понимаю. Или нет. Почему пугает?

— Потому что я не могу ответить ему взаимностью. А если я скажу ему «нет», то наше общение станет неловким. Не понимаю, что делать.

«Не могу ответить взаимностью» — почему звучит так сладко. Сайно на седьмом небе и озадачен одновременно — противоречие сразу после исчезнувшей злости. Не присущие ему эмоциональные горки назревают вопросом, не сходит ли он с ума взаправду.

— Значит, мы теперь лучшие подружки? Раз говорим о мальчиках.

— Значит, так, — она выглядывает из-за соединённых в стену рук.

— Какая честь.

— Это не повод для гордости, но спасибо.

Он жмёт плечами: всё-таки повод, и это надо отпраздновать как-нибудь.

— Фодил. Фодил... — от повторения имени озарение не снизойдёт, но Сайно пытается. Безуспешно. — Почему он тебе не нравится? Он же красивый и сильный, и, если вы друзья, то характер его тебе тоже должен нравиться.

— Не обязательно.

— Может, он тебе нравится, но ты не хочешь это признавать?

— Нет.

— Может, ты просто ещё не поняла, что он тебе нравится?

— Нет же.

Сайно хмурится: в его схеме отношений между Кандакией и Фодилом не было ни одного прогреха, который бы не позволил им дойти до стадии «возлюбленные». А она опровергла вознесённое им со смирением и горечью.

— Почему же?

— А почему он должен мне нравиться? — Кандакия наконец показывает лицо полностью, и на нём изображено изумление. — Мы всегда были друзьями. Так почему это должно поменяться?

— Потому что он классный..?

— С таким же успехом я могу влюбиться в кого угодно.

— Но Фодил... — она беспощадно перечеркнула его знания, взятые из чужого опыта, и объяснения, которые казались разумными, расплываются. — Ладно. Это славно.

— Это не славно, потому что он от меня как будто чего-то ждёт. Надеюсь, мне мерещится, и я ему безразлична, но ты тоже сказал, что я ему нравлюсь.

— Но я думал, что и тебе он нравится. И ошибся. Так что мог ошибиться снова.

— Но он ведёт себя подозрительно. Так что я буду признательна, если ты не позволишь нам оставаться вдвоём.

— А я чем помогу?

— При тебе он постесняется мне что-то сказать.

Картина проясняется, всё ещё загадочная и не до конца открывающая посыл, хоть шторы с неё сдернуты. Кандакия — художник, Сайно — недалёкий зритель. Он задаёт ещё один невежественный вопрос:

— То есть ты будешь избегать его признания? С помощью меня? А не слишком ли это сложно? Просто скажи ему, что тебе не нужны отношения, и всё.

— Ты не понимаешь.

Конечно, не понимает, Сайно ведь не постиг гений творца. Он даже плести из бисера пока толком не умеет — нить скрючивается в кривую вместо кольца.

— Я не хочу портить нашу дружбу.

— Что глупо, в итоге он всё равно расстроится.

— Если всё правильно сделать, не расстроится.

— Расстроится, Кандакия.

— А ты знаешь выход лучше?

— Конечно, — уверенно заявляет Сайно. — Надо просто сказать ему «нет». Я сам так сделал.

— И как она отреагировала?

— Она очень расстроилась, и мы больше не общаемся, но, — он спешит оправдаться, прежде чем кузина обречённо прячет лицо в ладони. — Но. Я изначально совершил другую ошибку.

Он неловко чешет голову — история эта произошла давно и оставила неизгладимый след, став очень поучительной. Вспоминать её до сих пор не приятно, делиться ей ещё постыдней, но Кандакия мигает интересом, и он сдаётся.

— Это был восьмой класс. Где-то с седьмого у нас в школе уже начали образовываться парочки. Я держался от этого в стороне, у меня были другие увлечения. И вот в один день девочка, с которой мы дружили в одной компании, сказала, что я ей нравлюсь, и предложила мне встречаться.

— И ты ей отказал? — грустно отзывается Кандакия.

— Нет, а стоило бы. Мне она не нравилась, но я подумал, что, наверное, так оно сначала и бывает, а потом что-то изменится. Но ничего не менялось. И я не понимал, что делать, потому что о девушках мы с друзьями не говорили — ну то есть говорили, но не в контексте проблемы, которая у меня возникла, — Сайно мнётся, но продолжает. — Просто мне надоело делать вид, что мне нравится с ней быть, и я сказал ей об этом и попросил расстаться, а она. Её это очень расстроило.

Сайно не поднимает глаз, потому что знает, что его ждёт. Так и есть: Кандакия молчаливо укоряет его, вводя совесть в режим голодного хомяка.

— Ты обидел её.

— Да, это было не хорошо.

— Да ты разбил ей сердце.

— Я не хотел, так получилось. Но я больше так не делаю. Всё равно мне больше никто и не предлагал встречаться.

Кандакия уныло вздыхает, упирая подбородок в руку. Она не комментирует юношеские провалы Сайно в любви, и он не знает, какого она о нём мнения, ощущая, что чем дальше, тем хуже он проявляет себя перед ней.

— Дурак, — она треплет его по волосам и оттягивает его щёку. Вроде так не делают, когда испытывают отвращение. — Тогда мы действуем по моему плану.

— Твой план не очень.

— Твой не лучше, к сожалению.

Сайно дуется: не поспоришь. По крайней мере сейчас он не докажет Кандакии, что прав. Это сделает время.

* * *

Во второй половине дня в гости в самом деле является Фодил. И Сайно, хоть и презирает идею наблюдать за тем, как тот пытается достучаться до женского сердца, обещание, данное Кандакии, держит.

Между парнями провисает тонкое напряжение, будто натянули провода, а Кандакия сидит на этих полосах бесстрашной птицей. Её спокойствие разглаживает углы, дружелюбие понижает градус неловкости. Сайно с сожалением подмечает, что Фодил интроверт, вероятно, ещё более закрытый, чем он сам. Или просто невзлюбил Сайно сразу, потому и держится безмолвной статуей.

Сайно не включается в беседу, оставаясь слушателем: внимает тому, как Кандакии удаётся раскрепостить это чудище и даже выуживать из того время от времени улыбки. Запоминает, чтобы повторить, хотя вряд ли получится так же естественно. А если подражать неубедительно, то расположить к себе не удастся.

Возможность проверить теорию выпадает скоро, когда отец Кандакии заходит в дом и зовёт её по делу. Сайно вынужден делить метры на курпаче с Фодилом. Гадает, как бы завести разговор, а парень рядом даже не старается, невозмутимо скребя ногти на руке. Секунды, проходящие в тоскливом молчании, угнетают. И в голове пустует, подглядённое за Кандакией там не отложилось. Сайно чуть ли не пыхтит чайником на плите, до того усердно сочиняет реплики. Наконец он говорит случайное, что мотается на языке:

— У тебя отличное тело. Сколько кочанов капусты ты схрумкал, чтобы стать таким накаченным?

Он не закрывает глаза, выжидая. На губах Фодила просматривается короткая ухмылка. Тот бросает:

— Я не ем капусту.

И не говорит ничего больше, выводя Сайно из себя. Почему нельзя поддержать диалог? Почему Сайно единственный, кто прилагает усилия? Он даже пошутил! Даже сделал комплимент! Хотя это не комплимент, а констатация факта: Сайно впервые видит такого подтянутого и сильного ровесника. "Огромный красивый мужчина" — лезит на ум при взгляде на Фодила, и Сайно преобразует эти слова в нейтральное предложение для ведения беседы. Которую Фодил не выказывает желания продолжить!

Сайно принимает это на свой счёт и не из вежливости, не из желания вырваться из неловкости пытается дальше. Просто хочет, чтобы до него снизошли с высоты, в которой обитают огромные мускулистые мальчики.

— Ты, наверное, сильный, — говорит Сайно.

— Да.

Он проглатывает раздражение.

— Я тоже, — на его утверждение Фодил на долю секунды сжимает губы в тонкую полоску.

— Здорово.

— Правда. Хочешь проверить?

— Я не думаю, что ты врёшь, — тон парня всегда такой равнодушный, что Сайно не разбирает, есть ли во фразе подтекст или он уже выдумывает.

— Давай устроим армрестлинг.

— Побереги себя, — усмехается Фодил. На душе Сайно воет. В материальном мире он хрустит руками, разминает шею и ставит руку в положение готовности к поединку.

Он ставит на то, что Фодил не настолько крепкий, чтобы проигнорировать провокацию. Сперва думает, что ошибся: парень смотрит искоса, высокомерием и отстранённостью. Но секунд десять стояния на своём, и тот соединяет руку с Сайно. Руку твёрдую, большую, жёсткую. Сайно пропускает через себя соприкосновение, поднимает голову, рушится в стальные карие глаза — его будоражит, когда чужой голос начинает обратный отсчёт.

Он не сдаётся до самого конца. В один момент даже уводит скрепление рук на свою сторону и колеблется в шаге от победы, но Фодил возвращает контроль и, каким бы ни было сопротивление, ставит точку на соревновании — рука Сайно ноет приятной болью.

— Теперь ты не Фодил, а уводила, — хмыкает он, медленно сгибая и разгибая её.

— А ты не промах, — в лице Фодила скользит перемена, которую Сайно принимает за признание и радостно улыбается.

— Ты тоже. Так как ты стал таким?

— Я много таскаю тяжести, — в уголках глаз и губ парня он замечает озорные частицы, заключая, что тот наслаждается вниманием к своей персоне. — Там, здесь, туда-сюда, в Аару кому-то да надо. И в роду у меня все крупные.

— Значит, ты как хороший вьючный як, — Сайно со щемящей любовью вспоминает о долговязом худощавом отце. — Породистый.

— Похоже, — улыбка Фодила проявляет себя полностью. И Сайно заключает, что, несмотря на проигрыш в армрестлинге, он всё же одержал победу. Даже без секретов Кандакии, с помощью собственного очарования — или дурашливости, уточнять Сайно не решается. Потом думает, что не такой это возмутительный вопрос, и задаёт:

— Я тебе понравился? Чем?

Фодила передёргивает. Он хмурится в пол и молчит так долго, будто восстанавливает систему после поломки. Ответ с разлепившихся губ забирает Кандакия, вернувшаяся из кухни.

Она садится спереди, переключая всё внимание. То ли хочет что-то сказать, то ли услышать — смотрит переменно то на одного, то на другого, и гляделки становятся уже забавными в своей бессмысленности. Сайно бы предпочёл на неё не смотреть, иначе внутри разливается нежность, стремящаяся обратиться в жесты, которые лучше не превращать в жизнь. Он ревниво гадает, испытывает ли то же самое Фодил, когда тот, будто подслушав мысли, дотрагивается лица Кандакии и поправляет её волосы за ухо. Она в миг растерянная и смущённая — так раздражает, и не поймёшь, что в голове. Говорила, что не питает к Фодилу симпатии, но не пресекает знак внимания. Хихикает сладким голоском, будто это должно показать парню, что в нём не заинтересованы.

Она наконец говорит — о том, что нарезала отцу салат, потом о сериале по телевизору, глупом, но приставучем, и о бисере, которым стала заниматься спустя большой перерыв. Фодил слушает и кивает, изредка отвечает что-то сам и соглашается, когда для него предлагают сплести украшение.

Кандакия выбирает ему цвета, коричневые шарики и чёрные кубики, сочиняет последовательность, три через один. Пока она плетëт, ведёт разговор о будничном и временами проверяет длину браслета, обёртывая им руку друга. Сайно внимательный чересчур, злится, когда их руки соприкасаются, и сильнее, когда Фодил жмётся к ней, оставляя крошки расстояния — она движется от него миллиметрами правее, притесняя Сайно и выгоняя мало-помалу с курпачи. Спасибо, что не жмётся в ответ: тогда бы Сайно оброс вопросами, как ëжик колючками.

Когда Фодил наконец уходит, не забыв обнять Кандакию медвежьими лапами, воздух очищается и свежеет, и где-то в пустыне прорастает новый вид растений, не иначе.

— Мы хорошо справились, — Кандакия, прикрыв дверь в дом, садится рядом, даёт пять. — Продолжаем в том же духе.

— Я не хочу, — озадачивает её Сайно. Разноцветные глаза блестят загадочным.

— Что-то не так?

— Ага, — он бормочет устало: — Бесит, как он к тебе клеится. И как ты реагируешь тоже.

— Что?

Сайно жмёт плечами: он высказался, на этом всё.

— И как я, по-твоему, реагирую?

— Так, будто не против.

— Не понимаю тебя. Я реагирую как обычно. А ты ведёшь себя странно.

— Ты сплела ему браслет.

— Да, а тебе кольцо.

— Но я твой брат, — Сайно не признаётся, что рассчитывал быть единственным обладателем бижутерии подарочного издания. — А он парень, которому ты нравишься. Он воспримет это иначе.

— Он воспримет это нормально. А ты воспринимаешь это странно.

— Ты слишком милая с ним.

— И это проблема? Сайно, о чём ты вообще?

Сайно вспоминает утренний диалог с Рахманом и досадует:

— Это проблема, потому что ты всегда такая, но другие люди подумают своё и начнут сплетни.

— И что я должна делать? — в голосе кузины проступают нотки раздражения. — Грубить и ворчать всем, как старый хрыч? Чтобы, не дай бог, не подумали, что я кокетничаю?

— Не знаю. Получается, да.

— Твои идеи сегодня одна хуже другой.

Кандакия ложится на спину и безразлично смотрит в потолок. Сайно не находит там ничего интересного, а под рёбрами скребёт чувство вины. Но он не может просто соответствовать её ожиданиям, соглашаясь с любым её мнением. Правда, последние дни эти мнения часто расходятся.

— Я не хочу обидеть тебя, — пробует он.

— Но у тебя это хорошо получается.

— Ладно, давай придерживаться твоей стратегии. Может, она окажется не такой уж и никудышной.

— Вот уж спасибо.

Кожу будто смазывает жиром от духоты — даже кондиционер не помогает. Сайно грызётся, молится, чтобы Кандакия обратилась к нему первой, но она не торопится. Он подбирается сесть сбоку, сомневается, чем угодить ей. На хмурое лицо кузины смотреть неуютно, взгляд опускается ниже. На её грудь тем более, взгляд смещается ещё ниже. Открытый живот кажется более-менее нейтральным местом, чтобы на него пялиться, да и в самый низ спускаться точно не безопасно.

Прежде чем Сайно откроет рот, Кандакия глядит на него нечитаемым. Заложив руку за голову, вторую тянет к лицу Сайно и дотрагивается его уха у мочки — он и до этого плохо соображал, а после внезапного движения теряется вовсе. Мелит, что первое прыгает на язык:

— Если бы ты была маленькой, я бы сделал пыхтелку на твоём животе, чтобы рассмешить тебя. Но сейчас это будет странно.

Кандакия не отпускает его ухо, мягко подёргивая, будто играет на клавишах пианино:

— Пыхтелку?

— Ну когда пыхтишь ртом на животе, так детям делают...

Кандакия мычит задумчиво и убирает руку.

— Я правда не хотел тебя огорчить, — вздыхает он. — Мне нет смысла этого делать, я люблю тебя.

Она отводит взгляд вниз и улыбается уголками губ.

— Ты опять включил родительский режим, — на вопросительное хмыканье она поясняет: — Можешь не возиться со мной сейчас. Я просто расстроена, ладно? В твоих словах есть смысл, но мне не нравится это. То, что я не могу сделать ничего с тем, что моё дружелюбие считают кокетством. Я просто такой человек. Я не хочу менять это.

Она устало протирает глаза.

— Ну, может, если ты выйдешь замуж, они заткнутся.

— Скорее, заговорят, что я изменщица и увожу мужчин из семьи.

На горькую усмешку Сайно думает, что Кандакии было бы лучше в городе, где люди друг друга не докучают и её характер примут радушием, а не подозрительностью. Но она лёгких путей не выбирает.

— Ладно, что-то мы приуныли, — она встаёт, опираясь на руки. — Не унываем. Кто угодно может говорить что угодно. Мы всё равно тут одна семья. Так что в нужный момент поможем друг другу. Держать обиды не поможет.

— А ты оптимистка.

— Важно уметь ладить с людьми. А для этого замечать в них больше хорошего, чем плохого.

Сайно скрещивает руки на груди: он бы не хотел выискивать хорошее в ком-то, кто причинил ему большую боль, как Кандакии Кагемни. Простила ли она парня, он не спрашивает: учитывая, что та не дружна с мужской половиной деревни, навряд ли, а сыпать соль на старые раны не хочется, когда она только взяла себя в руки.

* * *

Все последующие дни Фодил приходит снова и снова, каждый день. Он остаётся ненадолго, навещает Кандакию и исчезает, но за время своего присутствия вгоняет Сайно в лютую тоску. Лучше с этой задачей справляется только Нейла.

Увлечённый Кандакией, парень не замечает никого вокруг. Если взрослым он внимает из уважения и вежливости, то Сайно лишëн всякого внимания. Даже когда Кандакия старается выстроить мост между друзьями, включить их в разговор вместе, если Сайно присоединяется к её инициативе, то Фодил сводит взаимодействие к кругу, в котором есть место только для двоих.

Спустя неделю Сайно осознаёт, что нигде больше не видит Фодила, кроме своего дома. И причина даже не в том, что он в этом доме застрял, присматривая за кузиной. Он всё ещё играет на площадке с местными ребятами, и туда заявляются разные юноши — Сайно почти со всеми перезнакомился —, но не Фодил. И по утрам в походах за водой Сайно Фодила не встречает, хотя иной раз там и попадаются знакомые лица, в основном Рахман, с которым общение сложно, но всё же налаживается: не затрагивая тему мировоззрений, они с Сайно даже сходятся на одних и тех же любимых видеоиграх, и Сайно намечает сходить к новообретённому товарищу в гости.

У Рахмана Сайно и спрашивает как того, у кого больше всех друзей в Аару:

— Ты знаком с Фодилом?

— Конечно.

— Он не любит командные игры? Почему он сюда не приходит?

Рахман смотрит куда-то за горизонт, где синева расплывается под натиском заката. Будто дед, подготовивший байку, он вспоминает:

— Он всегда был спокойным, и это мне в нём и нравится. Не говорит ничего лишнего, всё по делу.

— И руки у него что надо.

— И руки у него что надо, да, да и не только руки. Ну вот три года назад у него отец умер, тяжело болел, и его переклинило. Слишком замкнулся. Повернулся на работе, ничего другого не делает. А, ну и за Кандакией твоей таскается.

— Она не моя, — поправляет Сайно, сглатывая смущение.

— Вообще плевать, — Рахман с тоской вздыхает. — Ровный пацан, достать бы его как-нибудь.

Сайно радостно заключает: его не ненавидят и не хотят утопить в близлежащем пруду, Фодил по жизни всех игнорирует! Кроме Кандакии.

И ей Сайно тоже планирует допрос, вернувшись после стылой улицы пыльный и пропитанный, как это называет Рахман, «мужским запахом». К сожалению, быть мужчиной Сайно нравится меньше, чем быть чистым.

Он встречает Кандакию на кухне, где она грызёт орехи, провожая в окно улыбкой уходящую с мамой девочку, которую приводили к юной няне на пару часов. По привычке толкает на самое дно иррациональное притяжение и спрашивает с порога:

— Рахман сказал, что Фодил одержим работой, но для тебя он время находит. Как тебе это удалось?

Кандакия не сразу понимает, о чём речь, и осознаёт услышанное, пока Сайно присаживается на стул рядом.

— Фодил, хм. — Берёт паузу от орехов. — Да, Фодил. Мы всегда дружили. А три года назад у него умер отец. Потеря кормильца — это серьёзный удар для семьи. Мой папа помогал им финансово и материально, и мы с Фодилом стали общаться чаще. Знаешь, — она раскалывает орех руками и протягивает Сайно ядра. — Тогда я видела его самым эмоциональным за всё время нашего знакомства. Но даже так он неохотно делился переживаниями. И сперва может возникнуть ощущение, будто у него их нет вовсе, но он... — она сосредоточенно подбирает слова. — Он не из тех, кто задаëтся вопросом: «принадлежу ли я своей Родине?» Он не понимает, что чувствует. И тогда он, хоть и переживал сильный стресс, но не придавал этому значения. Как и сейчас, — она дуется, будто обижаясь на что-то. — А не помешало бы. Ты молодец, что это умеешь.

— Задаваться вопросом, принадлежу ли я своей Родине?

— Именно. Чувства — это тоже часть тебя. Нельзя делать вид, что их не существует, — Кандакия неодобрительно качает головой. — Фодил постоянно это делает. Хочет быть сильным и только.

Она изумительным образом ещё прекрасней обычного, пока горюет о непутëвости лучшего друга. И наставление не скрывать чувства отзывается бодрящей энергией, которая захлёстывает Сайно, чуть не сбивая самоконтроль. Он зарывается в телефон, интенсивно мотает пальцем по экрану, наконец показывает его залюбопытствовавшей кузине.

— Ты похожа на эту пикчу, — на экране коллаж из фэнтезийных картинок: колдун с книгой, волшебным шаром, трубкой и устремившийся ввысь тёмный замок, а поверх всего надпись «я такой МУДРЫЙ блин клас».

— Интересный вид юмора, — улыбается Кандакия. Сайно кивает. Сдаётся перед импульсом, направляя его в наименее разрушительное русло: обнимает лицо кузины в ладони и целует в кончик носа. В груди в ответ обнимает лëгкостью, словно пушистым облаком. Хотя ноги лихорадочно несутся куда подальше, Сайно насильно печатает себя к полу: сбегать после такого удел трусов, он не трус, не трус, не трус. Кандакия расплывается в улыбке, одной из многих разных оттенков — Сайно мог бы запечатлеть на камеру каждую и смастерить фотобук — и бормочет сбивчиво: — У тебя что-то хорошее настроение... Может, хвалить тебя почаще...

Он не напрашивается на комплименты, но осмеливается поцеловать её в щёку — Кандакия чуть не валится со стула, вовремя вскочив.

— Я в порядке, — смеётся коротко и кашляет. — Ой, что-то в горле пересохло. Пойду за водой, как раз вскипятить надо.

— Тут есть вода, — Сайно указывает на чайник на плите, но кузины уже и след простыл. И ему тоскливо от её ухода, к тому же энергия всё ещё просится наружу. Чтобы переключиться, Сайно открывает игру на телефоне и дрейфует по крышам поездов. Пальцы обжигает и покалывает.

* * *

Наставление не скрывать чувства толкает Сайно к ещё одному признанию. Он долго отвёртывался, не видя способа разрешить спор, потому закрыл вопрос и спровадил дело в архивы. Компания Кандакии и Фодила грохочет по тайнику с бумагами годовалой давности — Сайно принимает удары на себя. Внутрь тайника забралась крыса, мутировала в гиганта и ломится изнутри — Сайно на страже двери крепится до конца, но дверь всё же выбивают, и он летит наземь. С неба бумаги, словно осенние листья, опадают на голову. Он с неохотой вчитывается в содержание.

Так уж и быть, может, план Кандакии ему не нравится не только потому, что изначально провальный. Может, ему неуютно чувствовать себя ненужным, пока лучшего друга уводят из-под носа. Может. Всё может быть, всё относительно.

Сайно тонет в кипе бумаг. Вопросительные строчки вросли в глаза, из ушей стекают чернила, и мяч в лицо он пропускает.

— Ты в порядке? — волнуется возникший рядом Джабари. — Не выспался что ли?

— Соберись, ты весь день рассеянный, будто привидение увидел, — ворчит Рахман.

Сайно кивает, жестом показывает, что всё нормально, и концентрируется на игре. А буквы из ниток из глаз не вырвать, как не закрыть протечку в ушах.

Зря архивы взломали — они не просто так были заперты. Сайно всё ещё не нашёл решение, как не скучать по удаляющемуся из жизни. А столбы бумаг слишком тяжёлые, чтобы с себя их скинуть.

Он врезается в поезд и закрывает игру с рекордом три миллиона девятьсот тысяч пятьсот семьдесят два очка.

— Как ты это пьёшь в такую погоду, — ворчит на отца, потягивающего рядом горячий кофе.

— Не бухти.

— Я не бухчу.

— А вот и бухтишь, — отец делает глоток. — И в игру свою дурацкую ты играешь, только когда о чём-то переживаешь. Точно бухтишь.

— Всё-то ты знаешь.

— Я тебя вижу каждый день шестнадцать лет одиннадцать месяцев и двенадцать дней, пришлось что-то да узнать.

Сайно подпирает щёку рукой: гений счёта, чтоб его.

— Кандакия нравится парню. Что, если он ей тоже понравится?

— А тебе какое дело? — настораживается отец. Сайно спешно поясняет:

— Они будут проводить вместе всё время.

— И?

— Я хочу, чтобы она проводила время со мной.

— Ты как ребёнок, ей богу.

Он дуется: даже если он ведёт себя по-ребячески, он не может заставить себя чувствовать иначе.

— Как бы ты поступил в такой ситуации? У тебя было такое? Точно было, от тебя же ушла жена.

— Какой же ты засранец, — отец стискивает его под сгиб руки и ворошит волосы — к горлу подкатывает смешинка. — Не помню, чтобы воспитывал тебя таким.

— А я что, не прав?

— Прав, но можно с отцом как-то помягче?

Сайно жмёт плечами, поправляя белую гриву. Он перекатывает в голове вопрос, который стеснялся задавать раньше, но до которого вроде бы дорос сейчас, чтобы поговорить по душам.

— А почему она ушла?

— Ну, ты же знаешь, — отец прячет глаза в блюдце на столе. — Что она не хотела брака, и мы поженились, только потому что она залетела, а её родители не позволили ей сделать аборт.

Сайно кивает: он в курсе об этом не самом приятном факте своей биографии и временами, когда ничего не складывается так, как надо, винит в своём существовании бабушку с дедушкой, которых никогда не видел, да бестолковых родителей, не додумавшихся не трахаться без защиты.

— Я надеялся, что семейная жизнь всё исправит: стерпится — слюбится, как говорится, но у нас не получилось. Не знаю. Просто она мне нравилась, а я ей нет.

Поджатые губы выдают отца, и Сайно правда хочется быть с ним мягче.

— Не грусти, пап, зато ты мне нравишься, — погладив отца по волосам, Сайно целует его в лоб. Он косится на сына:

— Что с тобой?

— Что не так.

— Ты какой-то нежный. Ты никогда так не делал.

— Не хочешь, не буду, — Сайно тушуется, отворачиваясь к стене. Признаваться старшему, что кузина повысила его любвеобильность, небезопасно, а других объяснений не придумывается.

— Я не против, просто это как-то неожиданно! — отец смеётся, и Сайно разворачивается, укрывая смущение, проявляющееся на кончиках ушей. — Кажется, я ничего дельного не сказал, но надеюсь, тебе это помогло.

— Не помогло, но спасибо, что поговорил, мне стало легче.

Отец треплет его по волосам, и нитки из глаз, засохнув, выпадают.

* * *

Наконец наступает день, когда Кандакия выбирается из дома на дальнее расстояние. Она выходила и раньше, но только к соседям посидеть с детьми или отдать продукты, а к пруду или к торговцам идти не позволял Карим, оберегающий дочь как зеницу ока.

Сайно благодарен, что она делает выбор в пользу их уединения на маленьком пруду, хотя давно не собиралась с подругами у большого, где скапливается молодёжь. Он привык к массе подростков и уже лучше сливается с ними, но если игры на площадке ему правда интересны, то общение на пруду предстаёт испытанием: поймать настрой компании, придерживаться настроя, не уходить в себя, соблюдать баланс активного слушания и активного разговора. На маленьком же пруду гораздо легче: перед Сайно одна Кандакия, и ему будто не требуется соответствовать ничему перечисленному. Он может говорить, когда хочет — она его выслушает. Он может молчать — и она может молчать вместе с ним или дать возможность только слушать. В любом случае Кандакии удаётся создать настолько комфортную обстановку, что рядом с ней хочется остаться на часы и недели.

Единственное неудобство в том, что она Сайно нравится. В остальное время это не играет роли — достаточно, что она рядом, а тактильный уровень то, о чём он завидует, но без чего обойдётся, назвавшись другом, братом, кузеном, как угодно. Но он бы предпочёл не оставаться с ней один на один там, где они обособлены от всего мира и где руки развязываются, напрашиваясь на бессовестную вольность. Он отвечает за свои действия — и всё равно случайно липнет к ней то и дело, то дотрагиваясь до её плеч, смахивая букашек, то сталкиваясь телами в воде. Прикосновения трансформируются в элемент возбуждения, и, когда они покидают пруд, Сайно на взводе. Он угрюмый из-за стыда перед кузиной, не открывает рот, дабы не обронить глупости. Она тоже не щедра на разговор. Но в один миг забирается ладонью в его ладонь, и страшно, что мир перевернётся. Мир не переворачивается: листья так же шуршат под ветром, комары жужжат в воздухе, а солнце восседает на небе. И Кандакия бережно ведёт Сайно, который путается в шагах от недостатка кислорода, под руку.

Сайно так счастлив — так счастлив. Лучше вечера вселенная не нарисует.

А потом на дороге появляется Фодил — и рука Кандакии вздрагивает, ускользает и висит где-то в недосягаемости. Сайно бы пришиб парня на месте. Он делает глубокий вдох и считает до десяти.

— Я тебя искал. Дядя Карим сказал, что вы на пруду, но не нашёл вас там.

— Мы гуляли. Решили пройтись по округе. Сейчас идём домой. Можешь с нами.

Нет. Не может. Почему может? Сайно громко фыркает и на внимание ровесников отвечает крайне сложным и хмурым выражением лица, красноречиво кричащим "убирайся".

— Что такое? — осведомляется Кандакия. Сайно открывает рот — пусть уйдëт, пусть уйдëт, пусть уйдëт — и закрывает. Качает головой.

— Ничего.

Фодил встаёт по её левую руку, молча вступает в шаг. Даже не заводит разговор. Зачем приходил, спрашивается. Сайно вдруг так зол на парня — и за бесконечное безразличие, и за стабильное вторжение в его с Кандакией единство, и за симпатию, на которую тот имеет право.

— Почему ты искал меня? — кузина нарушает напряжëнную тишину.

— Хотел увидеться.

— Ясно.

Сайно мутит — ничего не ясно, абсолютно. Его распаливает натворить глупость, и он бежит на поводу. Одной рукой обнимает Кандакию за талию, вторую подносит к её губам и касается пальцем уголка. Он близко-близко к ней — сердце готово остановиться.

— У тебя тут что-то, — он проводит по подбородку, будто смахивая крошку, и упивается маленькой местью: может, однажды Фодилу будет дозволено то же самое, но сейчас пусть грызëт локти от зависти.

Кандакия смотрит на Сайно долго и внимательно — месть обращается смертью, растворяя его в наночастицы и унося в иное пространство, где возможно существовать кусочками праха.

— Всë, — хрипит он, отстраняясь, продолжает путь, стараясь забыть, что только что выкинул, и не кричать беззвучно. Кандакия, тяжело выдохнув, ступает за ним.

— Кандакия, — зовёт сзади застывший Фодил. — Я хотел. — Он сглатывает, размыкает губы с трудом. — Хотел. — тянет паузу. В груди у Сайно беспокойно стучит интуиция. — Поступишь со мной в университет?

— Почему ты просишь?

— Не представляю свою жизнь без тебя.

Кандакия посылает Сайно в миг погрустневший взгляд, и он ненавидит то, что ей, как и всем людям, положено печалиться — тем, кто стоит над всеми, стоило о ней позаботиться как о самом сокровенном своём творении.

— Я не понимаю, — опущенным голосом говорит кузина.

— Я люблю тебя. Правда, мне нужна только ты. Когда ты рядом... Всë остальное не важно. А когда тебя нет, — черты Фодила напрягаются. — Я только и делаю, что пытаюсь заработать денег, чтобы обеспечивать семью. Но что бы я ни делал — этого недостаточно. Что, если мама тоже заболеет? У нас опять не хватит денег на лечение. И нужен мне этот университет? Я думал... Я думал уйти в наёмники.

— Что? Но наёмники наживаются на чужих бедах...

— Я знаю, — он взволнованно перебивает подругу. — Но мне уже не важно. Им хорошо платят. У меня всегда будут деньги. Я смогу спасти и маму, и братьев, если с ними что-то случится.

Кандакия закрывает лицо руками и устало опускает их обратно.

— Фодил, ты хочешь, чтобы я поступила с тобой в университет, а потом ты стал наёмником?

— Нет, если ты пойдёшь со мной. Если станешь моей женой, то я буду хорошим мужем тебе. С тобой у меня есть какой-то другой смысл, не только деньги.

Кандакия хлопает ресницами, прячет глаза.

— Я... — она трёт шею и дрожащими пальцами теребит ткань шортов.

Сайно уверен — он знает — она скажет Фодилу «да». И конец. Пышная свадьба, законченный вместе университет, дети, внуки, одна могила на двоих. Он не может это стерпеть — никаким образом, он оставит её рядом с собой.

— Что ты несёшь, — режет он раздражëнно. — Ты ей не нравишься, и не нужен ей ни твой университет, ни... Быть твоей женой, серьезно? Ей восемнадцать, какая женитьба.

Он распиливает Фодила яростью — лицо парня обретает тупое выражение. Тот с недоумением поворачивается к Кандакии, в бескрайней растерянности не способной вымолвить ни слова.

Фодил опускает голову, плечи опускаются сами собой. До Сайно доносится надломленный вздох. В следующую секунду парень разворачивается. Удаляется назад, вниз от Аару, его широкая спина всё меньше с каждым широким шагом.

— Что это было?! — Кандакия не кричит — она никогда не кричит —, но голос её бьёт по ушам сталью.

— Я вроде как его отшил, — соображает Сайно.

— Я тебя не просила об этом, — она стискивает пальцами нос, крепко жмурясь. — Я тебя просила этого не делать.

— Но ты сама его слышала. Он нёс какую-то хуету.

— Я тебя просила этого не делать.

— Я не понимаю, — твёрдо говорит Сайно. — Ты боялась, что он признается. Он признался. Ты не хотела соглашаться? Тебе не пришлось, — горючие слова жалят. — В чём проблема? Или он тебе всё-таки нравится? Так чего ты стоишь тут? Иди за ним.

Сайно складывает руки на груди. Злость во взгляде меняется мольбой. Кандакия мольбе не внимает: сжимает руки и, пробормотав под нос нечленораздельное, пропитанное досадой, уходит. Вниз, по дороге, куда-то, куда ушёл Фодил.

Нос наполняется смехом — вот и всё. Последовать за ней? А смысл. Если только не допустить того, что тот, кто сильнее, в порыве гнева использует эту силу на том, кто слабее. Сайно взвешивает направления и всё же бежит за кузиной.

Он спотыкается по пути и чуть не катится дальше, но цепляется изо всех сил за колючее растение — рука крошечными точками сочится кровью, как и разбитое колено. Поднявшись, Сайно ступает медленней, игнорируя шипящую боль и гудение в голове, грозящееся вылиться в звериную злость.

Он останавливается задолго до достижения цели — замечает пару издалека. Не слышит разговор и внимательно вглядывается, пока в висках колотит. Он бы сорвался с места и назад — ясно предельно, в пользу чего Кандакия сделала выбор. Остаётся на всякий случай. Зря, потому что Фодил целует её в губы, и она не сопротивляется ни через секунду, ни через две и не десять.

Это было ожидаемо — убеждает себя Сайно, спешно направляясь к Аару. Колено саднит и ноет, но он не хочет сталкиваться с парой, никак, ускоряется, насколько тело позволяет.

Они все сначала говорят одно, а в итоге пускаются в отношения. Если Тигнари был рядом многие годы и влюбился, то почему Кандакия, которая близка от силы недели две, не должна была? Конечно, ей нравится Фодил. Как ей может не нравиться Фодил с такими-то руками. Сайно стоило сообразить, не обманываться и смириться заранее, а не питать надежду до конца.

Сайно нехотя машет приветствием ребятам на площадке, качает головой на зов сыграть, хромает дальше. Стирает с себя песок и колючки под струями воды в душе. Капает лекарством на царапины, заклеивает пластырями, сидя на курпаче в гостиной. Огромный ком на горле не расползается, от насупленных бровей голова болит ещё сильнее.

Дружишь с парнем — он находит себе парня. Дружишь с девушкой — она тоже находит себе парня. Остаётся подружиться только с небинарной персоной, да и здесь без парня не обойдётся, Сайно уверен.

Он прикрывает глаза: мозги попеременно ударяет импульсами. Надо поесть и лечь спать. Говорить с кем-то не хочется. Даже если отец и Карим будут шуметь во время ужина, притвориться спящим, чтоб не донимали.

Он мрачно жуëт тахчин.

А на что надеялся-то. Даже если бы они с Кандакией стали не разлей вода, осенью уезжать в город. Расставание с другом ударило бы в разы сильнее, чем разочарование. Может, хорошо, что не успел привязаться. Быстро отойдёт от неудачи и возьмёт старую каргу одиночество за руки — ступать одним шагом, пока не закончит Академию и не отселится от отца-аллергика, чтобы приютить собаку. Да, собака точно не заведëт парня и будет рядом всегда. Сайно о ней хорошо позаботится.

Дверь кухни со скрипом отворяется — Сайно рефлекторно поднимает голову. Кандакия застывает — не менее мрачная. Она очень красивая, когда готова прожечь глазами насквозь — Сайно глотает рис и прячет лицо, прогоняя надоедливое восхищение. Она проходит к плите, ничего не говоря. Сайно жуëт мясо, ничего не говоря. Его накрывает злостью — затем стыдом. Затем грустью — и снова злостью. Надоедливые эмоциональные горки, которые активируются с появлением кузины — Сайно ищет в темноте кнопку отключения и бьётся коленом о рычаг, увеличивающий интенсивность чувств на максимум. Благо, надолго Кандакия не задерживается: она берëт тарелку с едой и уходит. И Сайно расплывается в лужу — аттракцион останавливается кабинкой с надписью "грусть", вставшей в самом верху колеса.

Постель, разложенная на полу, приносит Сайно неожиданное успокоение. Соединившись с матрасом оболочками, Сайно испытывает желанные нежность и мягкость и готов провести в этом месте вечность. Грусть так же сосёт капля по капле, но не обременённым никакими обязательствами её проще терпеть.

Родители скоро посещают дом и милостиво решают накрыть ужин на кухне, чтобы не будить «уставшего мальчика», за что он им премного благодарен — чуть не льёт скупую слезу, доведённый эмоциями, но глаза остаются сухими.

И Сайно бродит по лабиринту в попытках уснуть: натыкается на один выход — встаёт преградой Кандакия, второй — Фодил, третий — Тигнари, и так далее и так далее; образы маячат перед глазами, и Сайно очень от них устал, но не в состоянии расслабиться полностью. Он фоном позади всего остального думает о двери напротив, за которой спальня кузины. Даже когда Фарид и Карим идут в свою спальню, свет везде выключен и на небе воцаряется луна, Сайно дырявит дверь, будто решаясь на что-то и жутко боясь.

Вдруг дверь поддаётся его колдовству — сердце ухает в пятки. Из комнаты крадётся Кандакия. Она тихо ступает к постели Сайно и, присев на корточки, шепчет:

— Ты спишь?

Сайно, отвернувшийся к стене, сжимается, не смеет выдохнуть. Шея, не покрытая под пледом, плавится под голосом кузины. Он восстанавливает сердцебиение и отыскивает смелость повернуться. Качает головой.

— Поговорим? — взмах ресниц напротив будто распыляет крошечные звëзды. — Я не могу уснуть так.

Сайно кивает. Он под гипнозом выбирается на улицу и садится на лавочку. В груди опасно сжимается от вида Кандакии на фоне настоящих звёзд, не выдуманных сонным сознанием, искалеченным бесперебойным потоком бессвязных мыслей. Она обращается блеском разноцветных глаз, и Сайно чувствует магию на кончике языка, на искусанных губах и подрагивающих пальцах. Ветер шевелит её синие волосы, то оголяя плечи, то затмевая лицо.

— Я понимаю, что ты хотел как лучше, — Кандакия заполняет безмолвие. — Но тебе не стоило говорить за меня. Фодил признавался мне. И я могла самостоятельно его отвергнуть.

— Ты бы не отвергла.

— Сайно, я не стану встречаться с тем, кто мне не нравится, тем более жить в браке.

— Ты пошла за ним.

— Я должна была бросить нашу дружбу без шансов после того, как ты их заруинил?

— Ты целовалась с ним.

Кандакия смотрит загадочно, молчит, заглядывая Сайно чуть ли не в душу.

— Откуда ты знаешь?

— Я видел.

Она не озвучивает укор, но по лицу видно.

— Мне он не нравится.

— У тебя прикол такой, целовать тех, кто тебе не нравится? — вздыхает Сайно, подпирая щеку рукой. Он так устал: лучше бы она просто послала его на четыре стороны за то, что чуть не отшил её возлюбленного, и он бы продолжил грызться, пока не смирилось и не отпустило. Зачем эти бессмысленные речи.

— У меня были свои причины.

— Круто, — губы кривит усмешка.

— Это не имеет значения. Нравится он мне или нет — это моё дело, как с ним говорить. И я озвучила тебе, что не согласна с твоим замыслом радикального отвержения... Неверное, ты всё же был прав. И помягче бы не получилось в любом случае. Но я бы выяснила это сама. И это была бы моя ошибка.

— Ты стояла там испуганная и готова была прямо там с ним под венец пойти.

— Я просто растерялась. Меня никто не звал замуж раньше.

— Я звал, — зачем-то вспоминает Сайно. Кузина рассыпается в смешок, и на сердце невольно теплеет. Он мнëтся, не понимая, что чувствовать — опция гнить как зомби до самой смерти сменяется развилкой, и каким-то образом так ещё хуже.

— Просто... Я хочу отвечать за себя сама. Ты мне даже не отец. И умоляю, скажи, что ты не придерживаешься веры, что женщина в первую очередь подчиняется отцу, потом брату и только потом себе.

— Это даже звучит бестолково, — ужасается Сайно.

— Спасибо, — Кандакия в облегчении откидывает голову и зажмуривается перед луной.

— Я понял. Кажется, — Сайно чешет щёку: не до конца понял, но время обдумать слова кузины у него есть, вряд ли уснёт ночью. Он любопытствует, несмотря на страх, что не обрадуется ответу: — И как ты разрулила ситуацию?

— Мы поговорили. Я сказала, что не готова к браку. И отношений не ищу. И в университет не поступлю, у меня есть планы на Аару. Попыталась отговорить от идеи с наëмничеством, но он упëрся. Не знаю, как он в итоге поступит. Но это уже его решение.

— Ясно. Неплохо.

Кандакия кивает, поправляя соскользнувшую лямку ночнушки. И в её голове правда нет места парню. И девушке тоже, судя по всему. Сайно прогоняет информацию по кругу — переваривает плохо. Но ему определëнно спокойнее.

— Хорошо, пойдём домой, — предлагает Кандакия. Нехотя он разлучается с пленительным сиянием звёзд.

Они пробираются внутрь, расходясь по комнатам. Сайно забирается под плед, тоской провожая закрывающуюся дверь. Когда щелчок разносится по воздуху, на него снисходит озарение. Которое не просто принять. И лучше бы дальше оставаться в неведении. Но правда в том, что он отшил Фодила из ревности. И коснулся губ Кандакии перед парнем — тоже из ревности. И он едва себя контролировал, ослеплённый этим жгучим чувством. И нет гарантий, что он не ослепнет снова.

Сайно боится, к чему это может привести, презирает мысль, что скоро окажется на месте Фодила, выпрашивающего у Кандакии любовь. Его пробирает мурашками, будто в самом страшном кошмаре. Такую желанную дружбу с Кандакией он не способен построить, пока влюблëн, зато навредит кузине без всяких усилий. И как этого не допустить — загадка — разве что отгородиться полностью, забыв всё с ней связанное как сладкий сон, от которого не хочешь просыпаться.