Они просыпаются совсем не так, как заснули. Если бы они по-прежнему лежали на боку, это было бы нормально. Если бы они откатились на разные стороны лежанки, это было бы нормально. Но Антон обнаруживает себя лежащим на спине с головой Арсения у себя на груди и его же коленом, прижимающим Шастов утренний стояк.

Вроде, ничего такого в этом нет, но что-то Антону подсказывает, что это не совсем то, как должны просыпаться коллеги.

За окнами ещё темно, но темнота неплотная — навскидку можно предположить, что светает. Кажется, они вчера вырубились рано, и вот сегодня проснулись тоже ни свет ни заря. Вся Антонова персона совы, построенная на любви ложиться в три часа ночи, без компьютера и соцсетей трещит по швам. Что ж, придётся смириться, эта глушь сделала из него жаворонка. Нужно вставать коров доить.

Осторожно, сантиметр за сантиметром, он выползает из-под Арсения, пытаясь не разбудить его. Тот или действительно спит крепко, или притворяется, чтобы не приходилось неловко обсуждать то, что они спали в обнимку.

Да и почему неловко. Ну спали и спали, что такого. Это же в интересах выживания. Вон, огонь снова потух, холодно.

Выбравшись из постели, Антон заботливо поправляет покрывало на Арсении, а сам отправляется наверх, где его ждёт занимательный квест «пописай со стояком». Хорошо, что только «пописай» пока, разговоры о необходимости срать в ведро не успели перейти от теории к практике. С другой стороны, с их скудным рационом эта проблема им и не грозит.

Не без труда справившись со своей задачей, Антон натягивает штаны обратно, подходит к окну и… глазам своим не верит. Снаружи тихо. Сугробы высотой с небоскрёб, но никакого тебе бурана, никакого снегопада — в предрассветной дымке чётко виден горизонт.

Господи, неужели боги смилостивились, и они не умрут здесь от голода?

Антон спускается по шаткой лестнице так торопливо, что чудом не падает.

Бросается к телефону, так и лежащему на каминной полке, жмёт на кнопку и чуть не плачет от счастья, когда видит, что айфон подаёт признаки жизни. Ну и что, что зарядки осталось шестнадцать процентов, это же не андроид, на этом можно жить весь день. Ну и что, что сети нет даже на втором этаже, теперь, когда метель улеглась, они могут себе позволить поискать сигнал по округе.

Кинув короткий взгляд на спящего Арсения, Антон решает его пока не будить. Разбудит, когда будут однозначно хорошие новости — а пока и сам сбегает на улицу, поищет точку, откуда можно дозвониться Позову. Недалеко, быстро, одна нога здесь, другая там.

Развешенная на верёвке одежда за две ночи в натопленном доме успела высохнуть, у штанов только резинка немного влажная, не смертельно. А вот с обувью хуже. Ботинки явно пока не хотят выходить на улицу, но их согласия никто не слушает.

Антон с наслаждением стягивает с себя чужую вонючую спецовку и ныряет в родную одежду. Как будто шажок в сторону цивилизации делает — вот он уже не лошара какой-то, который срёт в ведро и ловит яблоки из компота пальцами, а вполне себе снова ассистент продюсера не самого маленького канала не самого маленького блогера. С работающим айфоном!

Куртка мало того, что демисезонная, так ещё и выбиралась Антоном в расчёте на то, что из машины он будет выходить не дольше, чем нужно времени, чтобы залить полный бак, так что рассчитывать на неё в плане сохранения тепла не приходится. Вздохнув, он поверх свитера натягивает на себя куртку от спецовки, а сверху свою — ещё один слой лишним не будет.

Чтобы открыть дверь, нужно ещё постараться — её привалило снегом знатно. Так что Антон в какой-то момент даже начинает думать, что Арсения будить всё же придётся. Но в этот самый момент дверь поддаётся, и довольный сугроб заходит в дом, а Антон оказывается на крыльце по колено в снегу.

Вот тебе и март, а.

Кажется, после этой вылазки шмотки придётся сушить снова, но это и не так страшно, если за ними приедут на машине. Или тут уже снегоход нужен.

Прикрыв дверь и отойдя на несколько метров от дома, Антон наконец-то может осмотреть его со стороны. Вдруг гараж со снегоходами всё это время был у них под носом, а они были настолько убитые, что не заметили его?

Но нет, ни гаража, ни сарая нет. Даже если под снегом подразумеваются какие-то коммуникации типа скважины и септика, их занесло так, что Антон даже не может предположить, где они располагаются.

Небо уверенно светлеет.

Антон отходит от дома метров на двадцать и проваливается в снег чуть ли не по пояс. Ничего, главное, что голова снаружи. Он проверяет телефон — связи пока нет, так что приходится продолжать этот чрезвычайно медленный поход в снегу. Куда только идти? Вниз к дороге, где следы цивилизации виднее или вверх по холму, где у сигнала больше шансов пробиться?

Антон подкидывает воображаемую монетку у себя в голове и решает идти в сторону дороги — не потому что это логичнее, а потому что сил идти вверх сквозь такую толщу снега ему тупо не хватит.

Телефон на холод реагирует недовольством, всё порывается разрядиться окончательно, а Шастун ему всё объясняет, что не нужно выпендриваться, когда это буквально вопрос жизни и смерти. Торг идёт какое-то время и останавливается на двенадцати процентах — именно такой уровень заряда Антон видит, когда на экране наконец-то появляются заветные палочки.

Дрожащими от холода руками Антон заходит в контакты и выбирает в быстрых номерах Позова.

Обычно такие раздражающие гудки сейчас звучат потрясающе мелодично. Ну же, давай, возьми трубку.

— Блядь, ты время видел…— бурчит Димкин голос на том конце провода, а затем, кажется, мгновенно просыпается. — Стоп, Шаст? Ты где? Ты в порядке? Мы тебя вторые сутки уже найти не можем!

Так, кажется, нужно было отрепетировать заранее, что он собирается Позову говорить, потому что сейчас, когда нужно быстро объяснить ситуацию, Антон только неуклюже мычит в трубку:

— Всё нормально, ну то есть как… нет, наверное, не нормально, но я в том плане, э-э. что мы живы, нас не похитили.

— Мы? — переспрашивает Дима напряжённо.

— Да, мы с Арсом, вместе тут застряли.

— «Тут» это где? Застряли как? Шаст, объясни нормально.

— Э-э… как застряли, могу сказать. Где застряли — тут немного сложнее всё. Короче это, Арс на машине в озеро упал…

— Чего?! — Позов повышает голос так сильно, что на фоне слышится недовольный голос разбуженной Кати.

— Он в порядке, я его спас, но моя машина… в общем, они обе в озере, нужен эвакуатор… или два? Я не знаю, как это работает.

— Так, машины в озере, — принимает правила игры Дима, немного успокаиваясь. — А вы где?

— Да хуй знает, — пожимает плечами Антон, — нашли первый попавшийся дом, вломились в него…

— Что сделали?! — всё Димкино спокойствие снова летит коту под хвост.

— Он недостроенный… — пытается объяснить Антон. — Слушай, это отдельная история, я потом всё подробно расскажу. Тут метель была, мы два дня тусим в этом доме, тут нихуя нет, выживаем на компоте. Нам очень нужно, чтобы ты кого-то за нами прислал.

— Я, блин, с радостью, только скажи, куда, — цедит Позов. — И нужно ли звонить юристам отмазывать вас от статьи?

— Э-э, пока не понятно, — честно отвечает Антон.

Позов вздыхает и, судя по шуршанию в трубке, чешет голову:

— Это на какой вопрос ответ был?

— На оба, — обречённо кивает Антон. — Ну мы где-то в районе того бункера, который ты послал нас искать.

— Так.

— Рядом… дай, подожди, я посмотрю… блядь, у меня карта не грузится. Сука.

— Опиши ориентиры, — настаивает Поз.

— Озеро… от озера мы шли по дороге… нашли отдельно стоящий дом — он такой деревянный и снегом заметён.

— Просто потрясающе, — язвительно отзывается Дима. — Озеро-дорога-дом — какие уникальные ориентиры, нигде таких нет.

— Ну а что я ещё могу… — начинает бухтеть Антон, но Позов его перебивает:

— Сидите на месте, телефоны не выключайте, понял?

— Арс свой утопил. Но понял.

— До связи, горе луковое, — тяжело вздыхает Дима и кладёт трубку.

Так. Это можно назвать относительным успехом. Могло быть лучше, но тем не менее, Антон дозвонился, и переложил задачу их спасения на чужие плечи.

По уже проложенному пути в снегу назад идти чуть легче, но холод берёт своё, и Антон начинает мелко дрожать. Ставший уже почти родным дом встречает его приятным остаточным теплом, но заново разжечь огонь не помешает.

Антон влетает внутрь, уже не боясь шуметь. Топает, отряхивая с себя налипший снег, включает чайник, устраивает ботинки у камина, гремит брёвнами, пока снова зажигает камин.

— Ты как слон в посудной лавке, — сонно ворчит Арсений, даже не поворачивая на него голову.

— Я думал, это поговорка про кого-то неуклюжего, — бодро отзывается Антон.

Настроение такое хорошее, что даже обижаться на подколы не хочется.

— Трактуй как хочешь, — отмахивается Арсений. — Чего расшумелся?

— Да так, ничего, — Шастун щегольски приглаживает растрепавшиеся волосы. — Так, всего лишь жизнь нам спас. Снова.

Арсений садится на постели резко, театрально, как это делают герои в хоррорах, когда им приснился кошмар:

— Что?

— Дозвонился Позу, объяснил, что произошло, попросил нас забрать, — пожимает плечами Антон. — Принимаю восхваления и благодарности на карту по номеру телефона.

Вопреки ожиданиям, Арсений почему-то не кажется счастливым. Он смотрит перед собой потерянно — то ли не проснулся ещё, то ли не осознал, что их мучения скоро закончатся.

— Ты чего? — осторожно интересуется Антон. — Всё в порядке.

— Всё хорошо, — отвечает Арсений таким тоном, каким обычно об этом врут. — Просто… сон странный приснился.

Ну сон так сон, Антон в душу лезть не собирается. У него есть дела поинтереснее — попытаться досушить джинсы, не снимая их с себя. От чужой спецовки на собственном теле уже тошнит.

Арсений непривычно вяло тащится в ванную, выливает таз с уже грязной водой за порог дома и набирает новый, явно пытаясь привести себя в порядок хоть немного. А толку? Антон вот закрывает глаза и видит в мечтах родной душ, и гель, и шампунь с ментолом, и чистую пару трусов. Вряд ли полоскание в озёрной воде считается за стирку.

Умывшись, Арсений растерянно подходит к веревке, где висят его собственные брюки и свитер, тянется к ним, а потом замирает и разворачивается к Антону:

— А когда, эм… когда за нами приедут? Они сказали?

— Как только так сразу, — пожимает плечами Антон. — Я им так и не смог толком сказать, где мы, пока найдут, пока доедут… Несколько часов минимум. Но я надеюсь, что сегодня. Точно должны сегодня.

Если верить пробывшему два дня в отключке айфону, сейчас почти восемь утра — уже не поздняя ночь, так что можно надеяться, что у Димыча получится быстро поднять на ноги всех, кого нужно, и найти нерадивых работников. Интересно, эти два дня вычтут из зарплаты? Дадут в счёт отпуска? Посчитают как больничный?

Арсению этой информации, кажется, достаточно, чтобы передумать пока одеваться. Он подходит к камину, опускается на свою кособокую табуретку и вытягивает ноги к огню. Антон пихает ему в руки чашку с горячей водой — пусть греется. Арсений принимает её осторожно, отпивает пустой кипяток и почему-то улыбается.

— Ты знаешь, если честно, мне начало тут нравиться уже.

Антон неловко поднимает ногу, вытаскивает деревянную щепку из носка и опускает ногу обратно — всё это, не сводя взгляда с Арсения.

— Ты ебанулся? — интересуется он бесхитростно.

— Почему? — Арсений поднимает на него взгляд, улыбается, но что-то в этой улыбке неладно.

— Еды нет, связи нет, развлечений нет, кровати нормальной нет, — возмущённо перечисляет Антон. — Что здесь может нравиться вообще?!

Арсений на всё кивает, как будто соглашается. Но отвечает так, как будто не согласен совершенно:

— Компания.

Ах вы посмотрите на него, каков льстец. Антон фыркает, не имея ни малейшего понятия, как принять этот комплимент, поэтому решает не принимать никак:

— А вот и не пизди. Компания ему нравится! Сам же говорил, что я тебе разонравился, когда ты узнал, какой я долбоёб.

Арсений удивлённо приподнимает брови:

— Я так сказал?

— Ну что-то в таком ключе, — Антон ловит себя на том, что он уже совсем не уверен, что Арсений сказал именно это.

Может, он как-то так сформулировал, что ты услышал одно, а он имел в виду другое — вечно так делает. Но Арсений не спорит. Он спокойно отхлёбывает кипяток и пожимает плечами:

— Соврал, значит. Я всегда вру, когда мне некомфортно.

Теперь некомфортно уже Антону. Не столько от этого неожиданного поворота на сто восемьдесят градусов, сколько от того, что Арсений говорит очень уклончиво. Вот что он сейчас имеет в виду? Что Антон ему с самого начала не нравился? Или что не переставал нравиться? А нравиться — это как человек, по-дружески, или, ну, в смысле, это самое…

Так, кажется, он стоит слишком близко к камину, потому что у него мозг начинает плавиться.

Антон делает решительный шаг от огня назад, зачем-то топает ногой и в такт этому решительно рявкает:

— Так.

Арсений поднимает на него взгляд.

— Я нихуя не понимаю, что ты мне хочешь сказать, — признаётся Шастун как-то раздражённо. — Что я тебе нравлюсь или как? Типа, что я тебе всё это время нравился? Или что, блядь? Потому что если да, и если ты меня сейчас будешь кошмарить за то, что я не замечал, то я тебе сразу скажу, что это хуйня полная, потому что ты меня только хуесосил всё это время и ни разу подкатить не пытался.

Арсений ничего этого не говорит даже — все эти слова, и мысли, и догадки вываливаются из Антона, как из плохо закрытого чулана, и он сам этот поток, кажется, остановить не может.

— Подкатить не пытался, — кивает Арсений и поджимает губы. — Угу. Как там твоя Лера?

— Ира, — поправляет Антон.

— Я знаю.

Блядь, так вот почему? Этот долбоёб постоянно думал, что Антон кем-то занят, и поэтому злился, подъёбывал, отталкивал его, но ни разу так и не попробовал узнать, как дела обстоят на самом деле? Это что вообще за поведение пятиклассника? Хорошо, что Шастун постригся вовремя — а то бы его за косички дёргали, наверное.

Это Антон всё это думает про себя, а вслух отвечает:

— Мы расстались. Летом ещё.

— Вот как, — шепчет Арсений своей чашке.

Вот как. Вот как! Долбонавта кусок! Это он, получается, ходил, бросал томные вгляды, хвастал своими рубашками роскошными, вызывался таски Антона проверять — не потому, что уязвить хотел? Не потому, что ему нужно было доказать, что из них двоих он лучше, а потому, что он пытался внимание на себя обратить, или что?

Вместо волны нежности и смущения на Антона накатывает злость. Он делает несколько шагов по комнате, потом удаляется в ванную и там плещет себе в лицо холодной водой из таза в надежде как-то успокоиться. Не работает.

Перед глазами проносится каждое их взаимодействие, которое Шастун хоть как-то запомнил, только теперь, когда он видит ситуацию в новом свете, всё переворачивается с ног на голову.

Каждое такси из бара, которое Антон считал подъёбом на тему того, что он не умеет пить, на самом деле было признаком заботы. Каждая подъёбка, которую Антон считал доказательством неискоренимой вредности Арсения, на самом деле была поводом начать разговор. Каждое уточнение по работе, которое казалось Антону душным или назойливым, на самом деле был поводом заглянуть в кабинет, где сидел Шастун.

Блядь.

Злость на Арсения сменяется злостью на себя.

Ну ладно он, он считал, что ты всё это время в счастливых долгосрочных отношениях, но тебе-то что помешало голову включить? Или, наоборот, голову нужно было выключить? Да, пожалуй, так.

Осознание, что Антон не курил уже два дня, ударяет его так резко, что внутри всё скручивается в узел. Плевать на чистые трусы и на бургер — за сигарету бы он сейчас убил, это точно.

Хочется покурить, а ещё хочется пойти в лес поорать, а ещё хочется уйти на второй этаж и сидеть там молча, глядя в стену. Но вместо этого Антон возвращается в гостиную и безвольно опускается на пол у камина. Арсений тут же, рядом, только сейчас он тоже сполз на пол и на свою ненадёжную тумбочку положил голову, словно васнецовская Алёнушка.

Всё-таки, огонь — хорошее развлечение. Антон разглядывает тлеющие головёшки и фигуры в языках пламени минут десять, прежде чем слышит сбоку тихое:

— Шаст?

Отзывается:

— М?

— Мы так долго ещё сидеть можем, пока они приедут. Давай, что ли, в эти твои, города сыграем.

— Просто города? — без энтузиазма уточняет Антон.

— С болезнями, — уверенно кивает Арсений. — Хочешь? Я могу начать. Слабоумие.

Антон хочет возразить, что так уже, наверное, не говорят, но не возражает. Даже если диагноза такого нет, это явно про них, двух дураков, которые несколько лет вместе работают, а поговорить так нормально и не удосужились.

— Ессентуки, — мрачно отзывается Антон. — Тебе на И.

— И, — кивает Арсений. — Иди сюда.

Он тянет на себя — достаточно мягко и медленно, чтобы дать Антону шанс увернуться, но Антон не уворачивается. Как небоскрёб, который при сносе должен обрушиться под строго определённым углом, он рушится на Арсения, падает ему прямо в губы — и целует со всей этой своей накопившейся злостью. Растягивает ему ворот тельняшки, прикусывает губу — и Арсений кусается в ответ, не отстаёт, тянется. Ищет пальцами Антона, как корни растений под землёй ищут воду, впивается в плечи жадно, как будто тоже пытается утолить жажду, как будто в пустыне рос. Под пальцами Антона его волосы длинные, вьются, скользят — давно не мыли. Плевать.

Антон отрывается набирает воздуха и целует снова, раздражённо, требовательно, чтобы у этого козла потом губы саднили, чтобы он этот момент вспоминал каждый раз, когда рот открывает. Чтобы знал, как… Чтобы знал, как…

Тельняшка трещит по швам, и Арсений торопливо разжимает пальцы Антона, вцепившиеся в него так, будто он собирается Попова трясти за грудки.

Только сейчас Антон позволяет себе оторваться — и от губ, и от тельняшки — и выдохнуть.

— Фу, кошмар какой, — смеётся Арсений.

Антон хмурится:

— Чего.

— Ты зубы два дня не чистил. Худший вариант для первого поцелуя.

— Слышь, блядь, а сам-то, — ворчит Антон и снова угрожающе двигается вперёд.

— Иди на хуй, — мурлычет Арсений, но даже договорить не успевает толком, потому что его валят на пол и настойчиво затыкают рот чужим ртом.

Он не против — это очевидно, он очень даже за. Он извивается, прижимается, руки запускает под Антонов свитер. Пальцы тёплые — об кружку с кипятком согрел — скользят и скребут, и стискивают.

Антон сам это чувствует — то же самое, то же самое, наверняка. Тупое ноющее желание обладать. Сжать, смять, разорвать, проглотить. Как он зол, как он, сука, зол на них обоих за то, что они не сделали этого раньше.

Он мог давно-давно-давно эти волосы зажимать между пальцами; эту шею лизать широко, солёную, колючую; эту спину царапать, и гладить, и снова царапать.

Арсений настойчиво задирает на Антоне свитер и тельняшку свою тоже задирает, и выгибается, прижимаясь — хорошо, Шастун считывает. Он любит близость, любит, когда кожа к коже, когда площадь прикосновений максимальна. Любит каждым возможным квадратным сантиметром чувствовать чужое обожание — мы это запишем, мы это запомним. Но мы не будем это использовать прямо сейчас, на полу, состоящем из заноз чуть больше, чем полностью.

Антон понятия не имеет, на что они тут негласно согласились, и его злость не распространяется на то, чтобы злобно пинать чужие границы. Это рот его сейчас хозяйничает, и ставит на место, и позволяет себе всякое, а руки в это время исследуют чужое тело осторожно, продвигаются медленно словно на пути ожидают встретить ловушки, словно вот он сейчас нырнёт к Арсению в штаны, а там его током ударит или палец в мышеловку попадёт.

Но никаких мышеловок под резинкой спортивок Арсения не находится, там находится задница идеальной формы и размера, чтобы Антон тут же сжал её в руках изо всех сил.

— Ай, ты чего делаешь? — шипит Арсений куда-то в шею ему.

— Что-то не так? — мгновенно сдувается Антон и поспешно убирает руки.

— Всё так, всё так, — успокаивает его Арсений и мягко прикусывает тонкую кожу на шее, словно играется. — Просто давай без синяков, ладно? Для первого раза.

Мысль, что у них может быть что-то, кроме первого раза, какой-то ещё раз, второй, третий, окатывает Антона словно ледяной водой. Он замирает и отстраняется, пытаясь заглянуть Арсению в лицо, чтобы понять — он это серьёзно сейчас? Он не собирается сделать вид, что ничего не было, откреститься от этого, как от временного помешательства, назвать Антона оленем за то, что тот вообще подумал, что между ними что-то может быть?

— Ты чего? — хмурится Арсений, когда ловит этот растерянный взгляд. — Передумал?

— Я?! — от возмущения голос Антона ломается. — Я не передумал, я просто…

Он садится обратно на пол, осматривается и находит кружку с недопитой водой — уже просто тёплой. Самое то, чтобы занять руки.

— Я подумал, может, это ты передумал, — пожимает плечами Антон, делая глоток.

Арсений наклоняет голову набок. Он в этом мягком свете, растрёпанный и с задранной тельняшкой, сейчас совершенно не похож на того строгого заносчивого Арсения, который доставал Антона в офисе. Он какой-то другой, и вместе с тем — определённо тот самый, просто… теперь цельный. Словно две половинки образа сложились.

— Шаст, — голос у него сейчас низкий, хриплый.

— М?

— Давай я буду думать за себя, а ты за себя, хорошо? За меня думать не надо.

— Я понял, — угрюмо кивает Антон.

— Вот и славно, — белозубо улыбается Арсений, — а теперь снимай свои чёртовы штаны.

От того, как его тон меняется прямо посреди предложения, Антона словно током прошибает. Ещё три дня назад это показалось бы абсурдным, но сейчас он готов ради такого Арсения скинуть с себя и штаны, и свитер, и куртку на морозе, и спасательный жилет в открытом море.

Хватает короткого, но резкого кивка в сторону лежанки, и Антон, путаясь в собственных ногах, бежит к ней, на ходу стягивая с себя мокрые от снега джинсы.

Это хлипкое сооружение явно не создано для горячего безудержного секса, и Антон пытается проявить всё доступное ему сейчас уважение, осторожно и нелепо забираясь на кровать в свитере и трусах.

Арсений подходит следом, устраивается на нём сверху, сжимает бёдрами, трётся, дразнит. Эпицентр огня перемещается, кажется, из камина Антону в пах. Там сейчас очень огнеопасно — ещё немного трения и будет настоящий пожар. Спасите, помогите.

(не помогайте)

Арсений совершенно бессовестно задирает ему свитер на голову, чтобы освободить себе больше рабочей поверхности — целует ключицы, обводит языком очертания сосков.

Но Антон возмущённо стягивает свитер ниже — ему нужно это видеть, он должен это видеть. Он не имеет права упустить ни одного кадра. Должен впитать всё.

Как Арсений чертит кончиком языка дорожку до пупка, как подцепляет кончиками пальцев резинку трусов, как придерживает радостно выпрыгивающий из-за неё член Антона и прижимается к нему губами.

Это не похоже на порно — нет ни пошлых стонов, ни прожигающих взглядов в камеру, но по Антону мурашки табунами бегают от одного того, как дыхание Арсения щекочет его лобок. Мелочи, такие простые и человеческие, заводят больше всего.

Обхватив член ладонью, Арсений делает несколько движений, будто примеряется, а затем уверенно пропускает его в приоткрытый рот. Обхватывает губами, катает во рту, привыкая к размеру, выбивает из Антона глухой то ли выдох, то ли стон.

Вот это уже звучит пошло и почти порнушно, и Шастун ёрзает на месте, пытаясь разрядить обстановку:

— Прошу внести в протокол, что я не заставлял тебя сосать немытый член.

Арсений смешно фыркает, снова щекочет дыханием, и выпускает член изо рта, специально чтобы поймать взгляд Антона:

— Немытый член на вкус как ты.

Щёки начинают гореть, да что же это такое, почему Арсений идеально знает, что сказать и что сделать, это только с толку сбивает. Не могли бы они оба быть мямлящими дятлами? Спасибо.

— Заметь, это звучит романтично, — запинается Антон, — н-но если ты скажешь «ты на вкус как немытый член…» Ай! Понял, молчу.

То, как Арсений полностью держит ситуацию под контролем, завораживает. Антон сначала пытается смотреть, наблюдать, как чужой язык играет с его уздечкой, как мокрые губы обхватывают головку, как ствол скрывается и появляется в чужом рту. Но в конечном итоге всё это оказывается неважно. Даже когда он не видит, он чувствует, он слышит, он представляет, и этого достаточно.

Арсений даже в сексе оказывается полон контрастов. Он сочетает властность с осторожностью, агрессивность с мягкостью, непредсказуемость с тем, чтобы предвосхищать желания партнёра. Антон не знает, это опыт, или интуиция, или они охренеть как хорошо друг другу подходят, но знает, что ему определённо это нравится.

Арсений не играет в роковую соблазнительницу, не пытается стимулировать всё, до чего может дотянуться, позволяет себе отдыхать, пока работает рукой, но почему-то от каждого его движения веет уверенностью. Антону сначала кажется, что это уверенность в себе, но потом он понимает — совсем не так. Это уверенность в том, что он хочет быть здесь.

Долго анализировать происходящее не приходится, Антона так распирает от чувств, что внутри их удержать уже не представляется возможным. Бороться с подступающим оргазмом бесполезно — он неудержим, как пушечное ядро. Всё, что Антон может успеть сделать — это крикнуть:

— Сейчас!

На удивление, Арсений не использует эту подсказку, чтобы отдёрнуть голову, он только плотнее сжимает губы и держит ритм. Внутри хлопает Антона по головке языком плоско в такт пульсации, и того снова током бьёт, но бьёт хорошо. Приятно. Не как на курсах самообороны, когда они пробовали на себе электрошокер.

Боясь уплыть на тёплых волнах удовольствия слишком далеко, Антон торопливо шарит руками, пытаясь укутать себя в гнездо из всего самого тёплого — шерстяного покрывала и разгорячённого Арсения.

Последний кладёт ему голову на плечо, шепчет что-то жарко, целует в шею, но у Антона так в ушах собственный пульс шумит, что он ничего толком не слышит. Только толкает свою руку Арсению в спортивки и бурчит что-то про око за око и зуб за зуб.

— Да успокойся ты, потом долг вернёшь, — смеётся Арсений и кусает его за мочку уха.

И от этого «потом» Антона укрывает таким теплом, какое не расплывалось по телу даже от оргазма.

Потом. Да, потом. У них теперь есть «потом».

Он сам не замечает, как отключается, и во сне то спасает планету от инопланетян, то собачится с рекламодателями, то монтирует видео, которое собирается рендериться сорок лет. И когда Антон уже собирается высказать этому наглому видео всё, что о нём думает, начинается салют. Он звучит так: бам, бам, бам.

Антон выныривает из сна резко, почти испуганно, и понимает, что никакой это не салют, а стук в дверь. Снаружи раздражающе светло, а ещё снаружи кто-то кричит голосом Позова:

— Откройте пожалуйста, мы тут людей ищем!

— Это мы! — хрипит Антон с лежанки. — Поз, это мы, вы нас ищете! Мы тут.

— Щас, щас, иду, — Арсений торопливо сползает с кровати и семенит к двери, сонно ковыряется в чужих замках.

Вместе с Позовым в дом врывается морозный воздух и макушка Матвиенко.

— Живые! Слава богу! — пыхтит Серёжа и стискивает Арсения в карательных объятиях.

— Всё как всегда, — хохочет Позов, проходя в дом, — этот вскочил с утра, этот дрыхнет до полудня. Ещё и без штанов. Шаст, ты дурак? Холодно же без штанов спать.

— Вы как нас нашли? — торопливо переводит тему Арсений.

— А, по вышкам телефон Шаста пробили и тут уже ездили в дома стучались, — поясняет Дима. — Ну вы и забрались, конечно. Чего вылупились, собирайтесь давайте. Нам ещё тачки ваши вытаскивать и хозяев дома упрашивать заяву не писать. Дел полно.

— Мы пока вас искали, пиздец перенервничали, — встревает Матвиенко. — Вы двое лично будете мне больничный оплачивать, если у меня от стресса будет этот, как его…

— Инфаркт, — услужливо подсказывает Арсений.

И Антон согласно кивает:

— Да. Тула.