В рейтинге способов пробуждения у Антона определённо на последнем месте стоит пробуждение от голоса Арсения Попова, на весь дом орущего:

— Да блядская, блядь, хуета!

Антон недовольно морщится, открывая глаза, и пытается понять, что произошло. Провалив задачу, он садится на лежанке, натягивает на себя покрывало, потому что тепло успело рассеяться, и находит взглядом Арсения в «прихожей».

— Чего случилось?

— В окно посмотри, — раздражённо отзывается Попов, и Антон действительно смотрит.

Только вот не видит там ничего — в смысле, абсолютно ничего. Первая его мысль — локация не прогрузилась, и только после этого Антон понимает, что окна завалены снегом. Ещё через несколько секунд сонный взгляд собирает картинку воедино: горы снега на ближнем плане и дымка бурана на дальнем. Снег не просто не прекратился за ночь, а перерос в настоящее стихийное бедствие.

— Ебать март… — ошарашено тянет Антон, заворачиваясь в покрывало ещё сильнее.

Судя по всему, план отправиться за помощью отметается сразу, да и заставить кого-то приехать сюда тоже сомнительно, даже если бы у них была…

Связь!

Антон поднимается с дивана и несколькими широкими шагами доходит до камина. За ночь телефон должен был прийти в себя и теперь определённо… продолжит не реагировать на попытки себя включить. Да что ты будешь делать.

Антон оставляет кирпич лежать на каминной полке и разочарованно возвращается на кровать — смысла вставать всё равно нет, а она вроде как ещё хранит тепло.

Арсений с тактикой экономии энергии, кажется не согласен: он меряет комнату шагами, суетится, снова разводит огонь и бухтит себе что-то под нос.

— Чего ты там ворчишь? — зевает Антон с кровати.

— Говорю, когда нас найдут, от нас останутся одни обглоданные трупы.

— Кем обглоданные? — хмурится Антон.

— Друг другом, мы же явно рано или поздно придём к каннибализму, — буднично отвечает Арсений, шерудя кочергой в камине.

— Тогда только один труп будет обглоданный, второго обглодать будет некому, — резонно возражает Антон.

Арсений не выглядит довольным, что ему решили подыграть вместо того, чтобы успокоить, и Антон со вздохом перестраивается на новую тактику:

— Но вообще, посмотри вокруг, мы же не на необитаемом острове застряли, это прям дом, тут жить нормально можно. Не помрём.

Теперь, в дневном свете, и правда можно лучше разглядеть их пристанище, и Антон замечает вещи, которых не видел в темноте. Во-первых, какой-то способ получения электричества здесь должен быть, потому что на покосившейся тумбе, выполняющей роль кухни, есть пластмассовый чайник, плитка на одну конфорку и маленький побитый жизнью холодильник. Во-вторых, маленькая комната, отгороженная листами ДСП, кажется, выполняет роль санузла — нужно узнать, есть ли там туалет и вода. Этим Антон собирается заняться прямо сейчас, наполненный мочевой пузырь подталкивает к исследованиям.

С тоской попрощавшись с покрывалом, Антон снова покидает постель. Снимает с верёвки почти уже сухие носки и направляется на разведку в место, максимально подходящее на роль туалета. К восторгу Антона, там и правда обнаруживается не только настоящий унитаз, но и раковина, а также целая душевая кабина. К ужасу Антона, на закрытой крышке унитаза лежит целое письмо, распечатанное на листе А4.

Целый хоровод поспешных выводов успевает пронестись в голове у Антона. Ему почему-то кажется, что это непременно письмо от Позова, что всё происходящее тут он подстроил, специально послал их с Арсением искать один и тот же бункер, специально утопил их машины, напичкал дом скрытыми камерами, и теперь всё, что у них тут происходит, транслирует куда-нибудь, где толпа зрителей ставит на то, кто из них с Арсением кого съест.

Хотя, если всё действительно подстроено, Арсений должен быть частью этого плана — это он въехал в озеро, он привел Антона к дому, он так удобно нашёл ключ.

Антон протягивает дрожащую руку к бумажке, ожидая увидеть там приветствие от Позова, но замирает, когда первое же слово разбивает все его теории вдребезги.

Потому что первое слово такое:

«Дочурка,»

Антон выдыхает, легонько бьёт себя в лоб и возвращается в комнату с бумажкой в руках, зачитывая уже вслух:

— «Дочурка, если вы всё-таки приехали на Новый Год, на всякий случай оставляю тебе инструкции. Туалетом пользоваться нельзя, потому что септик законсервирован на зиму. Если очень нужно будет, то нужно оттуда достать бутылки…» Какие ещё бутылки?! «…достать бутылки и выровнять уровень воды, а потом снова слить всё. Душ, раковина — это всё тоже в септик идёт, поэтому воду если включите, не сливайте. Если будете топить печь, заслонку сначала на три четверти вытащите, а потом немного задвиньте. Чтобы включить воду, нужно сначала на щитке включить насос из скважины, это крайний правый рычажок. Хорошо вам отдохнуть и…» Бла-бла-бла, дальше неинтересно.

— Я так и не понял, — хмурится Арсений. — Нам разрешили срать?

— Нам запретили срать, — вздыхает Антон, опуская письмо. — Но хорошая новость в том, что тут есть электричество и даже вода…

— Которую нельзя сливать в водопровод, — язвительно напоминает Попов, как будто Антон это письмо сейчас сам из вредности придумал.

— Ну в ведро-то набрать можно, всяко лучше, чем ничего, — разводит руками Шастун и протягивает Арсению письмо, словно пытается его убедить в реальности прочитанного.

Ну вот как с этим человеком налаживать контакт, если он даже на нейтральную информацию реагирует так, будто это Антон лично закопал этот несчастный септик и не дает им нормально помыться и воспользоваться туалетом?

Кстати, о туалете.

Антон возвращается в санузел и осматривает его, надеясь внезапно найти тут хотя бы портативный биотуалет, но находит только отчаяние и жестяное ведро. Использовать ведро в качестве туалета не хочется, но и быть мудаком и пользоваться унитазом, когда записка чётко попросила этого не делать, тоже не дело. Они и так ходят по тонкой грани, оставаясь в чужом доме вроде как ради выживания, но всё же без разрешения хозяина, и постараться не быть мудаками — меньшее, что они могут сделать, чтобы не увеличивать шансы, что на них напишут заяву за взлом с проникновением.

Антон выглядывает в коридор, и, убедившись, что никто (Арсений) не направляется к туалету и не собирается прерывать его уединение, возвращается к ведру. Вздохнув, он приспускает штаны спецовки, расслабляется и…

— Шаст, ты что, ссышь в ведро там? — голос Арсения звучит одновременно возмущённо и заинтересованно.

Мгновенно напрягшись, Антон понимает, что не может продолжать, пока на нём сосредоточено чьё-то внимание.

— Да? — неуверенно отвечает он. — То есть, уже как будто нет. А ты нахуя подслушиваешь?

— Да больно надо! — фыркает Арсений. — Подслушиваю, ага. Так уж прям сильно нужно подслушивать, чтобы услышать, как ты ссышь в металлическое ведро в комнате без дверей.

Антон вдыхает, считает до пяти и выдыхает.

— Я был бы очень признателен, — цедит он, собирая в кучу всю дипломатичность, которая у него есть, — если бы ты не подслушивал. Или, по крайней мере, не комментировал.

— Я был бы очень признателен, — передразнивает его Арсений, — если бы ты не справлял нужду в ведро в доме без дверей, где нам предстоит провести ещё чёрт знает сколько времени.

Кажется, до пяти тут считать мало. Нужны все десять.

Антон стискивает зубы, натягивает штаны обратно и подхватывает злосчастное ведро.

— А куда я должен справлять нужду? — интересуется он с плохо скрываемой злостью, вернувшись в комнату. — Нет, мне даже больше вот что интересно, куда ты собираешься справлять нужду?!

Арсений возмущённо кривит зубы:

— Ну уж я не собираюсь срать в ведро.

— Я не срал в ведро, — поправляет его Антон, балансируя на грани нервного срыва.

— Вот и я не собираюсь, — фыркает Арсений. — А ты раз уж начал это дело, мог хотя бы подальше от меня это ведро унести, на второй этаж, например.

Антон с опаской косится на не заслуживающую доверия лестницу. Мысль-то дельная, только её бы высказать пятью минутами ранее, когда ведро было пустым, и его можно было просто закинуть наверх.

— Ну хорошо, — вздыхает он смиренно, — только помоги мне его поднять.

На лице Арсения написано такое отвращение, будто ему предложили на ужин тарелку сверчков. Он не просто окидывает Антона возмущенным взглядом, а ещё и шаг к окну делает, чтобы подчеркнуть нежелание содействовать.

— Я не собираюсь трогать ведро твоей мочи.

— Это не ведро моей мочи, это ведро с моей мочой, — поправляет Антон. — А то так звучит, как будто я целое ведро нассал, как кот из мема.

— Кот из мема море нассал, — Арсений поднимает вверх указательный палец, словно достижение кота — это какой-то повод для гордости, — тебе до него как до Китая раком.

Антон тратит секунд пятнадцать на то, чтобы просто постоять, вылупившись на Попова, а потом молча разворачивается и топает к лестнице.

И почему их взаимодействие — это всегда это? Не дружелюбные подколы и внутренние шутки, а постоянно какие-то тупорылые споры ни о чем, лишь бы не соглашаться. Антон бы мог быть цивильным, если бы Арсений хотя бы немного попытался — но он не пытается даже, просто сучится на пустом месте. Может, завидует, что Шастун ближе к начальству? Ну уж извините, пятнадцать лет дружбы не выкинешь в мусорку.

Перебирая в голове все причины, по которым Арсений может его ненавидеть, Антон добирается до лестницы и пытается придумать, как поднять ведро с наименьшими рисками наебнуться и перевернуть на себя новоявленный ночной горшок. Чтобы не бороться с ведром за место в прорези, Антон решает на манер африканских женщин поставить груз на голову — маневр опасный, но схема работает.

Арсений наблюдает за этим представлением со стороны, скрестив руки на груди.

— Чего? — бурчит Антон, не выдерживая этого прожигающего дыру взгляда.

Попов в ответ пожимает плечами:

— Ничего. Любуюсь. Жалею, что утопил свой телефон вместе с машиной и не могу заснять этот момент на память.

У Антона вся концентрация уходит на то, чтобы не перевернуть ведро, поэтому он так и не понимает, искренне это или сарказм, но на всякий случай вполголоса посылает Арсения на хуй и уверенно продолжает восхождение.

Теперь, когда второй этаж хоть немного освещается пробивающимся через окна светом, он меньше похож на чердак из фильма ужасов и больше — на уютную, но недоделанную мансарду.

Антон осторожно опускает ведро на пол, а следом вылезает и сам. Разогнуться полностью он тут может только в центре комнаты. Там, где начинается скат крыши, высоты уже не хватает.

Помимо удачного места для ведра, которое находится в углу, неоспоримым преимуществом второго этажа является наличие сразу двух окон, не занесённых снегом, а следовательно, подходящих для того, чтобы оценить обстановку снаружи.

Только было бы, что оценивать — на улице белым бело, только со второго этажа чуть проще разглядеть отдельные сугробы и светлую полоску неба, скрытую за пеленой метели. Погода, кажется, не собирается успокаиваться и вспоминать, что на календаре, вообще-то, весна. Если так продолжится, дом заметет до самой крыши, и никто, кроме хозяина (и его дочурки) и не будет знать, что тут что-то есть, и никто их никогда не найдёт.

Мда, незавидная смерть.

Спускаться без ведра намного легче, и, ступив снова на пол первого этажа, Антон разворачивается, готовый завести смолл ток про погоду, но вместо этого замирает, уставившись на Арсения.

Тот, балансируя таз с водой на краю раковины, согнулся в три погибели и… лакает? воду?

Антон чувствует, как дёргается уголок губ, порывающихся сложиться в улыбку.

И этого человека он боится, пытается заслужить его одобрение? Этого человека ему ставят в пример как серьёзнейшего профессионала?

Да он такой же дурачина, как и сам Антон, и вся его напускная строгость — это не более чем фасад. И в этом плане Антон даже смелее, получается, потому что ему не страшно поворачиваться своей глупенькой стороной к миру и говорить: да, вот такой вот я, сюсюкаюсь с собаками, ношу уебанские кроссовки и расстраиваюсь, когда проигрываю в видеоигры. Антон хотя бы не ждёт, пока все уйдут на второй этаж, чтобы позволить себе расслабиться.

— Чайник же есть, — спокойно отмечает он, подходя ближе и помогая Арсению придерживать тазик. — Раз уж ты всё равно электричество включил, как я понимаю.

— Ага, и как я кипяток пить должен? — Арсений не упускает шанс вернуться в своё амплуа ворчливого деда.

И Антон не выдерживает.

— Вот мне интересно, — прищуривается он, отпуская тазик, — ты всегда такой вредный, или это какой-то временный дебафф? Это из-за опухоли мозга? От недотраха? Или «ты не ты, когда голоден»? А?

Ну всё, сейчас Арсений окончательно выйдет из себя, накинется на Шастуна, и они наконец-то подерутся, положив конец этой пассивной агрессии в пользу агрессии активной. Покатаются по полу, наставят друг другу синяков, но зато хотя бы спустят пар и перестанут лаяться постоянно.

Ну, или Антона утопят в этом самом тазу, но тогда ему не придётся медленно умирать от голода вдали от цивилизации.

Но ни один из этих прогнозов не оказывается верным — вместо очередного острого замечания Арсений опускает таз на крышку унитаза и как-то очень по-человечески вздыхает:

— Да всё сразу. Ну, минус опухоль.

Так, такой исход Антон не предвидел. Что с ним делать, с этим внезапно спокойным и искренним Арсением? Он с таким не знаком даже.

Тем временем этот незнакомый Арсений протискивается мимо него из ванной и начинает наворачивать круги по комнате:

— Шаст, ты прости, что я к тебе цепляюсь, я просто реально весь на нервах, ты же видишь.

Э-э-э… Как выключить этот режим???

— Просто с каждым часом становится яснее, что мы крепко встряли, — продолжает Арсений и трёт лицо руками. — Транспорт из наземного превратился в подводный, связи нет, погода говно. Я думал, мы тут максимум на ночь, а может статься, нас ещё долго не найдут. И что тогда?

Антон молча пересекает гостиную, берёт с тумбы чайник и возвращается с ним к раковине, чтобы набрать воды.

— Ну день мы без еды продержимся, ну два, — продолжает рисовать мрачные сценарии Арсений. — А потом что?

— Человек может прожить без еды дней сорок, — напоминает Антон, чтобы хоть как-то сбавить градус драмы.

— Это если лежать лежмя, — то ли соглашается, то ли не соглашается Арсений. — А если мы всё-таки решим пойти искать людей, когда метель прекратится? У нас же совсем сил не будет.

В чём-то он прав, конечно. Вот они первый день без еды, и Антон уже чувствует слабость и нежелание активно двигаться, а что через неделю будет? Через две?

Арсений молчит, словно ждёт от него какого-то решения.

— Ну слушай… — тянет Антон и включает чайник. — Ну давай тут осмотримся, может, тут есть какие-то закатки в погребе, я не знаю…

— Антон, какой погреб? Это дом на сваях.

Попов закатывает глаза, и Антон прячет улыбку — так-то лучше. Но вслух не радуется возвращению вредного Арсения, а просто разводит руками:

— Ну я не знаю, на чердаке, тогда.

— Ты физику учил? — поджимает губы Арсений. — Тепло поднимается вверх, поэтому никто не станет там хранить закатки. Им нужно тёмное и прохладное место.

— Как жопа твоя, — ворчит Антон, рассматривая импровизированную кухоньку.

— Очень смешно, — скалится Арсений и плюхается обратно на лежанку.

Вероятность найти запасы еды в явно брошенном на зиму доме стремится к нулю, и они оба это понимают. Антон открывает дверцы трясущегося от любого прикосновения шкафчика и обнаруживает внутри стопку пёстрых пластмассовых тарелок, погнутую шумовку и чашку со сколом. Никаких тебе сушёных грибочков и бабушкиных помидорок. В тумбочке под плиткой ютятся две грустные кастрюльки и ловушка для тараканов. В ожившем после включения электричества холодильнике Антон не ожидает найти ничего, но замирает, заметив объёмный пакет на нижней полке.

— Опа.

— Чего там? — заинтересованно вытягивает шею Арсений.

Антон мягонько трогает пакет и довольно мычит, почувствовав под пальцами знакомую форму трёхлитровой банки. Воображение рисует румяные помидорчики и пупырчатые огурчики, перемежающиеся кокетливыми веточками укропа. Но стоит Антону приоткрыть пакет, как все мечты разбиваются о скалы реальности.

— Да ёб твою налево, — горько выдыхает Шастун.

— Ну? — Арсений от нетерпения ёрзает на месте и даже поднимается с кровати.

— Компот, — кисло комментирует Антон, доставая из холодильника две банки с нежно-розовой жижей.

На дне вальсируют яблочные дольки — обычно Антон их даже не доедает, но сейчас это было бы непозволительной роскошью. Кажется, две банки компота — это всё пропитание, которое у них есть на неограниченный срок времени, поэтому даже сахар в компоте на вес золота.

— Там есть, чем открыть? — Арсений торопливо пересекает комнату и принимает банку с такой нежностью, с которой иной взял бы на руки новорождённого ребёнка.

— Я не видел тут открывашек, — признаётся Антон, снова осматривая импровизированную кухню. — Может, что-то из инструментов подойдёт?

Следующие полчаса ознаменуются поиском идеального инструмента, чтобы открыть закатанную банку. Идею пробить в крышке дырки ножом отсекают сразу — основную ценность представляет не компот, а яблоки. Сверлением нужного эффекта тоже не добиться. Использовать для такой задачи болгарку — всё равно что стрелять из пушки по воробьям. Что там ещё осталось? Шампур? Ножовка? Газонокосилка?

— Что это за дом такой, где есть компот, но нет открывашки для компота? — ворчит Арсений, перебирая один за другим все биты отвёртки.

— Может, его не намеревались пить, — пожимает плечами Антон.

Изрядно погнутая крышка всё не желает покидать свой пост.

— А что с ним ещё делать можно? В жертвоприношениях использовать? В целях самообороны — во взломщиков кидаться?

— А взломщики и рады, — усмехается Антон и поясняет, не видя подтверждений, что Арсений понял шутку, — в смысле, взломщики это мы.

— Я понял, понял, — хмуро кивает Попов, пытаясь подцепить крышку отвёрткой.

Антон опускается на корточки рядом с ним и просто наблюдает. Движения Арсения чёткие и уверенные, словно он так делал миллион раз уже. Интересно, устрицы натренировался открывать своими графскими пальцами в дорогих ресторанах или всё-таки банки с огурцами под закусь на вписках? Прошлое (да и настоящее) Попова для Антона загадка — тот не ходит с коллегами на футбол, не торчит в барах по пятницам, и вообще, кажется, как его ни хватись, постоянно в Питере своём торчит. А чем он увлекается? Что делает в свободное время? Журавль, вроде, говорил, Арсений в какой-то благотворительности мелькал, но Антону сложно представить, что его может волновать. Бездомные собачки? Смертельно больные дети? Одинокие старики? Ничего из этого на Арсения не похоже.

— Вуаля! — Арсений торжествующе поднимает крышку над головой, и Антон не может удержаться от аплодисментов.

Голодная смерть откладывается как минимум на пару дней — может, ещё и силы появятся активно ползти в сторону спасения, а не просто сидеть на месте. Антон тянет руку к банке, но получает довольно ощутимый шлепок по ладони.

— Куда руки тянешь? — ворчит Арсений. — Я тебе не позволю свои клешни в моём компоте мыть.

— Ну блин, а как их достать оттуда, — ноет Антон и осматривается по сторонам, пытаясь в горе инструментов, которые они сюда натаскали, найти хоть что-то, более-менее подходящее к задаче.

Арсений задумчиво чешет подбородок:

— Вариант один: можно слить компот в другую ёмкость.

— Ведро занято, таз занят, тарелки плоские, — инвентаризация ёмкостей в исполнении Антона Шастуна заканчивается так же быстро, как началась, обойдя стороной кастрюльки. — Ты тут можешь пока пытаться сколько угодно насадить яблоки на шампур, а я… я, так уж и быть, пойду сполосну руки в тазу, но потом приду за своими яблоками, и ты меня не остановишь, понял?

Арсений в ответ смотрит волком. Подтягивает к себе шампур, обтирает его о тельняшку и действительно пытается что-то на него нанизать. Похоже на ту игру, где нужно игрушки из автомата доставать — и результат, собственно, такой же, нулевой.

Поднявшись с пола, Антон отправляется в «ванную» и уже оттуда кричит:

— И вообще, это вопрос выживания, тут не до брезгливости. Я этот компот буду пить, даже если ты в нём ноги помоешь. Не призываю тебя к этому, конечно, просто…

— Я уже говорил, у меня нет футфетиша, — кричит из комнаты Арсений.

— У меня тоже, — злится Шастун. — Я это образно!

Вернувшись в гостиную, он с минуту машет мокрыми руками, давая Арсению последний шанс решить проблему с помощью шампура, но скользким рыхлым яблокам невдомёк, что от них зависит чьё-то выживание — им просто нравится играть в догонялки.

Часть компота приходится отлить в кружку со сколом, и Арсений мгновенно присасывается к ней как к последней надежде попробовать незагрязнённый компот.

Вытаскивание яблок требует некоторой ловкости — чтобы рука прошла в горлышко, дольки приходится держать самыми кончиками пальцев. Антон с тоской думает, что, застрянь он тут с обладателем (скорее, обладательницей) рук поменьше, это сильно упростило бы задачу, но нет же, нужно было здесь оказаться двум главным дылдам офиса.

— Тебе достать? — Антон не оставляет надежду прийти к цивильным отношениям, и Арсений внезапно делает то, что Антону в его исполнении ещё видеть не приходилось.

Он соглашается принять помощь.

— Давай, — кивает устало и с тоской наблюдает, как Шастун тащит из банки кусок яблока.

Антон этот кусок осторожно отряхивает об горлышко, а затем подносит к лицу Арсения и видит, как тот теряется, но потом всё же наклоняется вперёд и обхватывает дольку губами. Похоже на то, как когда лошадь кормишь.

— Я думал, ты в чашку мне кинешь, — признаётся Попов, проглотив яблоко почти мгновенно.

— А. Точно.

Действительно, и когда они успели так сократить дистанцию, что Антон посчитал уместным Арсения с рук кормить? Остальные дольки отправляются в кружку.

Яблоки одновременно кажутся очень вкусными, и вместе с тем отвратительно лёгкими. Антон бы сейчас убил за хороший такой бургер, не из бургер кинга, а из такой бургерной, где выдают перчатки и солёный огурчик вместе с заказом. Хотя кого он обманывает, он бы и за сухую булку из бургер кинга сейчас убил.

Арсений прихлёбывает компот из кружки и задумчиво смотрит в сторону окна, за которым всё не унимается снежная буря.

— Давай это, пока у нас есть короткое окно, когда мы не голодные и не злые…

Ты не голодный и не злой, поправляет про себя Антон.

—…подумаем, что дальше делать.

Антон кивает:

— Хочу посмотреть, что там с телефоном. Это, кажется, наша лучшая надежда отсюда выбраться.

— А если тут сети нет? — настороженно предполагает Арсений.

— Хотя бы по GPS посмотрим, в какую сторону идти, — пожимает плечами Антон. — Я уверен, что тут рядом и деревня какая-нибудь есть, и автобус, и связь — просто нужно понять, в каком направлении идти.

— И ещё чтобы погода бесоёбить перестала, — вздыхает Арсений.

Они синхронно поворачивают головы к окну, за которым ветер театрально завывает и бьётся в стёкла.

— Ну пока метёт, тут пересидим, — пожимает плечами Антон. — Не может же это продолжаться вечно.

Арсений усмехается, но, кажется, без агрессии или желания подеть:

— Да нам и не нужно вечно. У нас из еды две банки компота и дров на сколько? Раза два ещё камин затопить.

Шастун, кажется, поймал какую-то волну оптимизма, потому что теперь он не может прекратить пытаться найти позитивные стороны в происходящем:

— Зато у нас электричество есть и вода. Плитку вон можно включать, чтобы погреться. Воду горячую пить. Могло быть и хуже, согласись?

— Да какая разница, что там могло быть, — Арсений внезапно хлопает себя ладонями по коленям и поднимается с пола. — Могли утонуть оба, могли замёрзнуть насмерть — и чего? А могли свернуть в другую сторону и выйти к населённому пункту. Ты умеешь между параллельными реальностями прыгать?

Антон качает головой.

— Вот и я не умею, — вздыхает Арсений. — А то прыгнул бы в ту, где я сейчас в Париже круассаны ем на завтрак, а не яблоки из компота.

Ишь ты запросы у него. Видимо, всё-таки, на устрицах тренировался банки открывать.

Антону ничего не остаётся, кроме как вернуть недопитый компот в холодильник, помыть липкие руки и приступить к плану по реанимации телефона.

Правда, плана у него, собственно, и нет.

Антон снова жмёт на кнопку, умоляя айфон включиться, но тот мольбам не внемлет. Тогда Шастун пробует достать симку и подуть в слот от неё. Затем снова трясёт телефон, надеясь вытряхнуть воду. На этом варианты заканчиваются.

Риса тут явно нет, а если бы и был, он был бы съеден, а не использован для сушки техники. Фен тоже вряд ли найдётся. Что ещё можно сделать, богу помолиться?

— Он разве не должен быть водонепроницаемым? — умничает Арсений, который вроде как ушёл, но всё равно маячит где-то на периферии.

— Угу, обязательно пожалуюсь в поддержку, как только смогу с ними связаться, — бурчит Антон в ответ.

С каждой минутой оптимистичный настрой потихоньку вытекает из него, как воздух из дырявого мяча. Конечно, могло быть хуже, но и в текущем их положении достаточно минусов. Еды нет, связи нет, и главное, никаких развлечений тоже нет. Антон уже согласен хоть на радио, хоть на телевизор, где из каналов только Россия 1, хоть на увесистый том «Легенды об Уленшпигеле», который так устрашал его у бабушки в деревне. Но ничего из этого в доме нет — из развлечений только смотреть на огонь и Арсений.

Тот, к слову, тоже явно страдает от безделья — Антон наблюдает, как он сначала пытается отжиматься, потом смотреть в окно, потом рассматривать сваленные в кучу инструменты.

— Никогда не понимал, чем отличается долото от стамески, — задумчиво тянет Арсений, явно пытаясь завести беседу, но Антону на эту тему сказать нечего, поэтому беседа не заводится.

Рассудив, что продуктивным быть в этих условиях всё равно не получится, Антон возвращается к лежанке и укладывается на неё в попытках уснуть. Получается так себе — в голове крутятся не самые приятные мысли, а за спиной шебуршит Арсений, решивший именно сейчас повозить кочергой в камине.

Опять же, будь это кто угодно другой, Антон уверен, что они прекрасно скоротали бы время за приятной беседой, но Попов… Он даже когда не сочится ядом, ни на что не отвечает прямо — увиливает от ответа или говорит о самой пресной неинтересной херне на свете, надеясь, что собеседник потеряет интерес и отстанет сам. Может быть, где-то там в его голове таится целая неизвестная вселенная, но Антон этого никогда этого не узнает — ему просто не позволят.

— Спишь?

Антон поворачивает голову, чувствуя, как прогибается лежанка, словно на неё кто-то сел или колено поставил.

— Да чёт не получается, — признаётся он и разворачивается от стены к Арсению.

Тот правда сидит на краю кровати, смотрит на разгорающийся заново огонь и выглядит каким-то… настоящим? Как живой человек, не как маска, не как персонаж.

— Давай, что ли, это… в города и болезни твои сыграем? — просит он осторожно.

Антон удивлённо приподнимается на локтях. Прошлая попытка ничем хорошим не закончилась, в этот раз они по закону жанра и вовсе должны подраться. Но Арсений выглядит, во-первых, куда менее раздражённым, а во-вторых, куда более потерянным, поэтому кажется, что сейчас ему человеческое взаимодействие действительно нужно.

— Н-ну хорошо… — тянет Антон и садится на постели. — Антверпен.

С болезнями что-то не задалось в прошлый раз, и он радуется, что успевает поскорее застолбить города, чтобы не приходилось снова спорить.

Арсений задумывается, хмурится, трет подбородок, а потом его лоб внезапно разглаживается:

— Нарколепсия!

— Бля, мне иногда кажется, что это про меня, — признаётся Антон. — Постоянно спать хочу. Спал бы и спал.

— Ну не, — мотает головой Арсений, — там люди же вообще посреди разговора уснуть могут.

— Я бы с радостью уснул посреди этого разговора, — фыркает Антон и получает беззлобный тычок в плечо. — Ай. Якутск.

— Ты, кстати, знал, что там по минус шестьдесят зимой бывает? — тут уже Арсений подключается с интересными фактами, словно чувствует себя обязанным поддерживать светскую беседу.

— Спасибо, что предупредил — никогда туда не поеду, — отзывается Антон.

А как он ещё должен реагировать?

— В Омске, конечно, тоже по минус тридцать бывает, — продолжает Арсений, — но это вдвое теплее всё равно.

— В Омск тоже не поеду, — соглашается Антон.

— А вот это обидно, — внезапно Попов принимает это близко к сердцу. — Хороший город. Уж не хуже вашего Воронежа.

Ну вот, хотел наладить отношения, а получилось как всегда.

— Да я же не…— начинает оправдываться Шастун.

— Забей, — отмахивается Арсений. — Якутск — К… Кариес.

— У-у… Сука, знаешь, что в нём самое бесячее? От него нельзя избавиться, только если челюсть вставную носишь. Я когда к Позу устроился, начал нормально получать — первым делом пошёл зубы лечить в нормальную клинику, типа знаешь, мечта богатого человека.

— Угу, — кивает Арсений.

— И вот я их ходил, лечил, лечил потихоньку, думал, всё, наконец-то этот квест выполнен, буду жить спокойно. Так нет, блядь! Пока я долечил последние, у первых уже пломбы чё-то там разгерметизировались, и всё по кругу. Нет такого понятия как «вылечил зубы» — пока есть зубы, они будут тебя мучить. Что? Чего ты смеёшься?

— Я не смеюсь, — мотает головой Арсений и поджимает губы, пытаясь скрыть улыбку. — Просто, ну… Сочувствую тебе, но не могу сказать, что понимаю.

Антон поражённо хлопает глазами:

— У тебя что, зубы не болят?

— Ну… Болели пару раз, — смущённо признаётся Арсений.

— Пару раз?! Ещё скажи, у тебя не все коренные в пломбах? — возмущению Шастуна нет предела.

Попов пожимает плечами:

— Ну две пломбы есть, остальные нормальные. Я думал, у всех так. Может, ты зубы как-то неправильно чистишь?

— Ой, иди на хуй, — отмахивается Антон. — Всё я нормально чищу. Выиграл в генетическую лотерею и сидит тут понтуется. Какая там буква была?

— С, — подсказывает Арсений.

— Санкт-Петербург, — уверенно выдаёт Шастун и тут же использует эту возможность, чтобы спросить. — Кстати, а чё ты туда постоянно мотаешься?

Арсений округляет глаза:

— В смысле? Я живу там.

Вот это новости. Антон предполагал максимум, что Арсений встречается с кем-то из Питера, или что у него родственники там, а он, оказывается, петербуржцем себя считает?

— Живёшь? — тупо повторяет Шастун.

— Ну.

— А как ты там живёшь, если ты бóльшую часть времени в Москве с нами?

— Ну не бóльшую, — мотает головой Арсений. — Я приезжаю, когда я прям нужен в офисе или на съёмках, но много что удалённо можно делать.

Антон озадаченно чешет голову. Он и сам иногда отпрашивается поработать из дома, когда задачи не требуют личного присутствия, но ему и в голову не приходило, что можно прям жить в другом городе.

— А у тебя там, прям, ну… Дом, семья, собака? — осторожно интересуется Антон. — Или почему ты не переедешь в Москву?

Арсений морщится, словно ему в рот лимон запихнули:

— Да не люблю я Москву. Работать там можно, а жить… Не знаю, нет в ней души.

— А вот это обидно, — фыркает Антон. — Если ты чего-то не видел, это ещё не значит, что этого нет. Полно в Москве душевных мест.

— Это какие? — Арсений недоверчиво приподнимает бровь. — ВДНХ? Старый Арбат? Чистые пруды?

Антон в ответ смеётся:

— Пошлость, звенящая пошлость! Я же не про достопримечательности говорю. Я тебе вот про то, что туристы не видят. Про дворики хорошенькие, когда идёшь по ебать большому проспекту, а тут свернул на маленькую улочку и вот ты уже в зелени утопаешь, и вокруг всё такое уютное, и тут бац — в этом дворике фонтан. Про контрасты, понимаешь? Про то, как идёшь пешком от Воробьёвых до Сити, как будто из фэнтези в сай-фай, про… что? Что смешного?

— Ну ты думаешь, только в Москве такие контрасты есть? — усмехается Арсений, поднимая ноги на кровать. — В Питере вон тоже такого полно, видел фотки с избушками на фоне Лахта-центра?

Антон упрямо мотает головой:

— Так я не про то, что такое только в Москве, я про то, что из таких контрастов её душевность и состоит. Мне, например, наоборот Питер не особо нравится, как ни приеду, там сплошной…

— Геморрой, — внезапно резко заканчивает предложение Арсений.

— Что? — хлопает глазами Шастун.

— Санкт-Петербург — Г. Геморрой.

— А, — потерянно тянет Антон. — Йошкар-Ола?

— Был? — неожиданно резко интересуется Попов.

— В Йошкар-Оле? — не понимает Антон.

— Геморрой.

Вот это резко дистанция между ними сейчас сократилась.

— Э-э… Нет? — Антон уже сам как будто не уверен.

Арсений поджимает губы:

— Хм. Странно. Учитывая твой образ жизни.

Это сейчас что, наезд был? Подкол? Доёб? Откуда это вообще взялось, они же вроде как взяли курс на нормальную человеческую беседу?

— Чего, блядь? Какой такой образ жизни? — Антон чувствует, как сонное спокойствие слетает с него, обнажая маленького готового драться гоблина. — Если ты думаешь, что я хожу и даю в ж…

— Сидячий, — холодно останавливает его Арсений. — От сидячего образа жизни геморрой появляется. А не от того, о чём ты подумал.

— Я…

— От того, о чём ты подумал, трещины появляются, — с занудством лектора продолжает Арсений. — Ну и осложнения всякие. Но если что, могу посоветовать хорошего проктолога.

Блядь, да он угорает или серьёзно сейчас? Арсений иногда может нести полнейшую дичь с серьёзнейшим лицом, и вот хрен поймёшь, шутит он в этот момент или нет.

— Э-эм… Окей… — тянет Антон растерянно. — Я тебе тогда… э… стоматолога могу посоветовать, если надо будет.

— Нет, спасибо, стоматолог, у которого через пару лет все пломбы снова в кариесах, меня не интересует, — фыркает Арсений.

Повисает неловкая пауза.

Больше всего Антон себя чувствует уставшим от того, насколько в общении с этим человеком нельзя расслабиться. Он же видел проблески другой стороны Арсения — смешной, дурашливой, раскованной — но ему раз за разом подсовывают сторону снобскую, вредную, саркастичную. Утомляет.

— Так что там за буква, А? — как ни в чём не бывало продолжает Арсений. — Акне.

— Акне у меня не было — с готовностью отчитывается Антон. — У сестры было.

Раз уж эта игра приобрела такую форму, где им нужно рассказывать о личной связи с каждой болезнью, лучше он быстро ответит, не дожидаясь неудобных вопросов.

— Не знаю, что я должен делать с этой информацией, — пожимает плечами Арсений, как будто не он задал этот тренд на овершеринг.

— А с информацией про геморрой ты что делать собирался? — ворчит Шастун.

Арсений пожимает плечами:

— Проктолога советовать. Ты же не думаешь, что мне есть дело до того, в порядке ли твоя задница?

Ну да конечно. Сначала сам спрашивает, потом сам открещивается от того, что спросил. В аниме для такого поведения даже целое своё название есть, Дрон как-то объяснял. Типа, я буду интересоваться тобой, проявлять эмоции, но как только ты это заметишь, буду включать недотрогу и говорить, что никакого дела до тебя мне нет. Как это там называлось? Цугундер? Агендер?

— Акне на Э или на Е заканчивается? — бурчит Антон, решив не привлекать внимание Арсения к тому, что он ведёт себя как героиня аниме.

— На Е.

— Тогда Елец.

Первым делом Антону в голову, конечно, пришёл Екатеринбург, но он его поспешно отмёл, словно опасаясь, что геморрой, вопреки правилам игры, снова станет темой для обсуждения.

Арсений задумчиво морщит нос, чешет затылок. Потом встаёт, подходит к камину, присаживается на корточки и шурудит в нём кочергой. Молчание затягивается. Свет за окнами тускнеет — то ли смеркается, то ли буря усиливается.

Антон медленно сползает обратно на лежанку и натягивает покрывало под подбородок. Если игра затухнет сама собой — он не против, что поделать.

— Целлюлит, — внезапно раздаётся голос Арсения после, наверное, минут пяти молчания.

— А? — Антон выныривает из дрёмы, в которую успел начать проваливаться.

— Елец — целлюлит, — напоминает Арсений.

— Ты знал, что технически целлюлит — это не болезнь, а особенность женской анатомии? — бухтит Шастун из-под покрывала, пользуясь возможностью теперь доебаться до болезни Арсения, как тот доебался до карциномы.

— Да я… не силён в женской анатомии, если честно, — растерянно пожимает плечами Попов.

— Я думал, ты это, женат был, разве нет? — Антон растерянно чешет нос.

Арсений вздыхает. В полутёмной комнате свет от огня пляшет на его лице, каждую секунду немного видоизменяя черты.

— Был, но… не могу сказать, что как-то сильно ей интересовался. Это я потом уже понял, что мне в целом женщины как-то, ну… мимо. А тогда я думал, что все так живут, понимаешь?

— Наверное, — пожимает плечами Антон.

Он понимает ту часть, где разведённые родители и анекдоты про вечно пилящих жён сформировали понимание, что брак — это что-то малоприятное. Но не понимает ту часть, где Арсений, понимая это, всё равно на ком-то женился.

— А ты не знал? — осторожно спрашивает Антон, боясь зайти на слишком личную территорию, где на него снова спустят всех собак. — Ну, когда женился, что тебе мужчины нравятся?

— Да знал, конечно, — усмехается Арсений. — Но я ж себя почти всю жизнь убеждал, что женщины мне тоже нравятся. Говорил всем, что они мне просто по-разному нравятся, понимаешь?

— Не понимаю, — признаётся Антон. — Мне все одинаково нравятся. Мне тупо человек нравится или нет, тянет или нет. А пол дело десятое, я там разницы не вижу особой, кроме, ну… технических моментов.

Арсений какое-то время смотрит на огонь, прежде чем повернуть голову на Антона.

— Наверное, оно как-то так и должно работать? Не знаю. Мне всегда казалось, что с женщинами быть это как-то… красиво и романтично, но не по-настоящему. Как работа. Я иногда себя прямо в постели обнаруживал с какой-нибудь и думал: а чего я себя чувствую, будто я актёр на съёмочной площадке, для кого я играю? А так чтобы прям голову сносило, чтобы по-настоящему — это у меня только с мужиками было. И мне вот лет тридцать понадобилось, даже больше, чтобы понять, что это значит.

Антон подбирает под себя ноги и молчит. Сказать ему по теме особо нечего — он свой кризис ориентации благополучно пропустил и даже не знал, что он должен быть. В 2008-м все были бисексуалами, и когда Шастун себя впервые поймал на том, что ему нравится одноклассник, он, видимо, проебал где-то чемодан с моральными терзаниями и просто принял, что так тоже бывает. Так по жизни и шёл. И на подростковые сериалы про кризис ориентации смотрел с лёгким пренебрежением, хотя по идее должен был радоваться репрезентации и тому, что будущим поколениям будет немного легче в этом плане.

Всё, что он находит внутри своей черепушки, чтобы успокоить Арсения это:

— У всех по-разному. Нету такого, что оно вот как-то должно работать по одной схеме.

— Я… я понимаю, — негромко отзывается Арсений и тянет руки к огню.

Он трёт ладонями плечи, потом снова протягивает руки к теплу.

— Замёрз? — уточняет Антон строго.

— Да чёт да, никак согреться не могу с самого утра, — вздыхает Попов.

— Иди согрею, — Антон пригласительно поднимает уголок покрывала. — Только не ломайся, а то передумаю.

Арсений колеблется несколько секунд, но потом всё же поднимается на ноги, чтобы отправиться к лежанке и послушно заползти под покрывало.

— Что прям, большой ложечкой будешь? — хихикает он, когда Антон прижимается к нему всем телом.

— Хуёжечкой, — ворчит Шастун и оплетает его конечностями, как спрут.

Так и правда теплее, чужое тело пышет жаром, как грелка.

Затылок Арсения мягкий и пахнет как пот, яблоки и дерево. Как пахнет он сам, Антон старается не думать.

Несмотря на свою нелюбовь к ночным объятиям, в этот раз Антон засыпает быстро. Виной тому то ли тепло, то ли мерное дыхание под боком, то ли тот факт, что Арсений наконец-то молчит.