***
Каждый день Хёнджин не может отделаться от тошнотворного чувства, что он во всём виноват — доигрался, показывая слишком много. Он был таким неосторожным. Несдержанным. Влюблённым. Они оба были. Не важно. Теперь продюсеры запретили им на неопределённое время взаимодействовать хоть как-то, и чувство вины топит его сильнее и сильнее, превращая дни в бесконечное безликое месиво, мало отличающееся друг от друга. Хёнджин смотрит на Феликса, который сидит так сокрушительно далеко от него, сохраняя бесстрастное лицо. Равнодушное, почти надменное. Под веками при этом яркими вспышками бегут воспоминания — их первый поцелуй, скомканный и робкий (он даже не уверен, кто к кому потянулся тогда первым, сталкиваясь губами в нетерпении); прикосновения на грани у всех на виду — за совместными просмотрами фильмов они сплетались в неразборчивый комок из рук и ног, практически потираясь друг о друга в лихорадочном желании касаний и чувств; общие завтраки и то, как они кормили друг друга, нежно вытирая после пальцами испачкавшийся чужой рот (Феликс любил даже салфетку делить одну на двоих); бесконечные разговоры по вечерам обо всём на свете, снова сплетаясь в единое целое на диване (вновь у всех на виду); жаркий редкий секс, потому что оказаться наедине без камер и свидетелей было практически невозможно, но когда они наконец добирались друг до друга (особенно ярко запомнилась поездка в Париж для Yves Saint Laurent, огромный совместный номер и какими громкими и ненасытными они оба тогда были), мир останавливался. Между ними стирались все грани, и это был не просто хороший (лучший) секс, это было полное единение душ. Близость, от которой становилось трудно дышать, а сердце трепетало где-то в глотке. Не имело значения, кто из них в какой роли был — Хёнджин одинаково сильно, до дрожи в коленях и неразборчивых звуков любил, когда Феликс вдавливал его лицом в кровать, проникая в него сперва пальцами, медленно, доводя до исступления желанием подчиняться и принять, заставляя задыхаться и почти скулить, дурея от вкрадчивого шёпота на ухо низким, тягучим голосом — Ёнбок любил поболтать в такие моменты, увлечённо журча ему на ухо всякую пошлую, милую чушь (Хёнджин слушал бы вечно на репите эти чувственные, жадные речи). Он становился таким уязвлённым и открытым в такие моменты, совершенно не заботясь о том, как громко и бесстыдно он звучал сам, весь обращаясь в один сплошной комок нервов и похоти. Предлагал себя откровенно, почти вульгарно, неразборчиво бормоча в подушку согласие на всё, что ему продолжал говорить Феликс, насаживаясь на его пальцы в нетерпении — внутри всё буквально зудело от необходимости получить своё. И, когда Ликс наконец переставал мучить его, заполняя такими же медленными, дразнящими толчками, погружаясь в итоге полностью, в нём не было и грамма стыда в такие моменты, одно лишь безграничное наслаждение и бесконечная любовь, текущая по венам и вспенивавшая кровь до бурления. И также безумно, почти одержимо (не почти), он любил, когда они менялись местами. Когда он наваливался на Ли сверху, подминая под себя; смотрел из-под опущенных ресниц влажно и горячо, с вызовом, кусая свои губы (он знал, как Феликс был помешан на них и играл с его сознанием с удовольствием, подкидывая образы для воспоминаний беззастенчиво) и скользя по ним языком, делая их восхитительно мокрыми. Целовал его грубо, собственнически, смешивая силу и щенячью нежность, переходя с оглушающего напора на нежные, трепетные прикосновения. Феликс плыл взглядом, буквально воспламеняясь, когда он склонялся над его пахом, проникая пальцами под кромку белья. Хёнджин любил изучать его тело языком и зубами долго, оставляя метки на местах, которые никто не смог бы увидеть. Он никак не мог утолить свою жажду этих прикосновений, этого солоноватого вкуса, который находил абсолютно прекрасным. Феликс плавился под его губами и смотрел в потолок потеряно, расфокусировано моргая и цепляясь пальцами за простыни, когда Хёнджин накрывал его член языком, слизывая каплю смазки, причмокивая при этом с пошлым, оглушающим звуком; когда вылизывал его между ног, словно изголодавшийся зверь долгожданную добычу (именно так). Когда Хван начинал растягивать его пальцами по собственной слюне, продолжая касаться голодным ртом везде, где вздумается, Феликс становился совсем послушным — его низкий голос звучал так надрывно, беспорядочно прося Хёнджина не останавливаться, шепча его имя, словно в горячке. Он дрожал, кусая собственные губы в кровь, пытаясь быть тише, но из этого никогда ничего не выходило. Пальцы Хвана были больше маленьких пальчиков Ликса, легко проникая глубже, чем Феликс привык — эти ощущения разрывали его на атомы, погружая в бездну. Хёнджин обожал видеть это измождённое, раскрасневшееся лицо, с широко раскрытым ртом в звучном стоне и слезами в уголках глаз, когда он насаживал Феликса на себя, двигаясь сразу уверено. Всегда так узко. Всегда так опьяняюще хорошо — Хёнджин становился таким же шумным, нисколько не скрывая своего затопившего разум восторга. Феликс подстраивался под его толчки, рвано двигаясь навстречу. Сжимаясь до звёзд перед глазами. Рыча Хвану на ухо очередную пошлую, обжигающую ерунду, требуя двигаться быстрее (а иногда скуляще просил быть нежным, и они топили друг друга в океане щемящей ласки и плавных движений). Они оба захлёбывались в стонах, доводя этим себя ещё сильнее. Оргазмы выбивали почву из-под ног, заставляя забыться на долгие минуты после, тяжело дыша друг другу в шею, пытаясь унять взбесившееся сердцебиение. Лениво целовались до боли в губах, что неизбежно заканчивалось новым возбуждением со всеми вытекающими — они были так голодны друг до друга, потому что каждая подобная близость была, словно в последний раз, ведь никто из них не знал, когда они снова смогут позволить себе это.
Хёнджин выныривает из воспоминаний, ощущая, как горят его щёки и тянет в паху. Всё это словно было в другой жизни, такой далёкой и недосягаемой теперь — он даже не помнил, когда у них в последний раз был секс. Сейчас это было абсолютно невозможно. Он облизывает губы, утопая в ярких картинках, которые по-прежнему струятся в воспалённом сознании. Феликс ловит его взгляд, смотря напряжённо — в отличие от Хвана, он не умел надевать равнодушные маски, и на его милой мордашке неприкрыто сквозило напряжение и тоска. Хёнджин очень хочет взять его лицо в ладони и поцеловать. У всех на виду, закрывая своим телом хрупкую фигуру. Конечно же, он никогда не позволит себе этого. Не в ближайшем столетии. Феликс словно считывает его мысли (все) и улыбается краешками губ, смотря пронзительно. Хёнджин знает, что он не винит его. От этого, правда, не то, чтобы легче, потому что он сам прекрасно справляется с ненавистью к себе. Они смотрят друг на друга какое-то время, забываясь, пока Минхо не пинает его по ноге еле ощутимо — их небольшая договоренность на случай, если он вдруг забудется. Хёнджин давит внутренний рык и переводит взгляд в другой угол комнаты, на Чана, который что-то увлечённо рассказывает (мозг не хочет воспринимать действительность, пытаясь сохраниться в воспоминаниях, игнорируя реальность, поэтому он не сразу разбирает слова и суть). Как бы Хван не пытался не пялиться, он всё равно отмечает боковым зрением, как Феликс кусает губы и тянется к своему телефону. Его маленькие, ловкие пальцы печатают что-то очень быстро. Хёнджин чувствует, как в грудной клетке щемит тяжестью и теплом одновременно, когда его собственный мобильный вибрирует в кармане спортивных штанов. Он не может проверить его сейчас, но не было никаких сомнений в том, что и от кого это было. Хёнджин улыбается, наконец позволяя себе сменить выражение лица. Пружина внутри него слегка ослабляет давление, и он включается в диалог, начиная увлеченно спорить с Джисоном на тему, что им стоит приготовить сегодня на ужин.
Хёнджин открывает сообщения спустя почти полтора часа, щёлкнув замком на двери уборной (мало ли). Холодный свет бьёт по глазам, заставляя немного щуриться.
«Я знаю, о чем ты думаешь. Грызёшь себя. Перестань. Я люблю тебя. Давай столкнёмся сегодня ночью в коридоре, когда я выйду из душа, а ты совершенно случайно будешь проходить в этот момент мимо. Под моими шортами ничего не будет, и, я надеюсь, что под твоими тоже».
Хван перечитывает по три раза, отмечая, как заходится глупое сердце, а губы начинают нетерпеливо гореть. Он отправляет в ответ нежное признание и жаркое согласие.
Даже если весь мир будет против них, они никогда не откажутся друг от друга.
I'm addicted to you
이미 길들여진 내 맘을 자극해
fin.
______________________
I'm addicted to you / Я зависим от тебя
이미 길들여진 내 맘을 자극해 / Оживляешь моё уже приученное сердце
Lee Know, Hyunjin, Felix — TASTE