Первый раз, когда Антон сказал, что не хочет секса, Арсения это почти не напрягло. Почти-почти совсем не напрягло. Ну вот если только самую малость.

Он тогда подумал, что мало ли, устал человек, или заболел, или просто настроения нет. Арсений же не зверь, всё он понимает. На практике у него этого, конечно, совсем по-другому работает, он разогнаться с нуля до сотни может вообще без проблем, где угодно, когда угодно. Но ходят легенды, что другие, нормальные люди, могут расхотеть секса, если у них болит голова, например. Странные, но кто их осудит?

Они тогда были после переезда и концерта, уставшие, вымотанные; Арсений полез к нему сразу после душа, но Антон душ принять не успел — ну логично, всё логично, просто обстоятельства так сложились. Ничего страшного, что один раз они не воспользуются возможностью.

Проблема только в том, что одним разом всё не ограничилось.

Арсению легко было не принимать на свой счёт, когда Антон был после концерта. И когда Антон болел. И когда Антон только что получил тревожный звонок о здоровье бабушки. Но на пятый-десятый-двадцатый раз не принимать на свой счёт стало нереально.

Даже сейчас — они одни в запертом гостиничном номере с табличкой «не беспокоить», никто не болеет, ничьи родственники не находятся при смерти, они не поссорились… И тем не менее, они даже не лежат в одной кровати.

Арсений понуро проводит рукой по выглядывающему из-под халата члену. Тот начинает, кажется, привставать, но особого энтузиазма не испытывает. Вот так, из вредности, самому с собой на гостиничном кресле — ему не нравится.

Антон иллюстрирует собой ванильную фразу про так близко и так далеко. Пройти пару шагов — споткнешься и упадёшь на него. Сгрёб себе все подушки и устроил геймерский штаб — аж язык от усердия высунул, так увлечённо играет. Арсений бы этому языку нашёл другое применение, да вот беда, никто на него не смотрит.

Даже этот маленький пикантный перформанс остаётся без внимания — Антон его не просто игнорирует, он за последние полчаса ни разу не поднял глаза над экраном телефона, чтобы вообще заметить, что в комнате что-то происходит. Арсений это знает, потому что он-то с Антона как раз глаз не сводит.

Почему всё так? Они же не пожилая пара, которая сто лет вместе. Их, если это можно вообще так назвать, отношения построены на украденном времени вечерами в отелях и между съёмками. Их, если это можно так назвать, отношения, потому и работают, что они как две искры поджигают друг друга каждый раз, когда встречаются. Если бы они жили вместе, да даже если бы в одном городе жили, было бы не то.

Арсений прекрасно отдаёт себе отчёт в том, как он невыносим в семейной жизни, и как семейная жизнь невыносима для него. Именно потому, что им всегда друг друга мало, им всегда друг друга в самый раз.

Только разве это похоже на то, что им друг друга мало?

Первые несколько раз Арсений обходился намёками, но быстро устал и перешёл на предложения в лоб. Оказалось, что в ответ на «мы трахаться будем?» получить «я сейчас не хочу» ещё обиднее, чем просто думать, что тонкий намёк не был понят и принят. Сейчас — он спросил, и ему отказали, всё сложно. Сказал, катка сейчас. Это было полтора часа назад. Когда Арсений пробовал в эту проклятую игру играть, катка занимала сколько, минут двадцать?

Член потихоньку поднимается, но это грустная эрекция, Арсений так сам для себя её определяет. Он сползает немного на кресле, одну ногу закидывать на подлокотник и халат сильнее распахивает. Получается довольно провокационно и возможно даже фотогенично, но возможности увидеть себя со стороны у Арсения всё равно не будет — для этого сначала нужно, чтобы его со стороны увидел кто-то другой, кто захочет сделать фото.

Таких людей в комнате нет.

Интересно, Антон специально старается не смотреть или действительно забыл, что он в номере не один?

— Шаст? — Арсений изо всех сил старается чтобы голос звучал игриво, а не обиженно.

— М? — так и не поднимает взгляд.

— Ну ты скоро?

— Да тут такое говно, нельзя так бросать. Надо уйти на пике, Арс.

Понятно, между стульев с пиками и хуями этот выбрал пики.

Арсений иногда думает, может, хуи Антона совсем не интересуют? Может, у него какой-то сложный случай билюбознательности или гетерозапутанности, в котором Арсений нравится ему как человек, но сексом с ним заниматься на самом деле не тянет?

Но не было же так.

Было по-другому. Было так, что колени дрожали и мысли сбивались. Было так, что засосы приходилось прятать, как шестнадцатилетним. Было обжигающе горячо.

Было да сплыло.

Может быть, всё проще, может, Антон его просто разлюбил? Да, а что такого? Бывает такое. Любил, любил и перестал.

Только вот Арсений этого не чувствует. На месте и восхищённые взгляды, и игривые улыбки, и пальцы, сжимающие его руку под столом. Никто его не разлюбил — его расхотели.

Подушечка большого пальца лениво трёт границу между головкой и стволом. Где-то внутри приятное горячее предвкушение смешивается с тяжелой мрачной тоской. Арсений тут сидит в своём самом уязвимом состоянии — уже не просто уязвимом, уже уязвлённом. Одиноко дрочащий в кресле призрак.

Может, не в нём дело, а в Антоне? В смысле, совсем в Антоне, в его здоровье, в его гормонах? Увести бы у него пару пробирок крови, пока он спит, да в лаборатории не поймут. Что там ещё с кровью можно сделать, приворот?

Арсений сам себе усмехается — до чего дурацкие мысли в голову лезут. Он до этого дурака даже не представлял, что из-за кого-то будет так на стенку лезть. Это из-за него обычно все лезли, а тут он сам, уже на чушь всякую готов, только бы не потерять то, что есть.

Грустно. Нет, не так, неправильное слово. Жалко.

Это то, как он себя чувствует.

Жалость перехлёстывает возбуждение, и Арсений замедляется, пока рука на члене не останавливается полностью. Если они даже кончит сейчас, это будет пустой и грустный оргазм, так зачем пачкаться?

Нелепо замерев с членом в руке, он предпринимает последнюю отчаянную попытку докричаться — шёпотом.

— Шаст.

Его голос в бархатной темноте гостиничного номера звучит так мягко и так искренне. Жаль только, до адресата не долетает.

— Ща, подожди, тут потный момент, — отзывается Антон.

Он не врёт, конечно; судя по углу сведённых к переносице бровей, у него там конец света.

А у Арсения конец света тут.

И просто конец — тоскливо опадающий прямо в ладони.

Для приличия Арсений ждёт ещё минуту — вдруг матч закончится и на него обратят внимание? Но матч не заканчивается, и не заканчивается, и не заканчивается.

Кажется, пора признать, что он действительно призрак в этой комнате. Вздохнув, Арсений отпускает член и опускает ногу с подлокотника на пол. А потом почти сразу же поднимается с кресла и запахивает халат. И вместо кровати идёт к двери.

Только сейчас Антон поднимает на него взгляд:

— Ты куда?

— Посплю в своём номере.

Звук закрывающейся за собственной спиной двери ещё долго крутится в голове, словно его записали на сломанную пластинку. Но больнее всего не от этого звука — а от тишины, которая следует за ним.

Нет в их отношениях разборок и скандалов, нет хлопанья дверьми и привычки выбегать за кем-то в дождь, чтобы остановить у машины. Это не договорённость даже, просто как-то так само сложилось, что они себе этого не позволяют — считают, что они выше этого.

Но сейчас, шаркая гостиничными тапочками по протёртой красной ковровой дорожке, Арсений отчасти жалеет, потому что знает, что никто не выбежит за ним следом, не затянет в номер, не поднимет на руки и не бросит на кровать. Никто не будет с ним шутливо бороться и стягивать халат, и шептать извинения, целуя под ухом. Жизнь — это не любовный роман и не фильм с Райаном Гослингом.

А жаль.

Обычно Арсений даже рад, что они свои проблемы не обсуждают, его тошнит от всех этих рассусоливаний, я-высказываний, ненасильственного общения и прочего зумерского говна. Но иногда приходится признать, что проблемы не уходят сами, они остаются занозой сидеть под кожей, зудеть, зудеть, пока не перестают иметь значение или не заставляют тебя взорваться. Потом вы миритесь, трахаетесь и забываете, вот как это работает.

Но если вы не разговариваете и не трахаетесь, схема начинает разваливаться.

Проблема в том, что на следующий день Антон ведёт себя как ни в чём ни бывало — жуёт свою булку за завтраком в отеле, сонно втыкает в телефон, досыпает в автобусе до аэропорта. Ничего про вчерашнее не говорит — и Арсений не спрашивает. Арсений выкладывает фото с многозначительной подписью — кому надо, тот поймёт.

Антон не лайкает.

Москва с самого порога набрасывается на шею, словно колючий шарф, который зацепился за колесо автомобиля и тащит Арсения за собой, не давая выдохнуть. Обычно это раздражает, но сейчас на руку, в суете между аэропортом, студией, отелем, радио, офисом Арсений не успевает вспомнить, что у него были какие-то вопросы к собственной личной жизни. Он эту личную жизнь видит только краем глаза то в коридоре офиса, то на парковке, и умудряется выкинуть её из головы совершенно, пока она не зовёт его сама в гримёрке перед съёмками:

— Арс? Пойдём покурим.

Ах вот оно, что. Когда Арсению нужно, его можно игнорировать, а как Антон хочет сбросить напряжение перед съёмками — так «пойдём покурим».

Если бы у Арсения было чуть меньше гордости, чуть меньше вредности, чуть больше здравого смысла, он бы ухватился за этот шанс оставить все недопонимания позади. Закрытая дверь туалета, пара намёков, его пальцы на бёдрах, его губы на члене — и ситуация разрешилась бы сама собой.

Но Арсений почему-то не хочет, чтобы она разрешалась, он хочет отпрянуть, хочет уколоть в ответ, как укололи его — и говорит:

— Я бросаю.

Антон дёргает бровью — больше возмущённо, чем удивлённо, трёт глаза ладонью. А потом вздыхает и разворачивается к Зинченко:

— Сергуль, пойдём покурим.

Серёжин взгляд быстрым пинг-понговым мячиком скачет от Антона к Арсению и обратно, читает комнату. Зинченко коротко усмехается:

— Как с Арсом? Или реально покурим?

— Я не понимаю, о чём ты, — преувеличенно пресно отзывается Антон, поднимаясь с дивана.

— Я просто пытаюсь понять, мыть мне ч… или… всё, молчу.

— Иди на хуй, — усмехается Антон и швыряет в него пачкой сигарет.

Когда они выходят из комнаты, Арсений зачем-то всё равно убеждается, что они пошли направо, к балкону, а не налево, к туалетам. Не то чтобы он реально думал, что Антон так показательно и так просто найдёт ему замену, просто Арсений не тешит себя иллюзией, что абсолютно все окружающие люди «не такие». Слишком хорошо он имеет представление о том, сколько людей в этой индустрии на самом деле будут готовы подрочить Антону в туалете, если он попросит.

Это та редкая вещь, которую они всё–таки обсуждали, не в психологических терминах и не так подробно, как, возможно, стоило бы, но разговор заходил. Антон ел балык прямо из пачки, капая соком на лоб Арсению, лежащему головой у него на коленях, и говорил:

— Да не, ясен хер, это так не сработает.

— Потому что мы не в классических отношениях, — поддакивал Арсений и вытирал липкие пятна со лба.

— Типа, ну, открытые нормально.

— Мало ли чё подвернётся.

Антон сворачивал мясо в трубочку, чтобы запихнуть его за щёку совершенно серьёзно кивать с открытым ртом:

— Да. Ну и знаешь, чтобы лишних вопросов не возникало, типа, а чё это их ни с кем не видят, чё там такое. Подозрительно.

— Подозрительно, — соглашался Арсений.

И ведь самое смешное — он тогда искренне верил, что так оно всё и сработает. Что, раз традиционный брак казался ему даже не тюрьмой, а комнатой из ужастиков с бесконечно сдвигающимися стенами, значит, открытые отношения — это его формат.

Они это положение так и не пересмотрели, хотя Арсений знал наверняка, что за всё это время Антон своей свободой так и не воспользовался. Даже сам Арсу рассказывал, что Карцев к нему подкатывал, но вообще чёт не то было, и ничего не завязалось в результате.

Арсений так-то сам желающими не обделён. Если он захочет, ему будет достаточно пяти минут и одного приложения, чтобы найти желающих отсосать ему, пока не закончился обед.

Проблема только в том, что он не хочет.

Он раньше находил удовольствие в этом всём: в анонимности, в чужих пальцах, ныряющих под джинсы, чтобы не найти там белья, в прикосновениях к спине холодного кафеля в туалете ночного клуба. В том, чтобы вдалбливаться прямо в глотку человека, чьё имя ты не можешь вспомнить, и которого ты даже не целовал. В запахе кожи чужих машин — это почти наверняка значит, что дома вторую сторону ждут жена и дети, а он сейчас здесь, ритмично шлёпает яйцами о задницу Арсения Попова.

В этом всём был… шарм.

А потом шарм пропал — когда появился Антон. И не просто появился, а стал первым за долгое-долгое время, кого Арсению захотелось поцеловать. До дрожи, до тахикардии, до сжатых кулаков и побелевших костяшек. Нет, в него всё также хотелось вдалбливаться в самое горло, вцепляться в волосы и кончать ему в рот. Хотелось пробовать на вкус его кожу, его пот, его сперму, чувствуя его пальцы в себе на заднем сидении его машины.

Просто ещё, помимо всех этих прекрасных вещей, хотелось засыпать, чувствуя его дыхание на шее; и таять от тепла его рук на спине, когда они как бы нечаянно забираются под футболку во время объятий; и класть ему голову на грудь, когда смотришь с ним совершенно неинтересное кино про мужиков с оружием; и получать от него глупые мемы с лежащими в грязи поросятами и гордой подписью «мы».

И обычно Арсений всё это получал, по крайней мере раньше.

Сейчас — что-то неуловимо изменилось, Антон будто стал ближе и одновременно дальше. Отталкиваешь его, и он, паршивец, действительно отталкивается.

А что бы Арсений хотел, чтобы он сделал?

Хуй знает, на самом деле.

Если бы Антон внезапно превратился в обеспокоенную наседку, которая пытается выяснить, что произошло, это бы только выбесило ещё больше. Не их стиль. Поднял бы Арсения на плечо и бросил бы на тахту (ну или её аналог), на ходу срывая одежду? Тоже не в его стиле. С магнитофоном под окнами его тоже ждать не приходится.

Проблема, короче, в том, что Арсений Попов сам не знает, чего хочет Арсений Попов — кроме, разве что, того, чтобы его обожали и боготворили.

Хотя и это пиздёж, с его избегающим типом привязанности лучший способ его напугать — это подойти слишком близко и смотреть слишком восторженно, бр-р, от одной мысли мурашки по коже.

У Антона каким-то непостижимым образом удаётся балансировать на грани между «Арс, это охуенно» и «Арс, ну если честно, это хуйня» так, что его восхищение всегда ощущается искренним, а критика — заслуженной. Антон его видит со всем его дерьмом, но не бежит в ужасе и не закрывает глаза, и вот на это ощущение тихого принятия Арсений подсел, как на наркотик. Поэтому так отвратительно он себя чувствует, не получив очередной дозы.

Съёмки проходят нормально. Терпимо. Если присмотреться, наверное, можно заметить, что Арсений сегодня особенная язва, но он старается, чтобы доставалось всем равномерно. В конце концов, он ко всем относится одинаково.

Остолопы, которые говорят, что он хуёвый актёр, просто не знают, как хорошо он играет свою главную роль — Арсения Попова под камерами. У этого персонажа всё отлично, он не ссорится ни с кем в коллективе, не имеет вообще никакой сексуальной ориентации, но при этом чертовски сексуален, и проблем с самооценкой из-за того, что любимый человек раз за разом отказывает ему в сексе, он тоже не испытывает. Всё у этого персонажа замечательно, всё у этого персонажа заебись.

И только поздно вечером, когда его выключают и кладут на полочку, из-под вполне приемлемого количества тоналки (и вовсе не тонн грима!) проступает актёр, который эту роль играет.

Арсений трёт влажной салфеткой под глазом до того усердно, что там уже образовалось красное пятно, а упрямый косметос всё ещё отказывается покидать тоненькую бороздку в коже, куда забурился.

— Да возьми мицеллярку, — устало подсказывает Антон.

Он сидит, провалившись в диван, наверное, минут пятнадцать — уже в куртке, наготове, но не уходит.

Арсений понимает, что ждут его — и именно поэтому копается раздражающе долго. Назло.

— Мне не нравится ощущение после неё на коже, — бурчит Арсений.

— Потому что её водой смывать надо, — вздыхает Антон и снова затихает на своём диване.

Офис стремительно пустеет, люди разъезжаются. Ненавидящий здороваться и прощаться за руку Арсений не позволяет себе пропустить не единого сотрудника, наслаждаясь тем, как Антон закатывает глаза и выздражённо сопит.

В приоткрытую дверь засовывается голова Светы и интересуется:

— У вас ключи есть?

— У меня есть, — отзывается Антон.

— На сигнализацию помнишь, как ставить?

— Угу.

Света отчаливает, и в офисе наступает тишина. Стираются все звуки, кроме бьющего по карнизу дождя и гудящей лампы под потолком. А у Арсения заканчиваются идеи, как ещё можно тянуть время, поэтому он отрывается от натирания ботинок всё той же влажной салфеткой и холодно бросает через плечо:

— Шаст, ты можешь ехать. Я в отель сегодня.

Антон шумно выдыхает, а затем пожимает плечами:

— Тогда я в отель тебя подвезу.

— Спасибо, я возьму такси.

Арсений совершенно не хочет брать такси, да и в отель ему ехать не хочется, но в его арсенале только средства массового поражения, которые да, нанесут какой-то урон врагу, но не раньше, чем разъебут тебе самому ебало.

— Да я понял уже, что ты на меня дуешься, — закатывает глаза Антон. — Я только не понял, за что.

— Кто дуется? Я не дуюсь, — врёт Арсений. — Я просто, ну, не понимаю, зачем нам ночевать в одной постели, если секса всё равно не будет.

Судя по лицу Антона, эта информация и правда застаёт его врасплох. Он сначала щурится, затем удивлённо вскидывает брови, и в конце озадаченно чешет нос:

— В этом проблема? Что мы не ебёмся на каждой доступной поверхности каждую минуту каждого дня?

Звучит грубо — Антон переходит иногда на такую норовитую жёсткость, когда хочет выбить Арсения из равновесия, и Попова это должно бы задевать… но на самом деле где-то внутри он в восторге от того, что наконец-то видит хоть какую-то реакцию. Словно всё это время ему нужно было доказательство, что Антону не плевать, и ещё немного — доказательство, что он может укусить, если засунуть ему в рот палец.

Такое Арсению нравится. Где-то внутри.

А снаружи он поджимает губы и направляется к вешалке, чтобы снять с неё свою куртку, обходя Антона по дуге.

— Такого ты обо мне мнения, да? Думаешь, секс — это всё, что мне нужно?

Антон наклоняет голову, как большая задумавшаяся собака, а затем приподнимается с дивана, чтобы ухватить Арсения за рукав свитера и дёрнуть на себя:

— Я не знаю, это ты мне скажи, что там тебе нужно.

Удержав равновесие, Арсений не падает на диван, но и не вырывается, просто остаётся стоять рядом, вперившись взглядом в фикус у двери. Рука Антона соскальзывает с его рукава, но задерживается на пальцах. Тёплая.

— Мне нужен партнёр, который хочет меня, а не отказывается заниматься со мной сексом, — выдавливает из себя Арсений, так и не находя в себе силы посмотреть на Антона.

Получается до противного уязвимо — Арсению такое не нравится.

Антон со вздохом поднимается на ноги, шурша своей безразмерной курткой, и его лицо замирает прямо напротив, там, где от взгляда сбежать не получится. Его голос низкий и без привычной игривой интонации, он говорит:

— Арс. Ты долбоёб.

Это, конечно, аксиома, но хотелось бы немного больше аргументов послушать. Арсений хмурится, выдёргивает свою ладонь из пальцев Антона и скрещивает руки на груди.

— Я тебе отказываю не потому, что не хочу тебя. А потому что ты единственный человек, рядом с которым я не заставляю себя делать то, чего мне не хочется. Понимаешь меня?

Арсений понимает. Он может прикопаться к формулировкам, может раздуть скандал, но вместо этого понуро кивает.

— Я хочу тебя когда хочу, — продолжает Антон. — А когда не хочу, могу честно об этом сказать и не бояться, что ты меня бросишь, или разочаруешься во мне, или сядешь читать лекцию о том, как это некрасиво с моей стороны. По крайней мере, я хочу в это верить.

Арсений отворачивается, утыкаясь носом в рукав безразмерной Антоновой куртки. Снизу поднимается волна стыда, он пытается топтать её ногами, но ничего не выходит. Вся язвительность, вся злость, всё «докажи-мне-что-я-тебе-нужен» отступают и грустным сдувшимся шариком вылетают в окно.

Антон всё-таки думает о нём лучше, чем есть на самом деле.

— Не сердись на меня, — рокочет в ухо его голос. — Я хочу тебя глобально, презент симпл; просто я не хочу тебя постоянно, презент континиус, двадцать четыре на семь. Но и ты же не хочешь трахаться двадцать четыре на семь.

— Вообще-то хочу, — бурчит Арсений в куртку.

— Пиздун, — усмехается Антон ему в шею.

Его руки скользят под свитер, и через секунду Арсений чувствует тёплые ладони на спине. Возможно, это провокация, и Антон просто пытается доказать, что Арсений не готов запрыгнуть на него в любой момент. Что ж, пусть подумает ещё, потому что он абсолютно точно готов.

Сдавшись под напором Арсения, куртка съезжает с плеч Антона, но лишь настолько, чтобы можно было оттянуть ворот толстовки и прижаться губами к его шее.

Антон издаёт какой-то короткий жалобный звук, который Арсений трактует как полную неспособность сопротивляться происходящему. Но на всякий случай, закрепляя пройденное, рокочет Антону в ухо:

— Хочешь, я отсосу тебе по-быстрому? Прямо здесь.

Антон обречённо закрывает глаза и делает самое страдальческое лицо в мире.

— Блядь, Арс. Хочу.

— Презент континиус?

— Презент континиус, — подтверждает Антон, а потом от одного лёгкого движения рушится на диван, словно башенка из кубиков, которую смахнул со стола игривый кот.

Сам игривый кот усаживается на него сверху и прижимается всем весом. Тянется к резинке штанов, которые не могут скрыть реакцию Антона, какими бы свободными и плотными ни были. Арсений для верности ещё немного ёрзает на месте, сам подставляется под руки, дразнит, почти целуя, и только потом съезжает на пол, на мягкий офисный ковёр.

Он этого никогда не говорил вслух, но то, как Антон над ним возвышается, стоя или вот сидя, то, сколько места он занимает, широко расставив свои огромные ноги, то, каким одновременно беспомощным и защищённым Арсений чувствует себя рядом с ним — возбуждает его сильнее, чем под силу любой синей таблетке.

Антон смотрит на него, глупо открыв рот, и это ощущается лучше любого света софитов. Арсений ловит каждую секунду, красуется, внутренне любуется сам собой, потому что, даже играя, знает, что его видят.

Его настоящего.

Он нетерпеливо развязывает шнурок и тянет серые спортивки Антона на себя вместе с бельём. Не до конца, совсем немного, чтобы сохранить ощущение, что они делают что-то, чего делать не должны. Хотя можно подумать, их кто-то по голове погладит, если узнает, чем они занимаются в офисе после работы.

Полувставший член шлёпает Антона по животу, и Арсений проворно подтягивается повыше, чтобы сразу же вобрать его в рот. Если бы это делал Антон он ты сначала несколько минут работал руками, и его потрясающие пухлые губы пошли бы в дело только после того, как на воображаемом циферблате наступил полдень. Арсения же и восемь вечера не смущает, отличное время. Ему нравится перекатывать ещё полностью помещающийся член во рту и с каждой секундой ощущать, как он наливается кровью и становится твёрже. Есть какая-то распаляющая бесстыдная власть в том, чтобы иметь такой контроль над чужой биологией.

Судя по тому, как Антон прикрывает глаза и стекает вниз по дивану, у Арсения сейчас ключи от главного пульта управления: он повелевает кровообращением, дыханием, выделением гормонов. В его руках разумность человека разумного, и он бесстыдно выкидывает её в окно, когда выпускает член изо рта и широко проходит языком от основания до головки.

Антона Арсений знает как облупленного — знает, что выбьет из него глухое мычание, когда очертит край головки кончиком языка; знает, как тяжело он будет дышать, когда свободная рука дотянется до его мошонки; знает, что его пальцы сожмутся в волосах, когда Арсений обхватит член губами и наберёт темп. Знает всё это наперёд и всё равно каждый раз торжествует, когда это происходит.

Дыхание Антона становится чаще, между вдохами прорывается короткий хриплый скулёж. Ему не нужно говорить полными предложениями, достаточно:

— Арс, я…— чтобы Арсений понял, что они прошли точку невозврата, за которой сбрасывать темп непозволительно.

Он скользит губами вверх и вниз, дразня головку языком внутри, и по хриплому рыку догадывается, когда наступает момент, где нужно немного податься назад, чтобы не поперхнуться от неожиданности. Но никаких неожиданностей не происходит — Антон срабатывает как швейцарские часы. Он протяжно стонет, вцепляясь одной рукой в тёмные волосы, а другой в диван, и не замолкает, пока постепенно замедляющийся Арсений не останавливается вовсе.

Кокетливо вытирая уголки губ, Арсений поднимается на ноги и торжествующе осматривает плоды своих трудов. Антон, мягкий и разгорячённый, как разогретый пластилин, беспомощно распластан на офисном диване в наполовину съехавшей куртке. Очаровательная розовая головка всё ещё обессиленно подёргивается на бледном животе. Арсений не выдерживает, наклоняется и целует её.

— Теперь верю, — ухмыляется он.

— А? — Антон бродит по его лицу осоловевшим взглядом, явно пытаясь сосредоточиться.

— Что хочешь меня.

Антон смеётся и натягивает трусы со штанами обратно:

— Козёл.

Арсений протягивает руку, чтобы помочь ему встать с дивана, но вместо этого оказывается сбит с ног и затянут в пучины диванных подушек и безразмерных курток.

— Твоя очередь, — хохочет Шаст ему в шею, забираясь под свитер, и Арсений полу-игриво колотит его ладонями по груди:

— Нет, стой, не тут! Ещё не хватало офисный диван обкончать.

— Ты не веришь в мою аккуратность? — возмущается Антон, не выпуская его из рук.

— Совершенно не верю, — подтверждает Арсений. — Ты сегодня томатный сок на половину офиса пролили.

— Не на половину офиса, а на Гороха, — бурчит Антон, приподнимаясь, чтобы всё-таки выпустить из-под себя Арсения. — Горох с томатами норм сочетание.

Но несмотря на легальную возможность встать с дивана, Арсений остаётся лежать на месте и улыбаться, глядя на Антона снизу вверх:

— Шаст, какой же ты невозможный дурак, а.

— Я знаю, — серьёзно кивает Антон. — Я тебя тоже.