Вечером у воды было прохладно — но Цзян Чэна всё равно как будто что-то душило. Может, это чувство появилось потому, что в спешке он затянул пояс ханьфу слишком сильно. Может, потому, что, боясь издать лишний звук, он едва-едва дышал. А может, потому, что молчание сейчас было совсем не таким, как обычно, и с силой сжимало виски.

Раньше они тоже молчали рядом. Чаще, чем можно вообразить. То молчание было приятным, в нём ещё звенели отзвуки смеха и стука деревянных мечей, в нём чувствовалось спокойствие и робкое счастье, которое невольно опасались спугнуть слишком громким словом. Но никогда прежде оно не было пропитано такой неловкостью и неприкрытой печалью.

Каждая их встреча проходила здесь, на берегу озера, всего в паре улиц от публичного дома. Цзян Чэн думал, что это место, привычное и неизменно являвшееся в самых приятных снах во время отъезда, успокоит, даст вздохнуть легче. На деле же стало только хуже. Всё вокруг как будто было неестественным, искусственным — и белым. Белым, который успел надоесть ещё во время учёбы в Гусу. И который теперь неизбежно вновь появлялся перед глазами, стоило лишь мельком взглянуть на сидящего на траве рядом Мэн Яо.

На лице его всё ещё не было и тени привычной улыбки, которая, пусть и не всегда искренняя, так или иначе практически никогда не покидала губ, постоянно короткими искорками оставалась в глазах. Эта привычка улыбаться всем и всегда, что бы ни происходило, поначалу раздражала. Цзян Чэн не раз просил её бросить («Передо мной-то хоть не притворяйся. Рассказывай, что случилось»). Но сейчас её отсутствие совсем не радовало. Если у Мэн Яо не было сил даже на вежливую улыбку, значит, дело приняло совсем дурной оборот.

— И… Что ты собираешься делать дальше? — наконец осторожно спросил Цзян Чэн, бросая на юношу короткий взгляд. Тот даже не повернулся в его сторону, неотрывно продолжая смотреть на гладь озера поверх поджатых к груди коленей.

Ваньинь тяжело вздохнул и снова отвёл взгляд. Не нужно было спрашивать. Вряд ли ему ответят. Наверное, сейчас от него требуется только присутствие. Хотя толку от него…

— Я отправлюсь в Ланьлин, — спустя несколько невероятно долгих мгновений послышался слабый голос. Цзян Чэну даже показалось, что ему померещилось. Он резко повернулся к Мэн Яо. Как раз тогда, когда, выдержав паузу, тот продолжил: — Дождусь похорон, завершения всех обрядов — и сразу в путь. Дольше мне тут всё равно быть не позволят. Я и так задержался непозволительно долго.

Сердце сорвалось куда-то вниз — если ему ещё было куда срываться. Цзян Чэн снова опустил голову и неосознанно приобнял себя за плечи, почувствовав лёгкий порыв ветра. Обычно это бы не вызвало даже дрожи — но сейчас даже лёгкие потоки воздуха заставляли чувствовать себя неуютно.

Он давно знал, что вот такие их встречи не могут длиться долго. Равно как и знал, что Мэн Яо обязательно однажды уйдёт, ведь тот уже во вторую их встречу, пусть и неохотно, поделился с ним своими планами, а после, чуть осмелев в его компании, ещё не раз делился собственными мечтами и стремлениями. Но Цзян Чэн даже не подозревал, что время расставания придёт так скоро, так… Неожиданно. В груди, подступая к горлу, густым туманом клубилось что-то очень близкое к тревоге.

Неужели Мэн Яо чувствовал то же, когда он говорил ему о своём отъезде в Облачные Глубины? Так же внезапно, малодушно решившись рассказать об этом лишь в самый последний момент… От мысли об этом стало совсем невыносимо, и Цзян Чэн тихо произнёс, желая сбежать от повисшей тишины:

— Ты уверен? — а может, отчаянно надеясь осознать, что слова о Ланьлине ему послышались. Ведь не может всё закончиться вот так просто.

— Не уверен, — Мэн Яо выдохнул и наконец оторвал взгляд от озера. Нетвёрдой рукой наощупь он достал из-за ворота одежд изящную жемчужную пряжку и, чуть поколебавшись, показал её Ваньиню. — Матушка… Дала мне это. Она никогда прежде не показывала мне её, но по её словам это подарок главы… — юноша на мгновение осёкся, поджал губы и со слышным усилием исправился: — Отца. Он обещал, что узнает меня по ней. Стоит только прийти.

Цзян Чэн не отрываясь смотрел на пряжку, жемчужины в которой переливались перламутром в редких лучах солнца, и с каждым мгновением тяжесть в груди становилась всё более ощутима.

Он видел адептов ордена Цзинь, он общался с его наследником, он знал их нравы… И ему не стоило больших усилий понять: таких безделушек в Башне Кои не счесть. Эта вещь, бережно сохранённая сквозь года, так осторожно удерживаемая в руках сейчас, там, откуда она пришла к этой маленькой семье, не стоила абсолютно ничего. Она не была аргументом, не давала никаких гарантий. И уж точно не стала бы тем, что заставило бы главу Цзинь после стольких лет вспомнить о цветочной деве из далёкого Юньпина и признать подаренного ей ребёнка своим.

— А если не получится? — Цзян Чэн сглотнул ком в горле и поднял на Мэн Яо глаза, вылавливая тень горькой усмешки на чужих губах. Похоже, те же мысли были и в его голове — просто он их не озвучивал, изо всех сил стараясь не замечать.

— Что-нибудь придумаю. Но я должен хотя бы попробовать. Это было её последним желанием. Я не могу её подвести.

Юноша ещё немного помолчал, задумчиво разглядывая вещицу в своих руках, после чего снова спрятал её где-то в складках траурных одежд. Цзян Чэн тоже отвёл взгляд. Он должен был догадаться, что ответ будет таким.

Для Мэн Яо мать была всем. Ради неё он готов был мириться с любыми трудностями, о ней волновался больше всего на свете, её больше всего уважал — ведь и она отдавала своему единственному сыну всю любовь, на которую была способна. Цзян Чэн не был с ней знаком, но чувствовал эту безграничную нежность, крепкую связь между ними. В рассказах Мэн Яо, в том, как загорались его глаза, когда он говорил о матери, в воспоминаниях о случайно увиденном им разговоре. И, конечно, Мэн Яо не мог поступить иначе. Конечно, он приложит все усилия, чтобы осуществить их с матерью мечты, чтобы исполнить её последнюю волю. Цзян Чэн всё это прекрасно понимал — но принять оказалось сложнее, чем он думал.

— А может, всё же останешься? — спустя некоторое время тягучего молчания несмело предложил Ваньинь. Он прекрасно знал, что, скорее всего, услышит отказ. Но должен был хотя бы попытаться. Иначе он себе не простит. — Я могу поговорить с отцом, и, может быть, он позволит…

— Нет, — Мэн Яо перебил его, наверное, впервые за всё время их знакомства. И это «нет» прозвучало так неожиданно резко и категорично, так до больного отстранённо… Цзян Чэн непроизвольно поджал губы.

— Ты не дал мне договорить, — юноша не заметил, как в голос как будто просочилась горькая, совсем детская обида. Его не хотят даже слушать? Но почему? Он же хочет помочь! Хоть чем-то…

— Я знаю, что ты предложишь. Но не нужно. — Мэн Яо выдохнул и со слабой улыбкой повернулся к нему. Цзян Чэну даже показалось, что в глазах его проскользнуло что-то сродни нежности. Хотя откуда чему-то такому там взяться, верно? — Ты и так очень много для меня сделал. И я правда благодарен, но не могу постоянно полагаться на твою помощь. Мне… Нужно идти своим путём. Точно так же как и тебе следует сосредоточиться на своём.

Цзян Чэн смотрел в ответ — и чувствовал себя совсем беспомощным. Ему нечего было возразить. Да даже если бы и было… Мэн Яо ведь уже всё решил. И у него не было никакого права вмешиваться, пытаться переубедить, повлиять. Это не его жизнь и не ему решать, что с ней делать.

— Ты… Не приходи, наверное, больше, — новая фраза, произнесённая всё так же спокойно и серьёзно, резанула по ушам. Цзян Чэн громко схватил ртом воздух от неожиданности. Мэн Яо же, не глядя больше на него, продолжал, нервно комкая в руках подол одежд, оставляя заметные заломы на плотной ткани. — Я, конечно, ещё буду тут... Пока отчитают все молитвы, пройдут поминальные трапезы*… Но вряд ли смогу найти время для встречи. Мне жаль.

Цзян Чэн молча опустил взгляд, глядя теперь куда-то сквозь него и даже не пытаясь скрыть выражение горечи на лице. Он, конечно, и так знал, что здесь они видятся в последний раз. Но когда это прозвучало, стало как-то не по себе.

Мэн Яо был прав: не так он представлял себе эту встречу. И даже предположить не мог, что за одним расставанием так скоро последует второе. На этот раз совершенно неопределённое, не имеющее никаких чётких границ. Но хотелось верить, что хотя бы не бесконечное.

— Что ж… — после долгой паузы протянул Цзян Чэн и даже попытался выдавить из себя улыбку, когда Мэн Яо вновь повернулся к нему. — Тогда в нашу следующую встречу надеюсь увидеть тебя в золотых одеждах клана Цзинь.

«Хотя пурпур на тебе смотрелся бы лучше», — проскользнула в голове ещё одна мысль, но её он озвучивать не стал. Чтобы ненароком не спугнуть мягкую улыбку, которая возникла на чужих губах в ответ на его собственную, вышедшую скорее нервной.

— Спасибо… Я тоже надеюсь.

Они просидели у озера в молчании ещё какое-то время — и пусть тишина всё ещё давила, Цзян Чэн отчаянно не хотел уходить. Мэн Яо, кажется, тоже. Это была их последняя встреча перед разлукой длинной в неизвестность, и этот момент отчаянно хотелось продлить. Даже если всё, что в нём было — безмолвие и расстояние в несколько цунь между ними.

Лишь когда на улице начало постепенно темнеть, а ветер стал холоднее, юноши наконец, не сговариваясь, лишь перекинувшись взглядами, встали. В молчании дошли до поворота, за которым должен был показаться публичный дом. Неловко, с трудом подбирая слова и то и дело сбиваясь, попрощались.

— Иди первым, — то ли предложил, то ли попросил Мэн Яо, когда после сказанного «Тогда до встречи» прошло несколько мгновений.

Цзян Чэн нехотя кивнул и развернулся, чтобы уже известным маршрутом отправиться по улице к воротам города. Но не успел он отойти и на несколько чжанов, как вдруг за его спиной вновь послышался знакомый голос:

— Ваньинь!

Он тут же остановился и обернулся на оклик. Заметив, что его услышали, Мэн Яо в нерешительности опустил голову, словно уже и сам был не рад, что позвал. А затем вдруг сорвался с места, в несколько быстрых шагов догнал — и со всей силы обнял, цепляясь длинными пальцами за ткань на чужой спине. Почти больно от этой внезапно приложенной силы — но до приятного близко.

— Спасибо тебе за всё, — прошептал Мэн Яо вороту серых одежд, в которые уткнулся лицом.

Цзян Чэн с силой зажмурился, чтобы не дать непрошенным слезам сорваться с ресниц. Вот же глупость — плакать сейчас. Они ведь ещё встретятся. Обязательно встретятся, иной исход даже в мыслях допускать не хотелось. Вот только когда...

Одна рука осторожно приобняла прижавшееся к нему тело, вторая мягко легла на голову, чуть поглаживая по волосам. Они так и замерли на углу улицы, ведущей к овеянному трауром публичному дому. Не желая отпускать, пытаясь растянуть мгновение. И больше не произнося ни слова.