До треска в рёбрах.

«Однажды он поймёт. Поймёт мои чувства из этого письма, если оно дойдёт...»

Руи писал письмо, выводя каждый иероглиф с математической точностью, но едва ли что-то из этого можно понять. Слишком крупные черты, но находящиеся слишком близко друг к другу сливаются в пятна синих чернил авторучки. В некоторых местах обрываются из-за неожиданного кашля, а где-то прячутся под кровавым покрывалом, вовсе теряя смысл.

Особенно сильное першение в горле и Руи только ручку отбросить успел. Молодой человек облокотился на стол, достал красный платок из кармана, стал лихорадочно трястись в приступе кашля, но стоически его пережил. В этот раз ему повезло. Если, конечно, продлённые на недолгое время мучения можно назвать удачей. Если да, то чёртовы извращенцы те, кто считает предсмертную агонию чем-то хорошим.

Впрочем, важно ли это в данный момент? Едва ли. Нужно закончить письмо, которое он начал писать.

“Дорогой Тсукаса-кун.

Полагаю, завтра я выйду на сцену с тобой, Нене и Эму в последний раз. К моему огромному сожалению, не по своей воле. Я бы никогда не ушёл так неожиданно от тебя и девочек, ничего не объяснив, но таковы обстоятельства. И поделиться ими сложно на столько, на сколько только можно. Я искренне хочу тебе рассказать об этом, но я не в силах даже написать тебе сообщение. Позволь просто попрощаться с тобой без моего личного участия, я не смогу смотреть тебе в глаза. Напоследок хотелось бы сказать лишь то, что ты напоминаешь мне одуванчики. Они такие же солнечные, тянутся к свету. Такие же надоедливые, но уютные. Я люблю их до треска в рёбрах. До того же треска люблю и проведённые с тобой часы, минуты и секунды. Я никогда не жалел о том, что познакомился с тобой, мой милый друг. Я верой и правдой готов был изобретать новые механизмы для наших общих шоу, я без устали готов был организовывать выступления. Я радовался каждому твоему успеху, как не радовался ни одному своему. Я готов был стать тебе дорожкой, по которой ты придёшь к славе и своим мечтам. Но увы, сбыться этому не суждено. Сейчас я лишь надеюсь, что в будущем ты найдёшь того, кто будет отдаваться нашему делу не меньше меня.

Прости, что покинул тебя так рано, нарушив твои планы. Я искренне сожалею. Хотел бы я, чтобы всё вышло по-другому...“

Наспех сделанный конверт, заклеенный скотчем, к которому прилипло несколько вытянутых тонких лепестков. И снова тяжёлый кашель, из-за которого испачкался красным белый конверт. Ну и пусть.

В глубине души, под самой кромкой сердца, Руи невероятно хотелось рассказать обо всём: о своих болезненных чувствах, о своей хвори, которую он скрывал как мог, о своих искренних сожалениях и ошибках...

Но даже на смертном одре он выбрал молчать, улыбаясь и говоря, что всё прекрасно. Ничего не объяснил, ничего не предпринял.

«Я невероятный трус...»

Как бы Камиширо Руи ни старался, ему и капли любви Тсукасы не досталось. Настоящей любви. Не как друг любит своего друга, а как обычный человек влюбляется в другого человека. Его личность, его душу, переживания, выражение лица, особенности внешности, творчество. Во всё, во что только можно; не только в дружбу и совместную деятельность.

Юноша встал из-за стола, оставив письмо лежать в гордом одиночестве, не удостаивая его более никаким вниманием. Ему нужно было привести себя в порядок хоть немного, хоть как-то облегчить своё состояние.

Вода окрашивалась красным, пока он смывал с себя кровь. Целые соцветия забивали слив в душе, устраивая засоры, которые приходилось устранять по мере возможности. Но под горячей до ожогов на теле водой было тепло почти так же, как в руках Тенмы. Шум был похож на его журчащий голос и заливистый смех после удачного шоу. А пена была почти такой же мягкой, как его кожа и волосы.

Руи холодно до дрожи в костях вне душа или объятий. Хоть сейчас и поздняя весна, хоть сейчас неимоверный зной, но ему плохо так сильно, что он сейчас расплачется. И он это делает. Едва ли под душем видно его слёзы, но Камиширо точно их чувствует и не понимает почему они текут. Почему в сердце, под самой кромкой, так больно — нестерпимо и тошно? Почему ему хочется сжаться в комок под струями горячей воды и рыдать без остановки так громко, как только может? Чтобы Тсукаса услышал, пришёл на помощь, обнял и утешил.

«Разве я многого прошу у жизни? Я никогда не хотел чего-то так сильно, как быть счастливым с ним, так почему мне так не повезло?» — кричал внутри голос, совсем не желавший мириться с обстоятельствами. Он готов был кричать до разорванных связок, до посинения, но даже так никто его не услышит. Только тихие всхлипы несчастного юноши, такого молодого, но уже загубленного своей самой что ни на есть искренней любовью.

Тсукаса, он... Он до искр в глазах, до блеска. До головокружения и подкосившихся ног. До желания зацеловать его лицо везде, куда только дотянутся губы. Ни одно небесное тело в яркости не может его превзойти. Ни Солнце, ни Бетельгейзе... Он затягивает в чёрную дыру, он сам и есть та самая чёрная дыра. И в нём хочется пропасть.

Но почему обернулось всё таким образом, что Руи цветы выплёвывает денно и нощно из-за этой прекрасной любви? Он поклясться готов, что это самое приятное, что он когда-либо ощущал внутри себя. Он жить готов ради этого, но жизнь обрывается в 17 именно из-за таких тёплых и невероятных чувств, которые он даже на кончике языка с трудом распробовал. И почему они не могут быть взаимными?

Руи ненавидит себя. Не Тсукасу, что его таким сделал, а себя за излишнюю привязанность.

Камиширо готов был каждое приятное слово Тсукасы в его сторону держать в своих руках, как самое хрупкое сокровище, что у него есть. Каждый стон, каждый вздох и смех он готов был забрать себе на хранение и о боже, он бы защищал их своей жизнью. Но почему же вышло так, что он умрёт так бесславно, ничего для любимого не сделав? Одним богам известно.

Юноша пришёл в себя. С трудом завалился спать на кровати. С трудом встанет утром. Если, конечно, вообще встанет.

Ранним утром ливень стучит по крыше. И снова чертовски холодно даже под одеялом, даже в тёплой кофте. Капли отпечатываются в душе каждого прохожего ужасным настроением, а подушка отпечатывается полосой на мертвенно бледной щеке молодого человека.

И никто не знает, что перед вечным сном он думал о своём дражайшем друге, коего любил до треска в рёбрах и до одуванчикового поля в лёгких.