Сезон дождей — не самое приятное время. По многим причинам: от влажности сложно дышать, грязи становится куда больше, невозможно открыть окно, чтобы не получить лужицу воды на подоконнике, да и одежду приходится сушить в доме. А еще Хайтам недовольно хмыкает, расставляя по книжному шкафу плошки с рисом, чтобы хоть как-то спасти чтиво от участи превратиться в рассадник плесени. В жизни Кавеха этот сезон странным образом всегда совпадал с самыми горькими событиями, так что теперь, глядя из-за рабочего стола на шуршащую стену воды за окном, он едва ли мог отогнать от себя меланхоличные мысли, так и лезущие в голову.

Кавеху кажется, что между ними что-то ломается.

С каждым его прикосновением к серебряным крыльям, с каждым выдернутым сорным перышком это ощущение только усиливается, ледяной тревогой окутывая нежное сердце. Это ломается хрупкий мир между ними или глинобетонная стена нейтралитета, воздвигнутая еще со времен ссоры? Налаженный едва-едва быт или упрямое нежелание подпускать ближе? Что-то неуловимо меняется, превращая твердую почву наигранного равнодушия в зыбкую топь упрямой надежды, что Хайтаму не всё равно.

И что Кавеху — не кажется, но в хорошем смысле.

Надежда эта старательно прибивается железными аргументами: Хайтаму просто комфортно, что в доме прибрано, приготовлен ужин и есть кого позлить; он просто по старой памяти приютил, по ней же позволяет помогать, заботиться, касаться… Зыбь никак не хочет снова превращаться в надежную твердость. Как назло порастает плющом давно задавленного обидой чувства, от которого щемит в груди до сбитого дыхания и онемения крыльев.

И Хайтам — ужасный! — не помогает ни капли! От его поведения маятник сомнений и надежды раскачивается лишь сильнее, выкапывая, буквально, могилу трепещущему сердцу.

Кавех так отчаянно надеется, что ему не мерещится, будто Хайтам проходит ближе, чем обычно, старается невзначай тронуть краем крыла за плечи или хвост… Что даже в его ворчании из-за найденной квитанции о крупной покупке — «Настоятельно рекомендую тебе не тратить деньги на сомнительные изобретения фонтейнских мастеров. Если некуда тратить деньги — оплати долг.» — кроется забота, а не издевка над его положением. Кавех тает, задерживая дыхание, но в голову лезут мысли, что все это какая-то деталь хитроумного плана, а к горлу подкатывает ком, который даже содержимым «ящика утешений» смывается с трудом.

Ловить себя на том, что вместо наброска для нового заказа на белом листе оказывается быстрый портрет Хайтама становится пугающей рутиной. Но у Кавеха есть оправдание: кто угодно будет отвлекаться от работы и прикипать взглядом к этому точеному профилю с яркими глазами в обрамлении пушистых ресниц и природной подводки. К носу с горбинкой, по которому хотелось провести легонько пальцем, а потом чмокнуть в самый кончик. К всегда поджатым губам — ужасная привычка, выдающая мыслительный процесс. К сильной шее, крутым плечам, самоцвету между ключиц…

Кавех роняет голову на руки, комкая набросок, отмахивается на вопрос о трудностях с заказом и бросает прощание и пожелание удачного дня. Ему тяжело дышать. Ком снова подкатывает к горлу, а в груди…

Только не снова. Не после всех попыток закопать это душащее, невыразимое чувство поглубже.

Не когда нет никакого шанса на взаимность. Думать о ней — страшно. Надеяться — тоже. Их отношения сейчас почти идеальны, но из-за всех этих прикосновений, заботы хочется большей определенности для свободы действий.

Им нужно поговорить. В конце концов, Кавех старший здесь, значит должен быть смелым. Хотя бы для того, чтобы обрести хоть какую-то почву под ногами или лишиться ее вовсе.

Дверь мягко захлопнулась, отсекая звуки обрушившегося на столицу ливня.

Дома непривычно тихо только на первый взгляд. Кавех, обычно, призраком бродит по залитым сумраком комнатам, находя путь на ощупь и по памяти, чтобы снаружи никто ничего не заподозрил. Но сейчас он сидит на тахте и на заглушенных струнах дутара что-то наигрывает. Криво, спотыкаясь на аккордах, но все равно старается. С кухни тянет сливочным рагу с мясом, немного пахнут влажной древесиной недавно вымытый пол и протертые от пыли книжные шкафы.

Щелчок выключателя продолжается сердитым шипением Кавеха, что тут же трет опаловые глаза от яркого света.

— Для тебя.

Сумка с фруктами плюхается на тахту рядом с чужим бедром, и более ее судьба Хайтама не интересует — хочется тишины, есть и не думать о работе. Все это остается за порогом дома, где царит хрупкое равновесие ровно до тех пор, пока не понадобится вывести Кавеха на яркие эмоции, чтобы тот не смел снова загонять себя в уныние.

Потому что унылый Кавех ощущается… Неправильно. Он много молчит, смотрит подолгу в окно или на пустые листы нового альбома, не обращает внимания на ослабшие заколки, что едва держат золотистую косичку, шуршит беспокойными, будто в миг потускневшими, крыльями, прижимая их к телу теснее, а еще непривычно горько вздыхает.

Неправильно. Выбивается из стабильного уклада. Не соответствует тому Кавеху, которого Хайтам знает от светлой макушки до кончиков когтей, с которым так хорошо и уютно…

Кавеху, который сейчас стоит с забранными в небрежный пучок светлыми волосами, не замечая вышедшего из душа Хайтама, напевает себе под нос, тонкими ломтиками нарезая принесенные персики и выкладывая их сложным узором на тарелку. И крылья у него, с едва подросшими золотыми маховыми перьями, пылают ласковым огнем, обещающим согреть и уберечь от чего угодно.

Полыхающий закат, который укутывают серые сумерки — Хайтам накрывает Кавеха широким серебряным крылом, и тот чирикает от неожиданности, распахивает глаза и оборачивается, едва не роняя изо рта кусочек персика.

— Ты слишком много ходишь пешком и мало расправляешь крылья, есть вероятность, что они совсем ослабнут и придут в негодность. — Хайтам любуется, как светлая головушка по-птичьи наклоняется к плечу, макушкой задевая край соколиного крыла. От этого движения фруктовый сок угрожающе скатывается в капельку на самом краю дольки. — Поэтому я хочу взять с тебя слово, что как только перья вырастут, ты полетишь со мной в Гандхарву и обратно.

Прежде, чем капля сока успевает упасть и испачкать белую рубашку, Хайтам губами отнимает половину дольки, заставляя тело под крылом окаменеть и перестать дышать. Опаловые глаза пораженно распахиваются.

— Ну, что же, светоч Кшахревара, даешь мне слово? — Кавех краснеет до корней волос, жует сконфуженно остаток лакомства и пытается уйти, но чужие крылья не пускают — отсекают от мира, окутывая теплом и бархатной темнотой.

— Чего это ты? Кто-то из Спантамада опробовал на тебе приворотное зелье? Да и что тебе делать в Гандхарве? Столько мороки ради чего?..

— Обещай.

— Я не… Ох, убери это выражение со своего лица — ты меня пугаешь. Я не могу этого пообещать, Хайтам. Перья это… Меньшее из двух зол.

— А какое большее? С твоими навыками ведения переговоров, сомневаюсь, что ты выторговал что-то стоящее.

Но Кавех фыркает смешливо и отмахивается, отпихивая от себя бедром, зовет ужинать, не желая поднимать эту тему. Живое пламя суетливо порхает вокруг стола, пытаясь уместить тарелку с нарезанными персиками среди остальных, и Хайтам невольно любуется, замирая на пороге. Снова. Отмирает лишь когда на стол гулко становится бутылка вина и пара бокалов.

Обычно Кавех предлагал разделить вино через некоторое время после ужина, чтобы не слишком пьянеть. Это его не спасало, но, всё же…

Под невыносимо теплым взглядом ярких пламенных глаз приходится скорее занять свое место за столом.

— Что за повод? — Спрашивает Хайтам, подцепляя кусочек мяса, которого Кавех положил ему побольше.

— Сначала поешь, потом поговорим. — соседний табурет тихо скрипит — стоит проверить ножки, — под чужим весом. — Нам нужно поговорить.

Крайне непривычный вечер: вместо щебетания Кавеха о новых правках в проектах, о том, что он обязательно сумеет создать из груды клиентских запросов шедевр — шуршащая ливнем тишина, прерываемая только стуком приборов о тарелки. Очень странно и неуютно, до того, что покровные серебристые перья встают дыбом, а когти нервно цепляются в тапки. Хайтаму всегда было плевать на чужое мнение, даже если его преподаватели отчитывали — не беда, но сейчас… Он просто не знал чего ждать — никакого вывода на основе прошедших часов, дней, даже недель сделать не удавалось. Возможно, так влияет сезон дождей? Могли накопиться сомнения и переживания от которых, обычно, не стоило ждать ничего хорошего. Но это совсем не похоже на впавшего в уныние Кавеха, скорее на его вид за работой: вертикальная морщинка между светлых бровей, беспокойно тягающие фрукты с тарелки пальцы, вилка в руке, выписывающая в воздухе витиеватые узоры, как будто Кавех обдумывает и отметает одному ему ведомые идеи.

И это его «нам нужно поговорить».

На стол звучно опускается опустевший бокал, и Кавех себе наливает снова.

— Ты позволяешь себе…много. — Гранатовый аромат расползается невидимым шлейфом над столом, когда бокал наполняется вновь.

Что ж, здесь уже есть за что зацепиться: так часто начинались разговоры о том, что Хайтам не моет за собой тарелки, оставляет в беспорядке книги и не желает вытирать пыль. А еще, что вламывается в тесную ванную, когда Кавех умывается. Но, опять же, за последние недели Хайтам ничего такого за собой не отмечал — их быт пополнился совместной уборкой, а ванную один освобождал до того, как она понадобится другому. Никаких глупых статуэток или нелепых картин в доме тоже давно не появлялось, поэтому, пошевелив крыльями, Хайтам осторожно интересуется:

— Что ты имеешь в виду?

— Ты… довольно тактильный? — Кажется, Кавех так и не придумал что сказать, потому что принимается гонять по тарелке оставшийся кусочек овоща. — Ты позволил мне трогать твои крылья, касаешься меня сам, и…эта сцена на кухне сегодня.

— Насколько я знаю, это довольно закономерные взаимодействия для людей в отношениях, как у нас. — Рухнувшая на плечи тишина давит пуще прежнего, и Хайтам уже хочет добавить, но Кавех поднимает от тарелки взгляд. И смотрит прямо в душу.

— В каких отношениях?

— Партнерских. Мы пара. — От того, с какой скоростью меняется выражение опаловых глаз напротив, Хайтам неуютно ежится. Кавех смотрит на него так, будто перед ним поющий плесенник, жонглирующий горящими орехами аджиленах.

— Как…давно мы… пара? — Обычно бархатный голос срывается на чириканье, и Кавех торопится сделать глоток.

— С тех пор как я пригласил тебя к себе в дом. В гнездо. И ты остался после продолжительного времени.

Вновь тишина. Обычаи их подвидов различались — Кавех это знал, но ему в голову прийти не могло, что непонятная, немотивированная — как ему казалось, — помощь аль-Хайтама несла в себе такой глубокий смысл. В голове тут же заметались вопросы, каждый из которых хотелось задать, но Кавех мог только пялиться на заметно побледневшего Хайтама. Опаловые глаза искали в аквамариновых хоть тень шутки, но натыкались только на непонимание и растерянность. А еще что-то похожее на испуг.

— Тебя не смущало, что мы спим раздельно или мало взаимодействуем, как следовало бы паре? — Успевает спросить Кавех до того, как с пересохших губ напротив срывается хоть звук.

— Я читал о райских птицах и предположил, что тебе нужно время на адаптацию, ведь они, вроде как, полигамны, и тебе непривычно наличие кого-то одного.

— История с книжкой про линьку тебя не научила, что не все там достоверно? — Алое пламя перьев возмущенно вздымается на секунду: так подумать о Кавехе, чье сердце давно отдано, разбито, и собрано по осколкам только для одного идиота! — А если и полигамны, что бы ты тогда делал с нашими партнерскими отношениями?

Дождь за окном, будто перестает так сильно барабанить, в ожидании ответа, но его не следует. Хайтам опускает взгляд на стол, молчит, поджимая губы, а потом осушает свой бокал за раз:

— Я… свыкся бы с этим, раз тебе это необходимо. Полагаю. Моя ревность бы тебе не помешала. Я бы справился.

В книжках о биологическом разнообразии написано множество фактов о флоре и фауне, и в детстве это была одна из любимейших книг маленького Кавеха. Он обожал разглядывать картинки с жуками, птицами и переносить их поведение на людей, гарпий и самого себя. И кое-что он вспомнил сейчас. Кое-что, что не давало ему покоя при первой встрече с Хайтамом давным-давно в Доме Даэны, но с годами затерялось среди прочих фактов из детства.

Сумерские Облачные Соколы выбирают пару один раз на всю жизнь.

Нет, конечно, Кавех склоняется к той точке зрения, что настаивает на независимости их вида от древних животных повадок, но кое-что остается, находя отражение в традициях и внутрисемейных обычаях. Как отношение Кавеха к крыльям и, как оказалось, Хайтама к проживанию в одном доме. Так почему бы и чему-то вроде моногамии с полигамией не сохраниться?

Тишина между ними разверзается бездонной пропастью, через которую один уже перебрался, а второй только осознал, что стоит на краю. Стоял всё это время и не видел очевидного мостика на другую сторону, который Хайтам уже проложил. Кавех просто не понимал…как? Когда? Они ведь так сильно поссорились в тот день, Хайтам должен ненавидеть по сей день человека, бросившего проект из-за природного упрямства и нежелания посмотреть правде в глаза. Разве нет?

Разве Кавех, варившийся все эти месяцы в сомнениях и подозрениях, не должен броситься сейчас в теплые объятия, счастливо чирикая и шелестя крыльями? Разве это не то, чего он все это время желал?

Место за столом пустеет, а Кавех за шумом беснующихся мыслей совсем не замечает когда.

— Ситуация приняла не самый лучший оборот. Мне стоило предусмотреть подобный исход и возможную разницу в традициях наших подвидов. — Голос аль-Хайтама ровный, словно он выступает с отчетом о поданных заявках на поступление, но его с потрохами выдает напряженная сильная спина, крылья, прижатые так плотно, что кажутся в два раза меньше, и мелко дрожащий хвост.

— Хайтам…

— Тебе стоит пойти и все обдумать. Все услышанное и произошедшее, чтобы не принимать поспешных решений, как ты всегда это делаешь. Предвосхищая твой вопрос: нет, я не выгоню тебя из дома, как бы тебе об этом не мечталось. Спокойной ночи.

Во влажной шуршащей тишине и пустоте кухни ничего не остается, как согласиться. Кавех мог бы вспылить, громко заявить, что Хайтам — идиот, которому стоит ставить в известие непосредственных участников событий, но он просто не может. К лицу запоздало приливает кровь, неприятно покалывая щеки, голова кружится от того, что все это время Кавех дышал слишком поверхностно, а ладони мелко трясутся.

Мысли мечутся как безумные, но в то же время кажется, будто голова совершенно пустая — ни одну ухватить не удается. Предложение все обдумать кажется наиболее правильным.

Сейчас, глядя в потолок спальни и обнимая подушку с соколиными перьями, Кавех считает, что идиот и он тоже. Как можно было не заметить даримой нежности, пусть и грубоватой слегка, тепла, хоть и приправленного колкими, прямолинейными высказываниями, заботы, в конце концов, которой Хайтам бы не стал размениваться на безразличных ему людей?! С другой стороны…он ведь мог найти себе кого-то лучше Кавеха. Кого-то, кто ближе по духу, философии, предпочтениям, подвиду, в конце концов! Разве мог Кавех заслуживать такого счастья, чтобы его чувства были взаимны?

Но ведь Хайтам и не сказал, что любит…верно? Умеет ли он вообще отличать любовь от научного интереса? Кавех сомневался, что у его дражайшего был большой опыт в социализации. А с другой стороны…если Кавех согласится, не надоест ли он Хайтаму? Что вообще изменится в их отношениях, если они станут парой?

Подушку стискивают еще сильнее, заставляя пух внутри уютно хрустеть. Кавех ложится на бок и накрывается крыльями. Если Хайтам продолжит его вот так приобнимать, как этим вечером, проводить вместе вечера и завтраки — Кавех очень даже «за». Он всегда старался урвать побольше внимания и заботы, не замечая, как охотно их дают.

Порыв пойти и поговорить с Хайтамом сейчас же давится почти сразу: ему на работу утром, наверняка спит. Но они обязательно поговорят.

Обязательно.

Сразу после того, как Кавех отчихвостит своего любимейшего соседа за оставленные посреди коридора посылки из Фонтейна — «Архонты, Хайтам, ты сам отчитывал меня за то, насколько это дорогая покупка!» — и за то, что он не взял в Академию обед. Кавех все проспал и теперь суетливо носился по дому, пытаясь привести себя в порядок и не растерять решительность. Он заботливо уложил обед в небольшую коробочку, вручил ее Мехраку и для прикрытия прихватил чертежи, которые не жалко было пожертвовать Дому Даэны — не стоит давать студентам повод для новых слухов.

Тяжелые темные тучи дали городу небольшую передышку, прекратив поливать бесконечным, казалось, дождем, но по-прежнему угрожающе висели, едва не задевая крону Священного Дерева. Кавех только отдаст обед и сразу вернется домой, чтобы не промокнуть, а поговорят они с Хайтамом уже дома. Да, так будет правильно. Снова же — слухи им не нужны.

Но, кажется, совсем от них не отделаться. Дом Даэны гудел разворошенным осиным гнездом, совсем не типично для всегда спокойного места, и виной всему была стайка студентов во главе с какой-то бойкой девицей из подвида звонарей. Она махала белоснежными крыльями, тонкими руками, высказывая кому-то свое недовольство до того громким голосом, что даже здесь, у входа, посетители зажимали уши ладонями. Особенно жаль было тех, кто был рядом с ней, а Кавеху нужно было оказаться ближе — девица перекрыла путь к лифту. И лишь подойдя совсем близко, удалось разглядеть виновника студенческого гнева.

Аль-Хайтам. Она выкрикивала Хайтаму свое несогласие с отказом в финансировании проекта ее группы, требовала объяснений, а тот лишь отмахивался короткими фразами, пытаясь пройти к лифту. Не пускала. Вопила, видимо, пытаясь оглушить объект своей ярости, и у нее это могло вполне получиться — индикатор наушников, свидетельствующий о включенном шумоподавлении, совсем не горел.

— Это ни в какие рамки! Заявка моего даршана в который раз отклонена, что ты себе позволяешь?! — Перекричать гарпию из подвида с самыми громкими голосами казалось невозможным, но у Кавеха в показушных ссорах было больше опыта.

Эффектное алое пламя крыльев мгновенно взметается в воздух, чертежи обреченно хрустят в руках, а девица, смутившись чужого напора, отступает в сторону. Спасительный лифт, в который тут же затаскивают Хайтама. Стоит дверям захлопнуться, как Кавех тут же тянется к тусклым зеленым наушникам и на ощупь давит на едва заметную кнопку, отсекая чувствительные уши от шума вокруг. Он продолжает показательно высказывать все, что думает о распределении финансов в Академии и о том, что кое-кто здесь самодур, пока жестами спрашивает, есть ли кто-то наверху. И, получив отрицательный ответ, прижимает Хайтама крылом к себе, вынуждая уткнуться лбом в плечо.

Тихий гул подъемника ласково проникал в уши, будто смывая остатки звонких возгласов. Блаженство. Хайтам на плече не шевелился, кажется, тоже отдыхая, судя по расслабленному ровному дыханию, щекотавшему шею. Мехрак тихо пищит, помахивая удерживаемой коробочкой с обедом, чтобы напомнить, зачем они сюда вообще пришли. По мнению самого маленького ассистента, конечно.

«Ты забыл еду.» — С трудом показывает Кавех, потому что движения рук сковывают удерживаемые локтем чертежи, так и грозя выпасть. Хайтам чуть поворачивает голову, чтобы лучше видеть, и подбородок Кавеха оказывается атакован вечно непослушной пепельно-изумрудной прядкой на чужой макушке.

— Я не голоден. Скоро закончу с бумагами, тебе не нужно было приходить.

«Если бы я не пришел, ты бы олух.» — Кавех чуть слышно шипит, потому что чертежи выскальзывают, и он жертвует жестом, чтобы их удержать.

Еще и дыхание сбивается, потому что Хайтам берет его ладони в свои.

— Ты ошибся. Вот, здесь нужно так. — Бумаги падают из расслабившихся рук, когда горячие сухие пальцы складывают из прохладных с мелкими шрамами нужные символы. — Ты же хотел сказать «оглох»?

Кавех кивает, но отпускать теплые ладони не торопится. Греется, кончиками пальцев очерчивая сухие подушечки, слегка массирует большими пальцами от центра ладони к суставам, находя это ужасно успокаивающим. Будет ли Хайтам чуть смелее в своих прикосновениях, если они станут парой официально, или всё это время демонстрировался максимум, на что Кавех может рассчитывать? Позволено ли будет Кавеху жадничать и требовать большей тактильности?

Подъемник останавливается, и тепло из-под алого крыла тут же пропадает — работа сама себя не выполнит, а задерживаться Хайтам не намерен. Мехрак, пиликая, устремляется следом, смирившись с ролью доставщика пищи, пока Кавех руками и лапами собирает раскатившиеся чертежи.

«Хочу их сдать в библиотеку как пособие. Поможешь оформить заявку?»

— С каких пор ты соглашаешься на помощь в таком деле, когда сам всегда рвешься их заполнять? — Хайтам, устроившись на подлокотнике кресла Великого Мудреца — потому что из-за спинки хвост деть было некуда, — с плохо скрываемым аппетитом уплетает питу с мясом и выглядит до того потешно, что Кавех не пытается даже спрятать улыбку. Он еще и ногу устроил на колене в излюбленной своей позе так, чтобы на вторую коленку было удобно положить книгу. Впрочем, в таком гнезде и сидеть может быть удобно.

Еще один пункт, который хотелось бы опробовать.

«Много чести ругаться с тобой из-за неправильно оставленной закорючки в каком-нибудь необязательном пункте!»

За работой, так напоминающей совместный проект, день проходит слишком стремительно, но это будто бы как раз то, что нужно. Напряжения, как за ужином, нет, Хайтам почти ничем не выдает беспокойства — его выдает вновь подрагивающий хвост, — но Кавех с каждым часом все больше укрепляется в своем решении.

— Я должен кое-что тебе сказать. Дома, — Кавех собирает в стопку бумаги на столе, совершенно точно не являющиеся чертежами, но с которыми он успел помочь.

— Мне не хотелось бы разговаривать, как вчера. Не понравилось. Кавех… — Горькую мимолетную усмешку на губах Хайтама накрывает прохладная ладонь.

— Чш. Дома. — В пасмурных сумерках шахты подъемника кажется, что у Кавеха глаза горят от довольной улыбки. — И я надеюсь, что нам обоим понравится.

Вот только от спокойного и мирного возвращения домой их отделяет плотная пелена проливного дождя. Мехрак обреченно пиликает и изображает короткое замыкание, когда Кавех выдыхает горько:

— Я забыл зонт.

— А я планировал вернуться до дождя.

Академия опустела, едва первые капли окропили брусчатку платформы перед ней — никому не хотелось вымокнуть до нитки, — поэтому сейчас лишь двое стоят посреди пустого холла, погруженного в тишину. Хайтам шагает под поток первый, буркнув, что не собирается ночевать на работе, и Кавех едва успевает следом. Одно пламенное крыло он прижимает к груди, пряча под ним Мехрака, а вторым накрывает Хайтама подобно зонтику, не позволяя вымокнуть окончательно.

— Не хватало еще, чтобы твои наушники закоротило, — Кавеха едва слышно за потоком воды. Он отплевывается, жмурится, прячет перо из-за ушка к Мехраку, чтобы оно не испортилось, и тянет Хайтама за руку. До дома недалеко, но под таким дождем шансы вернуться хоть чуточку сухим, хотя бы на уровне пуха, стремятся к нулю.

А потом дождь прекращается.

Персонально для Кавеха, потому что его в ответ накрывают серебряным крылом, как и для Хайтама, защищенного потемневшим от воды багрянцем.

Прохладную ладонь обхватывают крепче горячие пальцы, и Кавеху кажется, что он своим румянцем сможет сейчас осушить минимум километр пространства вокруг себя.

Обувь, конечно, от стремительно разрастающихся луж они спасти не успевают, одежду придется сушить минимум сутки, да и домой возвращаются, словно мокрые куры, но порог переступают так и держась за руки, и отпускают друг друга только когда Мехрак приносит полотенца.

— Итак, я послушался твоего совета и все обдумал. — Кавех запросто снимает с Хайтама наушники и накидывает полотенце на его голову, принимаясь аккуратно вытирать волосы и щеки. Он больше гладит, если честно, наслаждаясь податливостью щек и тем, как жмурятся аквамариновые глаза. Под которыми залегли тени от бессонной ночи.

— Моей ошибкой было не дать тебе пон… — Хайтам замолкает из-за прижатой снова ладони, но на Кавеха поднимать взгляд не торопится — хвост снова мелко подрагивает и отнюдь не от холода и влаги.

— Прекрати перебивать старших, иначе я тебя ощипаю. — Кавех продолжает сушить полотенцем серебристые волосы, почесывая иногда нежное место за ушами. — Мне обидно, что все это время я не понимал, что мы пара, как ты решил. Не потому, что я не рад, а потому, что мы упустили столько времени друг с другом. И за это время я никак не мог понять, всерьез ты подаешь неоднозначные сигналы или издеваешься.

Изящные лапы в мокрых уличных тапочках шлепают по натекшей луже. В тесной прихожей крылья толком не расправить, так что сбросить нервное напряжение иначе не получается. У Кавеха в глотке снова пересыхает, в голове шум от дождя и беспокойных мыслей, которые лишь сильнее разгоняет все быстрее бьющееся сердце. Особенно, когда Хайтам принимается ерошить светлые волосы полотенцем в ответ, сначала осторожно промакивая кончики и лишь потом добираясь до макушки.

— Итак, я все обдумал. — Бархатный шепот касается влажной щеки, когда Кавех встает на цыпочки. — Давай попробуем. Поможешь мне тебя догнать? Если ты уверен, конечно, что я тебе не надоем или не наскучу, потому что, я знаю, моя жизнь видится тебе сплошным хаосом и…

Кавех упускает момент, когда горячие ладони оказываются на его талии и тянут ближе, зато точно отмечает, когда уголка его губ касается поцелуй. У Хайтама губы мягкие, чуть обкусанные и действует он ненавязчиво. Чириканье вырывается само вместе с сорванным выдохом.

— Я подожду, пока ты меня догонишь. И помогу. Я ведь могу теперь тебя целовать?

— Было бы славно. А я тебя?

— Буду рад. — Хайтам чуть дольше задерживается на другом уголке губ, прижимая Кавех ближе и позволяя обнять себя за шею. — Позволишь мне высушить твои крылья?

Секунду назад гибкое и податливое тело мгновенно каменеет в ладонях, и Кавех чуть отстраняется. Дымка довольства и приторной радости вмиг смывается влажной прохладой тесной прихожей и запахом мокрых перьев.

— Это… — Взгляд опаловых глаз прячется в зеленом камушке между ключиц.

— Их нельзя трогать даже паре?

— Можно! Но… Это идет вразрез с традициями в моей семье. Не смейся только. — Кавех тяжело вздыхает и бессильно опускает крылья прямо в лужицу, где уже вымокли длинные перья хвоста. — Они некрасивые. Позволить тебе прикоснуться к ним в таком состоянии то же самое, что и оскорбить. Я должен быть всегда красивым на радость своей паре, а я…сам видишь. Поэтому мне и в голову не приходило, что ты мог серьезно предложить мне союз.

— Жаль, что ты не можешь взглянуть на себя моими глазами. Я считаю, что твои крылья очень красивые. И ты тоже. — Хайтам за подбородок поднимает лицо Кавеха, чтобы поцеловать влажный лоб. — Если я считаю их красивыми, оскорбит ли меня прикосновение к ним? Логично предположить, что нет.

Тихий смех вперемешку с чириканьем наполняет прихожую, когда Кавех облегченно выдыхает и делает шаг назад, едва не спотыкаясь о принесенные еще утром посылки.

— Думаю, нам обоим стоит обсудить семейные традиции. И сделать свои собственные, для нашей пары. — Увесистая коробка мигом оказывается в руках Кавеха, и он, игриво махнув мокрым хвостом, проходит в гостиную. — А пока, давай опробуем эту «машину для осушения поверхностей и различных текстур». Уверен, увидишь ее и сразу поймешь, что покупка не такая уж и опрометчивая.

— Если она умеет сушить книги, то я подумаю над тем, чтобы согласиться. — Хайтам берет вторую коробку и идет следом.

— Для этого вторая машина! Она сушит воздух в помещении, может его даже греть. А еще они работают на электро-кристаллах и легко поддаются починке!

Остаток вечера новоиспеченная пара осваивала чудесную «сушилку», как для краткости предложил обозвать ее Кавех, создавая свою собственную погоду в доме.

Без капающей на нервы мороси.