Когда Кью возвратился домой в половине второго ночи, в квартире странно пахло.
Он задумался на полминуты, решил, что в холодильнике что-то пропало. Но сил проверять и принимать какие-то меры у него просто не осталось, поэтому он упал в кровать и мгновенно заснул. Когда он проснулся, запаха уже не было, а кошки требовали внимания и уважения.
Ничего криминального в холодильнике тоже не обнаружилось.
***
Иногда Кью завидует Бонду: в того, конечно, периодически стреляют (и довольно часто даже попадают), но в остальное время он не так уж и обременен работой. Кью как-то прикинул: он сам работает примерно в шесть раз больше Бонда. Даже с учетом времени, проведенного агентом в медицинском отделении (где очень мягкие койки).
Кью возвращается домой, хотя смутно подозревает, что полезнее было бы не тратить время на дорогу, а лечь спать на диване в офисе.
Но кошки, его прекрасные кошки…
В ванной странно стучит, наверно, проблемы с водопроводом.
Нужно будет позвать сантехника. Когда-нибудь.
***
Безусловно, Бонд великолепен. Ему уже за сорок, для агента это возраст значительный, преклонный, до которого не многие доживают целыми, со всеми конечностями и в здравом рассудке. И уж точно — оставаясь на службе.
Но тем он великолепнее. У него в волосах поблескивает первая седина, а глаза иногда такие голубые, что Кью просто не знает, что ему чувствовать.
Бонд знает, что великолепен, и своим великолепием ловко, умело, уверенно пользуется, чтобы получить необходимое. Иногда это какой-нибудь прототип, или автомобиль — и Бонду невозможно отказать, Кью ведь не каменный. Иногда это жена мафиози или посла, и тогда Кью вынужден всё это слушать.
Иногда...
Бонд ведёт себя странно.
Более странно, чем обычно, хотя замечает это, кажется, только Кью. Ева говорит, что ему кажется. Это всё стресс, и давно пора в отпуск, но какой тут отпуск, когда творится... такое.
Такое, которое обычное в МИ-6.
Некогда.
***
Кью думает, что гораздо честнее было бы переселить кошек в офис. Тогда они могли бы видеть своего хозяина несколько чаще. И там бы их гораздо чаще гладили.
А сейчас они сделались совершенно дикие. В отсутствие Кью зачем-то разодрали две диванные подушки, а синтетический наполнитель раскидали по всей квартире. Что ж, он, пожалуй, заслужил.
Он смиренно пылесосит и открывает кошками дополнительную банку влажного корма. Они ведь божества квартиры. Быть может, это скромное подношение смирит их гнев.
После этого Кью в кои-то веки ужинает не раменом из коробки, а нормальной домашней пастой с креветками (часть креветок закономерно достается кошкам). А потом ложится спать в удивительные и прекрасные девять часов вечера.
Он прекрасно спит, хотя всю ночь ему снится, что кто-то расхаживает по квартире неловкой, дряхлой, шаркающей походкой и старчески покашливает. Он переворачивается на другой бок, но сон так и продолжается до утра. Утром Кью чувствует, что это было прекрасно и восхитительно, и он готов повторить почти двенадцатичасовой сон в любое время. Хоть после завтрака.
Увы, работа не ждёт.
Уходя, он велит кошкам вести себя прилично, но Первая одаряет его надменным и презрительным взглядом, а Вторая даже не отрывается от вылизывания задницы. Божества квартиры как есть.
Вероятно, следует просто приобрести более крепкие подушки.
***
Бонд ведёт себя странно — теперь это признает даже Ева. Он уже дважды возвратил своё оборудование в целости и сохранности (ни царапины!), что способно напугать и куда более стойкого, чем Кью, человека. Кажется, даже Мэллори встревожен.
А ещё Бонд на днях купил кофе всему техническому отделу. А Кью — чай. Масала, ровно такой, какой нужен, чтобы взбодриться после двенадцати часов в лаборатории.
Ева считает, что это возраст. Никто не вечен, вот и Бонд стареет.
Кью пожимает плечами — ему тридцать два, откуда ему знать.
Возможно, Бонду нужно проконсультироваться с психиатром.
Но Бонд так мило и приятно улыбается, что предложение так и не сходит с губ Кью.
***
Возможно, сломалась система отопления, потому что Кью просыпается среди ночи от жуткого холода — даже кошки громко жалуются и жмутся, втискиваются в хозяина так, будто верят, что могут замерзнуть насмерть. Кью обнаруживает, что они не так уж далеки от истины — дыхание с его губ срывается облачками пара. Он достает два дополнительных одеяла и крепко обнимает кошек с этими их холодными лапами и носами — ежась и ругаясь, но смиряясь и понимая, что это его хозяйский долг. Постепенно они все согреваются и засыпают.
Вероятно, следовало бы пригласить…. кого-нибудь, чтобы проверил… что-нибудь.
***
Всё шло как шло — Бонд появлялся и исчезал, в него стреляли, он стрелял, ломал оборудование и улыбался так обаятельно, что Кью хотел потребовать надбавку к зарплате — за стойкость.
Четвёртая, Папава, отставала от Бонда едва-едва, но ее улыбки были куда конкретнее — она предлагала своему квартирмейстеру секс. По дружбе, в благодарность или "чтобы слегка расслабился". Кью уже привык хмыкать и пожимать плечами.
Папава не была Бондом. Папава была прекрасна, как любой из агентов, также смертоносна, но точна, аккуратна и в целом — уважительна.
Шестой ушёл в глубокое прикрытие и этим прибавил Кью примерно двадцать минут ежедневного сна. За что ему, конечно, спасибо.
Остальные агенты были странно нормальными на фоне Бонда и Папавы, но тоже — красивыми и смертоносными. Кью никогда не хотел работать в модельном агенстве, но иногда ему казалось, что всё же работает.
Он даже начал отличать "Версаче" от "Баленсиага".
А потом ему в лицо взорвался прототип.
Кью был, конечно, в защитной маске и только потому не ослеп, в остальном же взрыв вышел очень даже зрелищным. И болезненным.
***
Ева Манипенни утверждает, что ее возраст — на четыре года старше Кью — дает ей право считать себя его если не матерью, то очень старшей сестрой.
Кью удивлен, но женщины — существа совершенно непонятные ни в каком качестве, кроме рабочего. Женщина-работник ничем не отличается от мужчины, и что вообще в голове у Евы?..
Она ворвалась в медицинский отдел как торнадо, сметая на своём пути всех и вся, кто не успел вовремя увернуться. Она потребовала немедленного отчёта о состоянии и спросила, как так вообще получилось, кто куда смотрел и какого чёрта. Ответов на эти вопросы ни у кого не было, но Кью слабо помахал ей со своего смотрового стола забинтованной рукой и сказал, что всё в порядке — могло быть гораздо хуже.
— О, я знаю. Я позвонила Бонду.
— Что?!
— Расслабься. Получай теперь удовольствие. Ты, знаешь ли, навёл суеты. Эм требует немедленного отчёта, Эр в мыле, твои сотрудники в панике.
— Бонд такую суету раз в неделю наводит, и ничего, — проворчал Кью.
— То Бонд. Бонд не тонет. А то — ты.
Больно теперь уже не было, анальгетики работали, но мир слегка прогибался и расплывался по краям. Кью откинулся на подушку, сосредоточенно разглядывая забинтованные руки. На оба предплечья наложили по несколько швов, долго и кропотливо доставали из порезов мелкие осколки, цокали языком. Сказали, будут шрамы, но шрамы украшают работника МИ-6. Спорное утверждение.
— Ты уплываешь.
— Да, — сонно согласился Кью, — я довольно расплывчат.
— Говорят, ты стукнулся головой, но сотрясения как-будто бы нет, так что через пару часов тебя можно будет забрать домой. Я или Бонд?
Кью замахал руками, отказываясь делать выбор. Свобода воли сильно переоценена.
***
В квартире опять было холодно и мрачно, и кошки ныли, обвинительно вопили, увиваясь у ног Кью. Кью же на ногах стоял не очень твёрдо, и если бы не Бонд, то у порога бы точно рухнул.
— У тебя что-то с отоплением, — проворчал Бонд, осторожно снимая с Кью куртку и наклоняясь, чтобы снять ботинки. — Нужно было ехать ко мне.
— У тебя наверняка даже кровати нет. Только бар и стойка. А спишь ты на полу.
— Ты забавный. Но у тебя жутко холодно.
Кошки тревожно обнюхивали колени Бонда, но наконец перестали ныть, отвлечённые.
— Там кухня, там столовая, там гостиная, там гостевая спальня... А я пойду. Рухну.
Пошёл — и рухнул. Это был долгий день. Холодно, конечно, но Кью всегда лучше всего спал в холоде.
***
Что-то было не так. Джеймс проснулся среди ночи — на диване в гостиной Кью, это он помнил. И он помнил, что в доме живут кошки.
Про кошек он знал не так много, но полагал, что они всё же не будут шаркать по квартире словно старики и натужно кряхтеть, стонать. Кью? Маловероятно.
Джеймс потянулся к пистолету и тихо, незаметно поднялся. Стоны прекратились.
Он замер.
Постоял, послушал. Из окна лился слабый фонарный свет, приглушенный легкими шторами. Котов нигде не было видно (и слышно). Держа пистолет на изготовку, Джеймс отправился на разведку.
Через приоткрытую дверь кабинета синевато мигали лампочки сложной компьютерной системы, чего-то почти столь же эпического, что и на рабочем месте Кью. На кухне табло микроволновки мигало — час тридцать ночи.
В гостевой спальне тоже было тихо и темно. Ни намёка на незваных гостей. Возможно, в соседях у Кью — пожилой толстяк с астмой.
Джеймс возвратился на диван и долго ворочался с боку на бок. Но больше никто не шаркал и не стонал. Возможно, умер.
***
Проснулся оттого, что болело всё тело (особенно пальцы), хотелось в туалет и поесть.
А потом подскочил, думая, что проспал и опаздывает.
Потом вспомнил взрыв и Бонда. Потом коты, встревоженные его рывками, принялись громко жаловаться и тыкаться усатыми мордами ему в голый живот и ставить лапы на колени.
— Терпение, — строго сказал им Кью. — Еда будет после того, как я умоюсь и приму душ. Вы знаете правила.
Не то чтобы он думал, что кошки действительно могут знать правила. Но это его дом и его кровать.
…А потом в дверь спальни постучали.
И сердце у Кью подскочило и ухнуло куда-то в желудок.
— Чаю? — спросили из-за двери.
— Бонд? Я думал, ты ушёл!
— Ну, я остался. Так чаю?
Кью посмотрел на дверь, на котов и на свои забинтованные руки. Тяжело вздохнул:
— Чаю.
Он убьёт Еву Манипенни. Как только вернет подвижность пальцев, очевидно.
***
Кью нельзя назвать веселым и компанейским. Он довольно часто замкнут, хмур и не понимает шуток. Впрочем, тут он думает, что имеет право — его шуток тоже довольно часто не понимают.
Тем не менее, Кью не какой-то там угрюмый хмырь, Гринч и Скрудж. Он, разумеется, никогда бы не осудил людей, желающих веселиться.
Именно поэтому перед Рождеством он разрешил в своем отделе дурацкие свитера, оленьи рожки и колокольчики. Более того, всё это он разрешил прямо на себе (или не очень активно сопротивлялся, когда его наряжали, как рождественское дерево).
Но вот глинтвейн и эг-ног он позволил только безалкогольные.
Нет, он не угрюмый отшельник, которому суждено встретиться старость в окружении сорока кошек и без единого близкого человека.
Однако у него бывают периоды... как бы сказать... вселенского и необъяснимого несчастья, полного неблагополучия, невыносимости существования в самом немом, самом невыразимом смысле. В такие моменты он понимает воющих на луну волков и им завидует. Если бы ему было возможно выть в такие моменты, он бы и выл, наверно.
Ему тогда кажется, что ничто в его жизни не имеет смысла, кроме, пожалуй, работы, но на работе он скорее функция, чем человек. В этом ощущении тоже есть своеобразное утешение, но иногда этого недостаточно.
В такие дни Кью возвращается домой особенно поздно и долго ворочается в кровати не в силах заснуть. И тогда ему кажется, что на кухне скрипят половицы и кто-то тяжело вздыхает в душевой. Галлюцинаций ему ещё не хватало.
***
Кью решил не покидать спальню как можно дольше. Например, никогда.
Он нашёл свой телефон и попытался отправить Еве гневное и вопросительное сообщение насчёт того, какого чёрта в его квартире Бонд и она ли велела ему остаться. Но не смог телефон даже разблокировать. От отчаяния он почти швырнул телефон в стену, но одернул себя — какая-никакая, а связь с привычным ему миром. Ну вдруг Ева ощутит муки совести (или любопытства) и позвонит сама.
Он полежал в кровати еще некоторое время, но в конце концов понял, что вечность в комнате он все же не протянет. Пальцы болели все сильнее, а в туалет хотелось всё настоятельнее. Очевидно, ему нужно будет воспользоваться ванной, выпить обезболивающее и позавтракать. И покормить кошек, как они ему тщательно намекали последние полчаса.
Ему придётся столкнуться с реальностью в лице Бонда.
***
Кошек Кью зовут Первая и Вторая, и ветеринар сказал, что это восхитительно оригинально в своей нелепой безыскусности. Кью отыскал своим кошкам удивительно образованного ветеринара. К тому же довольно симпатичного. Кью не вполне уверен, но ему кажется, что тот с ним флиртует. Или, возможно, это сервис. Дружелюбие, предписанное корпоративными стандартами.
Однако уже дома среди рецептов на кошачьи витамины и описания диеты для бесшерстных кошек он обнаруживает клочок розовой бумаги для заметок с номером телефона и “Позвони мне, если свободен!”. Некоторое время Кью забавлялся мыслью, чтобы позвонить по номеру ветеринара и сходить с ним на свидание. А потом, может, и на второе. Секса в его жизни не было очень давно.
Но потом выбросил записку в мусорное ведро и принялся за электронную почту, накопившуюся за те три с половиной часа, что он потратил на визит в клинику. В конце концов, это просто смешно. Как, позвольте спросить, он должен выкроить в своем расписании время на свидания и секс? Это ведь не меньше трёх часов в неделю по самой скромной оценке.
***
Бонд выставил перед ним чашку чая и тарелку с тостами (порезанными на мелкие кусочки, боже мой!)
— Мисс Манипенни велела позаботиться о “нашем дорогом квартирмейстере” наилучшим образом, — объяснил он.
— Если кто-то хочет, чтобы всё было сделано “наилучшим образом”, он должен делать это сам.
— Ах, в самое сердце.
Жить с забинтованными пальцами оказалось на диво сложно. А было ведь только девять часов утра.
***
Кью должен признать, что Бонд — довольно необременительная и даже приятная компания. Когда он не пытается вас убить или соблазнить, он тих, вежлив и мягко остроумен. Он готовит обед — на этот раз какую-то вариацию мисо-супа, которую можно пить прямо через край, держа кружку нелепыми пальцами в бинтах. После обеда, когда Кью решительно вознамерился сойти с ума от скуки, Бонд включил телевизор. По одному каналу показывали “Гордость и предубеждение”, по другому — секс акул. Секс акул оказался страшно занимательным: сперва Кью пытался понять механику процесса, а потом заснул. Потом проснулся: акулий секс всё продолжался, а Бонд ковырялся в своём телефоне.
— Отзывают? — зевая, поинтересовался Кью с надеждой невесть на что.
— Не дождешься, — ласково усмехнулся Бонд.
А акулы все продолжали…
— Да сколько ж можно-то?! — изумился Кью, продолжая зевать.
— У мужика там хрящ.
— Ясно. Удобно.
А потом телевизор подмигнул экраном и вырубился. Судя по всему обогреватель — тоже. На этом моменте должно было врубиться резервное питание от генератора. любовно налаженное Кью на случай, если его квартиру захотят взять штурмом. Но не включилось.
— Аварийный электрогенератор сломан, — сказал Кью спокойно. Под диванными подушками у него был спрятан электрошокер, а в столешницу журнального столика встроена тревожная кнопка. — Электрощиток в гардеробной, за деревянной панелью справа.
Бонд кивнул, будто бы из воздуха доставая пистолет.
— Сиди здесь. Я сейчас всё проверю.
И тихо скрылся в коридоре. Кью нащупал громоздкими пальцами электрошокер и теперь мучительно прислушивался к стукам и шорохам, производимым Бондом. Не то чтобы ему было как-то откровенно страшно, но предательский озноб бежал по спине.
Вдруг электричество врубилось, щелкнул, снова включившись, телевизор. Его большой экран пошел розово-красной рябью, из которой выставилась какая-то кривая рожа, совершенно нечеловеческая, похабно подмигнула и исчезла. И вновь появились трахающиеся акулы. Да сколько ж можно-то?!
Когда Бонд возвратился, уже спрятав пистолет туда, где он его держал, он выглядел довольно растерянным и даже смущенным. Кью же сидел перед телевизором, уронив шокер на колени.
— Нужно посмотреть, что за обезболивающее мне выписали, — задумчиво сказал он. — Мне кажется, доза слишком велика.