***

Кью трудоголик не в том смысле, в каком это обычно подразумевается. Он не любит свою работу настолько, чтобы не уметь остановиться и заняться чем-нибудь другим.

Просто его работа такова, что если ее плохо делать, кто-нибудь умрёт (возможно, он сам). Если плохо подметать дворы, то они будут грязными, но в глобальном смысле ничего не изменится. Подметать дворы — замечательная работа, и если бы Кью мог себе это позволить, этим бы он в жизни и занимался.

Но у него коты, ипотека и синдром отличника. Вечно он в жизни хотел чего-то достичь, иначе ему каждая прожитая минута казалась бессмысленной, а за бессмысленное становилось стыдно. Поэтому он лез, куда нормальные люди никогда не стремились, хотел того, чего хотеть в приличном обществе было не принято, и так оказался в МИ-6. И, кажется, на своём месте. Впрочем, это будет известно только тогда, когда он на своём рабочем месте умрёт, как предыдущий квартирмейстер, и на его похоронах будет произнесена соответствующая речь.

Он довольно часто думает о смерти в сугубо практическом, прикладном смысле, поэтому редко испытывает первозданную эмоцию её осознания. Но вот как раз сегодня осознал. Ничего особенного, в общем, не произошло — Ноль-ноль-три чуть не погибла, но ведь жива, и даже не слишком потрёпана. Смеётся. Говорит, что Кью — её талисман и что она просто обязана перед каждой миссией щипать его за задницу. Ничего такого, просто на удачу. Агенты слишком легко относятся к своей жизни, именно поэтому они хороши в том, за что получают зарплату. Но Кью не таков, он не может относиться к их жизням легко.

Он уходит с работы раньше обычного — в нормальные для любого госслужащего пять часов вечера, но домой не идёт, а идёт в Воксхолл-парк, который в это время года монотонен, но по-прежнему очарователен. Листва с деревьев давно облетела, но что-то тропическое, вечнозеленое всё равно оживляет лужайки, добавляет холодного чистого цвета. Он бесцельно гуляет по дорожкам взад-вперёд, пока окончательно не замерзает и не натыкается на мёртвого голубя. Это столкновение оставляет его с неприятным, но смутным чувством, которое он и приносит домой. В этот вечер у него впервые за пять лет в этом здании случается проблема с проводкой, и он, ругаясь и шляясь по дому с фонариком, решает поставить портативный генератор — на всякий случай. Кошки считают это всё приключением, потому что начинают ловить его ноги в темноте и пытаются гоняться за кружком света от фонарика. В результате Кью падает, ушибает локоть и ругается — в темноте. Но потом смиряется с неизбежным и ложится спать. Кошки тарахтят как тракторы. Жизнью своей Кью в целом доволен. Если бы только никто не умирал в его смену!

***

— Какая-то чертовщина.

— Да?

Бонд, казалось, колебался.

— Ладно, — решил он. — Показалось. Кажется, мне следовало бы вздремнуть.

— Да, и мне тоже. Эти таблетки...

В кухне что-то громко хлопнуло, затем раздался звук бьющегося стекла. У Бонда в руке опять оказался пистолет, а Кью схватил шокер.

— Чертовщина, — повторил Бонд. — Чёртова... чертовщина.

Кью почему-то сделалось жутковато. Было ещё, в общем, далеко до полуночи, когда обычно принято являться приличным призракам (судя по детским сказкам). И зябко — но это опять барахлило отопление.

— Чисто, — растерянно сообщил Бонд с кухни. — Ничего не разбилось. Похоже, у тебя шумные соседи.

— Насколько мне известно, — осторожно ответил Кью, — в квартире сверху никто не живет уже около года. А больше в этой части дома квартир нет.

— Я отчетливо слышал шаги. Я думаю, нужно всё проверить.

***

Кью не то чтобы считал себя хорошо социально адаптированным человеком, но и угрюмым хмырём представлять отказывался. Поэтому он старался соблюдать видимость приличий во всех случаях, когда такая видимость от него требовалась.

После повышения в должности он переехал в соответствии с требованиями безопасности. Его новое место жительства для него подбирал целый комитет по какой-то там внутренней политике, поэтому права голоса в выборе места и планировки у него не было.

То, что он получил в результате, оказалось вполне сносной двухуровневой квартирой на две спальни и с прекрасным светлым задним двориком, в котором он расставил горшки с розами и коктейльными яблонями. Кошки одобрили и двор, и квартиру в целом, однако сам Кью остался с неясным чувством подвоха — квартира была хороша, располагалась недалеко от станции метро, стоила наверняка столько, сколько Кью все равно бы себе никогда не смог позволить. Квартира, в общем, была слишком хороша. А он ещё даже не продал душу.

Тем не менее, он жил в этой квартире, и жил неплохо. Когда он въехал, у него оказался единственный сосед — чрезвычайно тучный пожилой мужчина, скорее даже старик. Старик этот жил в квартире наверху, более скромной, чему самого Кью, одноуровневой и на одну спальню. Старика наверняка уже проверили и до Кью, но он не мог удержаться: семьдесят шесть лет, одинок, из родственников только племянница, такая же одинокая. Вероятно, желчный и склочный, судя по всему — несчастный. Работник банка на пенсии.

Тем не менее, когда Кью впервые встретился с ним, тот не производил впечатления мизантропа-отшельника. Он прогуливался рядом с домом, грузный, с тростью и довольно сипящий, но, тем не менее, остановился и сказал:

— О, вы мой новый сосед! — и протянул для пожатия руку.

— Очень приятно, — ответил Кью, едва не назвав соседа мистером Дорсом раньше, чем тот успел представиться.

Дальше их с Кью отношения складывались вполне добрососедски: Кью иногда помогал Дорсу с особенно капризным гаджетом, а Дорс в ответ называл Кью умником и угощал яблочным пирогом собственного изготовления. Это, честно говоря, были самые близкие отношения с человеком за пределами МИ-6 в жизни Кью.

Дорсу было не с кем поговорить, а Кью был рад иногда помочь с капризным смартфоном или заартачившеся микроволновкой, поскольку это было удивительно нормально — общение соседей друг с другом, мелкие услуги, ничего опасного и секретного.

Потом Дорс умер от сердечной недостаточности, и Кью даже пришёл на его похороны — на которых кроме него присутствовала только та племянница. По какой-то причине квартиру она не продала, но и не стала никому сдавать.

Всё это Кью находил удручающе грустным в моменты, когда вспоминал.

***

Приехал лично Эр, прихватив с собой двоих экспертов-криминалистов и пятерку старших агентов. Они облазили дом от подвала до крыши, но ничего подозрительного не обнаружили.

Кью решил, что с обезболивающим пора завязывать. Но… Бонд ведь тоже слышал шаги.

Бывает ли помешательство коллективным?

***

Многоуважаемый Эр утверждал, что Джеймс ошибся, стар и нуждается в отдыхе. Вероятно. Этого такими словами он не сказал. Он сказал:

— Всё чисто, агент Бонд, честное слово.

Ещё он бросал любопытные взгляды — украдкой, искоса, ненавязчиво. Но очень любопытные. Его, вероятно, страшно интересовала личная жизнь квартирмейстера. Джеймса тоже интересовала, надо признать. Судя по тому, что он видел, была она не особенно бурной, зато с кошками. В своём (по мнению Эр — преклонном) возрасте он начал уже кошек ценить больше, чем бурную личную жизнь.

А чёртова Манипенни прислала сообщение: “Надеюсь, это ты, Бонд, так тщательно защищаешь нашего дорогого Кью, а не впадаешь в маразм”. И подмигивающий смайлик. Сучка. Но умная.

— Ладно, — сказал Кью. — Очевидно, это была ложная тревога и обман чувств. Возможно, это всё из-за акул.

Джеймс кивнул, но решил, что будет вдвойне внимателен. Причём здесь вообще акулы? Ещё он подумал, что Кью выглядит довольно безмятежным для человека, у которого — предположительно — обман чувств.

С другой стороны, Джеймс знал, что у Кью продолжительность рабочей недели от шестидесяти до восьмидесяти часов. Полевые агенты работают много, но неравномерно. И после миссии лично сам Джеймс отсыпает сутки или двое. Кью, насколько ему известно, после миссий агентов не отсыпается.

Джеймс пожал плечами и отправился готовить ужин. Тут ведь какое дело: Манипенни выразилась чётко и недвусмысленно. Или у Кью яйца и бекон на завтрак, или яйца Бонда — у Манипенни в качестве сувенира на рабочем столе. Про возмездие за отсутствие надлежащего ужина Джеймс даже и думать отказывается.

Он приготовил пасту болоньезе.

***

Теперь, когда Кью официально нельзя ничем заняться и ему кажется, что в простое его мозги киснут, ему остается только смотреть тупые шоу по телевизору и спать. Причём это не вопрос сознательного выбора. Он вдруг расслабился, закис и застопорился, и поэтому засыпает внезапно. Просто выключается, как перегорающая лампочка.

Ему, кажется, и не снится-то толком ничего.

Он смотрит про акул, или про лемуров, или еще про кого-то, наглаживает кошку. Мигает. А когда открывает глаза, оказывается, что куда-то делись два часа и он не может вспомнить, что смотрел.

Он думает, что не был в отпуске четыре или пять лет, что дом его пуст и одинок (не считая кошек), но он чертовски устал даже для того, чтобы страдать по поводу отсутствия личной жизни. У него бы, возможно, могла развиться депрессия, но для развития чего бы то ни было нужно время. Которого все никак не хватает.

Кью снова мигает, а потом просыпается оттого, что его довольно бережно трясут за плечо.

— Давай отправим тебя в кровать. Иначе утром у тебя будет ужасно болеть шея.

Кто бы мог подумать, что Бонд может быть таким.

***

Манипенни утверждает, что Джеймс не знает, чего хочет. Но он знает.

Никто — даже он сам — не верит, что Джеймс может осесть и остепениться. Но ему уже сорок три года. Ему еще далеко до старости, но ему уже тяжеловато скакать по крышам. Даже не столько тяжеловато — тяжело было всегда. Просто он больше не получает того удовольствия, которое покрывало бы все тяготы и неудобства. Его раны медленнее затягиваются, его плечо ноет в холодную погоду. Он не стар. Он просто сыт по горло. И ему повезло, между прочим, до этого момента пресыщения дожить.

Джеймс вряд ли сумеет остепениться настолько, чтобы завести розы на заднем дворе и записаться в шахматный клуб, но он явно готов обойтись без постоянной стрельбы и внезапных ранений в живот.

Он думает, что готов уйти из активной полевой службы. Возможно, он был бы неплох в качестве куратора и наставника при условии, что сумеет справиться с желанием бить об стену особенно непонятливых.

Он думает, что он знает человека, рядом с которым он мог бы начать новый карьерный этап. Он думает, что он знает человека, рядом с которым готов состариться.

Ева этого не осознает, она всё еще достаточно молода, она не прожила столько в поле.

Но она, по крайней мере, сказала:

— Ладно, он не понимает намёков. Возможно, это твой шанс. Но помни — на кону твои яйца.

Джеймс помнил.

Кью спал у себя в спальне, уютно обложенный кошками, а Джеймс сидел перед телевизором и чувствовал, что ему давно не было так страшно. Не из-за угроз Евы.

Он просто думал, что всё у него в жизни сейчас страшно хрупкое.

***

Кью думает, что в некотором роде предыдущим квартирмейстерам приходилось проще. Они экипировали своих агентов, выдавали им все эти смешные и нелепые штуки вроде взрывающихся ручек и стреляющих дротиками сигар, а потом желали им удачной миссии и уходили домой. Уровень технологий тех времен предполагал, что агент может ни разу не выйти на связь со штаб-квартирой за неделю или месяц под прикрытием — а может и вовсе никогда больше не выйти, и никто точно не будет знать, что с ним стало.

И хотя прежние квартирмейстеры, безусловно, ценили своих агентов и стремились обеспечить их всем необходимым, и их изобретения, безусловно, спасали жизни... Этим квартирмейстерам не приходилось слушать тяжелое дыхание захлёбывающихся кровью людей и надеяться, что медицинская эвакуация поспеет вовремя. Они не бывали со своими агентами двадцать четыре на семь и не знали, как те хрипят, умирая.

Прежде агенты выходили в поле в одиночестве и могли рассчитывать только на себя. Теперь за их спинами целые аналитические отделы, и поэтому кажется, что цена каждого шага значительнее, а цена ошибки — неподъемна. Принцип разделенной ответственности не работает. Вообще.

Поэтому ему приходится очень много работать.

Очень.

И он не один здесь такой.

***

На второй день Кью спросил:

— Ты всё ещё здесь? — с таким удивлением, что было несомненно: он действительно не понимает намёков, ни толстых, ни тонких.

Джеймс пожал плечами.

Кью ходил по квартире, разговаривал с кошками, смотрел в окно, включал и выключал телевизор, брал с полок то одну, то другую книгу — отчаянно скучал.

Периодически краем глаза Джеймс улавливал что-то странное. Что-то подмигивало ему из углов. Дважды за день отключалось электричество.

Но Кью это не волновало.

Кью никогда и никто не считал особенно нормальным: в подземелье гиков, очевидно, можно было выжить только на кофеине и очень сильном сдвиге по шкале терпимости к чертовщине и внезапности работы с полевыми агентами. У них, подземных гиков, нормальным считается всё, от чего никто не умер. Это роднит их с полевыми агентами (именно поэтому с Кью так легко работается). Однако при свете нормального лондонского дня, серого и неприветливого, Джеймс начал подозревать, что Кью ненормальней, чем принято считать.

Его внезапные отключения электричества и подмигивания из углов не волнуют совершенно. Кошки, кстати, как раз что-то знают, но, как это и принято у кошек, молчат. Только иногда останавливаются посреди комнаты и таращат круглые глаза в никуда. И так сидят. Смотрится довольно жутко. Но Кью не обращает внимание и на это.

Сначала Джеймс даже восхищен: надо же, он нашёл человека, который безумнее его самого.

Он продолжает наблюдение.

За день Кью трижды заснул за просмотром передачи про ремонт в ванной комнате (чёрт знает, как у них дошло до просмотра такой передачи).

Вот оно что.

Это, и то, как Кью забывает допить свой чай. Как он вдруг останавливается посреди предложения и моргает, будто потерял мысль.

Он просто безмерно устал.

Джеймс накрывает его пледом и отправляется готовить ужин. С верхней полки сама собой соскальзывает, летит и разбивается вдребезги банка к рисом.

Джеймсу кажется, что кто-то хихикает.

Сам он, кстати, не менее любопытен, чем любой из подземельных гиков. Он хмыкает и просто наблюдает дальше.

***

Ева звонит вечером и спрашивает, как у Кью дела.

Он зевает.

— Ужасно. Совершенно нечем заняться. Мои мозги превратились в желе, — жалуется ей Кью. Кошки лежат у него на коленях и тарахтят, как тракторы. Они впервые за год видят своего хозяина так близко и так долго.

— С тобой Бонд, — хихикает Ева. — Возьми его в оборот. Говорят, лучший член МИ-6.

— Ева!

— Или можете, например, устроить ещё один взрыв.

— Если взрыв где и случится, то в моём отделении. Ты же знаешь моих людей. Они безумны. Они обязательно разнесут всю МИ-6 без моего присмотра.

Если его тон капризен, то он не виноват — он заперт четырех стенах второй день.

— Всё будет хорошо, — весело и беспечно отвечает Ева. — Всю МИ-6 точно не подорвут, максимум — пару лабораторий.

Кью стонет. Его бюджет — не резиновый!

Потом она вздыхает и делается серьёзной:

— Если тебе совсем нечем заняться, подумай вот о чём: Бонд сам вызвался за тобой присмотреть.

— Вот как.

И что Кью должен с этим знанием делать?

Ева снова вдыхает, еще глубже, дольше и серьёзнее.