Это было похоже на кошмарный сон из тех, где тело не слушается и все вокруг выходит из-под контроля. С самого начала, с первого шага с трапа на чужую, сырую землю. Угрюмое молчание и подозрительные взгляды местных, чужая речь, что с трудом связывалась в мозгу с языком, знакомым лишь по учебникам, непредсказуемое расписание паромов… И еще — столько исландцев он не встречал даже в Муре до всех конфликтов. Постоянно, почти везде — тот же исландский говор, от которого Суне вздрагивал и искал пути обхода. Сколько недель ушло, сколько абсолютно одинаковых островов-острогов прочесано, прежде чем удалось напасть на след неуловимого Хотакайнена, который успел уволиться из армии и уехать на мелкий остров в заброшенном архипелаге, куда паромы не ходили в принципе. Пришлось покупать лодку — хозяева наотрез отказывались сдавать лодки напрокат, узнав, куда Суне направляется. Пришлось в одиночку покинуть чистую зону и останавливаться на ночлег в карантинных домах и вести расспросы уже со смотрителями карантинов. След вел в такую крохотную деревню, что и не расспросишь никого — тут же услышат все жители. Только и оставалось, что мухой кружить по окрестностям, наугад карауля подходы к деревне — какой тропой возвращаются разведчики, где есть на берегах следы лодок? Две ночи, одна холоднее другой, вне защиты стен, среди шорохов отнюдь не людей, прежде чем в просвете тропы мелькнула знакомая фигура. Все как в учебном тире, и Суне — охотник, только чувствовал себя мухой в паутине, причем паутина из железа. Руки отяжелели, спусковой крючок пистолета будто припаян, пистолет еле выплевывал пули, которые никак не могли догнать силуэт человека за деревьями. Даже взгляд путался в ветвях и их тенях как в сетях, увязал в утренних сумерках — не успевал за призраком серого плаща, слух тонул в ритмичном шепоте на чужом языке — слишком тихом, чтобы различать слова или стрелять на звук. Но грохот выстрелов рассеивался в промозглом воздухе, а чужой голос окружал со всех сторон, и ночь обволокла Суне в нарушение всех законов природы. Это не могло быть на самом деле, это колдовство какое-то — но магии не бывает, Суне твердо верил в это, и в то, что Эмиль называл своего друга магом лишь из вежливости, и разве это не чисто символический титул у финнов? А что веки отяжелели — это просто накопилась усталость за бессонные ночи на осеннем холоде, в ежесекундной опасности, это просто руки-ноги закоченели… «Так нечестно!» — хотел он крикнуть, но сам воздух отказывался нести иноземную речь, земля отказывалась нести пришельца, уронила, ударила по спине, обдала запахом лесного перегноя. Нет, надо проснуться, это не может кончиться так! Надо проснуться, надо…

Кажется, мысли бились в голове, изолированные от внешнего мира, минуту, не более, но когда Суне снова смог открыть глаза, то увидел дощатый потолок в тусклом, но вполне солнечном свете из обычных окон в бревенчатых стенах. Он все еще лежал на спине, но явно не на земле. Кровать, скорее всего такая же, как в паре метров за прозрачной перегородкой, и еще одна дальше, все пустые. Карантин, только маленький и примитивный. Суне хотел уже оглянуться в другую сторону, но тут мимо от изголовья к окну беззвучно прошел человек. Невысокий, худой — в черной термоводолазке это особенно заметно, и прямые волосы до плеч казались почти белыми в пасмурном свете. Суне напрягся, он был почти уверен, что — кого — увидит, когда человек остановится у окна и обернется.

Да, так и есть. Высокие скулы, полное бесстрастие водянисто-серых глаз — Л. Хотакайнен собственной персоной. Суне рванулся вскочить, но тут же упал назад. В предплечья и запястья впиваются узкие полосы боли. И точно, руки были привязаны к раме панцирной кровати. Смертельный враг небрежно привалился к стене у окна, смотрел на него, как на лист под ногами, а Суне ничего не в силах сделать. Это конец, неминуемый и бесполезный, но Суне не мог не дернуться еще раз, и еще… Нет, неужели даже его смерть окажется кривым отражением участи Эмиля — сдохнуть от руки этого человека, без сопротивления, как селедка на Йоль, только об этом не напишут в газетах, не разгорится международный скандал, вообще никто не узнает, и брат с сестрой не придут отомстить за него… Ну тогда он хотя бы выскажет, вперемешку на родном языке и по-фински, не заботясь больше о конспирации, все, что думал эти два года об одной неблагодарной твари, предателе, посмевшем поднять руку на друга, на самого лучшего, самого доброго человека в мире…

Суне уже сбился с дыхания и, кажется, стер кожу под веревками, а Хотакайнен все также молча стоял и смотрел. Наверно, ждал паузу, потому что, дождавшись, поднял взгляд куда-то за изголовье кровати.

— Aivan kuten kerroin sulle, — произнес он с непонятным тихим торжеством. Суне даже на секунду удивился, что все понял. «Я же говорил тебе». А дальше он перестал что-либо понимать, потому что позади раздался вздох, и невозможный, знакомый голос сказал на чистейшем шведском:

— Ох, Суне, прости, я и подумать не мог, что ты примешь наш любительский спектакль так близко к сердцу. Ну ты задал нам теперь задачу…

Суне задрал голову. Перевернутая картина никак не стыковалась с ожиданием — даже когда говоривший сел на край кровати, в нормальном ракурсе. Голос тот самый — мягкий, теплый, эмилев, а идеального золотистого каре больше не было. С короткой стрижкой и жидкой бородкой человек больше напоминал Торбьерна Вестерстрема, только пошире в кости и пониже. И одет на местный манер, в льняную рубаху с вышивкой по вороту. Но голос, глаза и улыбка… Собственный дар речи Суне потерял — не слушались ни связки, ни мозг. «Эмиль», — хотел произнести он, но не услышал себя.

— Да я это, я. — Эмиль понял его смятение, положил ладонь ему на плечо (Суне гадал невпопад, можно ли в его юном возрасте схлопотать сердечный приступ). — Не похож? Вот и отлично, маскировка работает. Сейчас отвяжу, не волнуйся. Это Лалли решил перестраховаться, если ты решишь опять напасть на него. Он говорит, на берегу ты стрелял в него. Не надо больше так делать, ладно? Сам же видишь, он меня не убивал, — ворковал Эмиль, разрезая веревки ножом. Суне лежал и дышал — ни на что другое не хватило бы ни сил, ни разумения. — Вернее, по-настоящему не убивал. Так, понарошку. Зато аж два раза, сначала для своих, потом для исландских эмиссаров. Долгая история, в общем. Так, кушать хочешь? Или горячего чая? Сейчас разогреем. Туалет вон там.

Суне даже не знал, хочет ли есть, пить, согреться, выспаться. Наверно, да, после дежурства в лесу, в опасной зоне, на воде и галетах… Но сейчас ему нужнее другое — сесть на постели, как только отпадет последний обрезок веревки, сгрести Эмиля в охапку, сжать крепко-крепко, чтобы каждой точкой контакта убедиться: вот он, живой, настоящий, дышит и похлопывает кузена по спине. Суне вдохнул запах. Вроде ничего похожего, ни химии зажигательных зарядов, ни пороха, и незнакомые травы вместо мыла, только дым еще чувствовался: но в чем-то недоступном для слов это все равно был Эмиль, и Суне наконец-то поверил, что не спит.

— Живой я, живой, что со мной сделается, — рассмеялся Эмиль, не отстраняясь, и смех его точно совсем прежний. Но со стороны окна донесся скептический фыркающий звук, и Суне вспомнил, что они не одни. Финн пялился на них, не мигая, все с тем же нейтральным вниманием.

Нехотя Суне отпустил Эмиля, свесил с кровати ноги. Сапоги валялись рядом. Что ж, теперь можно и поесть, и чаи погонять, чтобы Хотакайнен заскучал и ушел. Он вроде был ночным разведчиком и днем должен спать.

Но тот никуда не делся и потащился вслед за ними к кухонной зоне в другой стороне комнаты, придвинул к окну стул и взобрался на него, поджав колени к груди и поглядывая то на улицу, то на шведов. Суне решил игнорировать его. И без того мыслей больше, чем места в голове, и они выплескивались хаотичными обрывками.

— Почему?

— Что именно почему? — переспросил Эмиль, пока поправлял на конфорках дровяной печи чайник и кастрюлю. — Все это в Усикаупунки?

Суне кивнул, но вслух произнес то, что важнее. Для него.

— Почему ты не вернулся? Не дал знать, что ты жив? Ну хоть письмо послать, через Борнхольм, я не знаю. Ведь можно же было! Я же… мы два года думали, что ты…

— Я не мог. Прости, — Эмиль отвернулся, потрогал пальцем бок кастрюли. — И сейчас не могу. Никто не должен знать, что я жив, иначе… Иначе плохо будет многим, и мне в том числе. Я… пока ты ешь, я объясню, это сложно в двух словах… Да, извиняюсь, тут, — он вскочил, взял с полки над столом что-то небольшое и плоское. — Я бы ни за что не стал рыться в твоих вещах, это все Лалли, он хотел проверить, не ошибся ли он с установлением твоей личности.

Суне невольно и иррационально вздрогнул, когда рядом с ним на стол легли оба его паспорта и фотография с газетной вырезкой. Как Хотакайнен умудрился их найти? Эмиль же при взгляде на газету выпятил губу, отчего сразу стал чуть более похож на себя прежнего, вечно чем-то недовольного.

— Ну, писаки газетные, — ткнув в газетную вырезку сверху стопки, он проворчал с претензией, совсем как раньше, и Суне даже улыбнулся в умилении. — Рисоваки, вернее. Откуда что взяли, не понимаю. Когда это полковник Ларссен походил на орла, когда он крыса, натуральная крыса? И другие Чистильщики чего-т чистые, как только что с квартир. И главное, откуда и кто придумал топор? Нож у Лалли был, обычный, хороший финский нож.

Хотакайнен хмыкнул утвердительно от окна, отчего Суне передернуло. Никакое орудие убийства любимого брата он обсуждать не хотел.

— А что тогда там вообще правда? — поспешил он перевести тему, хотя газетные утки двухлетней давности его не особо интересовали. Главное — чтобы Эмиль сидел рядом, говорил, смотрел на него.

— Так, — засуетился Эмиль, — каша согрелась. Гороховая, с бараниной и чабрецом. Ешь сколько влезет, это все тебе. — Эмиль вытянул рукава вместо прихватки и поставил всю кастрюлю на голый деревянный стол рядом с Суне. Выудил с той же полки ложку и берестяной туесок с солью. — А я пока поболтаю. Так давно ни с кем не трепался хорошенько на родном языке… Тут я стараюсь не говорить по-шведски при свидетелях. Нет, все остальное в статье, в принципе, правда. Не вся, но на тот момент я сам мало что понимал, а то бы придумал что-нибудь другое, без убийств. Но тогда мне казалось, что только гибель солдата заставит Ларссена, чтоб его лоси задрали, остановить операцию. Ты с ним сталкивался, нет?

— Лично нет, но наслышан, — поспешил ответить Суне. Он тоже очень скучал по болтовне на шведском, но только именно с этим человеком. А возможность обсудить что-то общее грела душу не хуже горячей каши (и впрямь очень вкусной). — Солдафон и идиот, извилина всего одна, и та от фуражки.

— Во-во, — кивнул Эмиль. Утренний свет скользил переливами по его ежику волос, и Суне подумал, что кузен прекрасен и с такой прической. — Финский командир его добром просил остановить зачистку и заменить зажигательный состав на старый, а то в новом наши химики такого нахимичили, что он выжигал даже духов природы. Как там, ЗВ7 до сих пор используется? Духи леса и земли гневались и могли причинить вред людям — всем без разбору. Но Ларссену чужой фольклор не указ. Я старался, как переводчик, смягчать углы, но он уперся: по графику на следующий день зачистка — значит, зачистка. Я даже хотел вывести из строя заряды, но он удвоил охрану склада. Я даже приврал ему, что финны настолько недовольны, что могут и огонь на поражение открыть, а он заявил, что блеф это все, и не посмеют. Ну, думаю, блеф так блеф, и сбежал ночью в финский лагерь. И вместе с их командиром и Лалли придумали план: если Ларссен опять упрется рогом, то я выйду вперед, типа, разнять стороны, а Лалли сделает вид, что взял меня в заложники, и если Ларссен и тут не согласится отступить — а он опять решил, что это блеф; угадал, в принципе, но не до конца — то, в общем, Лалли сделает вид, что перерезает мне горло. Полночи репетировали, получилось очень убедительно — и ничего я не переигрывал! — вдруг он поднял голос, обернувшись к финну на что тот лишь фыркнул. — Но брусничный сок я до сих пор ненавижу. Всего-то надо было запихать под воротник пузырь с этим самым морсом. Ты ж помнишь, какие воротники в форме Чистильщиков — отдельные умельцы в них проносили в казармы по две бутылки аквавита, и именно от нашей формы и пошла поговорка «заложить за воротник» в смысле выпить. Ваш курс тоже баловался контрабандой спиртного?

Суне угумкнул утвердительно с набитым ртом. Хорошо, что за едой от него не ждут иных реакций. Ничего веселого из казарменной жизни он бы все равно вспомнить не мог — слишком явственно представлял, как Хотакайнен своими костлявыми пальцами приставляет нож к горлу Эмиля. Суне с трудом проглотил еще одну ложку каши и спросил то, что никак не стыковалось с его картиной мира. Почти шепотом, чтобы голос не сильно дрожал:

— Но зачем ты?.. — Слова «дезертировал» и тем более «предал страну» он съел. У Эмиля наверняка был весомый повод так поступить, навсегда бросить семью и карьеру, пойти против своих, причинить столько горя близким — ну, ему, Суне, точно. — Зачем столько ухищрений из-за ерунды, без реального повода? Не из-за суеверий же?

Эмиль замер, посмотрел на него очень странно, почти с огорчением. Но первым заговорил-забулькал кипящий чайник, и Эмиль встал налить чаю Суне и себе. Финн отказался.

— Это не суеверия, — со вздохом начал Эмиль, усевшись обратно напротив Суне. — Я старался донести до вас с Анной и Хоканом, что магия, духи и боги существуют. Жаль, что не получилось.

«Магия». Суне словно вернулся в старый дом в Муре, где он с братом и сестрой, забывая дышать, слушал рассказы Эмиля о Первой датской экспедиции, и душа уходила в пятки и шарахалась от оживающих теней на обоях. Чего б теням не оживать, когда их порождает танцующий огонь свечи, а не равнодушная электрическая лампочка. При свече, в потемках, под завывания зимнего ветра за окном так легко поверить, что все это правда, все рассказы Эмиля о призраках, пожирающих разум, об огненной птице, что спалила сотню-две монстров за минуту, о гипнотических голосах троллей в голове и о финском маге, что может одним взмахом руки располовинить гиганта, а потом зайти в твой сон и слопать в одно лицо приснившийся тебе торт. В десять лет легко верить в магию и чувствовать себя причастным Тайне, и снисходительно поглядывать на скептически хмыкающих родителей.

Но скоро дети пошли в школу, а там их рассказы не оценили. В одиннадцать лет трудно выносить постоянные насмешки одноклассников, и уже через неделю Суне уткнулся в теплый бок матери и спросил, как заставить одноклассников поверить, что кузен Эмиль действительно сталкивался с магией. Мама долго молчала, подбирая слова, потом долго объясняла, что кузен Эмиль, может, и не лжет, но обманывается точно. В постоянном страхе, холоде и голоде человеческий разум может и не выдержать и исказить мир вокруг, чтобы спастись от ужаса. Суне тогда возмутился, он не хотел считать Эмиля сумасшедшим. Мама лишь вздохнула. А вот сопротивляться трем десяткам сверстников, вопящих, что в колдовство верят только пятилетние карапузы и совсем дураки, было сложнее. И со временем Суне перестал упоминать призраков и духов, потом начал сомневаться в волшебных историях сам и убедил себя, что Эмиль сочинял все специально для развлечения маленьких кузенов, а вовсе не помешался от страха. Кузен Эмиль не мог ничего бояться. Он же рассказывал о своих приключениях с таким театральным пафосом, словно пролитый на колени суп был страшнее стаи сумеречников.

А что он всегда называл Хотакайнена магом — так Эмиль же самый добрый человек на свете, вот и подыгрывал нездоровому на макушку финну. Из жалости. Покупал же он бутерброды, чтобы выковырять ветчину то сторожевой собаке у казарм, то этому своему другу так называемому, тощему, будто у них в Финляндии вечный голод и разруха.

— Естественно, нас так воспитывали, — продолжал Эмиль, повеселев. — Я тоже поначалу наотрез не верил во все эти сказки, пока лично не столкнулся. Ну, тебе достался не столь впечатляющий пример, но все же, если ты не заметил, Лалли завалил тебя усыпляющим заклинанием. Или у тебя есть другое объяснение, почему ты вдруг вырубился, пока пытался подстрелить его?

— Ну, я, наверно, слишком устал и замерз, — возразил Суне и невольно потянулся пощупать голову — нет ли шишек от удара, например, прикладом. Нет, не было, и голова оставалась ясной и легкой. К тому же… Да, две ночи он караулил Хотакайнена, но днем-то успевал вздремнуть на крохотном островке в расчищенной зоне острова-деревни, как ее… Тойвосаари, точно. И к тому же пил цикорий для бодрости. Но зрение все равно мутилось, руки тяжелели, и голос, ритмичный голос… Шепот, который никак нельзя было расслышать с… сколько там было, метров пятьдесят? Да, Суне устал, но не больше, чем в обычном зимнем рейде. А вот злился и нервничал гораздо сильнее. Может, это его и подкосило?..

Затянувшееся молчание Суне заметил, только когда тишину нарушил финн. На шведском, пусть и с акцентом.

— Я могу показать.

Эмиль закивал, но проворчал с обиженным видом, когда Хотакайнен изволил сползти с подоконника и проследовать к их столу:

— А мне ты в самом начале ничего доказывать не захотел…

Вместо ответа финн повел пальцем по ободу кружки Суне и тихонько что-то запел себе под нос. Вроде про холод и лед, но Суне не поручился бы. Недолго, строфы на четыре, а когда замолк, под его рукой раздался странный легкий хруст.

Суне перевел взгляд на стол и застыл — в переносном смысле, тогда как кружка с чаем замерзла буквально. На боках и даже немного на столе проступил узорчатый иней, чай (только что пар шел!) обратился в лед, который и поскрипывал. А может, это кружка готовилась треснуть — лед же должен расширяться? А может, картина мира Суне. Того, расширялась и с треском разваливалась. Позвякивала в пустой и гулкой голове.

— М-м, — ничего умнее в ней не осталось. — Я сейчас.

И Суне направился в тот угол, куда Эмиль предлагал зайти ранее. В уборную. Так, от отсутствия идей. Ну и по нужде тоже.

Нет, подумаешь, лед за полминуты в теплом помещении. Жидкий азот и не такие чудеса творит. Но откуда он в отсталой Финляндии, когда тут и электричество, наверно, дают только по праздникам? Вон, уборная типа сортир, вместо лампочки окно под потолком, рукомойник вместо водопровода. Его, азот, и в передовой Швеции получают небольшими партиями на сверхмощных компрессорах и выдают Чистильщикам только для особых случаев, когда динамит использовать нецелесообразно. Да и не та это штука, чтобы спрятать в рукаве. Значит, что?

Слова «магия существует» никак не укладывались в голове.

Все это, наверно, проступало на лице у Суне, потому что по возвращении в комнату Эмиль вручил ему другую кружку с горячим чаем и похлопал по плечу с самым сочувственным видом. Хотакайнен снова сидел у окна, но уже с чаем.

— Не парься. Я тоже несколько дней переваривал такую новость даже после прямых впечатляющих доказательств.

И Суне решил не париться. От облегчения даже вдруг понял, как это здорово: значит, Эмиль не врал ему никогда, и не сходил с ума, и вообще самый замечательный и понимающий. Даже с новой стрижкой.

А главное, не предатель, а действительно хотел остановить какую-то магическую фигню. Да, кстати…

— Ну хорошо, но все равно, вот так жертвовать собой и нормальной жизнью ради чужой земли…

Но Эмиль лишь отмахнулся.

— Да не собирался я ничем жертвовать! Хотел через день-два воскреснуть обратно, когда финны свяжутся по радио с нашими, с кем-нибудь поумнее, предъявят меня, попросят заменить зажигательный состав на старый, и делов-то. Ну, меня поперли бы из Чистильщиков точно, но я и так хотел уходить, а то когда занялся офицерской карьерой как следует, понял, что не мое это. Полевую работу я люблю, а таскаться за полковниками — ну их нафиг. Ну и было еще несколько причин уйти…

Он вдруг посмотрел в окно, где сидел финн, помолчал, перестал хмуриться и произнес по-особому мягко:

— Да и земля эта не чужая.

Но тут же он вернулся к театральному тону.

— Но не получилось. С духами природы шутить не стоило. Помехи они по радио устроили такие, что до нашего корабля и тем более до Швеции финны не дозвонились, да и Ларссен зачем-то отвел десантное судно в море. Мы, в смысле, финская группа, вызвали в подкрепление магов из Кеуруу, но пока они добрались и успокоили духов, у берега объявился исландский корвет, миротворцы типа, а из Кеуруу и Саймы еще и финские высшие чины пожаловали. Ну, я предстал перед этим сводным хором, рассказал, что да как, и даже не заподозрил неладного, когда с обеих сторон начальственные лица вытянулись и велели ждать на корвете, пока они разберутся. Я и остался. И вот дышу я, значит, на ночь глядя свежим воздухом на палубе, и вдруг из-за борта влезает Лалли, делает страшные глаза и волочет за собой обратно в лодку, на берег и дальше бегом до руин, где безопасно переждать ночь. И по дороге уже объясняет, что на корабле я бы, скорее всего, и до утра не дожил, улетел бы за борт с дыркой в боку или свернутой шеей. Но господа эмиссары не учли, что в составе подкрепления из Кеуруу был один исландский маг, умеющий в предвидение, да еще и мой давний друг. Он-то и словил видение аж за сутки до, что мне угрожает опасность, переполошился, заставил своего друга, финского мага, принять меры. Ну а финские маги способны на о-очень многое. Например, направить одну из своих душ прочь из тела проследить за одним шведом, — тут он шутливо поклонился, — а заодно послушать, что за его спиной скажут разные стратеги. И услышал, что я им испортил идеальную провокацию своим возвращением из мертвых, и если срочно не умру обратно, то пущу все их планы коту под хвост. И всё. Тут Лалли оставил мне сухой паек и убег на базу, пока его не хватились.

— Ерунда какая-то, — произнес Суне, выскребая остатки каши. Когда успел все слопать — сам не понял. — Какую провокацию? Какие планы? Зачем?

— Это мы разобрались много позже, — махнул рукой Эмиль, — а пока я точно в таком же недоумении, как ты сейчас, остался один на холодном, дырявом складе посреди ничего.

Интонации, мимика, драматичные жесты, тон, пафосный при описании мелких бытовых проблем и снисходительный при упоминании серьезных опасностей — точно так же Эмиль рассказывал мелким кузенам о своих приключениях в первой и второй экспедициях или в заморских кампаниях корпуса Чистильщиков. Если закрыть глаза, чтобы не видеть остатки прежней роскошной шевелюры, и можно совсем провалиться в Старые Добрые времена, и Эмиль вот-вот встанет, чтобы поправить пробор и челку своему любимому кузену… Суне сам не заметил, как забрался на стул с ногами.

— …А на второй день объявляется в моем убежище старший двоюродный брат Лалли — он, собственно, и подслушивал заговор, и объясняет, что сам пока не разобрался во всех политических хитросплетениях, но и исландские, и финские высшие чины твердо вознамерились извести меня. И что у меня хороших выходов нет почти. Из страны незаметно выбраться уже не дадут — международных порта здесь всего два, контролировать их нетрудно. Уходить в Тихий мир и пешком топать домой через север, на чем попало плыть через залив или поселиться в лесу — тоже не вариант, смерть от зубов монстров ничуть не лучше, чем от исландской пули. Остается только показательно помереть на глазах у эмиссаров, чтобы поверили и отстали. Только они уже в курсе наших спектаклей, и брусничным соком не отделаешься, надо было помирать всерьез, чтобы эмиссар мог подойти и не нащупать пульса. Это была целая операция, скажу я тебе. Представить не могу, скольких сил и нервов ребятам это стоило. Мне-то что — добраться к определенному времени до определенной точки, дождаться выстрела и проваляться в отключке полчаса-час. А бедному Лалли пришлось срочно учиться убедительно врать, чтобы напроситься в поисковую группу следопытом и снайпером. А то исландцы могли навести справки про него и узнать, что мы с ним друзья так-то. Вот он им и заявил, что дико зол на меня за то, что я ему изменил, и мечтает расквитаться. Прокатило. Никому другому он бы не доверил самую важную часть — стрелять в меня. Чтобы и выглядело смертельно, и на самом деле сердце не задеть. Я бы так не смог.

Слово «изменил» рыболовным крючком зацепило Суне. Чтобы изменить, нужно сначала завести роман, но не может же Эмиль… Тут же он спохватился, что переживает на пустом месте. Эмиль же сказал, что Лалли пришлось врать, значит, не было ничего. И раз Эмиль сидел сейчас за столом, рукой дотянуться можно, и рассказывал все это, то явно операция прошла успешно, но Суне все равно поежился. И у Хотакайнена хватило духу стрелять в друга? Страшный человек…

— …А Онни незаметно держался поблизости от меня — в Тихом мире, заметь, в одиночку и без иммунитета! — чтобы, как Лалли вырубил тебя, погрузить меня в сон, но более глубокий, почти зимнюю спячку — и чтоб за мертвого сойти, и чтоб меньше крови вытекло. А потом чтобы подобрать меня, заштопать и вывести из сна, и доставить куда-нибудь в безопасное место. Рейнир тоже постарался, срочно наделал для меня амулетов от простуды, троллей и все такое. И скрывал отсутствие Онни в отряде, хотя тоже врать толком не умеет.

Знакомое имя насторожили Суне.

— Какой Рейнир? — перебил он Эмиля. — Неужели?..

— Да, тот самый, из первой экспедиции. Исландский маг, про которого я упоминал — это он и есть. Он в Кеуруу давно уже служил. Кстати, — Эмиль кивнул в сторону пачки документов Суне, все еще лежавших на дальнем краю стола, — фамилию… ой, тьфу, отчество, все время забываю, что у них нет фамилий — тебе в паспорте написали неправильно, там первая «А» с такой черточкой вверху, и читается как «Ауртнасон». И вообще не очень удачно ты имя и гражданство выбрал. В отличие от меня, Рейнир на соседние острова выбирается, и там его хорошо помнят. Так что, когда ты наводил справки про Лалли на Туохисаари, их радист в тот же день нас предупредил, что некий исландец под видом Рейнира что-то разнюхивает. Ох мы и струхнули тогда — мы-то подумали, что наш обман неизвестно как раскрылся, и это за мной! Лалли хотел перехватить тебя на подступах, и тебе очень повезло, что ты ночью не надевал капюшона и он тебя опознал, а то я боюсь представить, как он собирался «решать проблему».

Суне опять похолодел. И он еще воображал себя неуловимым шпионом и опытным рейнджером! Но это за ним следили, это его держали на мушке!.. Ну и дурацкий был бы конец — сдохнуть от руки финна, когда Эмиль на самом деле жив-здоров. Суне потянулся за чайником, а то в горле резко пересохло. Интересно, тут у них есть что-нибудь покрепче? Хотя нет, не надо, в голове и без спиртного каша.

— Я все равно не понял, зачем им тебя убивать. Какого хрена Исландии-то надо? — пробормотал он между глотками. — Натравить Швецию на Финляндию? Но разве все люди не должны держаться вместе, помогать друг другу в борьбе с Тихим миром? Или это какие-то террористы, а не настоящие официальные лица?

Эмиль хохотнул невесело.

— Ой, я тоже недоумевал всю дорогу, нафантазировал всякого, пока меня таскали тайком по лесам и весям, то в ящике, то под магией отвода глаз, и даже с нарушениями карантинного режима…

Суне слушал, внимательно даже, а внутри растекался счастливой лужицей от каждого «я тоже». Эмиль сам подчеркивал их сходство, их близость — как раньше подравнивал ему челку. И несмотря на нынешнюю несхожесть, душа у них одна на двоих. А сейчас и между телами расстояние — один стол, а может стать и того меньше. Ушел бы Хотакайнен уже, или заснул, зачем он здесь? В разговоре не участвует, только таращится, как кот.

— …и мы уже с Лалли вдвоем поперлись на лыжах до Саймы посреди зимы. Решили, что никто не удивится, если Хотакайнены вернутся восстанавливать свою родную деревню, уничтоженную вспышкой Сыпи черт-те сколько лет назад. Самое то залечь на дно — маленький заброшенный остров вдали от оживленных водных трасс — ну ты сам видел, как досюда добираться. И документы здесь никто особо не спрашивает, можно придумать себе любую легенду. Подстричься вот пришлось, — он провел ладонью по ровному ежику. — Сам не в восторге, но лучше не рисковать и маскироваться по-полной, а то вдруг сюда занесет кого-нибудь из финского отряда, их, насколько Онни слышал, перебросили на восток, к Йоэнсу. Так что… у тебя здесь, на карантине, компании пока не будет, ребята с фермерского острова вернутся через неделю, и ладно Онни с Рейниром, но там будет еще пара посторонних-непричастных, и вот заранее предупреждаю, что здесь я — Фредрик Хансен, охотник-чистильщик из норвежского Далснеса, в одной из экспедиций подружился с Лалли и решил переехать к нему подальше от родни. Да, кстати, надолго ли хочешь остаться? Как я понимаю, изначально задерживаться ты не планировал?

Суне вздрогнул — а и правда, надолго ли? Раз старые планы полетели к чертям, надо строить новые, и не на ближайшее будущее, а на всю жизнь. Жизнь-то есть! Вот она, сидит и вопросы задает!

— Надолго? М-м, Эмиль, — Суне прокатил на языке его имя впервые за… за очень долгий срок. — Можно мне остаться с вами насовсем?

Тот озадачился.

— А… а тебя родители не потеряют? Ты вообще кому-нибудь говорил, куда собираешься?

Настал черед Суне отмахиваться от несущественного.

— Нет, конечно. Оставил записку, что отправляюсь наемником в Норвегию. Но Анна и Хокан вообще вряд ли хватятся меня, а мама с папой пока заняты очередной экспедицией и про меня еще долго не вспомнят. Может, потом сгоняю быстро до Борнхольма, оттуда пошлю письмо, чтобы не теряли и не искали — да помню, помню, про тебя упоминать не буду, хотя так и не понял, почему…

— Сейчас дообъясняю, — кивнул Эмиль, потом в задумчивости побарабанил пальцами по столу. — Эх, тогда и для тебя нужно будет согласовать легенду. И угораздило нас обоих лицом пойти в бабушку Мию, видно же, что родственники, но ты успел напредъявлять на санитарных постах исландский паспорт, а я кошу под норвежца. А, ладно, время есть, что-нибудь придумаем. Что до причин… Зуб на отсечение не дам, прямо из первоисточников мы не слышали, но сами для себя собрали в кучу всё, кто что знал, вплоть до учебников истории Старого мира, и выстроили более-менее логичную картину. Проверяли потом по газетам и слухам — пока все совпадает. Даже мой опыт службы в штабе пригодился. А если бы я в школе учился нормально, а не пинал балду с репетиторами, мог бы и сам о многом догадаться, настолько всё плавает на поверхности. Но у тебя отметки в школе нормальные же были? Так что следи за руками. Да, везде говорится, что вместе выживать лучше, но человек — существо не только общественное, но и политическое, и без интриг не может. Вот и Исландия не хочет терять позиции богоизбранной страны и лидера человечества.

— Да им просто повезло, что они живут в заднице мира! — на этот счет у Суне, как у любого шведа, было четкое мнение. — И что их предки перепугались настолько, что расстреливали беженцев, вот и сохранили больше людей, земли и ресурсов, и теперь нет никого круче их! И боги тут ни при чем, даже если они существуют!

— Повезло, да, — кивнул Эмиль, откинулся на стуле, заложив пальцы за узорчатый пояс. — Но насчет «никого круче» — это мы по привычке продолжаем думать, а исландцы надувают щеки, чтобы привычка продержалась подольше. Людей у них больше, да, но в основном без иммунитета, а значит, из Исландии ни ногой. И эти двести тысяч человек надо кормить. А с ресурсами в Исландии на самом деле не так радужно, как рисуют в газетах. Они не теряли земель, да, но зато сейчас им особо некуда расширяться. А население-то растет! И селились они изначально не там, где безопасно, как мы на континенте, а где удобно вести хозяйство. Все лучшие земли у них уже заняты. И, это, природа у них хрупкая, выхлоп с гектара меньше, чем у нас — кроме теплиц, но на гектар теплиц нужна еще уйма стройматериалов, а с этим у них тоже напряженка. Вот какие ты знаешь полезные ископаемые в Исландии?

Суне удивился внезапному экзамену, но шевелить мозгами, когда прямо напротив сидит настоящее чудо, он не мог и не хотел, и сдался без боя.

— Геотермальная энергия, — Эмиль ничуть не расстроился и, кажется, даже обрадовался, что может блеснуть знаниями — прямо как в старые добрые времена. — Кипяток, короче. Ну, может, щебень. И всё. Железо, медь, другие металлы, сырье для цемента — только в виде городских заброшек. А если учесть, что до Сыпи у них и не было больших городов вроде Стокгольма или Копенгагена, то и разбирать на запчасти им особо нечего. И не особо много лишней рыбы, шерсти и прочих продуктов, чтобы закупать лес и прочее у нас. Да, они печатают деньги, банки почти все их, но это отрасль ненадежная… Онни сам не очень понимал, что такое «финансовый пузырь», так что я из его объяснений совсем ничего не понял, но эта штука может лопнуть в любой момент. А кто дышит в спину исландцам по уровню жизни? Мы, шведы.

И он с таким энтузиазмом стукнул себя в грудь, что очень живо напомнил Суне отца, когда тот расписывал очередной безумный прожект. Только с Эмилем Суне был целиком и полностью согласен. Зато Хотакайнен фыркнул со своего места. Ага, слушает все-таки.

— Мы сами добываем уголь и медь, мы расчищаем территории не как получится, в отличие от норвежцев и финнов, а со стратегическим прицелом. Горные дороги в Норвегию, железные дороги от столицы до портов, от Эресунна на юге до Лулео на севере — всю старую страну застолбили на будущее, потихоньку тянемся к чужим территориям. Вместе воевать с Тихим миром, конечно, сподручнее. Но я, пока ошивался при штабе, понял, что финнам мы помогаем вовсе не бескорыстно. Они и деньгами платили, и этими, как их… торговыми преференциями, и еще под видом промежуточных баз мы осваиваем их старые земли. Например, раньше Аландские острова, — Эмиль начертил пальцем в воздухе невидимую карту, ткнул в невидимую точку на юге, — принадлежали Финляндии, а теперь в Мариехамне стоит наш гарнизон, а Усикаупунки мы выбрали для расчистки для того, чтобы на легальном основании воткнуть свою базу и на востоке архипелага. Вот Исландия и пытается ограничить рост конкурента. Потому-то они и выскочили как из-под земли в время инцидента, что сами собирались устроить нечто подобное и вклиниться под видом посредников-миротворцев между Швецией и Финляндией. Иногда мне кажется, что и с нашим несчастным реагентом они же подсуетились, в смысле, сделали его таким духо-токсичным, но это уже домыслы и фантастика. И теперь на восточных Аландах и в Пори стоит флот Исландии, которая заодно под шумок перехватила многие оборванные финские торговые связи. И сейчас ведет много совместных предприятий с финнами: расчищают торфяники далеко на севере, и тут, на востоке, продвигаются к старым разработкам железа и цветмета в районе Йоэнсу и Оутокумпу. Финны будут добывать, исландцы — перерабатывать у себя на дармовой электроэнергии.

— Да, я заметил, — Суне очень хотелось поделиться и своим опытом. — В Сайме прямо шагу нельзя ступить, чтобы не споткнуться об исландца.

— Во-во. И если бы я тут воскрес и вернулся в свою часть, инцидент был бы исчерпан безо всяких миротворцев, им бы пришлось отводить контингент назад, а после фальстарта повторить маневр было бы куда сложнее — шведы бы насторожились и тоже нарастили присутствие по берегам.

— А финнам не все равно, кто оттяпает их болото? Неужели старые соседи хуже дальних чужаков? Бесплатно или нет, но мы все равно всегда им помогали! — ляпнул Суне, не думая. Вернее, думая совсем о другом, и не очень успешно. Мысли буксовали, переваривая очередной сдвиг мира. Магия уже отступила на второй план; она не здесь, не касалась Суне напрямую, ее можно игнорировать (если не делать резких движений под носом у Хотакайнена). Но теперь часть его жизни — служба в корпусе Чистильщиков — оказалась не тем, что он представлял себе. Внутренний голос вопил, что не верит, что Швеция — мирная, гуманная страна. Но и сомневаться в словах Эмиля он не мог.

— А финнам иметь дело с исландцами куда выгоднее, — продолжал тем временем Эмиль. — Исландия далеко, много народу сразу не зашлет, полноценное вторжение ей устраивать не с руки. Плюс исландцы тоже верят в магию, и с ними таких вот конфликтов, как в Усикаупунки, не случится. Плюс Исландия сильнее нуждается в ресурсах и будет сговорчивее Швеции. И, наверно, надо еще приплюсовать историю, на которую я в школьные годы совершенно забил, а зря. Она, оказывается, умеет повторяться. Вот ты знал, что в древности шведы потихоньку захватили Финляндию на не помню сколько веков, навязали свой язык и своих богов — представляешь, наши предки тоже верили сначала в одних богов, потом в других, вернее, одного… А, ладно, потом расскажу. И ладно еще язык, я б не возражал, чтобы все тут говорили по-шведски, но без своей магии финнам пришлось бы совсем плохо… А! — вдруг он хлопнул себя по лбу и рассмеялся. — Вспомнил, что эта дурацкая газета мне напоминает! Почти такая же картинка была в старинном финском учебнике по истории Старого мира, Онни показывал. Почти тысячу лет назад, пока шведы еще только начинали вторжение, был похожий случай. Один простой финн, тоже по имени Лалли, убил шведского священнослужителя, как его, пииспа Хенрик, не знаю, как перевести, и как раз топором. Вот художник в газете, наверно, хорошо учился в школе, в отличие от меня, и видел аналогичную картинку в наших учебниках. Интересно, что там было на самом деле, а то ведь по-любому переврали на сорок раз. И интересно, что будут рассказывать про меня с Лалли лет через… ну, двести, если сейчас уже столько лжи наросло.

Он перестал улыбаться, и Суне похолодел следом от напоминания о кошмарной новости два года назад, о своем отчаянии, злости, слезах в подушку. Да, все это позади, но нечто вроде обиды или жалости к себе все равно скреблось в горле. «Почему ты не вернулся потом, когда тебя уже считали мертвым и не искали? Почему я должен был оплакивать тебя?»

— Но сейчас-то ты можешь вернуться? — спросил он вместо этого. Наверняка у Эмиля были причины так поступить. — В Швеции исландцы тебя не достанут, если ты расскажешь, как все было на самом деле, и их выдворят…

— Исключено! — перебил его Эмиль, чуть не подскочив на стуле. Он казался даже напуганным, когда схватил Суне за руку и потряс для доходчивости. — Я же сказал — никто не должен узнать, что я жив. Никто! Поклянись, что будешь молчать! Как говорится, плохой мир лучше хорошей войны, а если правда всплывет, Союз Северных стран развалится, и, чего доброго, дело дойдет до настоящих столкновений с настоящими жертвами, а не подделками вроде меня!

Суне сжал его руку в ответ. Нет, не подделка, живой, теплый человек. Единственное, что осталось настоящего в фальшивом, незнакомом и непонятном мире.

— И потом, меня ж дома сочтут предателем государственных интересов и в лучшем случае отправят в тюрьму. А оно мне надо? — Эмиль опять перешел на свой неповторимый ворчливый тон.

— Конечно, конечно, обещаю, — заверил его Суне. Идея с контрабандой Эмиля на родину резко перестала быть разумной. — И что же, так и застрянешь здесь до конца жизни?

— Да, — просто, без ворчания, без позы ответил Эмиль. — Мне здесь нравится. Серьезно, лет десять назад я бы сам не поверил, что полюблю тихую сельскую жизнь. А для развлечения есть работа по специальности, расчищать соседние острова. К тому же, я не один, а с друзьями.

И аккуратно, но уверенно он вынул свою ладонь из пальцев Суне.

— А я? — вырвалось у Суне. Эмиль пожал плечами — еще один абсолютно его жест.

— Ну прости. Я надеялся, что вы и дядя с тетей не станете долго переживать из-за меня.

Он что-то объяснял еще, а Суне переваривал очередную дыру в картине мира. Эмиль и правда думал, что Суне так быстро утешится? Что вообще сумеет забыть его? Ну да, Анна, Хокан и мать с отцом действительно расстраивались недолго. Для них Эмиль был всего лишь дорогим, редким гостем, милым племянником или кузеном, а не смыслом жизни. Отец если и продолжал ворчать в адрес финнов, то исключительно из-за проблем с набором персонала: в одну команду нежелательно включать и финнов, и шведов, чтобы не передрались… Но почему Эмиль не знал, что Суне его любит больше всего и всех на свете? Суне же говорил ему, всегда… Ну, в детстве, по крайней мере. Ну конечно, какой взрослый девятнадцатилетний парень примет всерьез восторженные вопли десятилетнего малявки! А позже они и виделись реже, на бегу, и Суне старался вести себя сдержанно и достойно звания курсанта-Чистильщика. Неудивительно, что Эмиль ничего не подозревал. Значит, надо срочно, обязательно рассказать ему заново!

Движение в поле зрения отвлекло Суне: Эмиль вставал из-за стола. Как, он уже уходит? Зачем?

— Ты не против поскучать пока в одиночестве? — ответил Эмиль, не дожидаясь вопроса. — Жизнь в деревне, знаешь ли. Надо пахать, пахать и пахать, в прямом и переносном смысле. На главный остров взять тебя с собой не могу, там есть неиммунные, а ты тоже… Сам понимаешь. Но на обед приеду снова, приготовлю что-нибудь. По своему опыту знаю, Чистильщики хорошо умеют только сжигать все подряд, а не варить.

— Да-да, конечно, понимаю, — затараторил Суне. Представить Эмиля за готовкой он не мог и очень хотел посмотреть на это, а если еще и вместе пообедать… Картины замелькали перед глазами, одна другой слаще. И можно бы отложить объяснение до обеда, но радость бурлила внутри и требовала выхода прямо сейчас. — Только я хотел еще кое-что сказать тебе. Наедине.

Он многозначительно посмотрел на Хотакайнена. Финн как раз соскользнул с подоконника, закинул ремень винтовки обратно на плечо, но направился не прямо на выход, а к столу. Эмиль шагнул ему навстречу, выслушал довольно длинное что-то шепотом на ухо. Суне со спины еле различал профиль Эмиля, но заметил, как тот вдруг округлил глаза, бросил взгляд на Суне, вполголоса на финском выразил сомнения. Финн снова чуть не уткнулся лицом ему в ухо, а потом добавил чуть громче нечто вроде «я прошу».

Эмиль, согласился на это что-то — и вдруг взял его за узкие плечи, притянул к себе и поцеловал. В губы, долго, нежно, горячо — даже с такого полускрытого ракурса Суне все прекрасно видел, только осознать не мог.

Почему? Как так? Это несправедливо. С чего одетые в перчатки длинные пальцы финна скользят по стриженому затылку Эмиля, впиваются в плечо? Все это должен делать Суне! Собирался, то есть… Хотакайнен на секунду, не прерываясь, скосился на него с торжествующим прищуром и еще показал средний палец.

Так же внезапно он отстранился и легким, пружинистым шагом покинул комнату. Эмиль первые секунды смотрел ему вслед с глупой улыбкой. И лишь потом обернулся к Суне, явно смущенный.

— И давно вы?.. — только и сумел выдавить из себя Суне, пока в глубине души кричал и топал ногами, что не верит, не верит категорически!

— Ну… мы начали отношения, — Эмиль мечтательно перевел взгляд на окно, — между первой и второй экспедициями, но в глубине души я влюбился в него в первые же часы знакомства. В начале первой экспедиции, значит. А что ты не заметил — так просто твоя мама сделала мне выговор, чтоб я не смел с ним нежничать при вас, не подавал дурной пример. Я и послушался, а вышло вон как.

Что делать с ответом, Суне понятия не имел. Сидел молча и моргал. Не хватало еще расплакаться.

— Значит, Лалли угадал, что ты… — нарушил было тишину Эмиль, но замолк на неудобном слове. Суне угумкнул в знак согласия. Все слова, что он заготовил для долгожданного мига, казались теперь нелепыми, но все равно рвались наружу:

— Да, я любил тебя. И сейчас люблю. Вот ведь идиот, да? Маленький больной идиот. Сам себя обманул. И что мне теперь делать?

— Нет-нет, ничего подобного, все с тобой в порядке, — поспешил заверить его Эмиль, в два шага оказался рядом, встряхнул за плечи. Десять минут назад Суне бы замер в предвкушении, а сейчас не смел пошевелиться, чтобы не сгореть в жгучей смеси стыда и обиды. — Я тоже, наверно, виноват, что подавал надежды… Но вы и вправду были мне очень дороги, все трое, как родные братья с сестричкой, которых у меня никогда не было. Я и представить не мог, что ты увидишь что-то другое. Это не твоя вина. Больно, понимаю. Я и сам долго не хотел вспоминать первый школьный роман, а сейчас уже все равно, потому что у меня есть Лалли. С первой попытки вообще не всем везет найти своего человека. Ты еще сорок раз успеешь влюбиться. И для меня ты всегда будешь любимым двоюродным братиком.

Эмиль отпустил его. Но сил и духа поднять голову, посмотреть вслед не осталось.

— Прости.

Удаляющиеся шаги, скрип половиц и двери, тишина.

Суне все так и сидел на прежнем месте. Водил пальцами по деревянной текстуре стола, скреб его ногтями. Прислушивался — это все наяву? Ведь все, что угодно, в любой момент могло стать ложью, а самой большой ложью он накормил себя сам. Напридумывал, дурак, размечтался, жизнью рисковал, гоняясь за выдумкой. Только реальность — подлая тварь, выскочит, откуда не ждешь, рухнет кирпичом на голову.

Суне упал лицом на руки и все-таки разревелся.

***

До заката оставалась еще пара часов, когда сидящий на руле Хотакайнен развернул лодку к лесисто-скалистому островку. На вопрос, почему так рано, ответил на ломаном шведском, что ничего удобнее и безопаснее до темноты не найти, а до столичных островов они на следующий день добраться и так успеют. Суне пожал плечами. Финну виднее, он местный, он разведчик-профессионал, для того он и провожал неиммунного Суне обратно к цивилизации. Эмиль не мог покинуть остров и составить им компанию — к сожалению или наоборот, Суне сам не понимал уже.

Через день пребывания на острове Суне понял, что больше этого не вынесет, и объявил, что возвращается домой. Вернее, сначала в Сайму, отсидеть там карантин и с чистым санпаспортом выехать на Борнхольм и обратно по собственным следам. Якобы чтобы не доставлять проблем с легализацией своей неудобной персоны. Эмиль не предлагал остаться и еще раз, с печальной улыбкой, сказал, что сожалеет, и что здесь нет ничьей вины, стыда или ошибки — только невезение, а оно не вечно. Суне кивнул, сглотнув ком в горле — милый, добрый, проницательный кузен его видел насквозь, но легче от этого не стало. Сердце все равно больно сжималось всякий раз, когда Эмиль смотрел на своего финна с — уже очевидной — нежностью, поправлял ему воротник или прядь волос.

И было еще кое-что, что Суне объяснить бы не смог — чувство, когда все, во что он верил, оказалось ложью. Он глядел вокруг и больше не знал, может ли доверять глазам и уму, или пол и стены карантинного дома, озеро за окном, желтеющие деревья на ближних островах тоже ненастоящие и вот-вот исчезнут и оставят его без опоры.

Эмиль провожал лодку с причала карантинного островка. Суне сидел на веслах и смотрел, как уменьшается и исчезает за очередным мысом такой непривычный силуэт такого родного когда-то человека. И хорошо, что на просторах Саймы нельзя было разговаривать, а Хотакайнен и не был из болтливых — Суне не знал, как относиться к нему теперь. Ненавидеть его оказалось не за что и даже наоборот, благодарить надо за заботу об Эмиле, но столь долгое и едкое чувство не могло испариться просто так, и вместо ненависти с той же силой вспыхивала ревность, хотя умом Суне понимал, что не имеет права ревновать. Ему никогда не принадлежало больше, чем положено младшему двоюродному брату. Но все равно ногти впивались в ладони, а в горле отдавало желчью при воспоминании об этих длинных узких ладонях на плече и затылке Эмиля…

Тут же включался разум, обдавал столь же горячим стыдом за собственные ошибки: и за буйную фантазию, и за неоправданную ревность-ненависть, и… и что еще несколько дней назад он самонадеянно думал, что имеет шанс победить настоящего финского разведчика-мага. Да ему вообще повезло, финн мог запросто убить его тогда.

Суне смотрел, как легко и ловко Хотакайнен перескакивал с валуна на валун вверх по склону островка. И совершенно бесшумно. Сам же Суне сопел, то и дело поскальзывался, задевал ветки колючих кустов шиповника. И это называется удобным островом? Сплошные камни и корни.

Почти на вершине острова, в укрытой соснами ложбине, слишком маленькой, чтобы развести костер и вытянуться на земле во весь рост, Хотакайнен остановился. Оглядел окрестности и даже кроны деревьев — на миг Суне показалось, что его глаза светились бело-голубым огнем. После проверки финн обернулся к нему.

— Хорошее место, — повторил он, упорно придерживаясь шведского языка, и тут же поморщился, добавил невпопад. — Плохо. Ты слишком похожий на Эмиля.

— Да-да, помню, — неохотно Суне полез в карман за шнурком, перевязать волосы в короткий хвост. Еще вчера договорились, что ему надо поменять хотя бы прическу, чтобы не так сильно напоминать Эмиля. Риск нарваться по дороге до Дании на причастных лиц из Усикаупунки невелик, но и не нулевой. Но с непривычки Суне устал от натяжения кожи на голове и на время пути снял шнурок. Он не понимал, зачем надо подвязывать волосы сейчас, но безропотно выполнил указание. Проводнику виднее. Мало ли зачем тот стал срезать кору с одной сосны на уровне глаз? Или чуть ранее сбросил свою куртку на куст рядом. Нет, Суне тоже повязал свою куртку рукавами на поясе, потому что греб всю дорогу и еще не остыл, а этот-то сидел на руле и отнюдь не уработался!

Он все еще возился со шнурком — на ощупь это жутко неудобно — когда Хотакайнен первым закончил непонятный ритуал с сосной и подошел к Суне почти вплотную.

— Да, хорошо, — произнес он все с тем же хмуро-напряженным видом, сцепив руки за спиной. — Так легче.

Суне не понял фразы, но решил, что Хотакайнен просто подзабыл шведский язык. А финн уже перескочил на следующую неожиданную тему.

— Хочу, что ты знаешь. Не бойся про Эмиля. Я защищаю его всегда.

Суне кивнул и от этого движения опять потерял несчастный конец шнурка. К чему это было сказано? Не логичнее ли давать напутственные речи при расставании? Или в столице, на людях, поговорить не удастся? Хотакайнен тем временем оглядел его внимательно снизу доверху. Шевельнулась гадливая мысль: уж не похож ли Суне на Эмиля до такой степени, что финн сейчас приставать к нему будет?

— Я слежу, что ты не потеряешься, — продолжил тот и вдруг подался вперед, резко ткнул кулаком в грудь — только мелькнул металлический блеск. Суне схватился за ушибленное место, хотел оттолкнуть финна, но он уже отскочил, выставив вперед руку с ножом. Почему? — хотел спросить Суне, и никак не мог сделать вдох, но внутри не работало что-то, жгло и не работало, и руке у груди горячо и мокро. От красного цвета потемнело в глазах. Кровь? Его кровь?

И совсем как он боялся, мир ушел из-под ног и исчез.

***

Темнота качнулась раз, другой. Суне резко сел, схватился за борта лодки. Потом за грудь, потом понял, что боли нет, и дышать ничто не мешает. Потом — что под рукой что-то не то. Не светло-серый брезент куртки, а плотная, черная шерстяная ткань. Заметив что-то красное, Суне вздрогнул, но нет, это были всего лишь цветы. Вышитые на шерстяной кофте стилизованные цветы, какие рисуют на игрушечных лошадках дома. Но… откуда это? Потом он догадался оглянуться и чуть повторно не выпал из лодки (тоже, кстати, другой, без весел и с высоким носом, как у дракара).

Вокруг простиралась вода, слишком гладкая для моря, но берега — или горизонт — скрывались в белесом, будто светящемся тумане, а над ним тысячами незнакомых звезд опрокинулось ночное небо.

Потом Суне обернулся в другую сторону — и отпрянул назад. На еле видном из-под воды валуне стоял Хотакайнен, за ним смутно виднелись скалы и деревья. Сам он тоже выглядел иначе: в небеленой рубахе с каймой по подолу и вороту, в короткой меховой накидке, которой у него при отправлении точно не было. И без винтовки. Он напряженно наблюдал за Суне, но больше не нападал.

— Что это значит? — Суне обвел вокруг руками. — Опять магия?

— Нет. Не совсем. Ты умер. То, что ты видишь — твоя душа в промежуточном мире снов и духов, — ответил Хотакайнен. Подозрительно правильно и без акцента. Но… Сколько Суне ни напрягал внимание, но так и не понял, на каком языке тот говорил. Звуки проскальзывали мимо сознания, оставляя в голове только смысл.

Как во сне. В мире снов? Суне ущипнул себя. И почти ничего не почувствовал. И не проснулся. Так он действительно умер, что ли? Он задержал дыхание. Ничто внутри не требовало отчаянно сделать новый вдох.

— Ты… ты убил меня, — произнес он, не до конца веря себе, глазам, человеку напротив. Даже страха не было — только горечь от огромной несправедливости всего на свете. — За что?

— Я буду защищать Эмиля всегда, — повторил Хотакайнен. — И от всех.

— Но я же не собирался выдавать его! Я бы молчал!

Финн отвел взгляд и, хмуря еле видные белесые брови, побрел по подводным камням к лодке.

— Человек меняется. Его мнения — тоже. Ты мог передумать. Проболтаться нечаянно. Не выдержать и поделиться с семьей. Я не собирался оставлять тебе ни единого шанса.

К ножнам на поясе он даже не тянулся и всего лишь оттолкнул лодку прочь.

— Тебе пора дальше. Мертвым нельзя задерживаться посередине.

— Куда? — на автомате спросил Суне. Берег неумолимо отдалялся, но голос финна доносился все так же четко.

— Не знаю. Я принадлежу другим богам. Рейнир рассказывал, что если человек ваших богов умирает не в бою лицом к врагу, то попадает в Хель, но что это, он сам не мог толком объяснить. Но я провожу тебя, докуда смогу, чтобы ты не заблудился.

Уже полускрытый туманом, Хотакайнен опустился на одно колено прямо в воду, и от него отделилась тень — если тени бывают бело-голубыми, светящимися и в форме большой кошки. Вернее, средней рыси.

Призрачная рысь бежала прямо по воде рядом с лодкой и прядала ушами. Когда Суне оглянулся назад, он не увидел ничего, кроме тумана.

Он не мог сказать, сколько времени лодка скользила по тихой воде или же вовсе стояла на месте, и в какой момент рысь отстала и исчезла. И шум он заметил не сразу — настолько медленно нарастал непонятный гул прямо по курсу, из особенно густой и радужно-искристой полосы тумана, похожей на летний фонтан в Муре или…

«Водопад?» — лениво подумал Суне. Он уже устал играть в «верю-не верю» с реальностью, да и просто устал. И он лег на дно лодки на спину и сложил руки на груди, ничего больше не ожидая.