Он помнил не много. Если совсем честно — практически ничего. Ничего о том, что находится за морской гладью, не в глубине, не в пучине, а там, где-то на поверхности. На поверхности, где первый вдох всегда жжёт жабры, где солнце горит так сильно, что обжигает кожу, где шум — иной, более резкий, громкий, несколько невыносимый.

На поверхности, где нечто, называемое небом, огромно подобно морю, но высоко и неприкосновенно. Будто бы полое, как брошенная раком раковина, но при этом отчего-то нужное птицам, что так к нему стремятся каждый раз. И если бы только птицы были за морской гладью, то мир с бесконечно бесполезным небом был бы скучным и утомительным.

Это бы избавило Тарталью от всех его проблем. Однако каждый раз, когда он вспоминал, что птицы — не единственные обитатели того мира, его сердце стучало в бледной груди громче. Сильнее. Яростнее. Наполнялось злостью, напоминая подводный вулкан, жар от которого поднимался во всём его теле, стоило ему увидеть, как деревянный нос корабля рассекает пока ещё спокойные воды.

Что-то сродни привычке. Возможно, даже необходимости. И когда волны под его руками кромсали дерево палубы, когда увязнувшие в море тела тянуло в глубину, когда поверхность наполнялась раздирающими слух звуками, сплетёнными из нахлынувшего шторма и его голоса… в сердце будто возникала заноза.

Она же заставляла его возвращаться в глубину, прятаться на дне, наблюдая, как вниз в обрамлении пузырьков падают ящики, доски, разорванные тела. Всё ускользало в пучину, чей довольный рокот наполнял океан и отражался в теле Тартальи ответным зовом. Успокаивая его, замедляя его сердцебиение и баюкая, не давая ему задуматься об этом и стирая мимолётные вспышки его воспоминаний.

Так было всегда. С его рождения во тьме. Хотя называть это именно «рождением» он не мог — не давало нечто, засевшее в его голове. Какое-то знание, мутное, подобно стёклам затонувшего корабля, непонятное ему. Но неизменно присутствующее. Пучина не была ему матерью в том смысле слова, которое он всё ещё помнил. Но она была той, кто приютил его и не позволил сгинуть в её же водах, подобной мелкой рыбёшке — в бездонном брюхе кита.

Её жалость ласкала его кожу и чешую горькими течениями. А её радость — рассеивала тьму, позволяя лучам солнца плясать до самого дна, озаряя собой глубину и окрашивая море в голубой, превращаясь из океана в небо. Но не полое и бесполезное, а полной жизни и шума, пения и природных танцев.

Рифы всегда вызывали в ней радость. Тарталья слышал её тихий напев, проплывая меж разноцветных кораллов, цепляясь руками за длинные, изумрудные водоросли и хлопая алым плавником серебристого хвоста по проплывающим мимо большим рыбам, потому что маленькие — излишне сильно пугались.

И день за днём он рассекал толщи необъятного океана. Иногда не в одиночку — вместе с бесстрашной акулой или стаей дельфинов. Порой, если очень везло, с другими русалками. Их было не так уж много. Если сравнивать с иными обитателями морей. Их связывала пучина, но не обязала быть чем-то вроде… семьи.

Ещё одна вещь, что осталась в его сознании будто бы случайно. Какие-то обрывки, плоские, скорее тень, чем осмысленное воспоминание. Вызывающее замешательство. И к лучшему.

По какой-то причине Тарталья был уверен, что если всё это однажды обретёт объём, ощущения, чувства, то это будет больно. Больнее, чем «рождение» в пучине, когда его тело будто бы драло зубами, а шея — пылала. Когда каждый вдох чудился последним, когда ещё секунда — и его разорвёт на части. Воспоминания, затмившие всё, что было до этого.

А что-то ведь действительно «было». Когда-то очень давно. Когда он ещё дышал там, над морем. Когда на шее не виднелись разрезы жабр, а чешуйчатый хвост — лишь сказка, в которую он, кажется, и сам не верил.

Когда всё было совершенно иначе.

***

Он бы не назвал это чем-то вроде навязчивой идеи. Попросту иногда его внимание привлекали совершенно непонятные ему вещи. В этот раз это была ракушка. Закопанная в белоснежный песок на не такой уж и большой глубине. Мерцала синим боком так, что не увидеть её было невозможно. А Тарталья, как тот, кто совался во все норы — и пару раз-таки получив по носу от мурен — не смог это проигнорировать.

Сегодня у пучины было хорошее настроение. Не из-за того, что затонул какой-то корабль — по крайней мере, Тарталья кораблей не видел уже несколько закатов, — а просто так. Может потому, что Тарталья решил поплыть в сторону рифа. По пути куда и отвлёкся.

Подплыв ко дну, он завис над голубым боком ракушки. Голову пронзило лёгкой, но неприятной секундной болью. На мгновение вода вокруг него словно бы загустела. Всего лишь миг, но он уловил лёгкое напряжение пучины. Словно бы предостережение: «не трогать».

«Нельзя?» — Тарталья моргнул, задавая молчаливый вопрос. Ответный звук океана сквозил откровенным беспокойством. В задумчивости Тарталья махнул хвостом, чуть взмывая над дном. Ракушка опять сверкнула в скользнувшей по ней солнечном луче. И Тарталья сдался, ныряя и касаясь песка пальцами.

«Ничего не будет» — попытался заверить он пучину, не больно хлестнувшую его по спине слабым потоком воды. Он улыбнулся, высвобождая из песочного плена раковину. Не такую уж и большую, как ему казалось. Напев, прозвучавший из далёких глубин, был укоряющим. «По-матерински» укоряющим, мельком подумал Тарталья, рассматривая находку.

Умещалась в двух ладонях, синяя, словно впитала в себя цвета океана, закрученная спиралью. И с некой фигурой в середине, переливающейся на свету подобно чистому жемчугу. «Звезда» — мелькнуло в мыслях. Тарталья склонил голову набок, чуть щуря глаза. И дёрнул чувствительными плавниками, когда пучина опять дала о себе знать.

«Вот, ничего не случилось!» — взмахнул он хвостом, в порыве прижимая ракушку к своей груди. Уже ощущая, как направление течений меняется, и как к нему тянутся воды, собираясь вырвать из его рук раковину. На это он отплыл подальше, слыша уже явное недовольство им. Вздёрнув подбородок, он гордо отплыл ещё, поднимая алым плавником хвоста небольшую песчаную бурю на дне.

«Не отдам!» — оскалился он, щеря острые зубы и только крепче впиваясь пальцами в раковину. Спустя мгновение ослабил хватку, чувствуя, что ещё немного — и проломит когтями хрупкую оболочку. Но отпускать не собирался. По ушам ударил больше рёв, чем пение, а затем всё резко стихло. Вода замерла на несколько секунд в задумчивости.

После пучина издала нечто, что можно было бы назвать обречённым вздохом. Если бы океан, конечно же, мог «вздыхать». Течения отступили, перестав тянуться к ракушке. Тарталья в непонимании нахмурился, но не двинулся с места, ожидая какого-нибудь подвоха. Однако его не последовало.

«Ты обиделась?» — с подозрением спросил он, опуская плечи. Пучина не ответила, и он поджал губы, отнимая от груди ракушку. Бесполезную ведь, на самом деле. Не такую, что способная ему навредить. Он заглянул внутрь — никто на него не выпрыгнул, раковина была пуста.

Мысль всё же просочилась в сумбурный поток размышлений, заставляя вновь осмотреть ракушку. Только сколько бы не глядел, а голову не посещало какое-то озарение. Пучина продолжала молчать, и тревожить её очередными вопросами — на которые он вряд ли получит ответы, — не хотелось. Потому, захватив ракушку с собой, он поплыл дальше.

Ощущая плавниками, как его в молчании преследует внимание океана.

Оно тянулось за ним до самого рифа — тот цвёл на огромном подводном плато, и кораллы, чудилось, тянулись к самому солнцу. Тарталья поморщился от того количества света и потёр глаза, затем просачиваясь меж камнями, задевая чешуйчатыми бёдрами лохмотья водорослей, колыхающихся будто бы на ветру от течения, и скользнул животом по поляне белоснежного песка. Остановившись, перевернулся на спину, ощущая, как волосы ерошит всё то же лёгкое течение.

Будто бы пучина расчёсывала его своими бережными невидимыми пальцами. На него она не злилась — он это чувствовал, ведь если бы злилась, то не дала бы добраться до рифа, утянув его в какой-нибудь водоворот в воспитательных целях. Раз этого не сделала, значит, всё в порядке. Но от её беспокойства океан пронизывала лёгкая дрожь, заметная лишь ему.

До поверхности воды было не особо далеко, но и не так близко, чтобы вытянуть руку и коснуться воздуха. Только глубины не хватало, чтобы спрятать в тенях дно. Тарталья закрылся за ракушкой, щуря глаза и хлопая плавником хвоста по песку. Разглядывая звезду в центре спирали, поджал губы, но нет, в голове не вспыхивало никаких образов.

И чего пучина распереживалась так сильно?

Оглядевшись, он приметил небольшую расщелину меж камнями, облепленными морскими звёздами. Подкрался по песку, но передумал — воды вокруг дрогнули особенно сильно. Почудилось, что пучина унесёт ракушку в тот же момент, как Тарталья её отпустит. Оставив морские звёзды на камнях в покое, он оттолкнулся хвостом от дна.

Целый куст водорослей зеленел совсем неподалёку. От мощного взмаха плавников куст дрогнул, распушившись лишь сильнее, и из него стайкой прыснули прочь мелкие серебристые рыбки. В секунду они спрятались в соседних зарослях, а Тарталья схватился рукой за одну из самых длинных водорослей.

Спустя какое-то время и ворчания у себя в голове, он кое-как обвязал ракушку водорослями, сооружая импровизированную хлипкую сумку. Посмотрев на то, как ракушка сверкает синими боками среди крупной и неаккуратной сетки, он качнул головой, испытывая странное желание набрать в грудь воды и резко выпустить её. Отмахнувшись от этого, закинул не менее хлипкий ремешок себе на плечо и поплыл по рифу дальше.

Если честно, иногда плавать было невероятно скучно. И благо, что на рифе можно было найти хоть что-то интересное. Иногда в его голове проскальзывало какое-то разочарование в сторону акул, что, обычно, его сторонились. Ему казалось, что у них срабатывало некое чутьё.

Или всё дело было в белых полосах шрамов, что оплетали его плечи и спину, будто бы морские змеи — свою жертву. Видели в нём сильную особь. Хотя другие русалки говорили ему, что всё дело в морском благословлении. В любом случае, столкнуться в бою с акулами удавалось редко и всё заканчивалось очень и очень быстро. Так, что будто бы ничего и не произошло.

А гонять рыб, которые, казалось, от страха готовы взорваться, — это так уныло. Весело было лишь в начале. Пока что спускаться на дно, в самый низ, в непроглядную тьму, где плавают жуткие твари, не было никакого желания. И дело даже не в тьме — он видел там прекрасно, — а в том, что от него тоже все расплывались в стороны.

Охотничья среда, а конкуренция сдаётся сама и без боя.

Возможно, стоило найти Скарамуша, но где тот плавал и пропадал последние десятки и десятки закатов — Тарталья не представлял. Пучина могла бы отвести его к нему, однако если Скарамуш не хочет ни с кем видеться, то он будет скрываться с ещё большим усердием, как только уловит приближение собрата.

Потому следующие несколько дней Тарталья планировал провести на рифе на плато. Просто полюбоваться на кораллы, на рыб, на проплывающих мимо черепах и прочее. Если бы только его внимание не перетягивала на себя ракушка в сумке из водорослей.

Вечерело. Садящееся солнце разлило по морю алые лучи, окрашивая спокойные воды в кровавый цвет. Расслабившись на песке, Тарталья гоняя меж ладонями одну из серебристых маленьких рыбок. Она была настолько мелкой, что отведи взгляд — исчезнет из виду, будто бы растворившись в воде. Сейчас она испуганно тыкалась в перепонки меж бледными пальцами, пытаясь проскочить и сбежать.

К её ужасу, Тарталья пока не спешил убирать ладони и давать свободу. Поймав рыбку за плавники когтями, устало глянул на неё. Та затрепыхалась, и правда выглядя так, словно сейчас лопнет. Несколько секунд Тарталья всерьёз раздумывал о том, чтобы закончить её страдания на своих зубах, как вдруг его сердце вспыхнуло.

От неожиданности он разжал пальцы, и рыбка мгновением позже исчезла в наступающем мраке ночи. Только это было уже не важно — Тарталья повернул голову в совершенно другую сторону, скорее слыша, чем видя, как воду рассекает нечто большое. Не живое. Созданное руками человека.

Корабль.

Сердце лишь сильнее трепыхнулось в груди, и Тарталья взмыл к поверхности, поднимая хвостом густое облако песка со дна. Воздух обжёг холодом его кожу, на невыносимо короткое мгновение отрезвляя его мысли, но спустя мгновение его внимание вновь сузилось до одного единственного. До ненастоящего света, каким горел плывущий вдалеке корабль. Огибал риф, купаясь в наступающих сумерках и скользящих по деревянным бокам кровавых лучах тонущего солнца. Лёгкая волна толкнула Тарталью в плечо, выводя его из транса. Моргнув, он тут же нырнул обратно под воду и взмахнул плавником.

Подхваченный течением, подобно птице в небе, пронёсся под водой. Звуки корабля, нарушающие мерную мелодию вечно поющего океана, становились всё ближе, зубами вонзаясь в тонкий слух и раздражая, раздражая, раздражая до кипения в венах и в сердце. Тарталья невидимкой скользнул под кораблём, слыша неестественный скрип его дна.

Вынырнул, бесшумно плывя вдоль деревянного бока, и прижал плавники к голове, услышав грубый голос. Смысл чужих слов ускользнул от его внимания, и он вновь нырнул под воду, в этот раз оглядываясь. Течение потянуло его в сторону, указывая путь, и под гневный грохот собственного сердца, Тарталья скользнул следом, обгоняя корабль и оставляя его позади. Ненадолго.

Густеющая тьма расступилась перед его глазами, открывая ему вид на каменистую, острую мель. Оскалившись, чувствуя, как плавники на хвосте трепещут от предвкушения, прошивающего его приятными маленькими молниями, он метнулся к одной из скал, разрезающих поверхность моря. Взмахнув хвостом, Тарталья взмыл вверх.

Холод воздуха обжёг не только его лицо, но и всё тело. Содрогнувшись, случайно вдохнул — вспышка пламени прокатилась по его горлу, заставляя его согнуться и впиться в скалу когтями. Сделал второй вдох — чище, легче, безболезненнее. Облизав солёные губы, повертел головой, чувствуя, как чешуя хвоста неприятно скребётся по камню. Вой гуляющего под над поверхностью воды ветра на первые мгновения оглушил, мешаясь с рёвом начинающего клокотать в ожидании океана.

Его взгляд зацепился за знакомые огни. Те плыли в темноте, разоблачающее мерцая, выдавая корабль. Тарталья глубоко вдохнул, щуря глаза и кончиком хвоста, утопающем в воде, чувствуя волнение моря. Кровожадное предвкушение, которым то ли заражали его, то ли заражал он. Воздух проник в лёгкие легче, чтобы при выдохе переродиться песней.

Голос, долгое время таящийся глубоко в груди, лишённый шанса воспарить из-за тяжести океана, лишь в первое мгновение болезненно цапнул горло. Чтобы затем политься рекой, и весь остальной шум стал ничем. Съёжился до мелкой песчинки, не вставая на пути мощного потока, пробивающегося прямо к ненастоящим огням.

Тарталья прикрыл глаза, чувствуя, как море отзывается на его зов, как жадными волнами цепляется за деревянные бока корабля, как бурлит в мрачной глубине, как мрачнеет будто бы в преддверии надвигающегося шторма. Сердце колотилось в груди всё тяжелее, наполняясь уже давно знакомым жутким, тёмным пламенем. И это же пламя бежало по всему его телу, заставляя плавники лишь сильнее трепетать.

Кожу бесшумно ласкал ветер. Его резкая игра ощущалась в мокрых волосах, а немилосердные порывы — вдоль ещё влажной и скользкой чешуи. Он же надул паруса корабля, чьи огни дрогнули в темноте и двинулись не прочь. Теперь они, казалось, смотрят прямо на Тарталью. Тот, глядя из-под слипшихся ресниц, наблюдал за этим, а в ушах эхом звучала его собственная песнь.

Бессловесный, чистый, чарующий звук, полный силы, что текла по его венам от самой морской пучины. Смертоносный подобно клыкам, которыми Тарталья клацнул, закрывая рот и спрыгивая со скалы. Как раз в то мгновение, когда вой вернувшегося ветра проломил треск проехавшихся о каменистое мелководье досок. Море взревело, поднимаясь пеной.

Пылая изнутри, ведомый полыхающим сердцем, Тарталья оказался у самого дна. Хлестнул хвостом — яростное пение моря едва заглушило очередное трещание. Вода хлынула сквозь очередную пробоину, наполняя корабль смертельной тяжестью. Ещё удар хвостом — ещё пробоина.

Новое течение двинуло корабль, в очередной раз с силой протаскивая его по дну, даря всё больше и больше дыр, и унося дальше, в открытый, глубокий океан. Оно следовало за плавниками кружащего Тартальи. Тот цеплялся за доски когтями, оставляя слабые и ничего незначащие царапины, попросту выпуская своё нетерпение.

Ожидания момента, когда всадит их в мягкую плоть будущих утопленников.

Корабль отчаянно стонал, и к его стонам примешивались панические крики очнувшихся от наваждения моряков. Ненадолго вынырнувший Тарталья сощурил глаза, приживая плавники в голове от резких человеческих голосов. Он уже ощущал, как судно идёт ко дну, с каждой секундой всё глубже уходя под воду. Он мог бы подождать. Только не хотелось.

Резко нырнув, умчался на глубину камнем. Развернулся у самого дна и устремился обратно вверх, ощущая, как его подталкивает течение. Пучина позволила ему покинуть её воды всего на чуть-чуть, отпуская в воздух, что объял его морозом. Его чешуя сверкнула в свете огней не хуже самой луны, когда он взмыл рядом с кораблём.

— Русалка! — пронзительный крик прорвался сквозь вакханалию шума слишком поздно. Тарталья вцепился в первого попавшегося моряка у перил палубы и утянул за собой. Крик перерос в кровавое бульканье за секунду до того, как они исчезли в подхватившей их волне.

Соль крови смешалась с солью моря. Тарталья оттолкнул от себя обмякшее тело, исцарапав ему всю грудь до костей. По языку разлилась невыносимая горечь, а сердце вспыхнуло лишь сильнее, как собираясь расплавить ему рёбра. Боль резко обожгла плечо. Он отпрянул в сторону, щеря зубы и видя, как стрела гарпуна исчезает в темноте дна, а в воде натягивается крепкая верёвка.

Боль не длилась долго — слабое течение мягко поцеловало рану, затягивая её без следа. Тарталья взмахнул рукой, и верёвка лопнула под его когтями. В следующее мгновение он вновь взмыл к поверхности, но в этом уже не было смысла — накренившуюся палубу грозно омывали волны. Тарталья ещё раз взмахнул хвостом, и одна из матч треснула, а парус — разорвало в клочья.

Вместо широкого крепкого дня, рассекающего волны, на поверхности тщетно плескалась несчастная шлюпка. Воду снова бессмысленно пронзил гарпун, веревка снова слишком быстро лопнула. Тарталья метнулся под шлюпкой и пробил хвостом её насквозь. В объятии пузырьков в воду упали тела.

Опять бесполезно стрельнул гарпун в темноту. То, как вода окрасилась в алый, можно было увидеть лишь при свете дня, но никак не слабой луны. С новыми взмахами хвоста истерзанные и истрёпанные тела, добавляющие соли океану, погружались глубже на дно. Недостойные внимания пучины.

Грохот досок, последний стон утопающего судна, яростное дыхание волн — все они медленно исчезали в привычной гулкой песне глубины. Чем тише они становились, утопая, тем слабее полыхало сердце в груди, тем яснее становились мысли в голове. Тем явственнее ощущалась горечь на языке.

Моргнув, Тарталья завис, ощущая колыхание вод. Видя пустые, выпученные глаза растерзанных мертвецов и разодранные в мясо шеи. Видя поломанные доски, бездушно трепыхающиеся лоскуты разорванных парусов на треснувших мачтах, всё глубже уходящих во мрак. Течение расчесало ему волосы, успокаивая, давая прийти в себя.

Тряхнув головой, Тарталья просто кивнул. На место пламени в сердце пришло облегчение и умиротворение. Оно затопило его негой, расслабляя, и он позволил течению отнести себя обратно к рифу. Оставляя за спиной побоище.

Мягко проплыв до рифа, вернулся на песчаную поляну, где лежал до этого. Устроившись на песке, посмотрел на плавающий звёздный свет, едва ли проникающий под успокоившуюся гладь моря. В мыслях мигнула некая вспышка, похожая на воспоминание, но он не успел хватиться за неё, закрывая глаза. Ощущая всё продолжающуюся, лёгкую игру течения в своих волосах.

Ушей коснулся иной напев — в этот раз море пело тише, ласковее. Стирая всё его беспокойство, забирая остатки пережитого гнева и слабо охватившую его боль. И под мановением вод он спрятался во тьме собственного сознания, не позволяя свету просочиться и озарить в его памяти то, что он уже забыл.

Только в этот раз, в его долгом и тёмном сне, это отразилось неким разочарованием. Настолько, что он открыл глаза, стоило рассветному солнцу пробежаться по морю. Уснувший риф замерцал цветом, из водорослей показались узкие морды рыб. Тарталья несколько раз моргнул, поворачивая голову и следя за тем, как его по краю поляны огибает стремительная стайка разноцветных, похожих на радужные кусочки стекла, рыбок.

Аппетит в нём они не пробудили, и он позволил им уплыть. Слегка оттолкнулся от дна ладонями, ощущая некоторую застоялось в мышцах, потянулся… И резко спохватился, ощупывая сначала плечо, а затем и бок, хотя в последнем уже не было смысла.

Ремешка самодельной сумки из водорослей, а вместе с ним и ракушки, не было. Подняв песчаную бурю на рифе, пронёсся над кораллами, водорослями и облепленными звёздами камнями. Только очнувшиеся после сна рыбы спрятались обратно, затаившись и чуть не попавшись под алый плавник хвоста. Тарталья раздражённо скалился, выискивая взглядом синее мерцание и не находя его.

Течение взъерошило ему волосы, но он отмахнулся. Злость на самого себя растеклась в груди, потянув его дальше от рифа. Прямо к месту, где ночью утоп корабль. Вода зеленела под слабыми лучами ещё не разгоревшегося солнца, но даже так на дне легко проглядывалась мачта. И то, как в объятиях разорванного паруса плавают тела. А вокруг них — серые, массивные тела акул.

Поглядев на них, Тарталья в слабой надежде метнулся к мелководью. Только вот уже подозревал, что ремешок порвался, когда он выпрыгивал за своей первой жертвой. Пришлось вернуться к акулам, и впервые его не прельщала мысль драться с ними за место рядом с телами. Солнце поднималось всё выше, и вода голубела, принимая его свет. Только синева не блеснула на белом песке.

Не хотелось думать о том, что пучина унесла ракушку при помощи течения куда-то очень далеко. Сложив руки на груди, Тарталья завис в воде, продолжая наблюдать за тем, как акулы продолжают лениво кромсать мертвечину. Вокруг тел повисало неприятное розоватое облако из ошмётков плоти.

Звук в воде пошёл крупной вибрацией, заставляя акул резко вздрогнуть и метнуться в разные стороны. Всего на несколько секунд — они очень быстро пришли в себя и обернулись, угрожающе задвигав хвостами. Только вновь отпрянули, когда спустившийся ниже Тарталья оскалился, показывая ряд острых клыков. Ударил в воде хвостом, будто плетью, и акулы отплыли чуть в сторону, будто бы дрейфуя.

Не касаясь тел, Тарталья скользнул между ними ко дну. Место, где ранее был лишь песок да камни, теперь усеивало множество обломков, в окружении которых возвышался изломанный, словно бы разодранный на части корабль. Накренившись, указывал сломанной мачтой, на которой слабо трепыхались остатки паруса, вдоль дна, показывая пробитое насквозь брюхо.

И никакого синего бока ракушки меж досок не было, лишь мелькало золотое да серебристое мерцание. Поджав губы и мельком глянув наверх, в сторону тел, к которым вернулись акулы, нырнул в проломленное дно корабля. Темнота была не непроглядной — расступалась под веером солнечных лучей, проникающих внутрь. Оглядевшись, Тарталья медленно поплыл вдоль деревянного бока, с каждым мгновением видя всё лучше и лучше.

Только вот разглядеть цвета так не получалось. Чем дальше он отплывал от дыры вглубь трюма, тем меньше света и тем меньше шанс, что где-то в темноте заблестит голубым. Нырнул глубже, цепляясь за формы валяющихся в темноте вещей. Коснулся пальцами пару раз, но наощупь оно всё оказывалось либо не гладким, либо холодным, либо совершенно не таким, каким он запомнил.

Вероятно, ракушку уже унесла течением пучина. Вряд ли далеко, но найти её в том беспорядке, который образовался после кораблекрушения? Едва ли. Тарталья раздражённо махнул хвостом, сбивая одну из многочисленных бочек. Та оказалась хлипкой — не выдержала удара и проломилась. Соль воды разом отступила, и Тарталья кинул прочь, морщась от разлившейся горечи.

Выплыв из корабля, опустился к песку, беспомощно оглядываясь. Как если бы это могло ему помочь найти ракушку. Та попросту исчезла. И всё равно он поплыл, огибая корабль. Разве что энтузиазма убавилось во взгляде, когда он осматривался.

Пучина не хотела, чтобы его внимание зацикливалось на ракушке. Он это понимал, и просто… хотел позабавиться. В последнее время корабли встречались редко, а если и встречались — он не мог точно сказать, что это было хоть как-то весело. Всё портила ядовитая горечь, какой обливалось его сердце. Незаметная поначалу, но всегда его преследующая.

Как если бы ему было больно от того, что он делал. Он вновь глянул наверх — акул стало меньше, порванные в мясо тела висели сломанными куклами в воде. Тарталья передёрнул плечами, отворачиваясь. Нет, дело определённо не в жалости. Ему нет дела до погибших. Скорее вопрос в том… почему он это делает.

Почему ощущает горечь, почему пылает гневом, почему не может себя остановить или даже просто позволить себе мысль о том, чтобы не зазывать голосом очередной корабль. Почему ему это приносит облегчение.

Все эти размышления опасны. Потому что у людей есть ноги, а вот у него — хвост. Ему нет места среди них, потому что пучина его не отпустит. Не может отпустить. Ведь теперь его место здесь. И, может, он не помнил, но точно знал: жабры прорезались на его шее после того, как его лёгкие заполонила солёная вода.

После того, как его человеческое тело было съедено мраком глубины.

На этом знании всё и прерывалось. Тарталья не мог вспомнить даже то, каково это — ходить. Что и говорить о том, как он оказался утоплен в море. Потому ему нет никакого смысла пытаться вернуться на поверхность — путь закрыт, и всего-то надо оставаться в бескрайнем море.

Он мог бы забыть о ракушке и отправиться в очередное путешествие, на поиски нового рифа. Скарамуш как-то упоминал о засилье морских грибов у берегов дальних островов, где постоянно в небе пляшет молния, а на пляжах растут фиолетовые кристаллы, чей треск похож на раскаты грома.

Или мог бы отправиться по рекам среди густых лесов, где дождь льёт постоянно, где рыбы особенно огромны и цветасты, где водятся крокодилы с зубастыми пастями. Там даже не так одиноко. От всё того же Скарамуша он слышал, что там есть русалка, чьи привычки будто бы пошли от бобров — строит под водой нечто, похожее на человеческие дома.

У него было много вариантов, правда. Плавай где хочешь: то ли у берегов на поверхности, то ли в рифах, то ли скользи по рекам, впадающим в океан, или погружайся в бездонную глубину, встречая ранее невиданных существ. Преследуй косяки рыб, путешествуй с молодняком черепах, сражайся с агрессивными акулами и дельфинами, отдыхай в скоплении водорослей, отвечай на зов китов в глубоком океане…

Столько всего. А его внимание принадлежит какой-то несчастной ракушке. Причину не знает, а она раздражающей щекоткой разрасталась под кожей.

В мрачных думах он вновь махнул хвостом, сметая доски со дна. А вместе с ними распахивая и так поломанный сундук, заставляя нечто мелкое взмыть в воздух. По наитию поймал сверкнувшее в воде и разжал ладонь. Монета. Ещё одна вещь, о которой он вряд ли должен помнить, верно? До этого на места крушения кораблей он не возвращался — не было нужды.

Трупы он не ест, в отличие от тех же акул. А до содержимого кораблей дела ему не было. Может, его интерес притупляла всё та же пучина?

Он провёл пальцами по гравировке на золотой монете, очерчивая когтями изгибы не совсем понятному ему знака. Три конца, на звезду не похоже, слишком округлая, и больше будто бы… напоминающая листья цветка.

Голову резко пронзила боль. Схватившись за неё и роняя монету, Тарталья зажмурился, дёргая хвостом и ощущая, как жабры на шее болезненно раскрываются, будто вода резко начала его душить. Мгновение прошло, и боль ослабла. Опустив плечи, Тарталья оглядел небольшую поляну белого песка, какую расчистил во время судорог. Обломки корабля и золотые монеты лежали вокруг места, где он завис.

«Мне нельзя вспоминать об этом, да?» — он шевельнулся, мысленно цепляясь за присутствие пучины. Вода дрогнула в ответе — опять течение лаской пробежалось по его волосам и плечам. На миг почудилось, будто его пытаются приобнять в каком-то абсурдно-знакомом жесте поддержки. Сглотнув, он тряхнул головой.

Плавник его хвоста будто бы оплело. Всего на секунду, как потянув его куда-то в сторону. Он двинулся следом, думая, что его собираются увести отсюда, чтобы он перестал заниматься чем-то не столько бессмысленным, сколько опасным.

Однако стоило ему проплыть совсем немного, как одна из досок на песке трепыхнулась. В замешательстве Тарталья подплыл к ней и поднял. Чтобы ощутить, как сердце наполняется знакомой ему горечью.

Оплетённая водорослями синяя ракушка лежала на песке. Остатки импровизированного ремешка сумки трепыхнулись под течением, которое указывало куда-то… дальше. Замерев во всё том же замешательстве, Тарталья уставился на белую звезду в центре спирали, проглядывающуюся сквозь крупную сетку.

И подхватил ракушку, следуя за слабым, указывающим путь, течением.

***

Задумываться о скоротечности времени удавалось не всегда. Подобная мысль посещала его не так часто, как могло бы показаться. Хотя в последние годы — даже, вероятно, сотни лет, — он начинал периодически замечать это.

Когда возвращался в деревни, а видел разросшиеся города. Когда проезжал мимо пустоши, где ранее шелестел целый бор. Когда знакомые ему люди старели слишком быстро, хотя ему искренне думалось, что ушёл он не так уж и давно. А проходили целые десятки лет.

Тейват воистину был необъятен, и пройти его за человеческую жизнь вдоль и поперёк было невозможно. От одуванчиковых полей Мондштадта до пепельных морей Натлана простирались тысячи и тысячи деревень — уже городов, — рек, гор, скал, полей и лесов. Человечество росло, развивалось, протягивало руки по всей суше, стремясь к большему, чем владело до этого. Их жадность была знакома Чжун Ли, и он не мог порицать за это.

Тем более, что когда-то и сам этим грешил. Это уже не имело никакого значения: после сотни лет, что он потратил на наблюдение со стороны, было бы слишком нагло и глупо заново вмешиваться в дела людей. Прошло слишком много времени с тех пор, как он восседал на вершине, руководя своим народом.

Сейчас он же возвращался домой после очередного путешествия.

— Мы прибыли, господин!

Чжун Ли открыл глаза, пробуждаясь от лёгкой дрёмы, и прогнул занывшую после долгого сидения в одной позе спину. Повозка дрогнула, в сумках кучера что-то подозрительно звякнуло. Чжун Ли поднялся, когда лошади остановились и громко фыркнули, как оповещая.

Подхватив свои вещи, Чжун Ли слез с повозки. Поднятая колёсами и копытами пыль редким облаком оседала обратно на дорогу; пахло сухой, даже пожухлой травой, а лучи солнца пекли голову и слепили глаза. Поставив ладонь козырьком ко лбу, Чжун Ли посмотрел в бескрайнее летнее небо Ли Юэ. Воздух дрожал от жара, и тишину прерывали слабые порывы ветра и пока что тихие крики чаек.

До отмели Яогуан было не так уж и далеко.

— Благодарю, — Чжун Ли улыбнулся, подходя к хозяину повозки, не слезшему с облучка, и подал ему несколько монет. Те поспешно исчезли в чужом кармане, и хозяин качнул головой, после указывая в сторону одной из дорог — встали на развилке. Влево — к отмели, а там и до Гавани не так далеко, вторая — в горы, к деревне Цинцэ.

— Держитесь её, через пару часов увидите город на утёсе.

— Город? — Чжун Ли озадаченно глянул на него, останавливая шаг. Он ожидал услышать знакомое и бесполезное «к вечеру доберётесь до Гавани», но никак не про некий город на утёсе. Невольно вырвалось уточнение. — Около отмели?

— Да-да, он, — закивал хозяин, тяжело вздыхая и перебирая огрубевшими пальцами вожжи. — Там можете остановиться, а потом идти до Гавани.

— Спасибо, — несколько удивлённо ответил Чжун Ли, смотря в даль той дороги, по которой собирался идти. Видимо, в этот раз он задержался очень сильно, раз успели построить целый город. Он спросил. — А как давно он там стоит?

— Откуда ж знать, — пожал плечами хозяин. Чжун Ли мягко улыбнулся, кивая и ещё раз благодаря.

Лошади снова зафырчали и потащили повозку по дороге к горам. Недолго провожая её взглядом и удобнее перекинув сумку через плечо, Чжун Ли зашагал в другую сторону, уже готовясь выискивать взглядом на горизонте дома.

Солнце медленно миновало зенит, крики морских птиц становились всё отчётливее, а воздух наполнялся солью и бегущими с водных просторов ветрами. Отдающий горечью запах оседал знакомым вкусом на языке, и неожиданно Чжун Ли слишком отчётливо понял — он и правда вернулся домой.

Домой к золоту деревьев и травы, к высоким скалам и яркому солнцу, к запаху глазурных лилий и пульсации родной силы в земле. После ветреного Мондштадта, прохладного Фонтейна, ледяных пустошей Снежной, густых лесов Сумеру, искристого неба Инадзумы и лавовых земель Натлана ему неожиданно захотелось глубоко вдохнуть. Так глубоко, чтобы пропитать лёгкие родным воздухом.

На губах незаметно для него появилась лёгкая улыбка. Нечёткими, но милыми сердцу картинками в голове замелькали воспоминания. О белоснежной реке из лепестков цинсинь, плывущей по ветру с гор. О сплетении песен и музыки, под которые несло полное прекрасного вина тело в танец. О долгих разговорах, о которых в памяти оставались интонации и звуки мерных, уставших или весёлых голосов.

О том, как орошались кровью поля золотой травы, и как алый пачкал лепестки глазурных лилий.

Чжун Ли моргнул, прогоняя воспоминание, пронзившее его настроение копьём. Потерев глаза, вновь глянул сначала в небо, а затем и перед собой. Уже слыша за криками птиц грохот врезающихся в скалы волн. А впереди, на утёсе, на конце широкой, протоптанной дороги, действительно ютился город.

Белые, небольшие дома стояли битком, и чудилось, что улицы там будут очень узкими. Домиков было не так много, и растягивались они полукругом вокруг утёса, будто бы стеной. На взгляд Чжун Ли городок был небольшой. Но что точнее — его строили не люди из Ли Юэ.

Догадки подтвердились почти тут же — стоило ему подойти чуть ближе, как увидел табличку с названием, написанным на языке Снежной. И там же высеченную остроконечную снежинку — знак бывшей владычицы белоснежных просторов. Некая дань уважения истории, уже легенде, почти что исчезнувшей в далёком-далёком прошлом.

Подобные мысли заставляли его ощущать себя на весь свой немалый возраст. Незаметно вздохнув, Чжун Ли зашагал мимо таблички, прямо в небольшой городок с неказистым на слух жителей Ли Юэ названием — Моресоль.

На первый взгляд почудилось, будто бы дома были сложены из обтёсанных кубов спрессованной соли. Несколько неровные в углах и с плоской крышей, заставленными пухлыми бочками, они лучезарно белели в лучах палящего солнца. Только стоило приблизиться, как стало понятно: не кубы соли, — обветренный, выгоревший на солнце камень.

Стоило зайти чуть дальше первых домов, как Чжун Ли резко захотелось развернуться. В нос ударил запах рыбы — тяжёлый, едва ли не удушающий, ползущий по и правда узким улочкам и заставляющий задуматься о том, что посещение этого городка действительно было не самой удачной идеей. Благо, что не тухлый.

Несколько поколебавшись, Чжун Ли всё же продолжил идти дальше. Пару дней потерпеть можно. Тем более, что из-за запаха отменять запланированное посещение отмели не хотелось. Он оглядел улицу, разом натыкаясь на несколько любопытных взглядов местных жителей. Отчётливый загар на их коже казался несколько неестественным из-за черт — непривычных, но знакомых Чжун Ли. Широкий разрез глаз, округлость лица, прямоту длинного носа и светлоту волос он видел, посещая Снежную… уже не мог точно сказать, насколько давно это было.

Учитывая, что он не знал о возникшем здесь городе.

Повезло ещё с тем, что на первую же его просьбу ему указали путь в сторону крохотного постоялого двора. При этом, конечно же, не забыв оглядеть его с ног до головы. Не настолько напряжно, как если бы хотели, например, ограбить.

Постоялый двор состоял из группки домиков, казавшихся по сравнению с другими ещё меньше. Невысокий заборчик из песчаного дерева чуть покосился. На небольшой поляне, объединявшей двор, в светлом, на вид поношенном платье подметала старушка. Даже с такого расстояния виднелось, как из-под серой косынки на её голове выглядывают пряди выгоревшей седины. Запах рыбы был не столь уже густым — видимо, рынок находился на другом конце городка, и это позволило Чжун Ли вздохнуть с облегчением.

— Добрый день, — улыбнулся он, подходя к, видимо, хозяйке постоялого двора. — Мне сказали, что здесь можно найти ночлег.

Та обернулась и вздрогнула от неожиданности, после расплываясь в ответной улыбке. Тоже оглядела Чжун Ли с головы до ног, слишком открыто подмечая его одежду: чуть запылившуюся после долгого пути, грязную, тёмную. Остановилась взглядом на его небольшой сумке, затем глядя прямо ему в лицо. Солнце отразилось в её светло-синих глазах, заставляя искру в них загореться сильнее, и тонкий шрам, бегущий вдоль скулы, слегка натянулся из-за возникшей на её лице улыбки.

— Добрый, — она кивнула, опираясь на метлу. — Давно путешественников у нас не было… Надолго ли?

— Не думаю, может, несколько дней, — качнул головой Чжун Ли, оглядываясь и несколько привирая. — Наслышан о красоте отмели Яогуан, не смог сдержать любопытства.

— Вот оно как, — закивала старушка и указала рукой в сторону дома в середине — самого широко из всех. — Я живу там. Домик Вам выделю, господин путешественник, на сколько хотите. И на сколько хватит денег.

На последних словах Чжун Ли рассмеялся, поймав лукавый взгляд, и кивнул. Это точно проблемой для него не было.

— Насчёт этого не переживайте, — заверил он, чувствуя, как небольшое напряжение, вызванное незнакомым местом, отпускает его. Чуть-чуть, но ему удалось расслабиться.

— Откуда Вы? — спросила хозяйка, проводив его в свой дом и усадив за стол. Развела огонь в печке, доставая из ящика что-то, похожее на лепёшки, и Чжун Ли не нашёл в себе сил и желания остановить её. Возможно, ему действительно стоило поесть, а пренебрегать чужим гостеприимством было бы очень невоспитанно. И бесполезно.

— Из Цяоин, — отчасти, это не было ложью. Конечно, путь он держал из Мондштадта, но Цяоин посещал с завидной регулярностью, если сравнивать с тем, как частно он бывал в других уголках Тейвата. Старушка закивала, не взглянув на него и продолжая возиться на кухне, от которой была разве что печка, котелок, да пара шкафчиков.

— Чайный господин, значит, — несколько смешливо вздохнула она, и в её голосе впервые проскочил старческий скрип из-за веселья. — Один раз удавалось попробовать чаю из ваших листьев, хороший, очень, дорогой разве что.

— У меня есть немного с собой, — улыбнулся Чжун Ли, и вот теперь на него взглянули, отвлекаясь от лепёшек. Светлые глаза старушки заинтересованно зажглись, и без лишних промедлений, не нуждаясь уже в ответе, Чжун Ли достал из сумки небольшую коробочку.

Спустя пару мгновений в запахи соли и дома просочился тонкий аромат листьев, почти теряющийся на их фоне. Ахнув, старушка быстро оказалась у стола и засмотрелась на листья, затем улыбаясь. Попросив подождать чуть-чуть, неожиданно резво умчалась на улицу вместе с котелком в руках. Вернулась уже с пресной водой.

— Чайника нет, — с сожалением вздохнула она, в растерянности замирая в дверях. Чжун Ли поднялся и усмехнулся.

— Ничего страшного, — проговорил он, открывая сумку и под удивлённое аханье хозяйки доставая из неё небольшой чайничек, расписанный цветами шелковицы. За ним выудил спрятанные в ткани пару чашечек без ручки. Улыбнувшись, проговорил. — Поставите воду кипятиться?

Судя по тому, как быстро та забурлила в котелке, стоило ей совсем чуть-чуть постоять на прогретой печи — она успела впитать в себя тепло палящего солнца. Но вряд ли бы хозяйка притащила ему протухшую воду для редкого чая.

Спустя пару минут он нежно пахнущую заварку кипятком и закрыл чайник крышечкой, подвинув его в середину стола. Хозяйка всё смотрела и смотрела на сервиз, будто никак не могла наглядеться, и по какой-то причине это заставило Чжун Ли улыбнуться шире.

Он закрыл коробочку с оставшимися листьями и спрятал обратно в сумку. Как раз в этот момент в дверь вдруг раздался аккуратный ритмичный стук. На короткую секунду воцарилась тишина, а затем хозяйка всплеснула руками и метнулась ко входу в дом.

— Господин Панталоне! — воскликнула она прежде, чем окончательно открыла дверь. В недоумении Чжун Ли моргнул, упуская, как внутрь вошёл высокий человек.

Свет солнца осветил его фигуру, очертив её контур и откинув на его лицо тень. Цепкий взгляд тёмных, нехарактерный для людей Снежной глаз из-за стёкол очков-половинок мгновенно выцепил Чжун Ли и замер на нём, оценивая, после убегая к хозяйке постоялого двора и будто бы смягчаясь.

— Что-то случилось? — спросила та. Панталоне чуть качнул головой, отходя в сторону, и луч солнца скользнул по его бледной, до несуразного светлой коже. Как если бы он очень редко бывал на улице, раз загар не тронул его.

— Слухи быстро расходятся, — его голос, словно бы подслащенный при помощи сахара, тягуче разлился в воздухе. Свет бликом скользнул по волнистым прядям чёрных волос, лежащих на плече, да и само появление Панталоне показалось несколько… странным.

Посреди белых стен, стопок сложенной одежды, примостившейся у косяка двери метлы, среди вручную связанных занавесок он был подобен тёмной, бездонной трещине в белоснежном поле. Чжун Ли бы сказал, что таких людей он не особенно любит. Особенно тех, кто, будучи подобной трещиной, скрывает это за мягкой улыбкой.

— Здравствуйте, — тем не менее, он улыбнулся в ответ, снова завладевая всем пристальным и острым, подобно ножу, вниманием Панталоне. В который раз его осмотрели, а потом. Неожиданно, глянули в сторону лежащей на стуле у стола сумке. Неприлично-долго задержавшись на ней взглядом, Панталоне кивнул, не меняя притворно-добродушное выражение лица.

— Да, здравствуйте. Я невовремя? — спросил Панталоне, и Чжун Ли быстро обменялся с хозяйкой взглядами. Судя по некоторой неловкости, что он увидел в её глазах, не стоило быть грубым, но и приглашать чаёвничать не надо. Достаточно ограничиться обычной вежливостью.

— Нет, мы как раз говорили о том, сколько будет стоить занять дом на постоялом дворе, — ответил как можно спокойнее Чжун Ли. А звенящее тонкой струной напряжение начинало несколько нервировать. Потому что, если честно, он не представлял, что происходит.

— И сколько же? — вопрос хоть и был сказан с той же елейностью, однако всё равно показался резким. Видимо, замешательство слишком ярко проступило на лице Чжун Ли, поскольку Панталоне поспешил добавить, в лёгком извинении склоняя голову. — Прошу прощения, я не представился. Панталоне, глава этого города.

— Меня зовут Чжун Ли, — вынужденно представился Чжун Ли. — Я здесь проездом, на несколько дней, думаю.

— Откуда же приехали? — спросил Панталоне с неожиданно искренним интересом. Разве что в улыбке сохранялась капля яда.

— Цяоин, — просто ответил Чжун Ли, слегка ведя плечами. Панталоне внезапно вскинул брови, а тот огонёк, что вспыхнул в тьме его глаз, был чрезмерно… жадным. Коротко задумавшись, Чжун Ли заставил себя расслабиться и отбросить лишние мысли.

Предрассудки вряд ли помогут ему провести здесь несколько спокойных дней. Ссориться с главным человеком в городке — слишком абсурдно, невовремя и не приносит удовольствия. Возможно, он попросту что-то не так понял. Панталоне мог быть неприятным человеком по своей натуре — хоть и ничего не сделал, за исключением лёгкой грубости, проскочившей тенью в их недолгом разговоре, — но судя по тем не напряжённым, а больше неловким взглядам, что бросала на него хозяйка постоялого двора — он не причинял проблем.

Скорее хозяйке чудилось, что в её доме Панталоне выглядит совершенно не к месту со своей прямой осанкой, чуть вздёрнутым подбородком и острыми, едва ли не благородными чертами лица. Определённо — он не выглядел как житель этого места.

— Наслышан, — медленно кивнул Панталоне, и огонёк из его глаз никуда не делся. Однако он прекратил казаться очень напрягающим — это мог быть простой интерес, и если Панталоне так хочется узнать о жизни где-то за пределами отмели Яогуан, то Чжун Ли не против рассказать. Но его опередили: Панталоне как опомнился, что он нежданный гость и проговорил, повернувшись к хозяйке. — Простите, что я так внезапно. Не сумел сдержать любопытства.

То, как это было произнесено, не очень понравилось Чжун Ли — его будто бы оценили как вещь. Задуматься об этом подольше ему не дали, да он и сам не хотел.

— Ничего, господин Панталоне, понимаю. Может, всё же хотите остаться ненадолго, мы готовились есть, — заговорила хозяйка, опуская плечи и выдыхая. Чжун Ли коротко нахмурился, ведь ему казалось, что она не совсем рада гостю. Что-то ускользало от его внимания. Или пока что не получалось сплести из увиденного логичной цепочки.

— Нет, мне надо вернуться к делам, — слегка качнул головой Панталоне, улыбаясь, и яд пропал из его улыбки на толику. Молча кивнув в благодарности за предложение, он вновь взглянул на Чжун Ли, говоря. — Был рад познакомиться с Вами, надеюсь, нам ещё выпадет время пообщаться.

— Взаимно, — слукавил Чжун Ли. О его ощущениях от этого знакомства знать не обязательно.

После ещё одного вежливого обмена фразами на прощание, Панталоне покинул домик. И внутри неожиданно стало легче дышать. Хозяйка приложила ладонь к груди, выглядывая за дверь и провожая взглядом уходящего Панталоне.

— Не ожидала, что он появится так быстро, — призналась она, оборачиваясь к Чжун Ли и качая головой. — Его редко можно увидеть на улице.

— Почему? — поинтересовался Чжун Ли, возвращаясь за стол. Хозяйка вновь покачала головой, но теперь в выражении откровенной печали и тяжело вздохнула, подходя к печке и вытаскивая из неё прогретые лепёшки.

— Болезненный он, — ответила она, кладя лепёшки на деревянную, исполосованную следами от ножа доску и подходя к столу, продолжая протяжно вздыхать. — Кожей же бледнющий, на солнце не появляется, всё время у себя сидит, бумажки перебирает. Вот, берите, с картошкой, — она прервалась, подталкивая доску по столку к Чжун Ли.

— Спасибо, — он было потянулся за одной, как замер взглядом на перчатках. Помедлив пару мгновений, стянул их и спрятал в карман, концентрируя часть своего внимания на собственных руках. Взяв лепёшку и слегка ужалив подушечки пальцев жаром, сказал. — Мне показалось, что он здесь не так давно.

— Да-да, — закивала хозяйка и было хотела продолжить, как отвлеклась. — Ох, чай!

Чжун Ли вздохнул про себя на то, что чаю стоит давать больше времени на заваривание, но по глазами видел — у хозяйки не хватит терпения ждать ещё несколько часов. Потому, придавив лёгкое недовольство, Чжун Ли послушно разлил чай по чашкам. Чайничек опустел быстро, по весу в нём осталось всего на несколько глотков.

— Великая Царица, — прошептала хозяйка, пригубив и восхищённо вздыхая. Чжун Ли не сдержал улыбки, пробуя сам и решая, что всё действительно очень неплохо. В хорошей компании и чай вкуснее.

— Так, господин Панталоне значит… — напомнил он, после того как в приятном молчании пробовали вкус чая. К его удовольствию, хозяйка пила медленно, но это скорее было из нежелания, чтобы чай быстрее заканчивался.

— О чём мы? — спросила она, чуть прищурив глаза, и тут же сама вспоминая. — Ах да. Господин Панталоне приехал сюда всего несколько месяцев назад. Прямиком из Снежной, знаете… Говорят, — она понизила голос, зашептав, словно их кто-то тут подслушал. На всякий случай Чжун Ли наклонился поближе. — Что его назначили сюда, а не он сам захотел. А морской воздух и солнце не переносит, вот и показывается днём редко, да к лекарю ходит постоянно.

— Что за лекарь? — спросил Чжун Ли, прищуривая в интересе глаза и видя, как на лице хозяйки проскакивает азарт от их обсуждения.

— Да на окраине живёт, все к нему ходят. Странный очень, вечно в этом, — она очертила сухим морщинистым пальцем нижнюю часть лица, — платке. Всё время, только глаза и видны, а они у него страшные иногда, жуть.

— Лицо прячет? — удивился Чжун Ли, и хозяйка вдохновлённо закивала, отщипывая от лепёшки.

— Всегда в этом платке, никто его без него не видел.

— Скрывается от кого-нибудь? — усмехнулся Чжун Ли, следуя её примеру и чуток откусывая от своей лепёшки. Хозяйка пожала плечами.

— Он тоже приезжий, всё может быть. Мы тут на утёсе, к нам гости редки, а он появился вдруг. Говорят, аж из самого Сумеру.

— До Сумеру далеко, — аккуратно заметил Чжун Ли, отпил из чашки и продолжил. — Там же и Академия стоит.

— Мы тоже об этом думали, — охотно ответила хозяйка. Видимо под «мы» имелся в виду весь городок. Впрочем, удивляться тому, что тут все друг друга знают было бесполезно. Вон, даже Панталоне, который на словах вечно дома сидит, узнал о новоприбывшем. Хозяйка продолжала. — Лечит так, что точно учёный какой-то. Пугает, но помогает же. Только господина Панталоне всё вылечить не может.

Может быть потому, что господин Панталоне не такой уж и больной, как может показаться, подумал про себя Чжун Ли, улыбаясь уголками губ. Что ж, пока что всё выглядело вполне безобидно. В любом случае он задерживаться тут не собирался, но узнать о местных интригах — почему нет?

За полутора чашкой чая и лепёшками с картошкой они проболтали несколько часов. Очень скоро Чжун Ли уже знал, кто какого ребёнка от кого — вероятно — родил, кто собирается жениться, кто и с кем ночами по пляжу гуляют — и не только, судя по всему, гуляют, — а кто кого, за что и почему ударил на прошлой неделе в единственной на весь городок таверне.

У кого рыба свежее, у кого овощи вкуснее, к кому за одеждой, к кому за ножами, лопатами и прочим-прочим. Солнце ещё не успело сесть, а Чжун Ли ощущал себя так, словно в этом городке жил уже лет так десять. После подобного ему срочно нужно было проветриться.

Домик, в который его отправили, был меньше дома хозяйки, но не тесным. Места хватало на кровать, небольшой деревянный столик, маленькую печку и даже узкий, невысокий шкафчик для вещей. За домиком обнаружилась пустая, широкая лохань, а воду, хозяйка сказала, таскать можно из бочек с пресной водой.

Заплатив и переодевшись из пыльной, дорожной одежды, Чжун Ли покинул постоялый двор. Накинув на плечи плащ с рукавами, оглядывал почти что одинаковые белые дома. Где росли кусты с шелковицей, где-то стояли бочки, где-то вёдра. Жители смотрели на него в ответ в заинтересованности, и какое-то время Чжун Ли ощущал за собой слежку — оказалось, стайка любопытных детей, которые отвязались очень быстро.

Видимо, для них он был очень скучным. Что интересного в том, кто просто гуляет по улицам и осматривается на протяжении пары часов?

До рынка так и не добрёл — лишь взглянул издалека на улицу, по обе стороны которой стояли деревянные торговые лавки. Народу было не так много, приближался вечер, и пока что Чжун Ли не испытывал голода, чтобы заставить себя подойти прямо в центр удушающего рыбного запаха, чтобы приглядеть себе что-нибудь на завтра.

Потому, оставив рынок за своей спиной, отправился к краю утёса. Там, некогда тронутые лишь волнами да морским ветром прорезала деревянная лестница, змеёй бегущая до полоски песка. Волны мягко катились по берегу, а у старого, небольшого причала качалось несколько вытянутых лодок. На одной из них только скручивали паруса и выгружали бочки, издалека удалось разглядеть длинную, бамбуковую трубку в руках одного из моряков.

Знакомая стайка детей вереницей бежала вдоль берега куда-то вдаль, то ли играя, то ли направляясь к своему какому-то секретному месту. Скрип просоленных морским ветром досок чуть не утонул в криках мельтешащих неподалёку чаек. Облепленный их белыми телами торчащий из воды камень омывался и волнами, и оранжевыми лучами медленно катящегося к горизонту солнца.

Замерев на первых ступеньках, Чжун Ли со вздохом снял перчатки второй раз за день, пряча их в карманы, а за ними — и плащ. Повесив его на руку, принялся спускаться, не в силах отказать себе в желании пустить морскую прохладу под тонкую ткань белой рубахи, стянутой тёмным жилетом. Ради этого можно было и пожертвовать толикой внимания на то, чтобы случайно не сверкнуть в сторону тех же моряков золотом на ладонях.

Это не помешало разуться, подхватить пальцами низкие, запылившиеся ещё с дальней дороги ботинки и побрести вдоль песчаного берега, под мерный шум накатывающих волн. И с каждым вдохом пропитанного солью и лёгкой горечью водорослей воздуха, с каждом шагом, оставляющим на песке отпечаток, он отдалялся от новорождённого белого городка на утёсе. Тот растворялся в его памяти, позволяя теням мелькнуть перед внутренним взором.

Позволяя чужому, уже полу-забывшемуся смеху проникнуть ему в уши. Увидеть знакомые фигуры бредущих перед ним друзей. Игру закатного солнца в их волосах, отсветы бликов в глазах, лёгкие движения утопающих в песке ног. И будто бы даже запах, спрятанный на глубине его памяти, просочился сквозь соль, касаясь его носа и утягивая дальше.

Что-то обсуждали, смеялись, касались друг друга, но ничто из этого не было обращено к нему. Он лишь наблюдал за порывом своей памяти, продолжая идти и ощущая, насколько древние дуют ветра в том моменте, в каком перед ним шагали Гуй Чжун, шутящая с Владыкой Песен и Скитаний, препирающаяся с Творцом Гор Хранитель Облаков, мерно идущий рядом и просто любующийся закатом Владыка Лун…

Чжун Ли моргнул, и образы рассеялись, не успев обратиться в ужасающую картину, чьё приближение он ощущал всё сильнее с каждой новой секундой. Ему не хотелось видеть кровь на песке и посеревшую от наступившей смерти кожу своей семьи. Не хотелось видеть, как белоснежная чешуя Гуй Чжун меркнет, как тускнеют ветвистые рога Владыки, как опадает оперение Хранителя Облаков и Творца Гор, и как вечная сила оказывается не такой уж и вечной, покидая пересечённые тонким вертикальным разрезом зрачка глаза Владыки Лун.

Их время уже давно прошло. С того момента, как люди окрепли, встав на ноги. Когда оказалось, что им уже не так нужны наставления и защита существ старых и, видимо, уже бесполезных. Не бессмертных — Чжун Ли слышал дыхание смерти на своей шее с каждым днём всё отчётливее. Молодняк резвился в горах, в Заоблачном Пределе, выращенный под заботливыми крыльями Хранителя Облаков, но не знающий будущего и не занимающий место над людьми.

Им предстояло пройти ещё долгий путь, и Чжун Ли только смел надеяться, что их не постигнет та же участь, что нагнала Гуй Чжун. Когда её кровь от неравной битвы полилась удивительными реками по всему Ли Юэ, и в чьих водах потом находили драгоценные камни.

Мутность накрыла взгляд Чжун Ли, и он остановился, потирая лицо рукой. Затем наблюдая, как лёгкое золотое свечение, рассеивающееся в лучах уже готового утонуть солнца, бежит по кончикам его пальцев. Что ж, его неожиданное желание вернуться домой обретало смысл.

Глубоко вдохнув, неожиданно ощутил под ногами уже не песок, а гальку. Берег убегал дальше, под навес скал, обращаясь из песка в огромные, скользкие камни. Неровные, но плоские, бегущие над спокойным морем и уходящие под него во время прилива. Который медленно приближался.

Чжун Ли в последний раз окинул взглядом берег перед собой, посмотрел на море, на алеющие лучи, бегущие по слабым волнам алой полосой, и развернулся. Ноги вновь утопли в песке, когда раздался всплеск. Слишком громкий для случайно разбившейся о камни волны. Чжун Ли не успел обернуться — замер, на мгновения исчезая сознанием в темноте.

Резко вдохнул, моргая и рассеивая возникшую перед глазами муть. Лёгкие неожиданно сдавило тисками, а жар хлынул в голову, заставляя её вспыхнуть. Сердце ударилось о рёбра с неожиданной силой и застучало, набирая скорость до тех пор, пока кровь не загрохотала в ушах. Чжун Ли сглотнул, внезапно понимая, что за шумом волн и собственного резкого напряжения, почти испуга, до него доносится песнь.

Лёгкая, подобно перу, но вонзающаяся в его сознание акульими зубами. Крепко, остервенело, терзая его контроль над телом. Заставляя оглянуться, не позволяя сделать ещё хоть один шаг вперёд. Потому что побег… зачем ему бежать?

Его плечи ослабли, но почудилось, словно на них свалилась целая гора. Голос разума тонул в темноте, и вскоре его сила осталась не более, чем едва ли слышным, неразборчивым шёпотом. Который не имел никакого значения в звуке продолжающейся тягучей, тихой песни.

Он обернулся, и замер взглядом на измазанным кровью чешуйчатом хвосте. На большом хвосте, чай край мягко оплетал вполне человеческую, тоже испачканную талию. Его веки медленно опустились и поднялись, и редкое, тяжёлое осознание мелькнуло в его голове — то была не кровь, то была пляска заката на теле.

На мгновение из наваждения его выбило ощущение галки под ногами, но и это утонуло так же стремительно, как и предыдущая мысль. А его взгляд скользнул выше, по груди, по плечам, по крыльям острых ключиц, в чьих впадинах наливалась алым вода, по шее, до лица и замирая на глазах.

На мерцающих, синих глазах, полных… чего-то, что Чжун Ли никак не мог опознать, продолжая идти и ощущать под ногами становящуюся всё крупнее гальку. Сердце заходилось так, что ему было трудно дышать. Не стерпев, посмотрел чуть ниже, на приоткрытые, влажные от морской воды губы. И солнце тоже танцевало на них, крася в алый, пробуждая желание под кожей, что мощной волной в который раз сбило ритм его сердца.

Снова всплеск — русалка ускользнула в воду, стоило ему подойти к камням, на которых она сидела. Он проводил её взглядом, оставаясь всё так же преступно глух к голосу разума. Синие, чарующие глаза довольно сощурились, и опасные когти на тонких бледных пальцах сверкнули в движении. Его поманили, зовя сойти со скользкого камня и ухнуть в волны.

И он сошёл.