Солнце сгорало в море и восставало из его волн ещё несколько раз, пока Тарталья рассекал толщу синей воды. Течение то холодом, то жаром вело его всё дальше, но не глубже, заводя и на рифы, и в подводные пещеры для небольшого отдыха. И с каждым днём, который приближал таинственное место назначения, серебристая чешуя будто бы слегка трепетала на хвосте.

Дрожь бродила вдоль спины, заставляла трепыхаться перепонки, мельтешить острые концы алых плавников. Предвкушение вилось в его груди водоворотом, и вихрь его же волн отражался тревогой. Каждый раз, когда взгляд касался синего бока ракушки, эти ощущения нарастали. В мыслях прогрызалась идея, что ракушка обладает большей важностью, чем ему чудилось изначально.

И, в то же время, начинало казаться, будто это всего лишь крупица, одинокий мазок краски от целой картины, которую ему нельзя было рисовать целиком. Вопрос в том, сможет ли он остановить себя, если продолжит? Ведь первый кусочек головоломки уже найден, и он покоится в его когтистых, бледных и перепончатых ладонях.

Сопровождающее его пение океана слегка дрожало. Пучина разделяла чувства, и пару раз тянула Тарталью прочь, как бы спрашивая, хочет ли он продолжать искать то, чего не стоит. Что намеренно было утоплено в его памяти на глубоком, тёмном дне, зарыто в ледяной песок и растерзано зубами невидимых тварей. То, что можно воскресить, но от чего затем не получится вновь отказаться.

Тарталья честно не знал. И каждый раз замешательство, непонимание и незнание приводило его взгляд к белой звезде в центре спирали ракушки. Не ответ — подсказка. Решимость заполняла сердце, ранее пылающее лишь от гнева, и под его скачущий ритм Тарталья устремлялся дальше.

Постепенно воды менялись. Становились теплее, будто бы даже легче. Паутина течений наполнялась жизнью — плыли черепахи, длинные тела золотых и стальных лжедраконов рассекали воду подобно иглам, и чешуя сотни рыб сверкала под лучами солнца. Прибрежные воды были настолько полны, что Тарталья даже особо стараться не приходилось — рыбёшки сами просились на клыки.

И так течение привело его сюда. К месту, где дно горело красками кораллов, где виднелись колючие хвосты жёлтых самых вкусных рыбок — сахарных оризий. Где в танце колыхались водоросли, служащие прибежищем для многочисленных жителей раскинувшегося вдоль всего побережья рифа. Вода была настолько кристально чистой, что переливающиеся полосы солнечных лучей достигали самого дна.

Глубоко нырнув, Тарталья устремился сначала поверх, едва не задевая плавниками разноцветные, твёрдые пористые края кораллов, а затем спустился ниже. Риф пересекали узкие песчаные тропинки, которые ещё не успели зарасти. Только морские ежи высовывали свои иглы по краям. Взгляд Тартальи бегал из стороны в сторону, восхищённый, довольный, и невольно красота этого места заворожила его настолько, что выбросила из его головы причину, по которой он здесь оказался.

Но вспомнить удалось очень легко. Вновь луч солнца пробежался по блестящей синеве в песке. Сверкнула белым звезда в центре спирали, и Тарталья остановился. Теперь видя ещё и ещё — всё больше зарытых в песок голубых ракушек. Они прятались меж кораллов, меж камней, выглядывали из-под пляшущих водорослей, усеивали собой подводные дорожки, и были… везде.

В лёгком замешательстве Тарталья посмотрел на свою ракушку, которую принёс из дальних холодных вод. Его волосы расчесали невидимые пальцы океана, как пытаясь успокоить, и он просто кивнул. Пока что память оставалась глуха и темна к его попыткам вытащить из неё ещё немного. Почему ракушки? Он нахмурился, как если бы это хоть как-то могло ему помочь понять.

Так ничего и не добившись, он попросту отпустил ракушку и позволил ей упасть на песок. Взмахнув хвостом, всплыл над рифом, уже не в слепом восхищении, а пристально оглядывая его. Он на месте, но что теперь? Ниточка, за которой он тянулся, так легко превратилась в целый непонятный клубок. Тарталья тряхнул головой, силясь прогнать не совсем понятные мысли, и медленно поплыл вдоль рифа.

Среди кораллов мелькало всё больше разнообразных рыб, над поверхностью горело солнце, и… Тарталья резко замер, вновь слыша. Сердце в груди знакомо опалило жаром, и он дёрнулся, скаля зубы. На него упала продолговатая тень — лодка. Однако не успел он взмыть вверх, как на него обрушился настоящий вихрь. Он несильно швырнул его ко дну, а из глубин донеслась строгая песнь.

Тарталья сжал кулаки, прикрыл глаза и отвернулся от лодки. В прибрежных водах трогать нельзя. Пучина готова делиться с людьми, если они не начинают наглеть. С лёгким недовольством Тарталья как можно быстрее уплыл прочь, не уверенный в том, что всё же не сдержится. Однако стоило шуму лодки остаться позади, как на место раздражению и не выплеснувшемуся гневу пришла знакомая горечь.

Откуда эта злость? Откуда само желание? Тарталья неловко коснулся собственной груди, чувствуя гулкие удары сердца. Изначально ведь человеческого, так? В растерянности он чуть повёл головой, ощущая прикосновение течения к своим плечам. Ответом ему было уже смягчившееся пение.

«У всего есть свои причины» — если бы пучина умела выражаться словами, то сказала бы именно так. Тарталья слабо кивнул, хмуря брови. Ему надо вспомнить самостоятельно? Или же следует бросить всё это и уплыть подальше, как можно скорее забыв. Будто бы сюда он приплыл только ради огромного рифа на песчаном дне.

В сомнениях он спустился поближе, тут же цапая когтями зазевавшуюся сахарную оризию. Всё же, это было неплохое путешествие. Не такое уж долгое, на самом деле, и по пути было мало интересного — встретил пару китов, несколько затонувших кораблей, да стаю дельфинов. Однако оно того стоило.

Тут можно было остаться на несколько дней, полюбоваться, а затем отправиться дальше. Что до ракушек… их оказалось много, верно? Они не такие редкие, просто раньше он их не видел. Это и привлекло его внимание. Ничего более. Пучина была права, когда уверяла, что ему не стоит здесь быть.

Зачем искать ответы про свою уже минувшую, забытую и вряд ли нужную жизнь на суше, когда в его груди так много обжигающего гнева к людям? Исток этого туманен, но если так подумать… он же как-то попал в объятия пучины. Из-за чего-то же его лёгкие оказались полны солёной воды., из-за чего-то же он пошёл ко дну.

Из-за чего-то. Или же из-за кого-то.

Тарталья сощурился, перебирая хрупкие косточки съеденной оризии. И разжал пальцы. Течение тут же подхватило обглоданный скелетик и разметало его меж кораллов, от которых уже, если честно, неприятно рябило в глазах. Тарталья взглянул наверх, на неровную, вечно неспокойную гладь моря, волнующуюся под потоками ветра с поверхности. Он видел колыхание волн, бегущих к берегу.

Под некой мыслью алый плавник хвоста неровно дёрнулся, и Тарталья насильно прижал его к песчаному дну. Плавники на голове дёрнулись, и он тряхнул головой, вновь улавливая шум рассекающей воды лодки. Пучина, учуяв его раздражение, встрепенулась. Тарталья оскалился, из его горла едва просочился звук, будто он захотел зашипеть.

Проигнорировав навязчивый толчок в бок, подплыл к поверхности. В спину ему донеслось осуждающее пение, но и от него он отмахнулся, попадая под продолговатую тень лодки. Подплыл так близко, что киль чуть ли не касался его спины. Аккуратно двинув плавником, стараясь не задеть, он обогнул лодку со стороны и слегка высунулся.

И тут же отшатнулся в раздражении — борт был не настолько высок, его заметят, стоит ему лишь показаться. Не скроет даже закатное солнце, разлившее кровавые лучи по волнам. Потому он нырнул глубже, с трудом сдержавшись, чтобы не хлестнуть хвостом по деревянному дну.

Почему именно люди? Почему именно этот берег, почему именно здесь, почему именно эти ракушки? Вечер опускался на море, и вода темнела, скрывая от его глаз лишь цвета, но не сам риф, пестревший всего несколько часов назад под лучами солнца. Ракушки слились с песком, но звёзды — звёзды в спиралях слабо мерцали, светились белым, уподобляясь небесам.

Тарталья стиснул кулаки, ощущая, как когти впиваются в кожу ладоней, и резко рванул прочь. Подальше от останавливающейся лодки, подальше от всего этого. Разломал бы риф хвостом, да пучина расстроится. Последняя мысль резанула подобно острой скале, и Тарталья приостановился, зависая в воде.

Зачем он здесь? Провёл рукой по лицу, прикрывая глаза. Ощущая присутствие пучины — вода колыхалась вокруг него немного иначе, чем должна была. Как если бы гладила его, пытаясь успокоить и поддержать. Помочь. Это ведь вина Тартальи.

Это ведь он вцепился в эту дурацкую ракушку, зачем-то захотел сюда приплыть, чтобы… вспомнить что-то. Что-то и важное, и абсолютно ему уже не нужное. Его плечи будто бы слегка сжали невидимыми ладонями, и он пошевелился, стряхивая чужую заботу. Воды наполнились непонимающим зовом, однако Тарталья взмахнул хвостом и устремился к поверхности.

Ветер обжёг кожу, волосы неприятно прилипли к голове, и Тарталья тряхнул ею, морща нос. Шум накатывающих на берег и разбивающихся о небольшие камни волн был не столь оглушительным, каким показался в первую секунду. Волны усиленно цеплялись за его хвост, когда он в одно движение запрыгнул на камни. Вода тянула за алый плавник, безмолвно прося вернуться. В ответ на это Тарталья зачесал влажные волосы, чтобы не попадали в глаза и не липли к щекам.

А затем он сделал вдох. Маленький, лёгкий, и всё равно по горлу словно пробежало пламя, взрываясь ниже. В его человеческих лёгких. Скривившись от боли, Тарталья приложил руку к груди, вновь вслушиваясь в неровный ритм собственного сердца. Здесь, на воздухе, где вдохи до сих пор слегка жгли горло, он ощущался отчётливее.

Как, вероятно, и должно было всегда ощущаться?

Всё должно было быть совершенно иначе, не так ли? С неясным, тягучим и неприятным чувством Тарталья посмотрел на залитое алыми лучами серебро своего хвоста. Поднял взгляд, устремляя его на растворяющееся в бесконечной соли кровавое солнце. Повёл головой, прослеживая каменную линию берега, затем сменяющуюся полосой гальки, а за ней — чистого песка. Причалившей лодки видно не было — берег огибал полукругом, скрывая это место за плавным поворотом.

Линия песчаного берега убегала, скрываясь за скалой, тёмная от волн. Белое мерцание звёздных ракушек неровной цепочкой, будто бы длинное созвездие, тянулось всё дальше и дальше. С шорохом волна вновь накрыла берег, и Тарталья уставился на влажный, залитый алым песок. Такой, что он будет липнуть к ступням, взмывать в воздух, и ноги будут утопать в нём даже при беге…

Глубоко в ухо будто бы вонзилась игла. Тарталья зашипел, хватаясь за голову и случайно царапая себе кожу под волосами. Оскалившись, зажмурился, пережимая несколько неприятных, непонятных мгновений. На секунду тьма его памяти расступилась, обнажая нечто… нечто, где слышался чей-то весёлый, высокий смех…

Мгновение озарение померкло от волны, ударившей по камням. В недоумении Тарталья поднял голову, открывая глаза, ощущая, как от моря идёт тревога. Оглянулся и мгновенно соскользнул обратно в воду. Не успев даже подумать. Дрожь внезапности пробежалась по его позвоночнику, а затем он нахмурился и высунулся из-под воды. Пережив новую огненную вспышку воздуха в горле, медленно выглянул из-за полосы камней.

Вдоль пляжа, по месту, до которого не дотягивалась вода, брела фигура. Непропорциональная из-за играющих теней, но затопленная с одного бока угасающими лучами солнца, покачивающаяся из стороны в сторону. Тарталья прищурился, различая в руках человека нечто, похожее на ткань. И впился когтями в камень.

Море намеренно потянуло его прочь от берега и от приближающейся, едва ли заметной фигуры, уже заступившей на гальку. Теперь Тарталья мог разглядеть — мужчина. Поднявшееся течение со дна как обернулось вокруг хвоста, утягивая вниз. Тарталья хлестнул хвостом, выглядывая ещё немного и присматриваясь к… движению ног.

Нет, он понимал… или, скорее, помнил принцип ходьбы. Это не выглядело как-то сложно или невероятно, однако само ощущение того, как он мог когда-то в прошлом сам ходить по земле, до сих пор был покрыт мраком. Поцарапав когтями камень в нетерпении, он обернулся к океану.

«Я не утоплю его» — пообещал он искренне. Волны особенно шумно хлестнули о камни, и в рассыпавшихся алых брызгах проскользнуло некое отчаяние. Тарталья успокаивающе, в такт шуму волн, зашипел. А когда обернулся, чтобы посмотреть на фигуру, то та уже уходила прочь. Тарталья в панике взметнулся обратно на камни, слишком громко и слишком шумно. И быстро, настолько, что пучина не успела обхватить его тело и всё же утянуть под воду.

Мужчина замер, услышав, и Тарталья набрал уже не обжигающего воздуха в лёгкие. Выдох перелился в бессловесную песнь, заскользившую по шумящим, кровавым волнам, просачивающуюся в ветер и заменяя собою любой иной звук этого мира. Шум стих, и сейчас не существовало ничего, кроме лёгкой, струящейся неспешным ручьём песни.

Ткань медленно соскользнула с опустившихся рук человека. Рядом с ней же на песок упало нечто тяжелее, но Тарталья не смел оторвать взгляда. Мужчина обернулся, немного пошатнувшись, и его лицо затопило лучами. Глаза странно блеснули золотом в наступающей темноте — солнце погибало в океане. Тарталья чуть склонил голову, ощущая себя… несколько иначе.

Излишне отчётливо он ощущал, как пение лёгкой вибрацией бежит по горлу. А в груди стучало сердце. Быстро, почти галопом, но не горячо. Не плавило рёбра, не горело вечным огнём, не было полно злобы, гнева и мрачного, тёмного вязкого чувства ненависти. Наоборот — с каждой секундой, с какой он всё больше думал о происходящем, там прорастало беспокойство.

Волнение моря теперь чудилось не таким уж беспочвенным. Однако человек уже был близко, и Тарталья слегка улыбнулся, не прерывая песнь. Умирающее солнце золотыми бликами плясало в тёмных глазах, алым красило чёрные волосы, словно бы кровью пачкало белую рубаху, смазывало точенные черты лица, не позволяло разглядеть большего…

Тарталья мягко соскользнул в воду. Песнь кончилась, но очарование глубоко поселилось в человеческом взоре. Сердце ещё раз беспокойной чайкой трепыхнулось в груди, и Тарталья поманил человека. Допуская мысль, что, вероятно, будет лучше его утопить.

Несколько долгих мгновений мужчина глядел, глядел очарованного, и блеск золота в его глазах нарастал, заполняя его радужку… А затем он шагнул вперёд.

Первым скрылся Тарталья. Погрузился неглубоко, сразу же видя, как в темнеющую с каждой секундой всё быстрее под воду падает тело. Как пузырьки взмывают верх белым, рассыпчатым облаком, как маленькими змейками бегут вдоль кожи человека и проникают под отяжелевшую одежду. Тарталья потянулся вперёд, разом смыкая пальцы на чужих, широких плечах, и коротко задумываясь над тем, что он хотел сделать.

Коснуться человека не в желании убить? У него это получилось. Что дальше?

Его ладони пробежались по вздувшейся одежде, ощупали через неё руки, коснулись кистей… Тарталья дрогнул, резко пытаясь отплыть, когда его запястье обхватили в ответ. Сглотнув, он посмотрел перед собой, одолеваемый подозрением, но нет — очарование не спало, продолжало мерцать золотом в чужих глазах.

Золотом? Но солнце уже исчезло, и вода по цвету превратилась в дёготь — непроницаемая, беспроглядная и глухая тьма, полная засыпающей жизни. Однако глаза человека горели. Беспокойство заставило сердце встрепенуться, и Тарталья вырвал руку, затем целясь когтями в чужую шею. Морозная дрожь пробежалась вдоль его позвоночника, и он… промахнулся.

Мужчина приблизился резко, обвивая рукой Тарталью за пояс, и когти схватили лишь тёмную воду. Тарталья застыл, широко распахнув глаза, глядя в пылающее, растопленное золото чужой радужки, словно бы обжигающее само его существо. И голова опустела, когда его губ коснулась чужая мягкость.

Когда золото исчезло за веками. Когда в его грудь гулко ударилось сердце человека. Человека ли? Тарталья мелко задрожал, ощущая усиливающуюся хватку на своём теле, ощущая приятно-обжигающие прикосновения, ощущая всю ту же преступную, неправильную, но неожиданно оказавшуюся манящей мягкость поцелуя, накрывшего его губы.

Что-то было в этом не так. Что-то было совершенно не так. Что-то было совершенно не так в том, как Тарталья прикрыл глаза, шевелясь в поцелуе и ответно прижимаясь губами к чужим губам. Ощущая их жар даже под водой, ощущая, как собственный хвост предаёт его, кольцом обвиваясь вокруг голой лодыжки человека. Ладонями лёг на шею, чувствуя бьющуюся под кожей жилку — пульсацию крови в ритм сердцебиению.

Под веками слабо вспыхнуло, и Тарталья приоткрыл их. Чтобы увидеть, как тьму воды рассекают лучи. Не солнца — золота. Они прорезали мрак, рассеиваясь в глубине. Тарталья в недоумении моргнул, прослеживая и видя. Видя, как золотые линии оплетают руки человека, видя, как они мягкими реками бегут под его одеждой, видя, как свечение наполняет концы его плывущих в воде волос. Видя, как ресницы закрытых глаз тоже наливаются золотом.

Как если бы этот человек был рождён самим солнцем. Тарталья провёл когтем по золотой линии, пробежавшей прямо поверх бьющейся вены, и вновь закрыл глаза. Позволяя золоту объять себя, осветить, забрать тьму из его сердца. Он приоткрыл рот, следуя за движениями губ мужчины, не давая ни единой капле воды просочиться в это мгновение. Жар чужого языка обжёг, и, будто в дурмане, Тарталья прижался ближе, впитывая этот момент, запечатлевая, рисуя его в своей памяти так ярко, что оно будет слепить его каждый раз, стоит ему лишь вспомнить о нём.

Горячий, будто бы лавовый, поток полился в лёгкие. Пальцы невольно крепче сжались на чужой шее, но не душа — обнимая, щекоча когтями в чём-то, что почудилось лаской. Тарталья заполз ладонями выше, на щёки, не желая отстранять от себя человека, всё глубже погружаясь на глубокое, горячее и новое дно. Ощущения, чувства вспыхивали в его мозгу новорождёнными звёздами, ослепляя, заслоняя собой все разумные мысли. Запрещая ему думать о том, что происходит, дозволяя лишь наслаждаться.

И тонуть в желании отчётливее ощутить ладони, гладящие его уже не по бокам, а по спине. Они вели пальцами вдоль его позвоночника, касались рёбер, доходили до пояса, до первой линии из чешуи, где подушечки пальцев начинали их мягко, слепо и вряд ли контролируемо оглаживать. Плавники затрепетали в мелкой, приятной дрожи.

Это могло длиться целую вечность. Под веками продолжалась пляска света — тёмные прибрежные воды немилосердно озаряло чужой силой. Как если бы этот человек в самом деле был утонувшим в солёных волнах закатом. Сгинувшим солнцем, не утратившим свою силу и переродившимся в пучине.

Солнце тёплое, мягкое, желанное… обжигающее. Тарталья резко оторвался, вскрикивая, но вода заглушила звук его голоса. Изо рта вырвалось несколько крупный пузырей воздуха, а боль не утихала. Острая, режущая она прошлась по его стене, и Тарталья забился в когтистой хватке. Повернул голову в недоумении, и увидел перед собой уже не золото — ледяной янтарь, пересечённый тонкой чертой вертикального зрачка.

Зов океана стал испуганным, и теперь Тарталья его слышал. Понял, что слышал всё это время, но не обращал внимания. Вода взбурлила, впитывая сочащуюся кровь из новых ран, течения поспешно, почти что в панике целовали кожу, залечивая. Лёд ужаса в раз сковал сердце Тартальи. Только взгляд не получалось отвести.

Увяз в янтаре, подобно мухе — на века.

Золото продолжало резать тьму подобно тому, как нечеловеческие когти вспарывали бледную кожу Тартальи. А тот не смел двинуться, внезапно вспоминая оризию — несчастную оризию, неудачно попавшую ему в когти и ставшую его обедом.

Сейчас оризией стал он.

Его швырнуло с такой силой на глубину, что он остановился лишь благодаря подхватившему ему течению. Бока вновь опалило раздирающей болью, почти сразу же сгинувшей в солёных прикосновениях. Однако всё это было не важно — он видел нависшее над собой существо. Нечто, чью силу он не увидел, ослеплённый самодовольством. Существо продолжало мерцать золотом на руках, узоры уже яростно горели под одеждой, а янтарь глаз оставался всё таким же ледяным и утягивающим. Тарталья замер, ощущая, как в груди сердце кричит от ужаса и чего-то ещё, что вызывало мурашки по его плечам.

А затем существо резко нырнуло вниз, и Тарталья зажмурился. Ожидая, что в него сейчас вцепятся и разорвут на части. Как заслуженную добычу, нахально решившую, что это она тут хищник. Песнь океана напоминала настоящий вопль. Течения закружили вокруг Тартальи, как силясь укрыть куполом, но по какой-то причине почудилось, что это препятствие не остановит существо. И когтистая рука всё равно сожмёт горло Тартальи.

Может, он и один из высших существ под водой. Но, судя по всему, на суше обитает некто мощнее. В чьи лапы он и угодил по собственной глупости. Для глупой рыбы конец — быть съеденным более сильным.

Дно содрогнулось так, словно готово было треснуть пополам. Тарталья вжался в песок, ощущая, как вокруг него вихрем пляшет вода, бессмысленно силясь отгородить и спасти. Ресницы дрогнули в порыве храбрости, и Тарталья открыл глаза, собираясь посмотреть прямо в глотку своей смерти.

Только увидел всё тот же полный зла янтарь. На него уставились, и смотрели мучительно долго, и даже поднимающаяся пена от зарождающегося неестественного водяного купола не мешала этому. А затем существо оттолкнулось ото дна и затухающей золотой кометой рассекло тьму воды до самой поверхности.

Последний пузырёк воздуха вылетел изо рта Тартальи. На плечи словно бы упала целая гора, придавливая к песчаному дну. Тарталья несколько раз моргнул, чувствуя, как от пережитого ужаса горячо пульсирует голова. Плавники била ледяная дрожь, и никак не получалось успокоиться. Вихрь течений стих, и пучина мягко огладила плечи Тартальи, что-то тихо напевая, пытаясь донести какую-то мысль, но сейчас Тарталья мог слышать лишь своё сердцебиение.

Вероятно, это было абсурдной храбростью. Абсурдной и глупой настолько, что Тарталья в самом деле не заслуживал конца лучше, чем та же оризия, закончившая на его клыках сегодняшним днём. Тем не менее, он заставил себя напрячься и в безумной решимости оттолкнулся от дна хвостом, следуя прямиком за существом.

Новый вскрик пучины заглушил порыв ветра. Он прокатился ледяной бурей по коже, но Тарталья вцепился в камни и подтянулся. Чтобы мгновением позже отпрянуть назад. Янтарь знакомых, диких глаз пялился на него из темноты, золото до сих пор бежало по коже существа реками, позволяя увидеть обнажённые в угрожающем оскале острые, смертоносные клыки. Из глотки существа вырвался глухой рык — так рычит небо во время самого безумного шторма.

Волна хлестнула Тарталью по спине, силясь забрать его обратно под воду. На это он только сильнее вцепился в камень, не пытаясь приблизиться — попросту чуть выглядывал, касаясь подбородком волнующейся воды. Существо, похожее на человека, в мокрой одежде, продолжало глухо рычать на него, намекая убраться подальше.

Страх всё ещё воплем носился в сердце. Разве что рядом с ним появился некий огонёк, топящий холод паники и заставляющий Тарталью ловить это мгновение. Разглядывать лицо напротив, искажённое в открытой, откровенной угрозе: «Я перегрызу тебе глотку, если не отступишь!». Под каплями воды, стекающими по чужой коже, виднелись тёмные пятнышки, и когда золото в очередной раз вспыхнуло, удалось разглядеть лучше — чешуйки.

Не как у рыб, нет. Как у… ящериц? Неожиданный образ четырехлапого маленького хвостатого существа вспыхнул перед глазами стремительно. А вместе с ним пришла и боль. Тарталья в недоумении схватился за голову, откуда-то зная, как странно между пальцами ощущается оторванный хвост ящерицы.

Рычание вернуло его в реальность, и он открыл рот, как собираясь что-то сказать. Только голос его подвёл — воздух обжёг, и всё, что Тарталья смог издать, так это слабый хрип. Существо неожиданно дёрнулось и прислонило уже не пылающие золотом ладони к своим ушам. Под ними возникла короткая вспышка, а когда существо убрало ладони, то Тарталье показалось, будто бы оно залило себе уши янтарной смолой.

После чего отшатнулось подальше, поднимаясь на ноги и продолжая недобро сверкать глазами. Тарталья схватился за горло, лихорадочно подыскивая хоть какую-то мысль. Хоть что-нибудь, что поможет ему сказать существу, что он не попытается его снова соблазнить песней. Идея пришла глупая и не оригинальная — он попросту зажал сам себе рот и яростно замотал головой из стороны в сторону.

На мгновение существо застыло. Свет все меньше бродил под его кожей, и фигура пропадала в темноте. Тарталья высунулся из воды дальше, опираясь на руки и всё же попытался сложить звуки в слово. Одно единственное слово.

Песнь лилась рекой. Речь же царапала горло не хуже сухого песка.

— Пр-р-р… — Тарталья замолчал, в бессилии и не понимая, почему он сам начал рычать. Унизительно, слабо и совершенно случайно. По сравнению с тем рычанием, какое вырывалось из горла существа, его напоминало скуление морского котика. Раздражённо царапнув когтями по камню, он попробовал снова. — Пр-р-ро-с-с…

Однако существо отступило. Не спуская взгляда, но отходя всё дальше, после чего развернулось и поспешило прочь по берегу. Тарталья в последней надежде всё же крикнул, но его голос разметал по скалам ветер. Тем более, что его и так не слышали. Потому Тарталье лишь оставалось смотреть, как пропадающая в тенях фигура подхватывает с песка свою одежду и поспешно исчезает в наступившей ночи.

***

Глаза немилосердно жгло солью, и после каждого движения век чудилось, что под глазами полыхает пожар. Однако Чжун Ли не мог остановиться и привыкнуть к этой боли, по сути едва ли не вслепую убираясь от злополучного берега прочь и поспешно надевая промокшие перчатки. И хоть его зрение сейчас вряд ли было прекрасным, а он всё же сумел разглядеть то, что его едва не утопило.

Русалка. Это определённо была русалка. Алый отблеск чешуи в кровавых лучах заката выжгло в памяти картиной, как и игру света на бледной коже и в огне коротких волос. Это определённо была настоящая, живая русалка, и Чжун Ли в отвращении тряхнул плечами, облизывая губы и ощущая на них всю ту же смертоносную соль этих вод. С каких пор в местных волнах поселилось это чудовище?

Ветер ледяными когтями впился в мокрую кожу под липнувшей к ней одеждой. Вздрогнув, Чжун Ли поспешно накинул на себя плащ, пока что кутаясь в него и чуть приостанавливая шаг. Оглянулся на тёмные, пенящиеся волны, накатывающие на песок, и с силой провёл ладонью по своим губам. В бесплодной попытке силясь стереть ощущение показавшегося слишком нежным прикосновения губ того существа.

За свою долгую — даже слишком — жизнь ему не раз удавалось слышать про это. Про то, как в морях, не важно, тёплых или холодных, плавают существа — люди с рыбьими хвостами. Красивые донельзя, и оттого смертоносные. Обладатели самых прекрасных голосов в этом мире, нет того, кто мог бы сравниться с ними в пении.

И теперь Чжун Ли понимал, почему. Он прижал руку к сердцу, стучащему о рёбра почти что больно, мощно. Из-за сохранившихся в памяти мгновений только что случившегося. Из-за запечатлевшегося в сознании синего взгляда лукавых, хитрых глаз и движения тонких, когтистых пальцев. Чжун Ли встряхнулся в который раз, вновь глянул на взволновавшееся море и поспешил убраться с пляжа.

Странно, что никто ему не рассказал о русалках. Хозяйка постоялого двора вряд ли бы упустила такую важную деталь, ведь Чжун Ли не забыл упомянуть, что приехал как раз ради побережья. Вряд ли это мог хитрый план — избавиться от только приехавшего путешественника, отправив его в пасть русалки.

Хотя если хозяйка окажется удивлена его возвращению, то об этом волей-не волей, а задумаешься. Разве что в этом нет абсолютно никакого смысла. Может это и вовсе заблудшая русалка, случайно приплывшая к берегу, а Чжун Ли попросту настолько неудачлив, что едва не утоп, очарованный её песней.

С каких пор на него так хорошо начал действовать гипноз? Он потёр висок — внутри головы всё пульсировало от нахлынувшей с запозданием боли. Воспоминание о мягком поцелуе обожгло губы, внезапно разрушая убеждённость в том, что его пытались утопить. Или это такая у русалок извращённая игра — сначала надругайся, а затем убей?

Внезапно Чжун Ли ощутил себя до ужаса несведущим и глупым для своего возраста. Поскольку за все его, на самом деле, не такие уж и многочисленные путешествия по морю к берегам Инадзумы ему ни разу не удавалось увидеть даже плавника русалки. Что и говорить о таком… резком и тесном знакомстве.

Чжун Ли вытер ладони о плащ, в очередной попытке побега от случившегося. Только вот ощущения упругой кожи и плотных чешуек не покидало подушечки его пальцев. Как прилипло настойчивым ощущением, за которым тянулась не совсем ясная картина — смесь испуга и раскаяния на лице русалки, цепляющейся за камень и как пытающейся… сделать что?

Поджав в замешательстве губы, Чжун Ли с запозданием понял, что до сих пор ничего не слышит. Что мир вокруг него полон ненормальной тишины, которую он не замечал за гулом собственных суматошных и безумных мыслей. Щёлкнув пальцами, он чуть поморщился от резкой смеси звуков — шёпота волн и пронзительного свиста ветра.

Шум обрушился на него валом, и он ускорил шаг, увязая босыми ногами в песке лишь сильнее. Это русалка море волнует от разочарования, что её добыча сбежала? Чжун Ли, конечно же, уже не в расцвете собственных сил, однако погибать утопленником из-за забавы морской твари — нет уж.

Он так глубоко погряз в своих мыслях, что вздрогнул, заприметив фигуру на причале. Та стояла в слабом свету фонарика. Настолько слабом, будто внутри фонаря поймали не огонь, а светлячка. На несколько мгновений Чжун Ли напрягся, однако заставил себя расслабиться. Человек, стоявший на причале, обернулся, и его лицо наполовину затопило тенями, а свет фонарика позволил разглядеть платок, скрывающий рот незнакомца.

Повисло молчание, которое прервал, очевидно, лекарь этого городка:

— Добрый вечер.

— Добрый, — отозвался Чжун Ли, про себя радуясь, что ему не приходится повышать голос, чтобы перекричать ветер. Тот постепенно стихал, и можно было лишь гадать — всё ли дело в просто природном желании, или же это русалка на дне успокоилась и поплыла искать себе новую добычу. В любом случае, это уже не проблема Чжун Ли.

Однако… стоит ли предупредить главу города о русалке в водах? Это может быть опасно, а нести на своих плечах вину ещё и за смерть немногочисленных жителей этого места, вышедших в море за едой, Чжун Ли не был готов.

Тем временем лекарь спустился с причала, и слабый свет отразился в его странных и неестественно-алых глазах. Волосы сверкнули голубым серебром, вьющиеся от влаги.

— Гуляете? — при приближении оказалось, что у лекаря голос глубже, чем чудилось ранее. Его кровавый взгляд цепко и как-то бездушно пробежался по Чжун Ли, и возникло желание отшатнуться. Слишком уж резко Чжун Ли поймал себя на мысли, что его унизили до простой лягушки, которой собираются вскрыть брюхо скальпелем.

— Любовался закатом, — ответил Чжун Ли, сохраняя спокойствие и не позволяя себе даже слегка нахмурить брови. Просто сглотнул и прохладно улыбнулся. Лекарь медленно кивнул, но показалось, что усмехнулся. И указал в сторону лестницы в скале.

— Осторожнее на обратном пути, господин путешественник, тут легко оступиться, — после чего развернулся и вновь зашагал к краю причала. Как будто собирался и дальше вглядываться в непроглядную тьму горизонта. Чжун Ли сам посмотрел туда, но ничего не увидел. Даже звёзды с луной скрылись за набежавшими под порывами ветра тучами.

Под скрип солёных досок, взбираясь на утёс, Чжун Ли допустил лёгкое подозрение, что ему невзначай, на самом деле, пожелали упасть в темноте и сломать шею. Прикрывшись якобы вежливостью и обеспокоенностью. Может быть, новое лицо в городке вносит излишнюю смуту, волнует население.

Разве что он бы не назвал себя источником проблем. Он пробыл здесь едва ли больше половины дня, и единственное, что сделал, так это обнаружил русалку на каменном берегу, за поворотом, до которого брести и брести по песку.

Наверху ветер выл с угрозой. Не настолько сильный, чтобы сбросить с края, но достаточный, чтобы подхватить полы плаща и обдать холодом не высохшую одежду. Поморщившись, Чжун Ли надел ботинки — про себя радуясь, что бросил их на пляже, когда его поманила русалка за собой в пучину, — и поспешил скрыться меж домов.

Узкие улочки меж квадратными белыми домами опустели. В окнах кое-где горел свет, но с углов пропали часто встречавшиеся башни из вёдер и всякой подобной утвари. Чжун Ли ещё раз глянул в абсолютно чёрное, бездонное небо. Повеяло пронизывающим запахом надвигающейся грозы. В предчувствии, из-под кожи выступили чешуйки и щекочущей волной пробежались по спине.

Ощущалось в этой буре дыхание ни воздуха, ни облаков — дыхание солёных, тяжёлых и будто бы полных злобы брызг. На мгновение почудилось, будто бы рёв моря перебивает и отбирает власть у слабого свиста ветра. Заполняет собой, как вода — пустую чашу.

До постоялого двора Чжун Ли добрался с отчётливым ощущением, что стихия желает обрушиться именно на его бренную голову. И за что? За то, что посмел вырваться из лап любимого дитя моря? Он тяжело вздохнул, качая тяжёлой от сегодняшнего дня головой. Запоздало пришло ощущение, что после полудня время тянулось со скоростью древесной смолы, стекающей по коре дерева.

Выметая из головы мысли, Чжун Ли зашёл в свой временный приют. Ветер надоедливым сквозняком сочился сквозь щель под дверью. Внутри оказалось темно, и Чжун Ли в недовольстве моргнул, на мгновение замечая золотую вспышку, прогулявшуюся по белым стенам. Нашёл свою сумку — не тронутую, там, где и оставил. Хотя, по сути, ничего особо ценного в ней и не было. Кроме чайника, пожалуй.

Его он и достал. Уже высохший, но сохранивший запах заваренных этим днём листьев. Приоткрыв крышку, Чжун Ли на мгновение опустил пальцы внутрь, моргнул, и схватился за уголок твёрдого кожаного переплёта. Мгновение — и наружу показалась небольшая книжечка, шире, чем могла бы втиснуться в чайник при всех усилии и желании.

Поискав в сумке, Чжун Ли достал свечку. Заменив ей в одиноком на столе подсвечнике оплавленный кусок чего-то, что вряд ли можно было назвать воском и тем более свечой, он замер. И вздохнул про себя, опуская плечи, с каждой секундой всё отчётливее ощущая, как неприятно липнет к коже одежда.

Своим подарком — небольшое устройство, совсем недавно купленное в Фонтейне, легко высекающее огонь, — он делился с тем, кто его вёз сюда. Помогал закурить. И, насколько он помнил, это самое устройство каким-то чудом и само собой оказалось в кармане того мужчины.

Стучаться к хозяйке двора на ночь глядя и перед самой бурей за чем-то, что поможет ему высечь огонь для одной свечи? В лёгком раздражении, Чжун Ли снял перчатку, уже ощущая щекотку от проявившейся чешуи. Сомкнул пальцы и слабо дыхнул на них чувствуя, как жар пылающим шаром катится из глубины глотки.

Однако с губ сорвался лишь маленький огонёк. Поймав его на кончики золотящихся от чешуи пальцев, мановением руки объял им кривой и слегка пушащийся фитиль свечи. Слабый свет озарил тесный домик, и Чжун Ли вздохнул с явным облегчением, скрывая чешую.

В неровном свете огня, мигающего и пляшущего от продолжающего гулять по домику сквозняка. Слегка высохшая одежда всё равно продолжала липнуть к коже. Чжун Ли стянул её, ероша волосы и морщась, ощущая, насколько они стали жёсткими и слегка липкими от солёной воды. Мимолётом воспоминание вновь обожгло губы и пробежалось игривыми, царапающими движениями по его щекам. Стерев мгновение рукой, с силой проводя пальцами по коже, Чжун Ли переоделся, отправляя испорченную одежду в небольшой деревянный таз.

Снаружи сильнее взвыл ветер, и всё же пришлось поискать тряпки, чтобы заткнуть щели в небольшом окошке и под дверью. Они как специально лежали в уголке, и Чжун Ли не сдержал слабой усмешки. Как-то получилось даже слишком предусмотрительно и гостеприимно. Хотя стоило ли удивляться — хозяйка постоялого двора казалась весьма заботливой.

Ещё немного побродив по домику, от стены к стене и чересчур много внимания уделяя всё тем же щелям, из раза в раз подталкивая в них тряпки, будто это могло полностью подавить и заглушить сквозняки, Чжун Ли в итоге сел за стол. Взглянул на кожаную, потёртую обложку дневника, вновь поднялся, чтобы через несколько мгновений вернуться обратно, но уже с пером и бутылочкой чернил.

Неугасаемый огонёк на свече плясал уже не судорожно, а медленно, покачиваясь из стороны в сторону. Свет хоть и не трепетал, а всё равно неровно бежал по набухшим от чернил и слегка уже пожелтевшим от времени страницам. Чжун Ли пролистнул почти в самый конец, про себя вздыхая, что стоило скоро купить новый дневник. Вряд ли он сможет найти достойную замену здесь, придётся подождать до Гавани.

Обмочил острый кончик пера, задержался на нём взглядом. Не такой уж и острый после стольких дней. И протяжно вздохнул на самого себя, касаясь пером угла чистого листа в дневнике. Чернила растеклись, пока он медлил, думая, а затем он начал.

«Гуй…»

Он закрыл глаза и зачеркнул начало имени так, что от него осталась лишь клякса. Свет огонька дрогнул, и краем глаза Чжун Ли увидел, как тени играют на стене. Будто бы складываясь в тонкую человеческую фигуру. Глубоко вдохнув, пропитывая лёгкие запахом чернил и бумаги, он всё же продолжил.

«Ты всегда любила это место. Отмель Яогуан всё так же прекрасна, какой ты её запомнила. И, думаю, ты была бы рада знать, что здесь возник небольшой рыбацкий городок с непривычным нам названием Моресоль. Его построили жители Снежной. Хозяйка постоялого двора, где я остановился, не упоминала, но, смею полагать, что они потомки тех, кто бежал от гражданской войны в Снежной, которая…»

Чжун Ли вновь моргнул, хмуря брови и пытаясь считать в уме. Поморщился, в состоянии прикинуть лишь примерное количество прошедших лет. Больше ста? Чуть меньше? Кажется, всё же больше. В думах он вспомнил и о том, что не дописал число, тут же исправляя эту оплошность. Цифры года вышли слегка косыми по сравнению с цифрами дня.

«…была не так уж и давно. Кажется, прошло чуть больше века с тех дней. Насколько знаю, сейчас всё уладилось, но городок ещё стоит и, видимо, он под покровительством установившегося после гражданской войны правительства в Снежной… слишком много политики, не так ли?»

Его слуха вновь коснулся ветер, и он отмахнулся от наваждения, исказившего реальность и превратившего свист в подобие лёгкого смеха. Тени на стене вновь дрогнули, как танцуя. Чжун Ли слегка качнул головой, позволяя буквам бежать по странице дальше.

«Городок маленький, тесный, но он кажется мне очаровательным. Похож на горстку кубиков сахара на краю тарелки. Стоит ведь на самом утёсе, обдувается солёными ветрами и омывается морскими бурями. А на берегу всё ещё можно найти звёздные ракушки, зарытые в песок. Они до сих пор не подходят для создания ожерелий — слишком большие, и за прошедшую…»

Рука дрогнула, и Чжун Ли зачеркнул последние две буквы, не желая сейчас вновь бросаться в подсчёты. Не желая вновь понимать, как давно всё произошло.

«…прошедшие годы они так и не уменьшились. Но помимо городка с, несомненно, неплохими людьми…»

Сам себе усмехнулся, вдруг вспоминая странные взгляды: чёрный, пробирающий Панталоне и красный, вскрывающий лекаря. Об этом как-нибудь позже. Марать страницы своими поспешными выводами не было никакого желания.

«…здесь появилось нечто новое. Не помню, чтобы хоть раз, гуляя с вами по побережью, мы могли набрести на это существо. Надо признать, я никогда не видел его даже издали, лишь слышал легенды, и, отчасти, мне думалось, что это лишь морская сказка. Байка, рождённая уставшими от водяной пустыни разумами моряков. Однако мне довелось встреть это сегодня. И не только встретить.»

На мгновение запнулся, вновь слыша будто бы лёгкий смешок, повторно отмахиваясь от этого. Вновь пламя огонька дрогнуло, всё же тронутое проскользнувшим сквозь плохо забитую щель сквозняком. Чжун Ли прикрыл на мгновение глаза, силясь сосредоточиться, но против воли опять ощущая эфемерную мягкость нечеловеческих губ и щекотку тонких, но смертоносных когтей на своём лице. Ядовитую, опасную ласку.

«По собственной глупости я чуть не превратился в обед для рыб»

Он попытался написать это с улыбкой, только истинные чувства — замешательство и смущение — всё равно слишком легко скользнули между строк. Облизав губы, в попытке стереть вновь возникнувшее ощущение, Чжун Ли заставил себя писать дальше.

«Легенды не лгут — пение русалок в самом деле чарующее и смертельно опасное. Будь я обычным человеком то, вероятно, уже давно лежал бы растерзанным её когтями на дне. Съеденным? Возможно, тоже. Можно сказать, мне повезло. Сама русалка…»

В памяти вспышкой пробежало мутное, едва ли видимое в темноте и за подводной пеной лицо русалки. Искажённое…

«…испугалась, поняв, кто я. Правда всё равно решилась преследовать и вновь пыталась заманить к себе.»

Нечто вдруг кольнуло Чжун Ли в висок — чувство, будто бы он только что солгал. Озадаченно моргнув, он перечитал последнюю строчку, нахмурился, и в его памяти вновь всплыло чужое лицо. Чужие глаза, расширенные в непонимании и страхе. Но не в том непонимании, будто бы русалка удивилась, что из её хватки выбрались. Чжун Ли слегка сощурил глаза и зачеркнул последнее предложение.

Что-то глубоко в сердце не могло позволить ему оставить эти слова.

«Возможно, что я заблуждаюсь. Могу представить, как ты качаешь головой на мою поспешность. Мне…»

Пламя огонька свечи повторяло танец пламени пробудившегося интереса. Не азарта, не бездумного желания, не корысти. Чего-то пока что лёгкого, но уже набирающего силу в жаре. Чжун Ли едва заметно кивнул якобы сам себе, а по спине пробежали мурашки как от чужого взгляда. Он закончил.

«…стоит узнать больше».

Кончик пера резко замер на последней букве. Чернила скатились, оставляя кляксу, и Чжун Ли, отмерев, поспешно убрал руку. Сглотнув возникший в горле ком, заставляя себя не оборачиваться. Не поддаваться игре собственного воображения.

Вместо этого он скользнул пером ниже по листу, моргая и пытаясь воскресить в памяти образ. Тот мелькнул расплывчатой картиной, тепло-рыжей, неясной и мутной. Будто бы рыбка, которую лишь слегка увидишь под гладью воды.

Он помнил цвет. Волос, глаз, кожи, игру лучей на чешуе. Но не очертания. Цвета вспыхивали перед глазами, но не были ограничены чертами лица, не были заключены в теле. И вновь — чувство. Обжигающее, прокатившееся по губам, в этот раз слишком отчётливое, такое, что Чжун Ли провёл языком, силясь поймать и повторно распробовать.

И память подкинула ещё одно — вкус. Вкус соли и рыбы, от которых мурашки омерзения и чего-то ещё пробежались по спине. Чжун Ли едва слышно вдохнул, откладывая перо. Не в состоянии начертить хотя бы одну-единственную линию.

Очарование продолжало влиять на него? Оттого у него перед глазами не появляется образ русалки, или оттого, что он в самом деле… не разглядел её как следует? Только ощутил телом.

И фантомом о его грудь застучало чужое сердце.

***

Ветер бил по хрупким стёклам с безумием. Стихия бушевала, и чудом, что не слышалось звука дождя. Панталоне прикрыл глаза, откидываясь на спинку подранного временем стула, жмуря глаза и потирая виски тонкими пальцами. Холодок пробежал по коже, и он поёжился, плотнее кутаясь во что-то, что лишь отдалённо напоминало шаль. Чёрную, вязанную, поношенную, и до сих пор представляющую хоть какую-то ценность только в этом Царицей забытом месте.

Под звуки нарастающей бури перо в пальцах ходило не в такт. Выводило глупые, бессмысленные цифры и буквы, постепенно складывающиеся в его работу. Работу такую же бесполезную, как и его нахождение здесь. Гнев пробежался судорогой в кисти, и Панталоне отпустил перо, позволяя ему упасть на исписанные чернилами листы.

На единственное, что удерживало его от безумия, честное слово.

Он снял очки, затем прикрывая глаза и отворачиваясь от огня, пляшущего на фитиле свечи. Та совершенно не справлялась со своим делом, и тени покрывали большую часть небольшой комнаты. Почти что единственной. Панталоне посмотрел на ряды из баночек, часть которых ему пришлось отодвинуть, чтобы освободить себе место.

Дверь в дом распахнулась с такой силой, что перекрыла крик ветра. Ледяной порыв съел огонёк свечи и погрузил всё в темноту. Панталоне зажмурился, закрывая ладонью лицо в мучении. Услышал, как дверь запирается, и ветер перестал гулять кругами в комнате. После этого Панталоне повернул голову, видя размытый силуэт.

— Опять ты здесь? — спросил Дотторе, быстро стягивая с себя плащ в темноте, поставив слабый фонарик на пол рядом с дверью. Сморщив нос, Панталоне вернул очки себе на нос и выудил из кармана маленькую коробочку. Занёс её над свечой, крутанул колёсико… ничего. Это пришлось сделать несколько раз, прежде чем вышла слабая искра, которая не смогла повторно зажечь фитиль.

Сзади раздался сначала вздох, а затем тяжёлые шаги, в которых так и звучало раздражение. Рука в перчатке перехватила коробочку из пальцев Панталоне и с опасной силой, как пытаясь и вовсе сломать, высекла искру повторно. Свеча зажглась, и Панталоне отобрал устройство.

— Сломаешь, — коротко и с холодком произнёс он, пряча в карман. Дотторе хмыкнул у него прямо над ухом и отступил, начиная возиться с чем-то в другой части комнаты. Панталоне ещё несколько секунд смотрел на слабую пляску огня, после чего обернулся.

Дотторе, стоя почти что в самом тёмном углу, перебирал свои вещи, шурша то листами, то звеня какими-то склянками. Прошло ещё несколько мгновений, после чего его плечи опустились, и он поднял голову. Сказал, не глядя:

— Нет корабля.

— Нет? — повторил с нажимом Панталоне. Дотторе со вздохом всё же обернулся к нему и просто мотнул головой из стороны в сторону. Панталоне закусил губу изнутри, едва заметно хмуря брови и силясь выцарапать из начавшейся вакханалии в мыслях какое-то решение. При этом чувствуя, как вдоль спины бежит холодок, а желудок неприятно крутит от волнения.

— Может, задержались где, — пожал плечами Дотторе в абсолютном спокойствии. Будто это его не волнует. Будто это не благодаря Капитано он мог заниматься своими мерзкими экспериментами, и Панталоне знал, что у Дотторе осталось не так уж и много различных реагентов из других земель.

Только вот ещё Панталоне знал, что если это место перестанет быть для Дотторе привлекательным, то он уйдёт и не оглянется. Тихое, спокойное, но абсолютно неплодородное на то, что было ему так необходимо.

— Почти на неделю? — Панталоне постарался звучать так, словно держит себя в руках, только вот само значение слов его подвело. Нервозность проскочила искрой в тёмном воздухе, всё ещё пронизанным холодом бури. Дотторе усмехнулся, и этот его звук показался брошенным в воду камнем.

— А может, и утопли, — сказал Дотторе, возвращая на полку одну из своих потрёпанных книжек. После развернулся к Панталоне и скрестил руки на груди, чуть наклоняя голову. Его алые, мерцающие всего благодаря одной жалкой свечке, глаза сощурились, и холодок лишь сильнее вонзился в позвоночник Панталоне, будто иглой.

Он сжал губы, в обычном и непримечательном жесте убирая ладонь под стол. Где ногтями впился в ткань своих штанов, коротко выпуская часть раздражения, полыхнувшего ледяным пламенем под рёбрами. Глаза Дотторе дрогнули в уголках, будто бы в ещё одной усмешке.

— Зачем пришёл, глава? — спросил он. Панталоне сглотнул, выдохнул и отвернулся, не позволив лицу отразить все его нелестные и мрачные мысли. Нельзя было позволить увидеть в его глазах образ того, как он сворачивает шею Дотторе.

Это всё исключительное издевательство. Зачем он пришёл? Точнее, за чем именно. Притащил с собой эту бесполезную книгу, сумку, принадлежности, чтобы было не так заметно, что выходит с чем-то ещё. Ведь все знают, что он ходит к «лекарю», ведь все знают, что он покидает дом ради него, и не так важны слухи, что они друзья — или кто ещё хуже.

Важно то, что они не могут заглянуть в дом к Панталоне и учуять. Не то чтобы это имело такое уж значение, но это создаст массу ненужных и раздражающих проблем, с которыми он… не сможет разобраться.

Злоба от мысленного признания самому себе прокатилась грубостью по языку и чуть не вырвалась изо рта, как на плечо, вдруг, легла рука. Панталоне к своей гордости даже не шелохнулся, лишь немного скашивая взгляд и видя, как небольшой стеклянный бутылёк с травой внутри опускается рядом с его рукой. Дыхание Дотторе скользнуло сквозь маску и всё же коснулось уха.

— Не строй из себя ледяную принцессу, глава, хоть тебе и очень идёт.

На мгновение пальцы Дотторе несколько сильнее сжались на плече Панталоне, после отпуская. Панталоне чуть повернул голову, наблюдая, как Дотторе вновь возвращается к своим делам. И тут домик осветило белым.

Всего на мгновение, за которым последовал рёв начавшейся грозы. Капли ударили по и так дребезжащему от ветра стеклу, но даже это не смогло бы заглушить полный раздражения вздох Панталоне. Потому он его проглотил и взял в пальцы бутылёк с травами, желая убрать его в сумку.

Позади продолжал копошиться Дотторе. Не было никаких сомнений — всего лишь делает вид, потому что его внимательный, пробирающий до самых костей, неестественный и бесчеловечный взгляд бегал щекоткой по плечам Панталоне. Пробуждая в памяти нечто такое, от чего внутри поднималась волна негодования и омерзения к самому себе.

— Корабль подождём ещё несколько дней, — проговорил Панталоне спокойно, крепче сжимая в пальцах баночку. Дотторе усмехнулся.

— А если не придёт? Что делать будешь?

— Я решу эту проблему, — ни единой запинки или промедления, но не поспешно, словно в панике. Панталоне поставил бутылёк обратно на стол, рядом с жёлтыми страницами книги. Затем поворачивая голову и видя, как Дотторе расчищает от мусора собственную постель. Хотя либо не спал вовсе, либо прямо так.

Гроза за окном продолжала набирать обороты, и выла опасно, будто бы утробно. Как если бы в тучных небесах летал разъярённый дракон. Панталоне облизал губы, и вытащил из сумки небольшую, тонкую и вытянутую трубку. Откупорил баночку, и алый взгляд повторно обжёг его плечи.

— Видел путешественника, — вдруг обронил Дотторе, и пальцы Панталоне чуть дрогнули. Едва заметно, мимолётном, порождая в груди очередную вспышку раздражения. Он вновь повернул голову, глядя на Дотторе, на его скрытую за платком половину лица.

— И что же? — спросил Панталоне, возвращаясь к трубке и бутыльку. Высыпал часть трав в округлую чашу трубки, после чего достал из кармана знакомую коробочку. — Если Капитано не приплывёт, то это не имеет смысла. Не важно.

— Какой коварный глава, ни нотки раскаяния, — проговорил Дотторе, и в его голосе скользнуло нечто, похожее на издёвку. Вновь шаги, вновь рука на плече. Панталоне, сохраняя лицо, попытался стряхнуть руку, но ничего не вышло. Так что он крутанул колёсико на коробочке.

И опять ни единой искры. Спустя короткое промедление коробочку забрали из его пальцев, и Панталоне возненавидел тот миг, когда оттуда выскочила пламя благодаря пальцам Дотторе. Но поднёс трубку, позволяя поджечь в чаше травы, и сжал губами мундштук.

Вязкий дым рекой заскользил в горле, проникая в лёгкие. На мгновение мир покрылся пеленой, превратившись в беспросветное, тягучее марево. Панталоне поднял взгляд, выдыхая и вновь коротко затягиваясь. Встречаясь взглядом с алыми, бездушными глазами.

Иногда ему всерьёз казалось, что Дотторе не человек, а рождённая в темноте и мраке тварь, выползшая из своей пещеры только чтобы уничтожить человечество своими руками. Отравить каждого и наблюдать за их мучительной смертью с упоением. Пока что Панталоне везло — его сердце билось.

Но ещё больше ему бы повезло, не встреть он однажды Дотторе. Не разгляди он в нём возможность стрясти с Капитано больше денег, ведь Дотторе такой беспощадный, но такой талантливый в создании различного рода препаратов. И самой главной ошибкой Панталоне было позволить себе, поддаться Дотторе его такой ненормальной, но сказанной так обыкновенно просьбе попробовать.

Но не Панталоне виноват, что дал слабину. Ещё бы — он здесь едва ли не в заключении, в этом отвратительном, пропахшем солью и рыбой месте, где палит солнце без конца, где громкие люди, не знающие манер, где слишком много… бесполезного. Бессмысленного, и он бы дал морскому дракону поглотить это место прямо с утёсом, и не вспомнил бы.

Не будь его здесь. Не стань это место его проклятой Царицей клеткой, куда его сослали из страха. Ему следовало поступить умнее, но в нём слишком быстро разглядели угрозу. Нет его вины в том, что старики со своими сморщенными мозгами испугались того, что они скоро помрут. И нет его вины в том, что за все свои труды он заслуживал большего признания, чем получал.

Поспешил. Глупо, как мальчишка. И теперь он во власти этого безумного демона с алыми глазами, который вряд ли видит в нём нечто большее, чем кусок мяса. Впрочем, это абсолютно взаимно.

Дотторе мог бы погибнуть ещё до того, как сказал бы Панталоне хоть слово. И ценность его заключалась лишь в том, что он на что-то да способен. Лечить и дурманить.

Трубку перехватили, медленно отнимая её от губ Панталоне. Дотторе перевернул её, и кончик мундштука скользнул под край платка. Алые глаза сощурились, и в них появилось нечто, что Панталоне не хотел сегодня видеть. От чего мурашки бежали по коже, и омерзение к самому себе пробуждалось с новой силой, поскольку от искр в чужих глазах, под тяжёлым дымом трав, окутывающих сердце, вспыхивал жар.

Трубка выскользнула из-под платка, а за ней показалось и облако дыма. Панталоне потянул пальцами за край ткани, стягивая её с лица Дотторе.

И ненавидел каждое мгновение, проведённое в этом месте, наедине с этим человеком.