В бескрайних водах всегда рождалось нечто опасное. Опасное, огромное, мощное и смертоносное. Тарталью нельзя было назвать ни мощным, ни огромным, но опасным и смертоносным — вполне. За счёт голоса, за счёт когтей и острых зубов, за счёт хвоста, дробящего крепкие доски кораблей и человеческие кости в труху.

Даже если Тарталья сталкивался с гигантами — ещё одними любимцами пучины, — то они никогда не нападали. Не пытались разорвать Тарталью, хотя для них он был всё равно, что легкодоступная добыча. Подобное перемирие, в каком-то смысле «дружба», давно скрепилось между ними из-за их происхождения — всё, что защищает гулкие, бесконечные океаны, рождается в их мрачных глубинах.

И не так важно, попало оно в них с суши, или же оказалось новым воплощением любви и мощи пучины.

Если у них одна «мать», то они все были созданы ею и самое великое оскорбление, которое они могли нанести, самая великая неблагодарность за подаренную им жизнь — это вражда друг с другом. Они могли есть и охотиться на мелочь, служащую питанием для сильных в океанах и морях, но не имели права пожирать друг друга ни распрями, ни клыками.

Потому никто ранее не мог и не смел увидеть в Тарталье добычу. Это он ловит других за плавники, а не его. Это он пугает, а не сам боится чужого оскала, взгляда и когтей. И хоть море смыло все раны, унесло боль и растворило пролившуюся кровь, а спина, где поверх пришедших из прошлой жизни шрамов грубо и яростно прочертили новые, уже не болела, осталось чувство.

Уязвимость.

До самого рассвета под гулкий звук собственного сердца и встревоженное пение пучины Тарталья всматривался в ночное море, бушующее от страха. И ему чудилось, что в густой темноте продолжают плясать золотые искры — остатки того света, что исходил от кожи… не человека.

Конечно, Тарталья знал, что по суше ходят не только люди. В смутных воспоминаниях ему не раз рисовались четырехлапые создания, покрытые шерстью: как гибкие и лёгкие, так грузные и неповоротливые. С маленькими и огромными глазами, с влажными носами, шумные и таящиеся, разнообразные в своём цвете и поведении, вызывающие как страх, так и желание коснуться, провести пальцами меж пушистых ушей и услышать ласковое урчание или заливистый лай.

Ощущение мягкой шерсти щекотало ладони, когда Тарталья пытался разглядеть за мутью собственной памяти нужную картинку. Она не отзывалась игольчатой болью в голове, а попросту чудилась недостижимой. Чем-то, что было ближе ко сну, чем к когда-то случившейся с ним реальности. Несущественная мелочь, не помогающая счистить муть со стекла, за которой плясали вспышки нечётких образов.

Однако среди всех тех существ, что он мог хотя бы приблизительно помнить, не было ни единого, кто принимал облик человека и мог гореть пылающим солнцем под водой. И, судя по волнению моря, пучина знала, Кто это. Знала и страшилась — в воде будто бы бегали разряды тока, жалящие кожу, подобно маленькой, неопасной и неядовитой медузе.

Течения пытались подтолкнуть Тарталью прочь с песчаного дна, подальше от этого рифа и отмели со звёздными ракушками. Прочь от того, где скрывалось прошлое, и где оказалась территория этого существа, название и имя которого оставались тайной.

Солнце поднималось, окрашивая солёные воды в утренний зелёный цвет. Риф вновь запылал красками, но взгляд Тартальи бездушно бродил по сплетениям кораллов. Мелькнули первые косяки рыбок, за которыми потянулись рыбы ярче и толще, и отмель оживала, как оживала всегда и будет оживать в будущем. Разве что на поверхности воды плавали кусты водорослей, вырванные со дна обеспокоенной пучиной.

Тарталья скользнул плавником хвоста по песку, после отталкиваясь и взмывая вверх. Море вновь заволновалось, и можно было увидеть шипящую пену, пластом пронёсшуюся над головой в очередной закрученной волне. Но на это Тарталья только лишь поплыл вдоль рифа, шевеля хвостом, бросая пустые взгляды по сторонам… и ощущая лёгкий трепет чешуек.

Призрачно жгли спину уже смытые порезы. А в разрозненных мыслях то и дело вспыхивал янтарь чужих озлобленных и полных опасности глаз. Пучина ли отпугнула существо, или же оно само проявило милосердие, решив не разрывать Тарталью на части? Даже не из желания съесть — попросту в чувстве мести за то, что Тарталья оказался таким самоуверенным.

Точно ли сработала песнь, или же это всё была игра со стороны существа? Если второе, то в этом не было никакого смысла, ведь если это существо охотилось на Тарталью, а не наоборот, то почему сбежало ни с чем? Не забрало даже чешуйки, не порвало плавника — только расцарапало кожу, освобождаясь из объятий и попросту злясь.

Не то чтобы Тарталья был… оскорблён тем фактом, что его внезапно победила его же жертва. Иначе бы у него не трепетала чешуя на хвосте, а мысли не бродили в потёмках размышлений. В голове царил туман из вчерашних образов, не давая сосредоточиться на всё том же преследующем его беспокойстве. Воды продолжали настойчиво толкать его в сторону, и в какой-то момент Тарталья в лёгком раздражении резко свернул.

В мгновение оказываясь в тени. Отпрянув обратно на уже поднявшееся солнце, побелившее песок на дне и заставив звёзды на ракушках мерцать ярче. И это же мерцание кривой дорожкой проступало вглубь пещеры в скале. Гладкой, вымытой течением, изнутри которой тянуло тёплой водой. Во входе пещеры проглядывались уже почти полностью стёртые временем и морем грани — будто бы когда-то давно скала треснула от макушки до самого дна, расходясь кривой молнией.

Сейчас же от этого остались лишь округлые стороны, расширившиеся, украшенные проросшими водорослями, полипами и облюбовавшими это место морскими звёздами да чёрными игольчатыми клубками морских ежей. Тарталья подплыл ближе, заглядывая внутрь темноты, где слабо мерцали звёзды голубых ракушек.

Вначале показалось, что внутрь не протиснуться, но когда Тарталья оказался напротив трещины, когда кожу обдало теплом, он понял, что трещина оказалась шире. Темнота расщелины была плотной, непроглядной и, в то же время, мягкой, манящей будто бы в укрытие.

Пучина вновь обняла плавник хвоста Тартальи, потянув прочь, но он стряхнул её лёгкую хватку, просачиваясь в расщелину. Камень задел чешую на бёдрах, и Тарталья неловко хлопнул плавником по стене, но не более. Расщелина внезапно расширилась, стоило ему проплыть всего ничего — даже не пришлось протискиваться сквозь какое-нибудь внезапное сужение.

О том, что он, в теории, и правда мог так постыдно застрять из собственного любопытства, нагнала Тарталью только после того, как он увидел белый огонь. Мысль возникла и исчезла, а сам он замер в воде, моргая, пытаясь понять, почему дно пылает.

А затем пригляделся — всё те же ракушки. Да так много, что покрывали собой всё дно подводной пещеры, убегая горящей белой рекой вглубь коридора, петляя и указывая путь так, что даже если бы Тарталья не мог видеть в темноте, то он всё равно бы проплыл, ни разу не врезавшись в стену.

От входа в расщелину донёсся зов, уже несколько уставший и отчаянный. Тарталья на мгновение обернулся, тут же ощущая лицом поток воды, подхвативший его волосы. Будто бы невидимые руки скользнули по его щекам, немо умоляя уплыть. Тарталья слабо улыбнулся, всё же отвечая на зов.

«Я хочу узнать. Или же я могу умереть здесь?»

Пучина смолкла, и в воде почувствовалась нотка горечи — не той горечи, что от соли, а горечи иной, эфемерной, существующей только для Тартальи. Такая горечь, что стало ясно — пучина мечется между ложью и правдой. Тарталья махнул хвостом и всё же устремился вглубь, прямо по звёздной реке, напоминающей… молоко.

Резко воспоминание ударило по мыслям, и Тарталья от неожиданности схватился за голову, морщась. И видя через мутное стекло собственной памяти нечто грязно-зелёное, мельтешащее, по которому разливалось что-то белое, плотное, похожее на то, как ракушки сейчас устилали дно разлома. Но стоило моргнуть — картинка пропала, и после неё остался разве что чей-то громкий оклик. Неразборчивый и непонятный.

Тарталья мотнул головой, продолжая путь, касаясь ладонью в темноте неровного камня. Заворачивая вслед за горящим белым дном. И видя новый свет — тепло-жёлтый он дрейфовал в воде, хлопая плавниками. Но таких плавников Тарталья никогда раньше не видел — узкие, светящиеся по краям, слишком большие для маленького светящегося тела рыбы.

Рыбка плыла спокойно, и заметила приближение слишком поздно. Тарталья сжал ладонь, хватая неизвестную добычу, но не собираясь раздавливать. Легонько, попросту рассмотреть. Однако стоило ему это сделать, как желтые плавники растворились в воде без следа, а свет погас. В недоумении Тарталья разжал ладонь, где остался лишь бесцветный кристаллик.

Опять — вспышка. Десяток таких кристалликов в маленьких, нежных ладонях… кого-то. Ладонях белых, будто бы детских, с обломанными грязными ногтями, словно ими недавно копались в земле. Тарталья вздрогнул, роняя кристаллик, и тот бесследно пропал среди горящих звёзд синих ракушек.

И чем дальше он плыл, тем больше встречались ему эти «рыбки». Настоящее имя этих созданий стремительным мальком мелькало на краю сознания, и вот его Тарталье никак не удавалось словить. Светящиеся «рыбки», плавно взмахивая своими странными плавниками, прятались на стенах.

На стенах, где всё чаще возникали мрачно-голубые и ласково-жёлтые камни. В первом будто заключили переливающуюся в лучах солнца глубину океана, а во втором — песок суши. Их слабый свет переплетался меж собой, отбрасывая блики на стены, и чешуя Тартальи вторила им ответным отблеском. А путь всё тянулся и тянулся дальше, пока не обернулся пещерой.

Тьма сдавалась под мягким переплетением света — голубого, жёлтого, белого. Блики переливались на неподвижных сводчатых стенах, и мрачные плети водорослей плясали под тёплым течением, ласково бежавшем по коже и чешуе Тартальи. Но всё это переплетение было ничем — Тарталья замер, глядя на фигуру.

Камень терял свой истинный цвет в плясках света, но чудилось, будто бы фигура мерцает. Неподвижная, непоколебимая, она сидела на троне, и пальцы одной из рук были сжаты на высеченном из жёлтого камня — «янтаря» — кубе. Тарталья моргнул, ведя взглядом вниз, видя постамент; видя начало статуи, погружённое во дно пещеры, усыпанное звёздными ракушками и обросшее мхом и водорослями.

Сглотнув, Тарталья двинулся, рассматривая высеченные из камня будто бы лёгкие одежды, покрывающие тело восседающего. Ткань волнами бежала по его ногам, по плечам, но не скрывала тела. На ум пришло какое-то слово, от которого Тарталья усмехнулся — лёгкое смущение, обращающееся в игривость, вспыхнуло на его щеках маленькими огоньками.

Его пальцы сами собой коснулись камня — не идеального. В складках высеченной ткани чувствовались зазубрины и впадинки, а сам камень казался несколько склизким. Мох и водоросли добрались выше начала статуи, взобрались по тонкой ножке, зацепили трон, оплели босые ноги… Тарталья провёл когтями вдоль обнажённой каменной груди, счищая часть мха. Поднял взгляд, но не встретил ответного бесчувственного.

Из-под края каменного капюшона не было видно глаз. Они оказались скрыты, и Тарталья мог рассмотреть разве что тонкий нос. Место, где должны находиться губы, пустовало. Статуя, как бы смотрящая на янтарный куб в своей ладони, оказалась безликой.

В лёгком разочаровании Тарталья склонил голову, вновь скользя взглядом по складкам одежд, по открытой части тела, по ногам, одна из которых оказалась закинута на другую. И нахмурился, замечая что-то высеченное внизу, на небольшом круглом постаменте, на котором стоял трон. Спустившись и очистив когтями, Тарталья удивлённо моргнул, видя знакомый знак.

Три конца. Не похожий на звезду, но похожий на три остроконечных цветочных лепестка. Маленькая молния вновь пронзила мысли, в этот раз вспыхивая золотом одинокой монетки, зажатой в пальцах. Не маленьких, а больших, грубых, мозолистых, кожей слегка загорелых. Монета теплом легла в руку Тартальи, и миг озарения кончился.

Тарталья в замешательстве посмотрел на свою пустую ладонь, ещё мгновение чувствуя её почти что невесомую тяжесть. Поднял голову, опять глядя в безликое лицо статуи, но не видя его.

Понимание волной окатило его, и он расслабился, прикрывая глаза. Ощущая, как вдоль спины бежит невозможное тут течение — слегка прохладное, отрезвляющее. Тарталья повернул голову, видя, как прятавшиеся на стенах бабочки вновь начинают дрейфовать по пещере, плавно двигая крыльями.

«Ты знаешь, кто это?» — Тарталья заставил себя мысленно оторваться от всё такого же мутного стекла своей памяти. Очищающегося будто бы случайно, но… Он вновь глянул на высеченный в изножье трона знак.

От похолодевшей ещё сильнее воды кожу прошило мурашками. Почудилось, будто Тарталью сейчас сдавит, но ощущение сгинуло спустя промедление. А затем течение мягко потянуло Тарталью ко дну, и в этот раз он не сопротивлялся.

Плавника приглашающе коснулся веер водорослей, и Тарталья позволил себе погрузиться ниже, прямо в природные объятия. Чувствуя, как от холодного течения пучины колыхаются водоросли, видя, как будто бы тлеющие бабочки взволнованно вновь прячутся меж камней. Тарталья перевёл взгляд на статую, уже не видную за широким плоским кругом постамента. Жабры на шее затрепетали, как и плавники, и Тарталья закрыл глаза, позволяя водорослям сомкнуться над ним.

Чтобы ничто не потревожило его лёгкий мимолётный сон.

Где он был целым морем. Где его сознание расширилось, став необъятным, всепоглощающим, глубоким до самых дальних, самых тёмных земель, куда может добраться лишь вода, но не живое существо. И сознание дребезжало от дыхания его созданий, от их движений в водах, что текла и по их венам, наполняя тела жизнью. Он был каждой каплей, что вместе сливались в великие моря и океаны, и он же был каждой каплей возвращающихся с пустого небесного купола облаков.

Бесконечный обмен, бесконечный цикл, круговорот жизни — было так и да будет впредь. Он проливался дождём над золотой гаванью, падал на землю, падал в море, падал на листья и траву. Падал на чужую кожу, скользя по ней, смачивая одежду, собирая пот и кровь. Капал с тёмных ресниц, дрожал от сотрясающей сушу силы, озарялся золотом чужих рук, стекал по смертоносному острию окровавленного лезвия.

Дрожал под чужой силой, отступал волнами, выталкивая своих созданий, своих детей, силясь уберечь. В облаках же — стремился вернуться, обрушиваясь беспощадным ливнем, вновь касаясь тела, но уже не кожи. Разбивался о твёрдую чешую брызгами, пропадал в густой рыжей гриве, безуспешно пытался ослепить ледяной янтарь глаз, направленный… не на него.

На других. На десятки, сотни других, сражающихся над ним, над его водами. Ледяной янтарь, которому не страшны молнии, который сам — порождение ужаса. Чешуйчатое, огромное тело, рассекающее кометой тёмное, испуганно искрящее молниями небо, а рык — заглушал гром, заставляя сотрясаться что небесную твердь, что колыхающееся море.

Вместе с чистым дождём проливался тёмный. Тягучий, мрачный, порочащий солёные воды, превращающий Тарталью в одно огромное зловонное алое озеро. Медленное, неповоротливое, лишённое воздуха и силы. Волны не слушались больше, течения ослабли; не успевшие сбежать дети гибли, задыхаясь, пропадая в тьме, но не той тьме, где могли найти приют — а в бесконечной, повторяющейся тьме, где увязли их мёртвые тела.

Дно дрожало от ударов, волны крови вздымались, обхватывая каменные копья, беспощадно протыкающие тела. Тарталья продолжал падать каждой каплей, всё касаясь чешуи, стекая по оскаленным острым клыкам вместе со свежей кровью. Не в силах сделать ничего. Будто бы и правда став лишь маленьким закрытым озером, иссушающимся в собственных берегах.

И он был вынужден поглощать чужую смерть, принимая её в своё нутро, в свою тьму, где бесполезно терзал из раза в раз, силясь очиститься от того, чем его посмели испортить и проклясть. Прибрежные воды, ещё не затянутые кровавой пеленой, тряслись в истинном ужасе перед тем, кто сумел обуздать их.

Сам того не желая.

Тарталья видел вспышки — как менялось длинное тело, как порой когти, а порой пальцы кидали каменные копья, как оскал сменялся со звериного на человеческий, и только лишь глаза всегда оставались неизменными. Ледяными. Бесконечно яростными, полными безумия, гнева и азарта. Наслаждения от того, как клыки вонзались в шеи, как копьё, будто продолжение чернильно-золотой руки, пронзает сердца, как когти разрывали божественную плоть…

Так было до тех пор, пока безумная жажда Бога не оказалась утолена.

Ресницы затрепетали. Тарталья приоткрыл глаза, всё видя янтарь. Всё видя золото, всё чувствуя бессилие в попытках подчинить отобранные у него волны и течения тем, кто должен был править сушей, а не морем. Вновь на шее затрепетали жабры, и Тарталья поднялся, вырываясь из хрупкого кокона водорослей.

Течение тут же обняло его, всё такое же прохладное, отрезвляющее, успокаивающее. Только оно было не в силах оплестись вокруг стучащего в груди горячего сердца. Лёгкая дрожь сковала пальцы, и Тарталья непонятно зачем сжал их на кусте водорослей. Ощущая, как трепещут плавники. Чувствуя, как по чешуе пробегается щекотка.

Слыша у себя в голове отзвук имени, леденящим криком читающийся во всплеске кровавых волн, ловящих мёртвые тела падших от его руки богов. И странная улыбка расползалась по губам Тартальи, когда он повторял его про себя, под предвкушающий ритм, что отбивало его сердце. Зная, чьё лицо так и не было высечено у статуи, и чей янтарь глаз скрывал каменный капюшон.

«Моракс»

***

Летняя жара сгинула в холодных объятиях бури. Снаружи дыхнуло прохладой и влагой, когда Чжун Ли открыл дверь и увидел залитый лужами постоялый двор. Забор покосился сильнее прежнего, но, на удивление, остался торчать в земле, а не валялся плашмя в грязи. По яростному звучанию бури чудилось, будто она пытается стереть городок с утёса и не оставить даже следа.

Не успел Чжун Ли как следует оглядеться, как из главного дома вышла хозяйка, отряхивая руки о передник. Заулыбалась, не обращая никакого внимания на лужи. Будто их и не было вовсе. Чжун Ли попытался подхватить это настроение.

— Спали хорошо, господин? — спросила хозяйка, всё же эти самые лужи аккуратно обходя. — Пришли вы вовремя — перед самой бурей.

Рассказывать о подозрениях, что виновником бури мог быть он, швырнувший на морское дно русалку прошлым вечером, не захотелось. Вместо этого просто кивнул, теперь осматривая свой дом, но на там не оказалось даже следов — успел высохнуть под редкими лучами солнца, просачивающимися сквозь серую пелену облаков.

— На Вашем месте я бы расценил это как плохой знак, — усмехнулся Чжун Ли, быстро скользя взглядом по другим дворам, и замечая разве что перевёрнутые вёдра у дома через дорогу — разметало вдоль стен, но не разбило, а лишь перевернуло да наполнило дождевой водой.

— Глупости, — махнула рукой хозяйка, при этом кивая в сторону дома, и теперь уже вдвоём они пошли через промокший двор. Чжун Ли обогнул особенно большую лужу, заходя на порог вслед за хозяйкой.

Внутри, на столе, за которым днём ранее пили чай, уже стоял нехитрый завтрак из отваренной картошки, вчерашних лепёшек и разделанной рыбы. Покосившись на последнее, Чжун Ли безропотно сел за стол, снимая перчатки.

— Бури приходят с моря, — продолжила прерванный разговор хозяйка, тоже садясь. Чжун Ли заинтересованно глянул на неё, и озадачился, а не спросить ли прямо о живущей в здешних водах русалке. Придержав слова, взялся за разогретую лепёшку, слушая дальше. Хозяйка продолжила. — А море наш утёс любит, и бури не более, чем проявление чувств.

— Какая-то местная легенда? — спросил Чжун Ли, поднимая взгляд. На это хозяйка только усмехнулась, разламывая картошку.

— Если бы просто легенда, — неожиданно на её морщинистом лице появилось какое-то по-детски самодовольное выражение. Даже выцветшие от старости глаза слегка заблестели, а бледный шрам на щеке спрятался среди морщин. Она чуть наклонилась над столом, говоря несколько доверительно. — На самом деле так, море нас не трогает уже много лет.

— В каком же смысле — «не трогает»? — спросил Чжун Ли, про себя хмурясь. А в памяти алым вспыхнули нечёткий образ русалки, сидящей на камнях, и острота когтей, бегущих по коже игриво и без боли.

Возможно ли, что он правда поспешил с выводами? То был не монстр и не тварь — то был дух, защищающий отмель Яогуан и благоволящий местному городку? Углядел в Чжун Ли опасность — не удивительно, от того могло разить смертью и кровью, — попытался избавиться, но не получилось.

— Да вот, например, — отвлекла его от размышлений хозяйка, быстро отщипнув себе рыбы и съев её вместе с разломанной частью картошки. — Сын плотника нашего в прошлый раз, ветер в голове, вышел в море. Началась буря, да только его вынесло на берег! С одними занозами в ладонях, да и лодка цела, только с одной трещиной в борту.

Чжун Ли медленно кивнул, отводя взгляд, только хозяйка не успокоилась, как считала необходимостью доказать, что море и правда бережёт местных.

— Или ещё: всегда рыбы полно, что ни отплывают — с полными сетями всегда. Не тонет никто: ни дети, ни взрослые! И если сегодня пойдёте к причалу, то знайте — все лодки целы, ни одну не унесло и не сломало, а сами ведь слышали, какой вой ночью был!

— Вас послушать — и правда, бережёт, — улыбнулся Чжун Ли, подбирая следующие слова. — Неужели духи в водах завелись?

— Этого знать не смею, — ответила хозяйка, вздыхая. — Если и есть, то никто их не видел, и никому они не показывались.

На это Чжун Ли мысленно усмехнулся, опуская взгляд к своей еде. И правда наткнулся на духа, пока прогуливался? При этом ранее его никто не видел, и либо это ложь, дабы Чжун Ли, как простой странник, не сильно интересовался местным покровителем, либо же правда. На ложь не тянуло — тогда было бы легче промолчать про покровительство моря, если предположить, что духа скрывают от чужих глаз.

Да и так заботятся, а сам он потянулся прямо в когти. Кончики пальцев прошило странное ощущение — вспомнилось, как легко удалось пронзить кожу, как просто получилось оставить на ней следы. Как непозволительно слабо ощущалось тело существа в его руках за секунду до того, как он пришёл в себя. За секунду до того, как в полной мере ощутил чужие губы на своих.

Не будь у него воспитанного веками самообладания, то он бы дал жару, загулявшему в груди, прорваться румянцем на щёки. Вместо этого он вернулся к завтраку, избегая взглядов в сторону тарелки с рыбой. И если его смущение от собственных мыслей и всплывшего в памяти всё того же мутного цветастого образа удалось спрятать, то лёгкую неприязнь прочитали сразу же.

— Рыбка не нравится? — спросила хозяйка, как раз отправляя в рот ещё один кусочек. Чжун Ли слабо улыбнулся, после опуская взгляд к своей картошке, которую никак не получалось разломать на две равные части, и она попросту крошилась у него на лепёшке.

— Не нравится, — чистосердечно ответил он, пожимая плечами. — Не ложится на язык, совсем никак, сколько бы ни пробовал.

Справедливости ради, он и правда силился бороться с отвращением, но то так сильно укрепилось в его сознании, будто бы проросло сорняком с длинными кривыми корнями, что не было ни единого шанса хоть как-то от него избавиться. Потому Чжун Ли бросил попытки исправить ситуацию уже как пару веков. Память сыграла с ним ужасную шутку, заставляя видеть его самую мерзкую картину в его жизни каждый раз, когда он всего лишь слегка откусывал или от рыбы, или от осьминога, или ещё от чего-то, что жило в морских водах.

Стоило только об этом задуматься, как опять вспыхнуло алым закатом перед глазами. Ощущение поцелуя вновь полыхнуло на губах, в этот раз ярче. А ведь у русалок хвост рыбий, и рыбой они питаются. Чжун Ли с лёгкой опаской провёл языком по зубам, как если бы только сейчас ожидал ощутить неприятный привкус, однако его не было. Был лишь вкус картошки.

Он встряхнул головой, прогоняя слишком уж навязчивые мысли. Его так удивило существование русалки, что теперь каждый раз он возвращается к воспоминаниям о ней? Чжун Ли вновь взглянул на свои пальцы, прошлой ночью окропившиеся кровью ранее невиданного ему существа.

Будет ли слишком нагло надеяться на новую встречу?

— А чего же Вы к отмели приехали, раз рыбу не любите? — искренне удивилась хозяйка, в который раз это утро отвлекая его от мыслей. Он улыбнулся шире, вздыхая, и невольно в голос проникло более глубокое чувство тоски, чем ему бы хотелось показывать.

— Полюбоваться видами моря, — он прикусил язык, теперь уже умышленно подбирая слова, не давая большему прорваться и возвращая голосу спокойствие. — А Вы давно здесь живёте?

— Всю жизнь, — хозяйка тяжело вздохнула, отводя взгляд и смотря в сторону окна. Через белые кружевные занавески просачивались мягкие лучи утреннего солнца, подсвечивая витающие в воздухе пылинки. Хозяйка заговорила дальше, и теперь уже в её голосе, будто бы отражением, звучала тоска. — Мои родители привезли нас сюда. В Снежной после гражданской войны наступил голод, и они боялись не прокормить нас.

— У вас есть семья? — спросил Чжун Ли, глядя на неё и задерживаясь взглядом на шраме щеке. Хозяйка мягко помотала головой из стороны в сторону, глядя на свои чуть запачканные едой старые ладони только сильнее поблёкшими глазами.

— Никого. Только я.

Чжун Ли кивнул, позволяя тишине заполнить и дом, и мысли в голове. Продолжая смотреть, как пылинки летают в пронизанном солнцем воздухе. Прикрыв глаза, Чжун Ли на мгновение позволил себе слишком много. Его внимание проникло во всё ещё влажную после бури землю и в мгновение охватило весь утёс.

Сотни шагов, быстрых и медленных, бодрых и уже усталых, маленьких и больших. И каждый, кто шёл сейчас по некогда принадлежавшим ему землям, полыхал жизнью изнутри, горел огнём в сердце, заставляя его вспоминать о прошлом и думать о грядущем, что было не таким уж и долгим, как ему хотелось казаться.

Шаги — течение времени. Шаги будут и после того, как будет сделан уже его последний.

Когда он открыл глаза, то в игре света мелькнули очертания силуэтов. Вздохнув едва слышно, смаргивая наваждение, он сумел вплести в тишину слова так, чтобы не нарушить покой чужих мыслей. А чешуя рвалась из-под кожи, трепещущая от холодка несуществующего дыхания, пробежавшегося по его шее.

Облака расступились, будто и не было уже никакой бури, и напоминанием о том, что она была, служили лишь искрящиеся в солнце лужи. Воздух полнился чужими голосами и всё тем же запахом соли, оседающим на языке. Размышления вновь отправились в полёт, и Чжун Ли позволил им улететь прямо к снующим в яркой голубизне неба белым чайкам.

Дневник слегка отягощал карман плаща, как и завёрнутый в ткань кусочек обточенного грифеля. Чжун Ли хватило на то, чтобы обойти городок, заглянуть на рынок, — но не так глубоко, — переброситься словами с ещё парой жителей, представляясь и стараясь произвести приятное впечатление.

А затем ноги его всё равно понесли к краю утёса, к началу крутой, обветренной и побелевшей от солнца и соли лестницы. Волны катились по вечно неспокойной воде, закручиваясь и рассыпаясь пеной. Тёмные, почти чёрные пятна водорослей — вынесенные из глубин бушующим морем, однако не более. Берег оказался засыпан морским мусором, среди которого не было ничего более.

Чжун Ли медленно начал спускаться, держась рукой за перила и оглядываясь. Будто бы ожидал увидеть среди белоснежной пены алую вспышку плавников. Или же то был хвост? Чжун Ли прищурил глаза, силясь вспомнить отчётливее, но видя перед внутренним взором лишь игру кровавых лучей заката на чешуе. Игра ли воображения под очарованием песней, или же природа позабавилась, сделав облик русалки настолько неясным, что очертания и мелочи ускользнули тогда от ослеплённого магией взора?

Как хозяйка и говорила — лодки были целы. Качались на волнах у причала, а по ним сновали уже готовящиеся к повторному плаванию рыбаки. Чжун Ли прошёл мимо, наблюдая лишь краем глаза и скользя взглядом по водам. Только вот надежда, что русалка вновь появится перед ним, таяла быстрее, чем сахар в горячем чае.

Даже если она всё ещё здесь, то зачем ей появляться? Вчерашний её странный взгляд был непонятен — чего желала? Чего добивалась? Почему за всю свою долгую жизнь лишь на закате Чжун Ли смог увидеть её? Конечно, в море ходил он не так часто, однако же возможностей было много.

С другой стороны — он даже ни разу не попадал в шторм или бурю. Он кратко задумался над этим, бредя по песку как вчера, сняв ботинки и держа их в одной руке. Солёный ветер трепал подол его плаща, обдувая и смывая жар от солнца. Чжун Ли всё глядел на мерцающую, будто бы живущую движением воду.

И просто шёл дальше, пока песок не сменился галькой. Пока он не увидел каменный берег, нависающий над водой, с которого его вчера и утянули в дёготь ночной воды. Волны бились о камни, и солёные брызги окропили босые ноги, когда Чжун Ли подошёл и посмотрел вниз.

Не увидел даже собственного отражения — настолько неспокойной чудилась ему вода. Дрожала, плескалась, пускала брызги, шипела пеной… Оставаясь пустой. Чжун Ли отступил, оглядывая место, которое не успел разглядеть как следует вчера.

Утёс нависал нишей, создавая тень, пряча от чужих глаз. Пахло горечью водорослей здесь отчётливее, как и солью. К каменному берегу прилипли сгустки водорослей, ползали рачки. Да и блестели они от влаги так, что неосторожное движение — утянет в пучину.

Чжун Ли отошёл от берега, подходя к стене ниши. Немного подумав, откровенно не зная, стоит ли это того, он снял плащ и расстелил его на сухом камне, до которого приливы, насколько он помнил, добирались лишь поздней ночью. Вытащил из кармана дневник, за ним — грифель. Слегка подумав, всё же оставил перчатки.

В голове царил далеко не хаос — пустошь, где гуляют ветра, будто бы подгоняемые Барбатосом. Полные праздности и легкомыслия. Совершенно не то настроение, чтобы вести беседу с собственным прошлым о своём настоящем. Потому из-под грифеля пошли не слова, а полетели линии — несколько неаккуратные, но постепенно складывающиеся в подобие рисунка.

То и дело Чжун Ли поднимал взгляд, смотря на море перед собой, перенося замеченные волны на бумагу, обращая цветастую синеву природы в лишь блеклое и схематичное подобие себя на жёлтых страницах дневника. Мерный шум успокоившихся волн наполнял воздух, напоминая некую успокаивающую песнь.

На всякий случай Чжун Ли огляделся, однако не приметил никаких подозрительных полуголых силуэтов с рыбьими хвостами. Надежда оставалась, хоть и с крупицу размером. Хотя стоило признать, что без повторной встречи это знакомство с русалкой будет скорее разочаровывающим.

Невозможно было не злиться на то, что Чжун Ли не помнил черт лица. Иначе бы линии складывались в портрет, а не в волнующийся океан. И тогда в памяти останутся лишь бесплодные касания. Яркие, безусловно, но лишённые хоть чего-то, что могло бы уверить в реальности произошедшего.

Могло ли то быть просто его разыгравшимся воображением, предвестником скорой кончины? Не было никакой русалки, и на деле он по-глупому соскользнул с камней и упал в воду, где ему причудился образ, навеянный его одиночеством?

Его путешествие слишком уж затянулось, стоило вернуться в Заоблачный Предел, чтобы хотя бы остаток жизни провести в окружении детей своих братьев и сестёр. Однако даже это будет лишь поверхностной иллюзией, не более, чем миражом, и чувство, которое так долго удавалось заглушать звуками целого мира никуда не исчезнет.

Медленно лучи солнца становились гуще, набираясь цвета — уже не светлые, а рыжие скользили по камням, волнам и небу, окрашивая последнее в преддверии сумерек. Чжун Ли глубоко вздохнул, на мгновение замирая взглядом на солнце, всё ещё полностью парящем в небе, но уже медленно спускающемуся к бескрайнему водяному горизонту.

Взглянул на разворот в дневнике, изрисованный чёрными линиями, вышедший слишком грязным и неаккуратным. Чересчур долго просидел, дожидаясь, оттого и чересчур много деталей, мешающихся между собой. Вздохнув, Чжун Ли потянулся за тканью, чтобы спрятать в неё остаток сточившегося грифеля…

Как раздался всплеск.

Тихий, но не такой, словно волна набежала на камень. Чжун Ли замер на мгновение, ощущая бегущие по спине мурашки, и поднял глаза от страниц дневника. Мгновением позже встречаясь с океаном в чужих. Высунувшись из-за камней, вцепившись полупрозрачными когтями в камень, с блестящей, мокрой медью волос в лучах солнца, на него смотрело оно.

Чжун Ли моргнул, отчего-то подумав, что русалка окажется игрой света взмывающих от волн мелких брызг. Однако проходили мгновения, и синие, глубиною в океан, глаза на мгновение скрылись за бледными веками. Слипшиеся чёрные ресницы на миг сомкнулись, а затем русалка чуть наклонила голову, игриво щурясь.

И чуть приподнялась из-за камней, полностью показывая до этого полускрытое лицо. Чжун Ли крепче сжал в руках дневник, после закрывая его и откладывая в сторону. Скользнула мысль о том, чтобы, как вчера, запечатать уши янтарём. Только сейчас он был сосредоточен, и не потерял бы рассудка, как бы сильного того ни пожелала русалка. Точнее… русал?

Его взгляд скользнул по очевидно мужским чертам лица, а затем и по показавшейся из-за камней плоской груди. Чжун Ли поспешно вернул взгляд выше, вновь встречаясь им с синими глазами. Чуть розоватые губы растянулись в улыбке, но так и не раскрылись. И пока что Чжун Ли отказался от мысли лишать себя слуха.

Он медленно приподнялся и буквально увидел, как чёрные зрачки существа расширяются, как полупрозрачные, острые когти чуть сильнее сжимаются на камне, почти что царапая в каком-то нетерпении. Но не сделал более ничего. Ожидая. Или заманивая.

— Здравствуй, — голос Чжун Ли в шуме волн показался на удивление громким, прорезав будто ножом. Русал вздрогнул и на вдохе — Чжун Ли увидел, как на бледной, тонкой шее при этом движении чуть раскрылись алые прорези жабр, — приоткрыл рот. Почти тут же прикрывая его рукой. Не успевший даже напрячься из-за этого Чжун Ли позволил себе усмешку. — Не будешь очаровывать?

На лице русала проступило новое выражение — он увёл взгляд в сторону, в мгновении смущённо хмуря брови, и могло показаться, что его щёки вспыхнули розовым. Но всего на секунду, после которой он взглянул на Чжун Ли будто бы даже нахально, кивая. Отнял руку ото рта и поманил к себе.

Разве что в движении его проскочила некая дрожь, похожая то ли на испуганную, то ли на нервную. Чжун Ли размышлял над предложением недолго и, решив, что вполне сумеет вытащить на сушу русала, если тот попробует на него напасть, подобрался ближе. И ему определённо не почудилась лёгкая скованность в острых плечах, на ключицах у которых он задержался взглядом дольше нужного.

В явном порыве скрыть напряжение, русал зачесал медные волосы рукой, открывая вид на свой лоб. Оказавшись в опасной близости от существа, Чжун Ли запоздало заметил одну странную, непонятную ему мелочь — маленькие крапинки усеивали бледный нос и скулы неровной россыпью, будто мелкая галька на белом песке.

Веснушки. У русала перед ним, что обитал под водой, были веснушки. Это оказалось столь внезапным, что Чжун Ли с трудом усмирил порыв дотронуться и проверить, точно ли это не какая-то грязь или блики лучей. Русал же смотрел в него в ответ — поглощающе-внимательно, пристально. Чжун Ли будто бы глядел в саму бездну.

А эта бездна глядела на него.

Чем дольше Чжун Ли вглядывался, тем больше видел. Не только на дне синих, будто и правда отражение глубин океана, глаз. Он заметил тонкие, полупрозрачные и отдающие алым лепестки плавников, выглядывающие из-под мокрых прядей волос, на месте, где у людей должны быть уши; такие же алые, тонкие перепонки меж когтистых пальцев; светлые, светлее веснушчатой кожи, полосы шрамов, ползущие с плеч за спину…

Холодок обдал Чжун Ли. Он ещё раз глянул в лицо напротив — всё такое же близкое. В глаза, отвечающие ему не меньшей жадностью. В ответ его разглядывали столь же пристально и почти что невоспитанно, как разглядывал он. И не было более ни единого мгновения, когда напряжение, выдающее страх, сковывало чужие мышцы.

Внимание русала скользило лёгким жаром по коже, жгло даже черед одежду. По щекам, по шее, по плечам и груди, до пояса и ниже, затес возвращаясь наверх, замирая на… Чжун Ли невольно облизнул губы, слегка отстраняясь, ощущая нечто странное. Не похожее на внушение, не похожее на магию — его разум не пытались атаковать. Просто он сам не заметил, как опасно приблизился к существу, что вчера его чуть не утопило.

Мысли сгинули в шуме волн, когда его движение отзеркалили. Русал сам пробежался разом языком по своим бледным губам, и закатное солнце лучами скользнуло по показавшимся острым клыкам. Не как у акул — мельче, острее и, кажется, всего в один ряд. А затем русал оскалился, но не в угрозе, а в игривости, нарочно демонстрируя клыки.

Чжун Ли усмехнулся, запоздало замечая, что ткань его штанов успела слегка промокнуть от разбивающихся о каменный берег волн. В голове не было тумана, лишь ясность, но каким-то чудом она не удержала Чжун Ли от ответного оскала. И это было не так важно, поскольку синие глаза русала вспыхнули смесью и лёгкого испуга, и восхищения настолько ярких, что закатное солнце в сравнении показалось лишь маленьким светлячком.

Странное мгновение разрушилось и осыпалось осколками от прикосновения. Чжун Ли резко одёрнул руку, ощутив на ней хватку и сощурил глаза. Русал замер, тут же убирая ладонь и вновь цепляясь когтями в камень. Плавники-лепестки на его голове затрепетали сильнее и прижались к волосам. Почудилось, будто волны от чего-то потемнели, вновь разбиваясь о камень, в этот раз поднимая в воздух целое облако брызг и точечным холодом падая на кожу.

Русал замер, поджимая губы, а затем неожиданно высунулся из воды наполовину, опираясь на руки и резко оказываясь так близко, что мог бы и в шею впиться. Из горла едва ли не против воли вырвалось глухое рычание, и Чжун Ли отшатнулся ещё раз, напрягаясь всем телом. После удивлённо наблюдая, как русал разворачивается боком и усаживается на камни, глядя через плечо и открывая спину.

Ветер неожиданно яростно взвыл, поднимая тёмные волны. Одна из волн особенно сильно врезалась в берег, накрывая собой… видневшуюся часть серебристого хвоста, отливающего то золотом, то рыжим в закате. Прорези жабр на бледной шее вновь раскрылись на пару мгновений в глубоком вдохе. Русал сглотнул, продолжая глядеть, но сейчас Чжун Ли не смел оторвать взгляда от чешуи.

От неровной линии, где кожа переходила в серебро маленьких чешуек. Где ещё ниже из этого серебра прорезалась узкая шёлковая полоска алого плавника. Желание дотронуться оказалось настолько же внезапным, насколько и сильным. К обильному запаху соли примешалось нечто тяжёлое, не похожее на простой рыбный запах.

Его руки вновь коснулись через перчатку. В этот раз медленнее, лишь кончиками когтей, как спрашивая дозволения. И Чжун Ли склонил голову набок, оглядывая линию позвоночника, скрывающуюся под бледной, испещрённой тонкими шрамами спины. Шрамами не от его когтей — слишком уж они были ровными и шедшими полукругом.

Как от плети.

Он позволил стянуть перчатку. Почти не обратил внимания, как когти коснулись его кожи, а затем влажная и прохладная ладонь дотронулась уже более нагло. Он глядел во всю ту же бездну чужих зрачков, затопивших чернотой синюю радужку, оставив от той лишь каемку.

А затем русал посмотрел вниз, на их руки, и слегка нахмурился. Провёл когтем, отвлекая Чжун Ли и заставляя того тоже взглянуть. Кожа его рук была обычной, человеческой, и… В памяти вспыхнул вчерашний день, когда во мраке воды он забылся, осветив глубину собственной силой.

Изо рта русала вдруг вырвался вздох, и его коготь опять пробежался по коже, но уже темнеющей до черноты, а затем озаряющейся золотом, будто бы побежавшим по его венам. Линии сложились в чёткий узор, а кончики пальцев загорелись ярче всех, перебивая закатное солнце. Полупрозрачные когти щекоткой пробежались выше, до мокрого рукава рубашки.

Но задирать его не было никакого смысла. Сквозь светлую, влажную ткань слишком хорошо просвечивал свет проявившихся узоров. Чуть подрагивающей ладонью русал пробежался выше, и Чжун Ли краем глаза увидел, как по серебристому хвосту будто бы пробежалась маленькая волна — сотни чешуек слегка приподнялись и тут же опустились.

Желание вылилось в порыв. Не стремительный, но неумолимый, сопротивляться которому было невозможно. Стянул вторую печатку, затем мягко, словно так и надо, обхватывая ею горло русала. Тот замер, резко вскидывая глаза с уже не такими большими зрачками. Сквозь ткань, в плечо, впился когтями, предупреждая, но не успев сделать ничего.

Чжун Ли ощущал биение его пульса черно-золотой ладонью. Ощущал трепет жабр пальцами и движения кадыка. Притянул к себе, чуть склоняясь, чрезмерно близко видя, как прорези жабр раскрываются, обнажая внутреннюю часть. И глубоко вдохнул, касаясь носом местечка под челюстью.

В его руках замерли, ответно дыша, всё ещё впиваясь когтями сквозь мокрую рубашку. Но не пытались вырваться, не пытались сбежать, спрыгнуть с берега и окатить волной. Или хотя бы расцарапать ему грудь за наглость, а ведь могли. Чжун Ли слишком хорошо ощущал, что эти когти, сейчас слегка его царапающие, порвут человеческую плоть в клочья без особых усилий.

Существо перед ним могло украсть его жизнь вчера, не приди он в себя вовремя. Возможно, всё это возраст, однако… Однако. От прохладной, бледной и мокрой кожи в веснушках — абсурд, — пахло не просто солью и океаном. От неё едва уловимо тянуло впитавшимся и несмываемым запахом смерти.

Заклокотавшее рычание в горле в этот раз было мягким. Чжун Ли прикрыл глаза, повторно вдыхая, теснее прижимаясь носом к коже, чувствуя, как в его плечо перестали впиваться, перемещая ладонь уже ему на шею. Огладили, задевая вену когтями нарочно, играясь и расслабляясь. Вибрация прошла по его горлу, но то было не то подобие рычания, что он издал вчера.

Это был некий звук, больше похожий на… пение. Оно сорвалось с губ русала, прямо на ухо Чжун Ли, и тот не сдержал ещё одного порыва, теперь в место под челюстью вжимаясь не носом, а губами. Собирая с мягкой кожи горечь соли и ещё чего-то, что не вызвало отвращения, а потянуло только дальше, в наваждении опуская вторую ладонь ниже, касаясь бока и подбираясь к линии чешуи.

Над головой пронёсся рёв ветра, а затем ледяная тяжесть рухнула на них. Чжун Ли отпрянул, резко поворачивая голову и видя бешеную пляску чернильных вол вновь взбушевавшегося моря. Солнце только начинало гореть в конце своего пути, но свет его лучей будто бы бесследно утопал в яростных водах. Очередная волна плюнула брызгами и пеной прямо в лицо, и Чжун Ли зажмурился, вытираясь.

В следующую секунду слыша шипение рядом с собой. Когти русала вновь впились в его плечи, однако не в злости на него. Русал скалил клыки в сторону вод, и алые плавники по бокам его хвоста опасно трепетали, как трепетали и жабры на его горле. Чжун Ли сморгнул солёную воду с ресниц, запоздало подавляя реакцию тела — его пробило крупной дрожью от промокшей одежды, от стекающей воды с волос, да и от просто холода.

Будь он человеком, то его бы пробирало мощными судорогами от обдувавшего их ветра. Пока что ему удавалось не стучать зубами. Тряхнув головой во всё том же замешательстве, он убрал ладони, запоздало понимая, что он только делал.

Он целовал шею русалу. Тому, что чуть его не убил вчера, и которого в ответ он расцарапал. Понимание ситуации просачивалось в его голову, как маленький ручеёк пробивается сквозь каменный завал. Тем временем русал хлестнул по очередной волне алым веером нижнего плавника, как отгоняя её.

Занималась новая буря.

Первое, о чём он всё же решился подумать — его опять очаровали. Каким-то образом. Возможно, дело не только в песнях и звуках голоса, но ещё и во взгляде. В самом существе русалок, в их сути, направленной на очарование своей добычи. Только вот если бы это действительно было так, то Чжун Ли точно бы ощутил вторжение в собственное сознание. Как вчера, когда его голос разума попросту подавили и будто погрузили на дно глубокого озера, запечатывая в вязком иле.

Сейчас же хоть он и ощущал себя несколько иначе, но его разум не бился в чужих руках. Скорее он попросту уподобился до… инстинктов. Чжун Ли ещё раз моргнул, неожиданно находя ответ в виде такой простой вещи. Конечно, он не зверь, чтобы быть настолько примитивным. Просто его подсознание считало русала, продолжающего шипеть и бить хвостом по тёмным волнам, как кого-то «достойного».

Одиночество играло с его головой ужасные шутки.

Чжун Ли встряхнулся, отчётливее ощущая мокрую ткань, липнувшую к коже, и отстранился. В ту же секунду его сильнее схватили за плечи, и он встретился взглядом с округлившимися синими глазами. От морока не осталось и следа, теперь на него глядели несколько отчаянно. Не так, как подобает хищнику — русал определённо не видел в Чжун Ли добычу.

Слишком уж много откровенностей для такого он себе позволял. Потому Чжун Ли мягко перехватил его руки, отцепляя его когти от своей одежды. Когти ответно впились в его кожу, всё ещё чёрно-золотую, свет линий которой начинал обретать объём в становящихся гуще сумерках. Очередной сноп ледяных, солёных брызг прилетел в лицо, и Чжун Ли недовольно поморщился.

Затем неожиданно ощущая, как по его щекам и векам проводят ладонью, поспешно стирая воду. Вторую руку продолжали крепко стискивать в очевидном нежелании отпускать. Русал порывисто вдохнул, опять раскрывая жабры, и Чжун Ли опустил плечи, заставляя себя расслабиться.

— Ты не собираешься меня убивать, да? — уточнил он на всякий случай. Русал замотал головой так сильно, что разбрызгал с волос воду. Его ладонь осталась на щеке Чжун Ли, и тот позволил ей остаться, хотя она была едва ли не холоднее, чем вода. Русал издал какой-то тянущий звук:

— Н-н… — и тут же замолчал, плотно смыкая губы. Вдохнув ещё раз, всё же сумел закончить, хоть и отрывисто и словно через силу. — Н-н-нет.

Чжун Ли вскинул брови, слыша неожиданно настолько неуверенную речь. Может, русалки и пели хорошо, но говорить им было сложно? Не сдержав улыбки, Чжун Ли ответил под очередной будто бы злой аккомпанемент брызг:

— А вчера тогда?

И в лучах уже сгоревшего наполовину солнца ему не почудилось смущение на лице напротив. Опустив взгляд, русал убрал ладонь от лица Чжун Ли, впрочем, почти тут же сжимая его вторую руку. Помолчав, он повёл плечами, затем силясь выдавить, но запнувшись на первом же слоге:

— Эт-т-т…

Уже несколько зло нахмурившись, он попробовал ещё раз, а когда не получилось, то дёрнул головой, морщась.

— Ладно, это не важно… — начал было Чжун Ли, всерьёз уже думая, что вчерашнее покушение было каким-то подобием ошибки. Поскольку если бы его и правда вчера желали убить, то вряд ли бы он вылез целым. А так на нём даже не попытались оставить царапин.

Только он не успел закончить. Его руку сжали крепче, перевернули и занесли над ней коготь. Чжун Ли поборол в себе желание отдёрнуть руку исключительно потому, что не ощутил угрозы. А в следующую секунду кончик полупрозрачного когтя коснулся его кожи и начал чертить по ней одну невесомую линию за другой.

Прошло несколько секунд, прежде чем Чжун Ли понял, что на его ладони выводят невидимые буквы, в итоге складывающиеся в слова. Русал остановился и поднял взгляд, несколько напряжённо, и Чжун Ли неловко улыбнулся, отвечая:

— Можешь повторить?

Смех чуть не сорвался с его губ, когда он увидел, как плавники-лепестки на голове русала зашелестели в лёгком раздражении. Русал едва слышно за шумом моря фыркнул и снова вывел слово.

«Случайно»

Подумал, добавил, опять заскользив когтем.

«Не хотел убивать»

— Чего же тогда хотел? — спросил Чжун Ли, замечая некоторую деталь, ускользнувшую от него в самом начале. Плавники русала вновь затрепетали, и он уже как-то слишком быстро, словно надеясь, что Чжун Ли не различит букв, вывел:

«Потрогать»

Всё же не сдержавшись, Чжун Ли издал смешок, тут же прикрывая рот и ловя всё такой же полный смущения, но и игривости взгляд. Вода вновь захлестнула каменный берег, но по какой-то причине Чжун Ли не придал этому совершенно никакого значения. Потому что он посмотрел прямо на губы русала, цвет которых был не столь понятен в сумерках, но чья мягкость была знакома.

— И своё любопытство ты не удовлетворил? — медленно спросил Чжун Ли, ступая на эту полную некоего абсурда дорожку. Слишком уж неожиданно заманчивой была идея повторно заключить это покрытое шрамами тело в объятия. На мгновение Чжун Ли засомневался, глянув на переливающийся в закате рыбий хвост, но тут же откинул эти мысли прочь.

«Нет» — прочертили у него на ладони, и дрожь чужой руки чувствовалась отчётливо. Холодные пальцы очертили ладони Чжун Ли с внутренней и тыльной стороны, задерживаясь на золоте узоров и ведя вдоль них. Добрался до ногтей и слегка нахмурился, затем поднимая внимательный и будто бы просящий взгляд.

Чжун Ли потребовалось несколько мгновений, чтобы понять. Невольно улыбка стала шире, когда он в ответ выпустил когти, казавшиеся чернильными на фоне бледной кожи. Коснулся в ответ, острыми кончиками очерчивая костяшки, буквально видя, как мурашки бегут по чужому телу. Русал засветился не хуже самого солнца, но тут же померк и снова зашипел, когда неожиданно волна так разбилась о берег, что окатила их с ног до головы в который раз.

Не сдержавшись, Чжун Ли сплюнул морскую воду, попавшую в рот, и поморщился. Ветер свистел над головами, вторя вою пенящихся волн. Чжун Ли бросил взгляд на бесившиеся волны — те взмывали вдалеке угрожающим валом, словно собирались обрушиться не менее, чем цунами на утёс и утащить его на тёмное дно, однако… Чем ближе вал подходил к берегу, тем меньше становился, в итоге превращаясь в обыкновенную, хоть и быструю, волну, раздражающее брызгающую на него каплями.

Он с интересом глянул на русала, который снова забил хвостом по волнам. Либо его контроль над морем ослаб, либо же тут дело было в чём-то совершенно ином. Интерес пробежался щекоткой по пальцам, и Чжун Ли осторожно, чтобы не поцарапать, поскольку кожа русала казалась нежной и тонкой, будто бумага — что совершенно абсурдно и… интригующе контрастировало с остротой уже его когтей и клыков, — обхватил его запястье, привлекая внимание.

— Мне стоит уйти? — спросил он мягко. Русал тут же повернулся к нему с вновь всколыхнувшимся в его глазах отчаянием и замотал головой, опять разбрызгивая воду с волос. Зажмурившись от соли, попавшей в глаза, он почти мгновенно ощутил на своём лице чужую ладонь, в знакомом жесте вытирающую капли.

На самом деле, если бы он задумался над этим чуть дольше, то осознал всю странность и необычность ситуации. На закате встретить русалку, которая чуть не утопила его вчерашней ночью, а сейчас так осторожно и тревожно вытирает ему лицо своей когтистой ладонью. Открыв глаза, чувствуя, как капает с ресниц, он увидел всё то же лицо, сейчас уже начинающее утопать в тенях.

И только синие глаза будто бы сверкали в наступающей ночи.

— Не знаю, что тебе от меня нужно, но я приду завтра, — обещание сорвалось с губ само собой. Русал замер, всё ещё касаясь его щеки пальцами, и плавники-лепестки опять затрепетали. Не в раздражении — в радостном смущении. Но отпускать он его не планировал, в ответ обнимая запястье и сжимая. Чжун Ли вздохнул от новой порции ледяной воды, плеснувшейся ему на ноги. — Иначе я и правда тут скоро начну замерзать.

Русал в ответ снова ударил хвостом по волнам, бесполезно, с очевидным желанием угомонить их. Ничего не вышло, и он издал утробный, недовольный звук, похожий то ли на рычание, то ли на скулёж. Вздохнув, он снова перевернул ладонь Чжун Ли и быстро начертил нечто странное. Чжун Ли нахмурился, наклоняя голову вбок и повторяя:

— Тар… Тарталья? — поднял непонимающий взгляд. Русал неловко улыбнулся и похлопал ладонью себя по груди. Чжун Ли моргнул и несколько удивлённо вдохнул. — Это твоё имя?

Тарталья закивал, опять трепеща плавниками. Смотрел так странно и проникновенно, будто надеялся, что Чжун Ли понравится его имя. А тот не мог не улыбнуться, представляясь в ответ:

— Меня зовут Чжун Ли. Приятно познакомиться.

Замешательство отразилось на лице Тартальи слишком явно. Он часто-часто заморгал, потом лукаво глянул и усмехнулся, качая головой. Его коготь вновь защекотал ладонь, но Чжун Ли было не до смеха, когда он различил написанное:

«Тебя зовут Моракс»

Тарталья выглядел довольным, словно гордился своим знанием. И, на самом деле, гордиться тут было чем, потому что Чжун Ли в искреннем удивлении, застигнутый врасплох, застыл на месте, не в силах предположить, откуда его настоящее имя известно морскому существу. Море взвыло ещё раз, гневно, пытаясь угрожать, как чего-то испугавшись, но Чжун Ли не обратил внимания, пытаясь подобрать слова.

В итоге он высвободил свою ладонь из чужой хватки, но её тут же снова поймали. Теперь Тарталья выглядел не гордым, а несколько испуганным. Чжун Ли хмыкнул и успокаивающе погладил его по тыльной стороне руки, говоря:

— Моракс уже давно мёртв, — он внимательно посмотрел в синие, полные ещё большего непонимания и испуга, глаза. Вложив в голос всю возможную мягкость, продолжил. — Я расскажу, но завтра. Приду после полудня.

Тарталья выглядел так, будто всерьёз раздумывал, не утащить ли Чжун Ли под воду, чтобы тот не сбежал. А затем он набрался какой-то странной решимости, глянул на бушующее и мешающее им море, и кивнул, жёстко. Его глаза полыхнули, но успокоились, когда он посмотрел на Чжун Ли.

Мгновение — Чжун Ли чуть не отшатнулся, когда его погладили по щекам обеими ладонями. А затем Тарталья сорвался с места и спрыгнул в воду, как растворяясь пеной в очередной чёрной, бегущей на каменный берег, волне. Будто его и не было вовсе тут.

Судорожно вдохнув, Чжун Ли чуть отполз от края берега, зачёсывая мокрые волосы, оглядывая себя, тоже всего пропитанного морской водой, и поднял взгляд, слепо глядя на маленькую рыжую дугу почти утопшего солнца. Выглядело так, словно бушующие волны пытались съесть последние лучи света.

Сердце в груди билось с трудом, и Чжун Ли всё же повторно задался вопросом, а не было ли всё это лишь игрой его воображения. Русалка, прикосновения, странный разговор и даже разоблачение. У него определённо появилась причина вернуться сюда завтра. После полудня. Чтобы увидеть истинный цвет рыбьего хвоста и кожи без игры алых лучей.

Ноги слегка подрагивали, когда он поднялся, оттого чуть не поскользнулся на камнях. Вглубь берега вода не добралась, и дневник остался нетронутым, как и плащ. С облегчением вздохнув, Чжун Ли осторожно собрал всё это, стараясь не прижимать к себе, подобрал ботинки, спрятал черноту и золото кожи и вдруг ощутил усталость от одной лишь мысли о возвращении на постоялый двор.

По берегу, по крутой лестнице, через половину города… Отбросив слабость, чувствуя, как холод от гуляющего по покрой одежде и коже ветра прокрадывается сквозь его защиту, он всё же двинулся прочь, стараясь держаться подальше от воды. Та пожирала песок и гальку как-то особенно кровожадно, шипела пеной, но не пыталась добраться до самого Чжун Ли.

Уже взбираясь по лестнице, слыша скрип досок, тот вдруг остановился, покачиваясь на месте и прижимая ладонь ко лбу. Теперь видя перед внутренним взором не просто размытый образ — а образ, заключённый в линии, в черты, обладающий веснушками, тонкими шрамами, большими лукавыми глазами и тонкой линией губ.

Убрав ладонь ото лба, он взглянул на неё, ощущая фантомную щекотку острого полупрозрачного когтя. Ещё одна загадка: откуда же русал, очаровательное дитя океана, знает письменность Снежной?

***

Кислый запах болезни будто бы пропитал стены. Въелся в каждую половицу, в каждый лоскут ткани, и Дотторе порой жалел, что не лишился обоняния в ходе своих экспериментов несколько лет назад. А ведь был шанс. Да и других шансов тоже было предостаточно, и его ошибка заключалась в том, что он недооценил тех, кто точил на него зуб.

Иначе бы давно уже сидел во главе академии в Сумеру, а не трогал пышущие жаром лбы больных и жалких людей. Слабых и откровенно бесполезных, которым было бы проще умереть в пожирающей их горячке, чем переводить на них даже самые простые лекарства. С другой стороны, создание подобных лекарств хоть как-то помогало убивать время, которого оказывалось так много, что оно превращалось в яд для вынужденного простаивать ума.

Возможно, однажды он выжжет эту деревню хворью, когда его терпение лопнет. На счастье жителей, тут был хотя бы один интересный экземпляр, заставляющий кровь в жилах кипеть не только от раздражения.

Но прежде, чем ему удастся снова дотронуться до черноты волос и болезненно-бледной кожи, ему придётся сделать вид «хорошего доктора». Это значило спасти жизнь ещё одному несуразному детёнышу. Приоткрыв трепещущие веки бездумного, пылающего кожей хрипящего мальчишки, в пляске огня на свечах он увидел нужное — неестественное покраснение белков, будто бы капилляры разорвались в клочья, и кровь расползлась неравномерный, багровым пятном.

— Это отравление, — бросил Дотторе, убирая пальцы и позволяя мальчишке закрыть глаза.

— Как же, отравление? — глупо прошептала севшим голосом мать, до этого в беспокойстве вьющаяся неподалёку. Дотторе просто кивнул, роясь в сумке и доставая баночку с травами. Обернувшись, всучил её матери.

— Тут неподалёку на скалах растут стеклянные колокольчики, — начал он, доставая ещё одну баночку, в этот раз с жёлтым порошком. Нащупал кружку с водой, из которой безрезультатно до его прихода пытались напоить ребёнка, и высыпал туда порошок, затем помешивая. — Если их съесть много, то начнётся лихорадка, на самом деле являющаяся выражением простого отравления. Тем более что стеклянные колокольчики обожают местные насекомые, а они переносят множество всяких неприятных болезней.

— Но я же готовлю со стеклянными колокольчиками… — пробормотала женщина, и Дотторе подавил тяжёлый вздох, откапывая в себе ещё чуть-чуть терпения.

— Я говорю не о двух-трёх бутонах, которые вы добавляете в свою похлёбку, — терпения нашлось не так много, но Дотторе уже закончил с размешиванием и огляделся, после говоря. — Дайте ведро или что-нибудь такое, что не жалко.

Женщина снова засуетилась, и вскоре Дотторе получил в руки ведро. Кое-как заставив ребёнка сесть, он приоткрыл его рот и влил воду с растворившимся в ней порошком. Ребёнок сглотнул, затрясся, и Дотторе позволил ему свеситься с кровати. Следующие секунды были наполнены откровенно ужасными звуками рвоты.

— Ему полегчает, — ответил Дотторе на испуганный вздох за своей спиной. Всё это дело пришлось повторить ещё несколько раз, прежде чем все сиреневые лепестки вперемешку с массой из еды и желчи не оказались в ведре. По ощущениям, мальчишка будто бы захотел превратиться в козла — Дотторе глянул на количество лепестков и даже бутонов, едва ли не закатив глаза от «восхищения».

Ребёнок, не приходя в сознание и продолжая слегка подрагивать, лёг обратно в мокрую от пота кровать. Всё ещё хрипел и горел, но с основной проблемой было покончено. Дотторе повернулся к женщине и забрал у неё первую баночку с травами, затем поднимаясь.

— Научите его не совать в рот всё, что вкусно пахнет, и всё с ним будет хорошо, — проговорил он, мимолётом попросив подобие плошки. Туда высыпал травы и опять всучил женщине, пряча пустую баночку в сумку. — Заварите травы, на вкус так себе, но заставьте выпить, иначе у вашего сына может спечься мозг.

— Д-да… — пробормотала женщина, прижимая к груди плошку так, словно травы в ней были не собранными в округе сорняками, а настоящим золотом. Впрочем, в этом мире всё могло быть как ядом, так и лекарством при правильном подходе.

Получив в награду чисто символический десяток монет моры, покинул этот беспокойный дом, разом вступая в следующую бурю. Ветер хлестнул потоком в лицо, и Дотторе поморщился, кутаясь в плащ из-за резко испортившейся погоды. Небо темнело стремительно, людей на улицах уже не было, и чудилось, что новый гнев океана вот-вот обрушиться вновь.

А только всё распогодилось утром. Дотторе свернул за угол дома, прячась от ветра и доставая из сумки коробочку. Открыв, задрал платок и быстро втянул запах трав, тут же отбивая приставший запах болезни, от которого всё и так зудело в носу. Вдохнув холодный, полный соли воздух, он опустил платок, возвращаясь на улицу.

Взглядом побродил по домам, сощурился от возникнувшей мысли и было уже свернул в сторону окраины, как краем глаза заметил движение. Обернулся, вглядываясь во тьму и на всякий случай опуская ладонь на пояс, где под тканью плаща чувствовалась рукоять. Однако спустя промедление Дотторе расслабился, видя в последних лучах заката знакомую фигуру.

Недавно объявившийся путник шагал в сторону постоялого двора. Дотторе чуть прищурился, после выгибая бровь — опять весь промок, а дождь ведь ещё не начался. В лёгком раздражении он подумал о том, что завтра к нему постучится хозяйка постоялого двора с криками о том, что их гость слёг в горячке, потому что второй день шатается весь промокший под ледяными порывами ветра.

А может у этого человека иммунитет хороший. Дотторе возобновил шаг, но теперь под уже иные мысли, посвящённые не холодному главе городка, а возможности. Корабля Капитано не видать, и, если честно, Дотторе подозревал, что его и не появится. Панталоне, конечно, будет в тихой истерике от таких новостей — за этим будет наблюдать в высшей степени забавно, — однако суть в другом.

Если из путешественника и так ничего не вытянуть, то можно хотя бы попробовать кое-что. Невольно мысли свернули как раз в сторону лепестков стеклянного колокольчика. Щуря в довольстве, а не из-за ветра, глаза, Дотторе постучал в дверь небольшого дома.

У него осталось несколько ещё склянок с интересным содержимым, которое никак не удавалось проверить на людях — всё же, путешественники тут останавливались редко. А если один из них зачахнет от какой-то болезни, которую подхватил в непривычном для себя климате, то Дотторе сумеет убедить всех, что он сделал всё, что мог.

Ведь он «хороший доктор», приходящий на помощь всем, кто её просит. Но для всех же лучше, если его не будут считать всесильным.

Дверь распахнулась, и в чувствительный нос тут же ударил удушливый запах трав. Панталоне замер на пороге, держа в пальцах тонкую трубку. И глядел бездной расширившихся зрачков. У Дотторе не было настроения на новые препирательства — слишком уж хорошим стало настроение от его планов.

Потому он просто схватил Панталоне за тонкую, элегантную шею и втащил обратно в дом, захлопывая дверь.