В этот раз буря длилась недолго. Где-то к середине ночи ему, наконец, удалось расслышать за воем ветра и ударами капель об окна и крышу надрывные стоны под собой. Впрочем, не то чтобы это его тогда остановило. А утро наступило раздражающе рано, с разгулявшейся погодой, ярко-голубым небом и не успевшим высохнуть на дорогах лужами.

Дотторе завязал платок на лице, искоса глядя на бледное, закутавшееся в одеяло тело спящего Панталоне. Чернильные волосы растрёпанной волнистой рекой бежали по серой льняной подушке, а глаза, не скрытые за стёклами очков, были крепко зажмурены. Дотторе задержался взглядом на алеющем синяке на белой, усыпанной чёрным гравием родинок, шее, и всё же сдержал порыв — ему и так придётся выслушивать возмущение очухавшегося после «лекарства» Панталоне.

Потому одевшись, он вышел из дома, сразу щурясь от ударившего в глаза рассветного солнца. С неудовольствием отвернувшись, побрёл прочь от дома. Втянул воздух, слыша остатки прилипшего к одежде запаха дурманных трав. Чуть приподняв платок, Дотторе коротко прижал к нему воротник, вдыхая с него изменившийся по его указу запах Панталоне. Фыркнув, поскорее спрятал это мгновение лёгкой слабости — не стоило другим видеть, как он занимается подозрительными вещами.

Для всех будет лучше, если в их глазах у него будет безгрешный образ несколько грубого доктора, из раза в раз спасающего чужие жизни. К слову, о чужих жизнях…

Ему потребовалось совсем немного времени на то, чтобы вернуться домой. Оттуда он вышел уже с новыми колбами в кожаной сумке на поясе. И неспешным, прогулочным шагом, как наслаждаясь этим спокойным и несколько прохладным после прошедшей бури утром, направился вниз по улицам.

С каждым новым шагом городок оживал всё сильнее и всё быстрее. Где-то раздались громкие голоса начинающих работу по двору; из-за угла высыпались загоревшие на жарком солнце моряки с просоленными в руках сетями и направляющиеся к пристани; откуда-то донеслись взбудораженные голоса планирующих вылазку на пляж детей. Это место было хоть и шумным, но мирным уголком, и Дотторе приходилось признавать, что оно идеально подходит для спокойной работы над собственными исследованиями.

Как правило, тут даже люди болели не так уж часто, а если и болели, то чем-то легким и таким, что сами вызвали у себя по дурости в голове. То наглотаются воды из подозрительной лужи, то сами себе разобьют лица о кулаки, то без лишней мысли съедят какую-то дрянь, а потом мучаются от болей.

Хотя невежественность и глупость здешних людей вызывали у него недостаточно отвращения, чтобы он мечтал отсюда уехать. Единственное, что его раздражало, так это отсутствие возможности для нормальных экспериментов. Но сейчас это отступило на второй план благодаря кое-кому.

На постоялый двор Дотторе вошёл с хорошим предчувствием. И тут же наступил в глубокую лужу, почти у самого входа. С проклюнувшимся сквозь удовлетворение раздражением он отряхнул ногу и поставил её на всё ещё влажную землю. Оставив за собой очевидный след, он оглядел двор и кивнул сам себе — до него тут, видимо, никто ещё не ходил этим утром.

Размытая земля издавала неприятное хлюпанье под его ногами, будто он шёл не по грязи, а по затопленным в ней лягушкам. Добравшись до двери главного дома, услышал, как за ней раздаётся шум утренней рутины — звучали шаги по доскам, стучали посудой, попеременно вздыхали. Дотторе вежливо постучал в дверь, и та отворилась так быстро, что он даже руку отпустить не успел.

— Господин доктор? — несколько удивилась хозяйка, но тут же улыбнулась, пропуская его в пропахший домашним хлебом и старой тканью дом. — Проходите, проходите. Я Вас не ждала…

— Я неожиданно задумался о том, что очень давно Вас не навещал, — ответил Дотторе, пожимая плечами и с проблеском раздражения замечая за собой некоторую притворную мягкость, с какой Панталоне любил плести свою речь. Отчасти он и в самом деле напомнил паука, только немного безобидного.

Дотторе с удовольствием бы посадил его в большую банку, чтобы любоваться время от времени.

Вытряхнув образ из головы, он сосредоточился на настоящем. На том, что на маленькой кухоньке в этом доме уже была приготовлена еда — обыкновенные пирожки. Втянув воздух, Дотторе ощутил среди утренних запахов тонкий аромат мяса. Точно, кажется, совсем недавно кто-то забивал телёнка. Хотя мясо по сравнению с рыбой стоило тут гораздо дороже.

— Я ни на что не жалуюсь, — с простотой отозвалась хозяйка, заставляя его вернуть внимание именно к ней.

— И всё же, я проверю, — ответил Дотторе, и хозяйка лишь вздохнула на его слова, не находя в себе желания спорить. Она села на стул, и позволила ощупать её руки и суставы.

Короткий осмотр не помешал, а сделал бы лишь лучше. Хозяйке было уже под семьдесят — если не под все восемьдесят, — и обладать в таком возрасте отличным здоровьем было попросту невозможно. Она была таким же хрупким и болезненным человеком, как и все остальные. Разве что благодаря Дотторе с её суставами всё было и правда нормально.

— Продолжаете пользоваться мазью, — даже не спросил он, закончив с проверкой. Хозяйка закивала, слабо улыбаясь, и её морщинистое лицо чуть-чуть исказилось в неожиданной и непонятной Дотторе усталости.

— Да, поэтому до сих пор бегаю, — ответила она почти весело. Дотторе ещё раз взглянул на неё и вздохнул про себя — у всех стариков рано или поздно начинается период, когда они перестают хотеть жить? Поразмыслив над этим, он отбросил эти бесплодные и скорее даже праздные размышления за ненадобностью — не его проблема.

— Это очень хорошо, — как прочитав по листку, сказал он, после несколько карикатурно оглядываясь, как если бы до этого думал, что в домике есть ещё кто-то. — А где тот путешественник? Он же у Вас остановился?

— Спит, поди, — махнула рукой хозяйка, вздыхая. — Как приехал — так каждый день поздно возвращается.

— Я видел его на пристани пару дней назад, — для поддержания разговора сказал он, ненавязчиво опять осматриваясь и нарочно задерживаясь взглядом на пирожках. Так, будто бы он проголодался, но не так, чтобы возникло чувство, что он выпрашивает. Облегчало идею и то, что у хозяйки, к её беде, было слишком сострадательное сердце.

— Ох, что же это я! — хозяйка тут же вскочила с места — и правда, бегает, — и спустя пару мгновений уже стояла у пирожков. Взяла два с подноса, аккуратно завернула в чистое полотенце. Обернувшись, вздрогнула от того, что Дотторе неслышно подошёл ближе. — Держите, за всё хорошее Вам.

— Благодарю, — отозвался Дотторе из чистой вежливости, затем добавляя. — А для кого корзинка?

— Для чайного господина, — хозяйка обернулась, чтобы посмотреть на корзинку. — Он весь день где-то ходит, голодный…

Дотторе искренне позабавило то, насколько путешественник может выглядеть в глазах хозяйки беспомощным. Хотя тот и правда смотрелся измождённым после того, как в вечер их знакомства море, очевидно, окатило его водой с головы до ног.

— Вы очень заботливы, — Дотторе слегка сощурил глаза, имитируя улыбку, и стоило чуть хозяйке покраснеть от довольства собой, как он попросил. — Можно мне воды? Чувствую, после бури день будет жарким.

— Конечно-конечно, — закивала хозяйка, быстро хватая пустую кружку со столика и выходя на улицу, к бочке с водой. Проводив её взглядом, Дотторе положил полотенце с пирожками на столешницу рядом с корзинкой.

Мановением руки вынул из кожаной сумки бутылёк с бесцветным порошком. Взяв из корзинки один из пирожков, обтёр его ядом, про себя сетуя на то, что вряд ли у него получится захаживать и так удачно добираться до еды путешественника. Даже с его невероятной, практически непогрешимой репутацией это будет чересчур затруднительно.

Стоило бы подобрать что-то полегче и постоянное. Оставить яд хозяйке, представив как приправу? Возможно, но, опять же, слишком рискованно — очень легко всё приведёт к нему. И к тому же: какова гарантия, что хозяйка будет использовать приправу каждый день? Ещё и всем остальным женщинам растрещит, к Дотторе появятся вопросы…

Утомительно. Покривив губы от раздумий, Дотторе вернул отравленный пирожок на то же место, откуда и взял. По его расчётам, это не должно было убить человека, но захворать он точно должен — будет терзаться тошнотой и головной болью. Долгие путешествия могли бы воспитать в нём любовь к травничеству, только вряд ли он поймёт истоки своего недомогания. А наугад принимать настойки всё равно, что самого себя травить.

На краткое мгновение Дотторе замер, задумываясь о том, насколько этот странный господин Чжун Ли светл умом, чтобы не начать самостоятельно травить себя в паническом порыве. В тенях разглядеть было сложно, но, вроде как, его лицо не было похоже на лица здешних — на тех слишком очевидно порой проскальзывало отсутствие высокого интеллекта.

Отчасти было даже жаль — губить вроде как умного человека заместо тех, кого можно было забивать наравне со скотом. Впрочем, всё это лишь домыслы. Так что Дотторе отбросил всю лишнюю жалость и вновь сощурил глаза в имитации улыбки, когда хозяйка вернулась с кружкой, доверху полной чистой водой.

— Я к Вам загляну ещё завтра, — сказал Дотторе, из всё той же вежливости отпив. Хозяйка нахмурилась, а ему не пришлось даже напрягаться, чтобы выдумать ложь. — Летом часты лихорадки от укусов насекомых, еда под солнцем портится быстрее, отравления учащаются. Мой долг как доктора позаботиться о здоровье всех здесь живущих.

— И то верно, — согласилась хозяйка, расслабляясь и смотря на него с глупой благодарностью. Бесшумно усмехнувшись в платок, Дотторе кивнул и допил остатки прохладной воды, однако тут его голову посетило озарение. Короткая мысль вспыхнула звездой, и Дотторе посмотрел в свою кружку.

Пока не озвучивая чересчур подозрительный вопрос, он вышел к яркому солнцу, вновь ослепнув на пару мгновений. Но всё то было не так уж важно — на его скрытых за платком губах возник победный оскал, когда он увидел стоявшую у снятого путешественником домика бочку с водой и сияющим медным краником.

— Не знал, что Вы даёте своим гостям по отдельной бочке, — проговорил, оборачиваясь на вышедшую его провожать хозяйку. Та моргнула, осмысливая, повернула голову в сторону бочки и пожала плечами.

— Так удобнее им будет, да и мне не жалко.

— Вы и правда очень заботливы, — в этот раз прозвучало до непривычности искренне.

Ведь Дотторе и правда был искренне благодарен за то, что у господина Чжун Ли была своя бочка с водой.

***

Темнота сна очень редко рассыпалась в ярких картинках его воображения и мечтаний. Его сновидения были нечёткими, пульсирующими отголосками давно позабытого прошлого, не принимающие никаких очертаний, не звуча смутными голосами, не приобретая объёма. Всё они оставались плоским эхо предыдущей жизни, заточённой в клеть на бесконечно глубоком морском дне.

Порой Тарталья задумывался о том, что пучина вынула из его головы воспоминания, обратила в жемчужину и бросила во тьму. Почему именно жемчужина — он не был уверен. Возможно, этот образ преследовал его из-за навязчивой идеи о чём-то маленьком и легко теряющемся даже в простом песке, что и говорить о бездонной глубине океана. А может ему просто нравилось думать, что где-то там, укрытая песочным одеялом, лежит его память. Не то чтобы он стремился её искать — сожаление сквозило в нём лишь из-за отсутствия ярких картинок в его снах.

Впрочем, красок хватало и без этого — если не уплывать от рифов в монотонную синеву океана, то очарование подводных садов окружало его со всех сторон изо дня в день. И хоть это могло наскучить, но когда он начинал тосковать по ярким кораллам и не менее ярким рыбам, то ему всегда было куда вернуться.

Путешествие через бескрайние воды, полные гулкого пения детей пучины, всегда чем-то напоминало сон. Оттого, вероятно, и не было никакого смысла видеть сновидения, закрывая глаза.

Только в этот раз так не получилось. В этот раз темноту схватили золотистые зубы, смыкаясь с громким клацаньем и пожирая тьму его спящего сознания. В этот раз в его сне был некто другой — всё такой же неотчётливый, расплывающийся длинный образ. С ярким, полным пугающей, смертельной кровожадности, золотом глаз.

Тарталья проснулся. Образ растворился в мягком танце водорослей — природной колыбели у одного из заросших мхом подводных камней. Несколько раз моргнув, с каждым разом всё менее отчётливо видя растворяющееся в толще зелёной рассветной воды сновидение, Тарталья сделал нечто… странное и непривычное. Его грудь двинулась так, словно он силился вдохнуть, а потом сделать выдох. Из носа вышла парочка маленьких пузырей — сохранившийся со вчера воздух.

Выпорхнув из колыбели и случайно шлёпнув по водорослям плавников, Тарталья тут же ощутил течение. Оно махнуло его по лицу, захватывая пряди волос и перебирая их, расчёсывая. Только всё это было молча. Океан звучал привычно — сплетением из множества голосов живущих здесь, но не было среди них того, что ими руководило, делая не разрозненным пением, а единым хором.

Тарталья поднял руку, кончиками пальцем нащупывая тёплое течение, но оно тут же увернулось от прикосновений, прекращая трогать и его волосы. Тарталья качнул головой, слабо улыбаясь. Общение с жителями поверхности не было каким-то табу — пучина не запрещала им ничего, и единственным неприкосновенным и нерушимым правилом был запрет на «выход» на сушу.

Потому Тарталье в волю было бы злиться на неоправданную обиду, которую к нему проявляли, но он мог лишь слабо улыбнуться. Ведь невидимые течение паутиной всё ещё окружали его, а значит его не покинули. Пучина попросту была не слишком довольна его выбором и безрассудными действиями. Скорее, больше недовольна именно вторым — Мораксу ничего не стоило схватить Тарталью и выдернуть из воды, когда тот беспечно сел на каменный берег.

Глупостью Тарталья никогда не отличался, но сейчас то своё решение мог объяснить лишь верой в то, что с ним ничего страшного не случится. И не случилось. По шее пробежалась дрожь от призрачных поцелуев, воспоминаниями скользнувших по его коже, и он провёл рукой, силясь согнать их прочь. Ощущая, как кожа на щеках нагревается, будто бы под лучами беспощадного солнца.

Может, память его и была заключена в жемчуг и спрятана на дне, однако он знал, что подобное прикосновение губами к коже весьма… интимный порыв. Размытыми картинами перед его внутренним взором пробежался целый калейдоскоп воспоминаний — скорее ощущения, чем осмысленные картины. Сухие, потрескавшиеся губы, касающиеся его лба в невыразимой нежности; быстрый, мокрый поцелуй в щёку — бессловесная, полная неудержимости благодарность; тяжёлая и немного грубая рука в копне волос, треплющая с безвредной, задорной силой; хватка маленьких пальцев на его запястье, тянущая куда-то в сторону; объятия, что теплее солнца, окутывающие со всех сторон…

Каждое заново пережитое мгновение, откладывающееся в его новой памяти, оказалось насквозь пронизано чем-то трепетным, лёгким, как крылья кристальной бабочки, наполняющим его грудь ярким, тёплым светом. Но ничто из них не сквозило тем тягучим чувством, с каким своим горячим дыханием обдавал его шею Моракс, держа Тарталью в своих руках.

То было иное, неведомое, неясное, собирающееся в сердце Тартальи жидким пламенем и вызывающим ощущение, будто в животе мечутся маленькие рыбки. И солнечный жар под кожей щёк становился лишь острее, стоило лишь подумать об этом — выудить из головы мгновение, когда покрытые морскими каплями горячие губы коснулись места у жабр.

Тарталья не бывал на суше очень давно, его знания были не совершенны, и всё же он очень сомневался, что такое поведение — обыкновенное приветствие или знакомство. Если уж и знакомство, то чересчур личное. С другой же стороны: вряд ли Моракса можно называть «обычным обитателем суши». Существо сильное, древнее, могущественное, и, возможно — только возможно, — на языке его вида это как раз-таки приветствие?

Метавшееся в груди сердце от неожиданности подобного опыта, осознание которого настигло лишь на следующее утро, совершенно не помогало. В растерянности Тарталья потянулся к течениям, и издал утробный, высокий звук, пульсацией отразившийся в водах. И улыбнулся, когда течение вновь побежало по его волосам, как пытаясь успокоить.

Так хотелось спросить, узнать у неё, но что-то подсказывало Тарталье, что даже пучина не сможет ответить ему, объяснить понятно. А если то — интерес? Моракс не зря вернулся на берег после совершённой Тартальей ошибки, не зря подошёл ближе и не зря остался, позволив потрогать тебя. Не зря ведь показал злато узоров, до этого пряча их под иллюзией?

Вчера произошло нечто откровенное, нечто личное, нечто… такое, что Тарталья никак не мог распробовать до конца, и потому хотелось больше. Мутная память неожиданно положила ему на язык воспоминание — нечто тягучее, растекающееся сладостью во рту, вызывающее желание застонать от наслаждения. Нужное слово никак не появлялось, но то и не важно совсем было — Тарталья коснулся пальцами собственных губ, пытаясь удержать быстро испаряющийся отголосок воспоминания, понимая, что именно так ощущается встреча с Мораксом.

«Я хочу ещё с ним побыть» — эту отчётливую мысль, пронизанную желанием и затаённой мольбой он послал в глубокие воды. Ответом ему было знакомый ответ — недовольство и отчаяние, только в этот раз второго было в разы меньше. Тарталья сжал кулаки, задевая кожу острыми кончиками когтей, добавляя. — «Он не навредил мне! Мог, но не навредил!»

Опять недовольство в ответ, мощнее, такое, что только очнувшиеся ото сна рыбы встревоженно выпорхнули из цветастых кораллов. Замельтешив в рассветной воде, одна из них ударила маленьким плавником хвоста Тарталью по щеке. Тот в отместку щёлкнул зубами, откусывая этот самый хвост, а затем и переломив зубами остальное тело панически задёргавшейся рыбы.

«Я всё равно поплыву к нему!» — заявил он, выцарапывая из зубов застрявшие там тонкие косточки. Пучина промолчала, а потом издала звук, от которого всё море будто бы замерло на короткую секунду. После чего вернулось к жизни, а течение огладили щёку Тартальи, по которой пришёлся слабый удар.

Тарталья оскалился, как посчитав, что его пытаются успокоить, будто маленького ребёнка. Однако в вибрации вод чудилось смирение. Пучина скорее нежно поцеловала Тарталью в щёку на удачу, чем пыталась отговорить от затеи, чью безрассудность он и сам ощущал. Тревожная щекотка в жабрах заставила их распушиться, обнажив алое нутро, и тут же скрыть спустя промедление.

Слабо мотнув головой в сторону течения, отзываясь на ласку, Тарталья едва заметно улыбнулся. И поморщился, когда в его голове вспыхнула нарочно вложенная в его голову картинка того, как человеческий облик Моракса смывает кровожадная волна, стоил ему лишь оставить на бледной коже Тартальи одну царапину. Это была скорее бравада — Тарталья чувствовал отголосок ледяного страха, сквозящий в этой фантазии, — но он не мог про себя не рассмеяться этому.

«Конечно» — он пропустил сквозь пальцы течение, как пытаясь поймать его руками, и взмахнул плавником, устремляясь над поверхностью рифа. Моракс говорил, что придёт после полудня. После полудня, это когда солнца в середине неба. Кивнув сам себе, Тарталья взмыл к поверхности, и фыркнул, выныривая в одной из поднявшихся волн. Зачесав упавшую на глаза мокрую чёлку. Не делая вдоха, посмотрел в небо и поджал губы — да, солнце только встало, и до середины неба было ещё очень далеко.

Скрывшись обратно в воде, он задумался о том, как бы скоротать время. Языком случайно нашёл ещё одну, чудом сохранившуюся в его клыках, маленькую косточку от той несчастной рыбки. Вытащив её, прищурился, после сразу же скалясь от пришедшей в голову прекрасной идеи.

***

За делом время пролетело незаметно, и вскоре Тарталья постоянно начал высовываться из воды у каменного берега, ожидая увидеть приближение Моракса. Алые плавники дрожали в предвкушении, и порой Тарталья порывался слегка поцарапать когтями камни — настолько сильно было его нетерпение и желание. Моракс ведь не мог соврать, верно? У них ещё остался незаконченный разговор!

Если то, что было между ними, можно было назвать именно «разговором». Конечно, Тарталья знал, как говорить, но это знание лежало на дне его и так несовершенной памяти. К тому же, последний раз он нормально говорил… никогда? После рождения во тьме в этом не было смысла — даже с другими русалками он общался как с пучиной. Оттого не удивительно, что он попросту забыл, как надо произносить звук сложнее льющейся гипнотической песни.

В ожидании Моракса он попробовал, но всё, что у него получилось, так это неказистые и неприятные слуху хрипящие звуки с вечными запинаниями. К тому же, если он будет говорить, то ему не придётся держать Моракса за руку, чтобы выводить на его ладони слова. Потому идею заново научиться говорить Тарталья с радостью отбросил в сторону.

Пучина всё так же звучала несколько волнительно, и чем сильнее становилось её волнение, поднимающее волны над поверхностью выше, тем ближе, вероятно, был Моракс. Тарталья вынырнул вновь уже в который раз, когда дрожь океана ощущалась уже отчётливо, и тут же зацепился когтями за камни, подтягиваясь и вытаскивая тело из воды наполовину. Плавники затрепетали даже в волосах, когда он увидел приближающуюся фигуру.

Тот замер на краткое мгновение, увидев, и тут же возобновил шаг. На руке висела одежда вместе с сумкой, во второй — что-то сплетённое из веток и укрытое белой тканью. Тарталья не сдержал радостного звука, вырвавшегося прямо из самого сердца, когда в лучах солнца он разглядел тёмные, собранные в длинный хвост волосы и аккуратное лицо человека. Он и так уже видел его в темноте, но в лучах солнца в карих — почему карих, а не золотых? — заметнее плясали солнечные блики.

Моракс остановился, не подходя к берегу. Оставил сумку на том месте, до куда волны дотянуться только если того захочет пучина, укрыл одеждой и осторожно подошёл ближе. Тарталья улыбнулся, мельтеша хвостом в воде и невольно поднимая пену. Тёплый ветер обдувал их, забираясь под белую ткань одежд Моракса, трепля его тёмный, кажущийся тонким хвост.

Лучи полуденного солнца скользнули по гладкой коже, осветили хищный разрез глаз, и от внимательного, даже пристального, полного интереса взгляда у Тартальи пробежались приятные мурашки вдоль спины и по всё тем же неугомонным в своей дрожи предвкушения плавникам. Моракс двигался легко, сохраняя в походке толику подозрения, как подкрадываясь, и по какой-то причине это отдавало чем-то звериным, несколько опасным.

И не то чтобы сердце Тартальи от этого не билось быстрее. Моракс был хищником сильнее его, и хоть для того, чтобы проверить это, стоило вступать в равную битву, Тарталье не хотелось оставлять кровожадных царапин и ран на человеческой оболочке Моракса. Ему хотелось… чего-то другого.

А пучина, слыша его желания, плеснула волнами несколько недовольно и будто бы осуждающе. На это Тарталья внимания не обратил, всё смотря, как к нему приближается Моракс. Тот замер, остановившись от края берега в каких-то трёх шагах. Его глаза сверкнули жидким — Тарталья сглотнул — золотом и сощурились.

— Здравствуй, — проговорил он, и Тарталья улыбнулся, про себя отмечая, что вчера ему не послышалось скрытое в голосе Моракса рокотание. — Долго ждал меня здесь?

Тарталья бы хотел ответить, что очень, потому как о повторной встрече мечтал с момента, как Моракс ушёл. Царапнув в нетерпении камень, он бросил красноречивый взгляд на ладони Моракса, вновь спрятанные за тканью чёрных перчаток. Какая бессмыслица — зачем прятать божественную красоту кожи?

На мгновение Тарталья задумался, и едва заметно кивнул возникшей мысли: люди не поймут, не смогут оценить. Издав странный, непривычный для себя звук, напоминающий тихое, слабое урчание, завибрировавшее в горле, Тарталья протянул руку вперёд. Краткий миг Моракс сомневался, проходясь цепким, опасным взглядом по Тарталье, но затем смягчаясь и подходя ближе, после приседая на влажные от морской воды камни.

Волнение пучины чуть снова не родилось разбивающимися о берег неприятными волнами. Махнув хвостом, силясь успокоить воды, Тарталья аккуратно обхватил запястье, сразу же потянув за ткань перчатки. Нахмурился, увидев опять притворную чистоту человеческой кожи, и вскинул голову, услышав смешок.

В ту же секунду оказываясь увязнувшим в янтаре насекомым — светлые глаза золотились от смеха и слегка щурились в веселье. Они не казались пугающими, полными скрытого желания хищника. Моракс смотрел на Тарталью, искренне позабавленный его реакцией на иллюзию, и улыбка его была доброй, даже несмотря на мелькающие в ней чуть заострённые клыки — тоже иллюзия?

Тарталья ощутил, как солнце сильнее начинает печь ему щёки.

— Тебе так понравились узоры? — спросил Моракс мягко, заставляя вложенное в голову Тартальи воспоминание пучины меняться. Кровожадный, жестокий облик Моракса никуда не исчезал, но он становился глубже — и пока Тарталья не понимал, является ли проявляемая к нему доброта чем-то притворным или же настоящим, но ему нравились оба варианта.

Он кивнул, чуть сжимая мокрыми пальцами сухую, чудящуюся горячей ладонь. Оторвать взгляд от лица Моракса сумел только когда внизу вспыхнуло золотом, и не сдержал улыбки, ведя кончиком пальца, чуть задевая когтем, вдоль проявившихся линий. Как и в прошлый раз, они, сплетаясь с глубокой, бездонной тьмой кожи, текли под ткань одежды, останавливаясь на плечах и не доходя до шеи.

Чуть дольше, чем на мгновение, задержав взгляд на чужом горле, Тарталья вновь посмотрел в янтарные, всё ещё полные веселья глаза. И сердце как-то очень странно и быстро стучало в груди, заставляя вены пульсировать под кожей. Лёгкая тревога пучины всё ещё ощущалась в волнах, но теперь Тарталье она казалась полностью беспочвенной.

— Ты знаешь, как меня зовут, — медленно проговорил Моракс, заставляя очарованный взгляд Тартальи немного проясниться. Моргнув, тот опять кивнул, сглатывая и выводя на чёрно-золотой ладони осторожное:

«Моракс»

— Откуда знаешь? — спросил Моракс всё так же осторожно и чуть понизив голос, будто бы это была страшная тайна. Тарталья не сдержал самодовольной улыбки, в ответ щуря глаза и гадая, скрывать это или нет. Позволит ли Моракс небольшую игру. В задумчивости погладив ладонь, нащупав ряд старых мозолей прямо под пальцами, он вывел:

«Пока секрет» — и в ожидании посмотрел вверх. Лицо Моракса вытянулось в лёгком изумлении — правда считал, что ему всё так легко расскажут? — но потом на нём появилось незнакомое Тарталье выражение: смесь из интереса и чего-то, что можно было расшифровать как «желание позабавиться». Отчего-то Тарталья ощутил очередную, волнительную дрожь, пробежавшую по его плавникам.

— Секрет, который тебе нельзя рассказывать, или которым ты пытаешься меня заинтересовать? — спросил Моракс, и неожиданно его лицо оказалось ближе, чем Тарталья рассчитывал. Ему показалось, будто чужое дыхание горячей волной, суша его морскую кожу, опалило его губы.

В памяти разом вспыхнуло лишённое каких-либо чётких очертаний понимание — это очень, очень особенный момент. Поцелуи в губы — это для кого-то «особенного». Жар лишь усилился, и в замешательстве Тарталья отпрянул, и его тут же обняло волной.

Не успел он моргнуть, как оказался под водой, обнимая пылающие щёки и смотря широко открытыми глазами на укрытое смесью из гальки и песка дно. Вода холодила лицо в очевидной попытке успокоить, но дрожь всё продолжала мелко бить его плавники. Тарталья спустился ладонями на свою шею и тут же убрал их, ощутив раскрывшиеся жабры.

Сквозь воду, шум волн и встревоженное пение пучины, прорвался голос. Тарталья поднял голову и сквозь волнующуюся поверхность моря увидел нависшую тень. Закусив губу и чуть не поранив её клыками, Тарталья в неловкости двинул хвостом, всплывая на поверхность. И чуть снова не прячась, потому что вновь оказался лицом к лицу с Мораксом.

В этот раз тот смотрел уже с беспокойством и лёгким оттенком страха. Испугался, что Тарталья решил уплыть? Ощутив вспышку пламени в горле, Тарталья сглотнул и заставил себя остаться, цепляясь когтями за камни берега. Слегка выпрямившись, Моракс спросил:

— Я напугал тебя?

Тут Тарталья не сумел сдержать смешка и помотал головой. Поборов смущение, взял в ладони уже не такую сухую руку Моракса и, подумав, честно вывел на коже:

«Смутил. Был слишком близко»

— Моя вина, — проговорил Моракс, заметно облегчённо вздыхая, и в его улыбке проскользнула отчётливая неловкость. Тарталья сглотнул, вновь сжимая в пальцах чужую ладонь и запоздало ощущая скрытую в ней силу. В этот раз отчетливее чувствуя мозоли, которых было больше, чем ему почудилось изначально. Старые, невидимые, как скрытые иллюзией, но если коснуться — ошибиться невозможно.

И это оказалось столь чарующе — обводить кончиками пальцев огрубевшую кожу чёрных с золотом ладоней, что Тарталья как-то и позабыл, что за ним наблюдают. Янтарный взгляд не жёг, а приятно грел, как только-только достигшее середины неба солнце, и Тарталья украдкой посмотрел в ответ, но не убрал рук, продолжая держать. Да и Моракс не пытался вырваться из слабой, аккуратной хватки.

— Это моя первая встреча с русалкой, — неожиданно сказал Моракс и с удивлением моргнув, как только произнеся осознал искренность и некоторую неуместность признания. Тарталья усмехнулся, в этот раз ведя пальцем по чужой ладони не в очаровании, а с чётким умыслом.

«Впервые вижу дракона»

От раздавшегося из груди тихого, но всё равно слышного за шумом волн смеха по спине Тартальи пробежались приятные мурашки. Спустя секунду чёрные пальцы с вылезшими когтями мягко сжались вокруг одной из перепончатых ладоней. Тарталья дрогнул от неожиданности, и короткий всплеск его чувств отозвался всплеском уже морским. Волна набежала и хлынула белой пеной прямо на колени Моракса. Тот покачал головой, вздыхая:

— И сегодня море будет неспокойным?

«Оно волнуется» — начертил буквы Тарталья, и добавил, когда Моракс в молчаливом вопросе вскинул брови, очевидно, не совсем понимая. — «Это первый раз, когда я общаюсь с кем-то с суши. И ты Моракс»

Судя по ставшему ещё более озадаченным взгляду, его объяснение не внесло ясности. Тарталья задумался, пытаясь подобрать слова, но сам не до конца понимая, что именно мешает Мораксу осознать смысл его слов. Возникло недолгое молчание, прервало которое спокойное:

— Это тот секрет, который ты не хочешь рассказывать?

Тарталья вскинул взгляд и в миг столкнулся со всё тем же блестящим от веселья янтарём. Он пожал плечами, невольно сам запутавшись в том, что хочет сохранить в нарочной тайне, а о чём желает рассказать. И теперь уже от стыда чуть запекло щёки. Он неуверенно кивнул, только сильнее забавляя Моракса.

— Что ж, если это твоё первое общение с кем-то с суши, то я, вероятно, произвёл не самое лучшее впечатление, — проговорил Моракс с мягкостью, и тон его голоса напоминал хитроумную сеть рыбака, в которой путается любая рыба от мала до велика. Только вот Тарталья отчего-то не хотел избегать этих пут.

В противовес чужому очарованию в его голове созрела небольшая хитрость. Он вновь принялся чертить на чужой ладони, в этот раз чуть сильнее надавливая когтем, и не прогадал, когда грубая кожа ладоней не поддалась, почудившись твёрже камня:

«Ты о том, как расцарапал меня под водой…» — Тарталья поднял взгляд, тут же видя оттенок искренней вины на красивом лице, и продолжая уже не глядя вниз, рассматривая чужую реакцию. — «…или о том, как целовал меня?»

Победа разлилась на его языке уже знакомой тягучей сладостью. В этот раз солнце пекло щёки не только ему, но и самому Мораксу. На несколько долгих, приятных мгновений, внешнее спокойствие, разбавленное лёгкой, почти что нечитаемой игривостью, осыпалось, и смущение разлилось во взгляде и улыбке, крася золотистую кожу на щеках в едва ли заметный розовый. Увидев подобное, Тарталья не мог сдержать ухмылки, щуря глаза и нарочито показывая, что он видит брешь в чужой защите.

— Это… — у Моракса неожиданно закончились слова, и ему пришлось шумно вдохнуть и выдохнуть, невольно обдав лицо Тартальи своим дыханием. Но в этот раз тот не отпрянул, находя в себе всё сильнее разрастающееся желание вновь опалить губы о чужие. Моракс прикрыл глаза, восстанавливая душевное равновесие, и слабо усмехнулся. — Мне стоит попросить за те свои действия прощения. За оба случая.

«Не надо» — Тарталья чуть сильнее сжал тёплую ладонь, выводя. — «Мне понравилось»

Во второй раз за прошедшую минуту он сумел ввести Моракса в состояние искренней растерянности. И это лишь добавляло теней и красок его застывшему в памяти Тартальи мрачному образу. Тот, кто пролил целое море божественной крови, умел смущаться и теряться от чужих слов. Или же очарование Тартальи им абсолютно взаимно во всех проявлениях?

Вместе со всей той красотой чужих чувств хотелось увидеть воочию, как янтарные глаза будут леденеть в гневе, и как человеческий облик треснет под бурой, непробиваемой чешуёй Бога.

— Я могу понять поцелуи, но… — Моракс чуть наклонил голову вбок, и в его голосе засквозила привычная уверенность. — …царапины?

«Сила» — просто написал Тарталья, щуря глаза, и что-то взбудоражившее его сердце вспыхнуло в глубине янтаря. Такое, от чего в груди стало горячо, а в животе сильнее заметались маленькие рыбки.

Моргнув, Тарталья вцепился в камень, вытаскивая себя из воды, чувствуя гуляющие по мокрой спине ветер и лучи солнца. И почти дотянулся, как Моракс чуть отклонился, не позволяя произойти касанию. Его глаза распахнулись в изумлении, и Тарталья недовольно выдохнул, намеренно пытаясь задеть своим дыханием чужую кожу.

Моракс смотрел на него, осознавая произошедшее, и медленно проговорил:

— Я не уверен, понимаешь ли ты, что значат поцелуи.

Теперь настал черёд Тартальи изумляться. Он сам отстранился и ничего не написал на чёрно-золотой ладони, вместо немых слов красноречиво выгибая бровь. Неужели он показался настолько несмышлёным? Слишком юным? Если говорить о прожитых годах, то вряд ли он имеет право себя сравнивать с Мораксом, однако даже живя со слабыми отголосками памяти о прошлом он понимал, что означает желание в его сердце.

Оно определённо было новым, пока ещё не до конца опознанным, неизведанным, и оно же рождало в Тарталье импульс, противиться которому он не видел никакого смысла. Оттого не попытался сейчас отпрянуть в разочаровании — пока Моракс не зарычит на него, пытаясь отпугнуть, показывая, что Тарталья нарушил границы, то он не отплывёт.

И чем дольше он оставался на месте, опираясь ладонями о камень и впиваясь в него же когтями, тем осмысленнее смотрели на него янтарные глаза, наполняясь пониманием. Становясь будто бы зеркалом — отражая вихрь, обещающий обратиться в настоящий шторм, чувств.

Из глотки Моракса вырвалось короткое рычание, но не отпугивающее, не напряжённое — с долей какого-то бессилия и интереса. Тарталья улыбнулся, вновь побеждая и чувствуя трепет чешуи на собственном хвосте от предвкушения.

— Твоё легкомыслие для меня непостижимо, — прошептал Моракс, и его слова чуть не потонули в шелесте разбивающихся о берег волн. Прежде, чем Моракс перехватил инициативу, Тарталья вновь потянулся вперёд, и в этот раз от него не отстранились.

Чужие губы, сухие, не охлаждённые морской вечерней водой, обожгли. Тарталья вздрогнул, запрещая себе отстраняться и только сильнее прижимаясь, царапая камень под рождающееся в груди радостное пение. Слишком поздно понимая, что начался бой, заранее для него проигрышный.

Не успел он одуматься, как его импульс поглотили и направили против него. Его губы смяли по-хозяйски, покрытая солёной водой, но сохраняющая тепло ладонь скользнула на его шею, после по волосам, задевая тонкую кожу плавников, и перебралась на затылок, захватывая. Тарталья приоткрыл глаза, глядя из-под ресниц и празднуя поражение в запылавшем, диком, опасном янтаре.

Его обхватили плотнее, не отрываясь от его губ, целуя, слизывая соль пылающим языком, крадя порывистые, тихие вздохи и обрывки рвущейся из лёгких русалочьей мелодии. Хвост сильнее вжался в камень, проезжаясь чешуёй, но всё было второстепенным. Тарталья закрыл глаза, под веками видя золотые вспышки и сдаваясь чужому порыву.

По его языку пробежалось рычание, и он послушно его проглотил. С тяжелым выдохом от него отстранились, и он открыл глаза, чувствуя себя рыбой из глубины морской бездны — не видя, но каждой клеточкой своего тела чувствуя каждое мгновение, каждый слабый порыв ветра, каждую волну и каждый удар сердца, отражающийся в биение крови в венах в горячем теле Моракса.

Тарталья опустил взгляд на приоткрытые, чуть покрасневшие губы, и не сдержал в себе нового, не совсем ему понятного импульса. От тягучего прикосновения его языка к своим губам Моракс вздрогнул, после глухо и обречённо стоная, позволяя этому случиться. Тарталья довольно прищурился, и чуть повернулся, садясь на каменный берег и оставляя в воде только красный нижний плавник.

Полный скрытого мучения вздох пробежался горячей волной по его плечу, и Тарталья покрылся мурашками, ощутив слабый поцелуй в место между плечом и шеей. Моракс замер, продолжая впитывать запах с его кожи, после отстраняясь и с неразборчивым шёпотом на губах поднимаясь. Тарталья мигом вскинул голову в тревоге и заставил себя успокоиться, когда Моракс отошёл недалеко — всего лишь за будто бы вечность назад брошенную им около своей одежды и сумки корзинку. Вернувшись, он странно посмотрел на Тарталью, после качая головой и вновь опускаясь на влажные камни. Закатывая края штанин до коленей — и Тарталья неожиданно для самого себя прилип взглядом к обнажившимся икрам, — он заговорил:

— Русалки умеют очаровывать как-то иначе? — золото его глаз хитро сверкнуло из-под ресниц, и он опустил ноги в прохладные волны. Краем глаза Тарталья заметил, как вода будто бы отпрянула, затем тут же вновь побежав вперёд и с шипением разбиваясь о камень. Ладонь Моракса уже как-то слишком привычно оказалась в пальцах Тартальи.

«Нет, только песней» — в этот раз Тарталья решил быть честным. Половина правды, половина тайны, всё честно. Моракс усмехнулся, говоря:

— Это несколько постыдно для меня, что я так легко тебе поддался, — он покачал головой так, словно разочаровался в себе, но его взгляд не пытался убежать, всё блуждая и блуждая по переставшему быть скрытому за водой и каменным берегом телу. Тарталья склонил голову, чувствуя, как сердце всё быстрее бьётся у него в груди, заставляя кожу пылать — удивительно, как капли морской воды до сих не испарились от жара, какой он испытывал. Поспешив, он написал:

«Это плохо, раз поддался?»

Моракс сощурил глаза, безуспешно пытаясь скрыть полные веселья искры в вязком янтаре, а затем проиграл сам же себе, тихо засмеявшись и заставил мурашки огромной, мощной волной пробежаться вдоль спины Тартальи. Тот мелко задрожал, пытаясь поймать себя в потоке из тех ощущений, что в момент накрыли его с головой.

— Не думаю, — медленно ответил Моракс, улыбаясь и в солнечных лучах сверкнули его случайно показавшиеся из-за губ заострённые клыки. Тарталья неожиданно пожалел о том, что не сумел их как следует потрогать, однако пока что задуматься ему об этом не удалось. — Но пока что мне хорошо.

«Я рад» — начертил на его ладони Тарталья, вновь ненавязчиво оглаживая чуть грубые мозоли, понимая, что их плохо видно на чёрно-золотой коже. — «Почему ты назвал другое имя вчера?»

— Чжун Ли — моё человеческое имя, которое я ношу уже очень давно, — мерно заговорил Моракс, до этого наблюдая за движением пальца Тартальи. Скривив губы в усмешке, он добавил. — Я похоронил «Моракса» в тот же момент, как принял своё человеческое имя.

«В нашу первую встречу ты напоминал Моракса, а не человека» — простодушно вывел Тарталья, даже особо не задумываясь, на что получил тихий смех. Моракс — «Чжун Ли» — вновь улыбнулся, но теперь намеренно обнажая клыки и смотря на Тарталью с читающимся снисхождением.

— Если бы тогда был именно «Моракс», то тебя бы тут сейчас не было, — тихо, с едва слышным клокочущем в горле рычанием сказал он.

Тарталья затаил дыхание, ощущая, как всё внутри трепещет, как зудит чешуя от смеси из прокравшегося под кожу страха чего-то горячего, от чего кровь в жилах показалась кипятком. Плавники затрепетали, пронизанные дрожью, и издалека Тарталья уловил обеспокоенный вой моря, отразившийся в солёном ветре, однако…

Вязкий янтарь глаз Моракса пропадал за бездонной тьмой его зрачков, превращаясь в тонкую, светящуюся каемку, то и дело вспыхивающую ярким золотом. Тарталья одновременно ощутил себя и так, словно оказался напротив того, кто беспощадно заберёт его последний вздох, и так, будто это была одна из его самых сокровенных мечт.

— Твоё легкомыслие не только непостижимо, но и заразно, — шёпотом проговорил Моракс, незаметно для Тартальи оказавшись так близко, что опалил его губы своим дыханием опять. Тарталья моргнул, сгоняя морок, и чуточку отстранился, с удовлетворением замечая, как пару мгновений, объятый наваждением, Моракс потянулся за ним в ответ. Однако тот сумел себя остановить и выпрямился, вздыхая. — Никогда бы не подумал, что меня потянет к существу из моря.

«Не нравится?» — с вызовом начертил Тарталья, и Моракс улыбнулся, после вздыхая:

— Ты же знаешь ответ. Все русалки такие игривые и любят, когда с ними флиртуют угрозами? — он выразительно глянул на Тарталью, и тот сморщил нос в веселье, пожимая плечами и выводя:

«Нет, я один такой»

— Ещё и самоуверенный, — подтвердил Моракс с плохо скрытым удовлетворением в голосе, и сердце Тартальи в который раз пропустило удар.

***

Вероятно, он обезумел. Его свели с ума долгий путь, бесконечное, палящее солнце, тысячи и тысячи лиц, что невольно впечатывались в его память, обращая его дар в подобие слабого проклятия на краю его жизни. Он обезумел, ухнув в чёрную воду, захваченный когтями русалки, и, видимо, последним шагом в пропасть его личного сумасшествия был рождённый дурманом порыв поцеловать его.

Скорее всего, именно тогда его разум помутнел настолько, что он решил вернуться. А затем ещё раз. И вернётся ещё — он чувствовал это каждой клеточкой тела, изо всех сил скрывая трепетание собственного сердца от лёгкой щекотки, с какой по его ладони бежал полупрозрачный острый коготь, чертя не слишком аккуратные, но полные какого-то скрытого очарования буквы.

Чжун Ли ощущал себя не столько одурманенным, сколько проклятым — проклятым бездонной синевой глаз и яркостью рыжих, успевших высохнуть и небрежно свалявшихся из-за обилия на них соли волос. Проклятым глубоководной бледностью кожи, которая не должна была казаться ему такой завораживающей. Но она чудилась ему тончайшей бумагой, с которой необходимо было обращаться бережно.

И как бы сильно он не хотел думать, но он думал о ряде острых, тонких зубов, сейчас скрытых за бледными, но растягивающимися в искрящуюся улыбку губами. Он же видел, как эти клыки в клочья разрывали мясной пирожок от хозяйки — тот оказался слишком мягким для зубов, созданных терзать ещё живое, плотное мясо под водой.

Расправившись с пирожком и случайно разметав кусочки отваренного мяса, Тарталья выглядел до ужаса невозможно в глазах Чжун Ли — тот чувствовал, как от вида озадаченного монстра из глубин, в уголках рта которого остались клочки теста, с крошками мяса на бледной груди и серебристой, казавшейся драгоценной, чешуе хвоста, в его груди рождается рокот.

Конечно, Тарталья ненадолго нырнул в воду, чтобы привести себя в порядок, и это дало Чжун Ли не так уж и много времени на раздумья. На воспоминания о том, как сегодня он вновь не устоял перед чужими губами, лицом и взглядом.

Что ж, ему казалось, что он не настолько падок на красивые вещи, чтобы не смочь справиться сам с собой. С другой стороны… он посмотрел на высунувшегося из воды Тарталью, зачёсывающего упавшую на лоб мокрую чёлку и смотря внимательно, довольно, даже как-то победно. Чувствовал, что Чжун Ли не хотел уходить, и собирался использовать каждую секунду, что он будет на этом каменном берегу.

С каждым разом его ладони хватали всё бесцеремоннее, чертя всё больше букв, всё больше предложений, засыпая беззвучными вопросами — о суше, о появлении здесь, об имени, и на некоторые из них Чжун Ли искренне не знал: стоит ли отвечать правду. Нужно ли ему быть искренним с Тартальей, даже если тот очевидно радует его глаз. Это было бы не совсем честно.

— Не всё тебе спрашивать, — он сжал ладонь, ловя когтистые пальцы и останавливая в середине очередное неуёмное предложение. Тарталья в удивлении и с лёгким недовольством посмотрел на него, становясь слишком уж открытым в собственных реакциях. Это можно было бы посчитать за незнание и уверенность в том, что ему не причинят вреда, но Тарталья знал его настоящее имя.

Так что это скорее было безрассудство. Может быть, не только Чжун Ли сошёл с ума в их первую встречу. Пока что он не хотел всерьёз задумываться о причинах порыва — порыва совершенно неясного ему. И почему-то казалось, что ветер переливается тихим смехом, будто звон колокольчиков. Было от чего смеяться — он не раз бросал взгляд на чистое серебро чешуи и алые, будто бы только начинающая растворяться в воде кровь, плавники.

Уже это должно было его оттолкнуть, только вот он все те минуты, даже часы, пока они с Тартальей вели их наполовину безмолвный разговор, постоянно то и дело одёргивал себя, отгоняя скребущиеся под кожей любопытство и желание прикоснуться.

Всё это было так странно, так пока что ему непонятно, но все обычно терзающие его голову вопросы исчезали, стоило Тарталье вновь вывести на его коже кончиком своего острого когтя вопрос: «Почему глаза золотые?», «Что такое чай?», «Завтра придешь?»

Последний вопрос несколько отрезвил самого Чжун Ли, возвращая в реальность, похолодевшим ветром напоминая ему, что день постепенно близился к концу. Ленивое солнце, растеряв силу обжигающих лучей, катилось к морскому горизонту, обещая вскоре вновь утонуть. Серебро чешуек уже начинало окрашиваться в янтарное золото, а распушившиеся рыжие волосы потеряли в яркости, но цвет, наоборот, стал насыщеннее и гуще.

А ещё глаза — поменявшие выражение с беспечной радости и игривости на отчётливый блеск надежды. И как этим глазам, этому умоляющему лицу хитрого русала Чжун Ли мог отказать? Да и будто бы он того в самом деле желал. Будто бы это не он потерял счёт времени, рассказывая Тарталье о пепельном море, расстилающем своим серые дюны меж вечнотлеющими вулканами Натлана и вечнозелёными джунглями Сумеру. Будто это не он с плохо скрытым от самого себя любопытством «считывал» с собственной ладони рассказ Тартальи о его небольшом путешествии с молодой семьёй китов.

Сам же задавался вопросом, почему он никогда не задумывался о том, насколько глубоким, беспощадным и прекрасным может быть океан, если солёные ветра обдували Ли Юэ на протяжении тысячелетий? Был ли его взор затуманен мыслями о новом мире, о прошедшей войне, о потерях и будущем, или же он в самом деле никогда не придавал этому значения? Поскольку сумел лишь сейчас узнать о таком существе, как Тарталья.

И потому, конечно же, он ответил:

— Приду, — про себя думая о том, что поездку в Гавань можно и отложить на неделю. Лукавство в собственных мыслях просочилось слабозаметным ядом, когда он увидел засиявшее от радости лицо Тартальи — тот улыбнулся так широко, что без смущения и, вряд ли даже вспомнив об этом, показал весь ряд острых, зубов. Не акульи и не звериные — маленькие, острые, как если бы человеческие, но с заточенными концами.

От того, как тепло у него стало в груди, ему вновь почудился перелив смеха Гуй Чжун в ветре. Будь она здесь, то всенепременно бы вздыхала о том, сколько же иронии скрывается в жизненном пути. Не забывая, конечно же, смотреть на Чжун Ли красноречиво, с намёком, и её бы веселье подхватили все остальные.

Но то всё были лишь тени, образы и предположения, рожденные внезапным приливом тоски. Не успел он придаться ей чуть осознаннее, как её стёрли поцелуем. Игривым, намеренно смущающим, и до жути, до неудовлетворения мимолётным. Дразнящим. Тарталья сощурил лучащиеся смехом глаза и соскользнул с камней в волны, будто бы подхватившие и обнявшие его пеной. Хоть Чжун Ли не мог сказать, что из-за возраста потерял сноровку, но Тарталья показался ему неуловимым, будто маленькая рыбка, растворяющаяся в бесконечной синеве вод.

Лишь напоследок тот написал короткое: «У меня для тебя подарок», после чего скрылся в очередной кровавой из-за заката волне. У Чжун Ли не было и шанса на сопротивление, а тем более на отказ. Смотря, как вода смывает следы присутствия Тартальи, будто и не сидел он на камнях так долго, что успел обсохнуть выше хвоста, Чжун Ли усмехнулся, качая головой и поднимаясь на ноги.

Не для того, чтобы уйти. Он добрёл до своей сумки и вытащил оттуда блокнот, с чешущимся в кончиках пальцев желанием и отчётливым образом в голове. Волны продолжали поднимать в воздух солёные капли брызг, и Чжун Ли уселся немногим дальше от края берега, с запозданием замечая, что его одежда успела немного отсыреть за последние часы. Горьковатый запах моря обещал въесться не только в одежду, но и в кожу.

Слова вновь никак не шли, зато линии — летели. Чжун Ли не успел моргнуть, как вскоре с чуть желтоватого тонкого листа на него смотрели знакомые в разрезе глаза. Большие, но пока лишённые привычной яркости и шкодливого веселья, бесцветные. Аккуратно чертя завершающую линию, Чжун Ли чуть склонил голову, замечая очередную непонятную ему деталь.

Затем взялся за очерчивание лица, носа, щёк, губ. Пока что несколько схематично, обещая сам себе подправить всё это позже, поскольку сейчас он следовал за совсем иной мыслью, волчком вертящейся где-то на краю сознания. Мысль-мираж, ускользающая и никак не дающаяся в руки, но Чжун Ли становился к ней на маленький шаг ближе, когда на листе всё отчётливее выделялось лицо Тартальи.

Шумный всплеск отвлёк его, и мысль так и осталась непойманной. Чжун Ли слабо, из-за лёгкого разочарования на самого себя, улыбнулся возникшей рыжей голове. Недавно сухие волосы вновь превратились в медные, липнущие к белой коже, а взгляд и самодовольное улыбка — всё те же. Чжун Ли собирался пододвинуться ближе, уже пряча блокнот за пазуху, как произошло… это.

С очередным громким всплеском, всего за секунду Тарталья вытащил из воды тело. Длинное, покрытое жемчужной чешуёй, напоминающее огромную змею. Змею толстую, смердящую рыбой, в клочья разорванными у жабр бирюзовыми лепестками плавников — под ними виднелся след смертоносного укуса острых клыков. В паре мест едва заметно вспороло перламутровые чешуйки, оставляя на длинной рыбе с бирюзовыми плавниками маленькие царапины от когтей.

Тарталья за мгновение вытащил на берег мёртвое тело огромного стального лжедракона. Тот даже уже не трепыхался — вероятно, он даже не мучился, и почему-то Чжун Ли был уверен, что Тарталья попросту кинулся и в два мгновения прикончил добычу. Чтобы притащить это Чжун Ли.

Тяжело сглотнув, Чжун Ли перевёл взгляд на светящегося радостью Тарталью. К горлу подступила тошнота, и на всякий случай Чжун Ли только сильнее сконцентрировался на синих глазах. Прошло несколько долгих мгновений, и Тарталья нахмурился. После чего слегка вытянул руку и толкнул тело лжедракона. То на удивление легко перевернулось и со слишком отчётливым мёртвым звуком шмякнулось на другой бок. Пустые глаза рыбы теперь смотрели прямо на Чжун Ли, и ему показалось, что он видит в них укор.

— Это… подарок? — всё же уточнил Чжун Ли медленно, надеясь, что нет. К его тихому ужасу, Тарталья радостно кивнул, и у Чжун Ли не нашлось желания разрушать его настроение, потому он выдавил из себя улыбку и кивнул. — Очень любезно с твоей стороны.

Больше всего он возненавидел тот момент, когда Тарталья взобрался на камни и сел рядом с этим лжедраконом, требовательно протянув руку. Поколебавшись ровно секунду, Чжун Ли заставил себя ответить на жест и вложил свою ладонь в чужую. Тарталья, продолжая улыбаться — и это заставляло бурю отвращения, крутившуюся в груди Чжун Ли, слегка утихнуть, — написал.

«Тут была стая недалеко. Приметил ещё утром. Поймал самого большого!» — он откровенно хвастался, и это немного позабавило Чжун Ли. Немного лишь потому, что между ними продолжал лежать большой рыбий труп. На мгновение показалось, что если Чжун Ли обернётся, то увидит, как тени трясутся, смеясь над ним.

Откровенно его просчёт. Чем питаются живущие в море русалки? Тарталья, со всеми его когтями, зубами и шрамами на спине — хоть и очень странными, — не походил на того, кто придерживается, например, водорослевой диеты. Откровенно говоря, он с самого начала выглядел как тот, кто представляет угрозу для всего живого на ближайшем рифе, и, вероятно, только отсутствие неуёмного аппетита и бездонного желудка спасло морских обитателей от истребления.

Потому не было ничего удивительного в том, что он притащил Чжун Ли в подарок именно… вот это. Сам факт подарка вызывал в Чжун Ли смесь из веселья и чего-то щемящего в сердце. Но вот содержимое этого самого подарка оказалось совершенно не для него. Он так сильно об этом задумался, что его удивило то, что на его ладони опять пишут.

«Тебе не нравится?» — вместе с выражением печального замешательства, появившегося на лице Тартальи, эта фраза прозвучала в голове Чжун Ли очень жалобно. Он несколько раз моргнул и затем ещё раз посмотрел на лежащего между ними лжедракона. Тот всё ещё глядел с укором. Откашлявшись, Чжун Ли вновь посмотрел на Тарталью и заговорил:

— Мне правда льстит то, что ты принёс мне это, — он улыбнулся, и Тарталья повторил его улыбку, но с оттенком подозрения. Вероятно, чувствовал двойное дно в словах Чжун Ли, потому пришлось добавить. — Я ценю это, правда. Ты заставил меня задуматься над ответным подарком тебе.

Он незаметно выдохнул с облегчением, когда подозрительная улыбка Тарталья превратилась в полную очевидного смущения. Погладив пальцами мокрую ладонь Тартальи, Чжун Ли аккуратно закончил:

— Хоть твой подарок и не совсем в моём вкусе.

Тарталья озадаченно замер на секунду, а потом, нахмурившись, быстро вывел:

«Надо рыбу больше?»

— Нет-нет, — замотал головой Чжун Ли, неловко усмехаясь. — Этого достаточно. Просто… — он облизал губы и, не зная, как сказать мягче, закончил, — …я не ем рыбу.

Повисла тишина. Тарталья несколько раз моргнул, потом нахмурился сильнее, склонил голову набок и спросил самое очевидное, что только мог. Проблема заключалась в том, что самый очевидный вопрос для Чжун Ли был самым сложным:

«Почему?»

— Мне не нравится вкус, — медленно ответил он, продолжая смотреть на Тарталью. Тот снова заморгал, как осмысливая, и неожиданно для самого себя Чжун Ли заметил ещё одну мелочь — рыжие ресницы. Сейчас несколько потемневшие и слипшиеся из-за воды, но неизменно горящие в лучах заката.

Выражение лица Тарталья медленно изменилось, став печальным. Он неуверенно отодвинулся ближе к продолжавшим сыпать брызгами волнам, шевельнул хвостом и поёжился. Чжун Ли в непонимании взглянул на него, тихо спрашивая:

— Что такое?

«Тебе было противно?» — не ответил Тарталья, задавая уже свой вопрос. В замешательстве Чжун Ли замер и не двинулся, когда Тарталья, резко вдохнув, потянулся к нему и прижался к его губам.

Спустя мгновение ледяная дрожь пробежалась вдоль позвоночника Чжун Ли, когда он ощутил на своём языке чрезмерный привкус соли и чего-то металлического. Невовремя вспомнилось то, что лжедракона Тарталья прикончил при помощи зубов. Заставив себя остаться на месте, Чжун Ли попробовал ответить на поцелуй, но тот закончился так же внезапно, как и начался.

«Противно?» — чуть дрожащей рукой опять написал Тарталья, смотря в глаза Чжун Ли с какой-то то ли опаской, то ли грустью, то ли и вовсе лёгкой паникой. Чжун Ли протяжно вдохнул, отвечая искренне:

— Меня не впечатляет привкус рыбьей крови, но меня впечатляешь ты. В целом. Вместе с хвостом, чешуёй и остальным.

Плавники-лепестки затрепетали в волосах Тартальи, стряхивая капли солёной воды. Бледные губы растянулись в неуверенную улыбку, и на всякий случай, переборов себя, Чжун Ли ещё раз коротко их поцеловал. Про себя думая, что слишком всё происходило легко и просто. Слишком непонятно даже ему самому. Он никогда не был влюбчивым, но вот у русалок, возможно, есть такая черта? Всё же, самое опасное в них после когтей и зубов — это чарующий голос. Вероятно, поэтому Тарталья так смотрит на него?

В любом случае, пока что Чжун Ли не хотел гадать над своими чувствами. Не хотел ворошить их, препарировать и разбираться в первопричинах. У него не так много времени, чтобы тратить его на что-то столь тривиальное и уже давно приевшееся. Если уж его по неизведанной причине тянет к русалке, если ему нравится касаться мягких губ, даже если на них сохранился вкус крови морских обитателей, то так тому и быть.

С одной стороны — опыт незабываемый и абсолютно новый. С другой же — думать о Тарталье как о просто эксперименте из чистого любопытства было неправильно. Чжун Ли привык уважать любые отношения с кем бы то ни было, и Тарталья заслуживал получить от него не холодный расчёт, а искренние чувства.

С заклокотавшим в горле тихим урчанием Тарталья прижался своим лбом ко лбу Чжун Ли, продолжая трепетать плавниками не только на голове, но и на всём хвосте. В любопытстве Чжун Ли скосил взгляд, но ему не удалось разглядеть лучше, не отворачиваясь от Тартальи. Он прикрыл глаза и проговорил:

— Ты будешь здесь завтра?

«Да» — Тарталья не глядя вывел нужное слово, затем переплетая с Чжун Ли кончики пальцев. Тот попробовал усилить хватку, но обнаружил тонкую мембрану перепонок меж чужих когтистых пальцев, не дающую ему углубить касание.

— Я приду, — пообещал он и добавил, слегка усмехаясь. — Может быть, даже раньше, чем в полдень.

Тарталья опять заурчал, в этот раз громче, и на мгновение с его губ сорвалась мелодия, которую он тут же оборвал. Отстранившись, он кивнул, и его щёки смущённо полыхали не хуже тонущего в воде солнца. В порыве он зачесал ещё влажные волосы и сжал тело лжедракона руками, но Чжун ли остановил его.

— Это же подарок от тебя, — проговорил он, внутренне смиряясь с тем, что ему придётся тащить эту тушу на своих руках до самого постоялого двора. Тарталья замер, глядя на него и помотал головой, как пытаясь сказать: «Не надо», но Чжун Ли непреклонно продолжил. — Как я уже говорил, я ценю этот твой жест. Ты охотился для меня. Было бы неправильно проигнорировать твой труд.

В синих глазах металась неуверенность, и в итоге Тарталья отпустил лжедракона, прижимая ладони к груди. Довольно улыбнувшись, Чжун Ли поднялся со своего места. Кое-как уместив свёрнутый плащ в корзину, где раньше лежали пирожки, а поверх сложив сумку, он вернулся за рыбой и, отогнав новую волну полной отвращения дрожи, обхватил скользкое тело поперёк, закидывая его себе на плечо. Мёртвая голова отвратительно шлёпнулась об его спину, и он тяжело вздохнул.

Со стороны Тартальи послышалось едва различимое хихиканье. Он прикрыл рот, но его глаза сверкали слишком ярко для того, кто пытался скрыть собственное веселье. Чжун Ли опять вздохнул, в этот раз показательно, и слегка качнулся на месте в поклоне — больше не позволяло тело на его плече.

— Ещё раз спасибо за подарок, — сказал он, уже чувствуя, как его рубашка мокнет от чешуи и, вероятно, рыбьей крови. Тарталья сощурил глаза и кивнул, оставаясь сидеть на камнях.

И его взгляд теплом обдавал спину Чжун Ли всё то время, пока он медленно шагал по линии берега, таща за собой рыбу. У причала ощущение сгинуло, заместо него пришло менее приятное — его заметили копошащиеся у лодок моряки. Кое-кто из них отвлеклись от работы, и Чжун Ли приветливо, будто всё в порядке, кивнул им, затем начиная взбираться по скрипящей крутой лестнице.

Сумерки окончательно накрыли городок к тому моменту, как Чжун Ли подошёл к постоялому двору. В окнах «главного» дома горел мягкий свет, и Чжун Ли неловко постучал в дверь, не выпуская из рук ни корзинки, ни добычи. Послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и на пороге появилась хозяйка. Она тут же громко ахнула, отшагивая назад.

— Мне кажется, Вы умеете разделывать рыбу, не так ли? — улыбнулся Чжун Ли, и хозяйка на удивление быстро пришла в себя, качая головой и говоря:

— А говорили, что не едите. Неужели Вы на самом деле рыбак, господин? Зачем же лгать? — она пропустила его в пропахший тушенным мясом дом. Чжун Ли аккуратно поставил корзинку со своим плащом и сумкой на столик у двери, и занёс рыбу внутрь, усмехаясь.

— Нет, это всего лишь щедрый подарок моря.

На следующий день, раньше полудня, он шагал в сторону каменного берега со всё той же корзинкой. Только в этот раз внутри неё были не только пирожки, но и завёрнутое в листья капусты просоленное и обжаренное филе лжедракона.