Красный Замок только начал пробуждаться от утренней дрёмы. Искрились укрывшие его снежные шапки на морозе. Стёкла сияли живописными узорами, ледяные лапки на них, переплетаясь, стреляли холодными солнечными зайчиками на плиты пола… Аккуратная туфелька, расшитая жемчугом, с тихим цокотом наступила на один из этих морозных зайчиков. Придворная дама — Оленна Тирелл — подобрав атласные юбки цвета осенней листвы, кралась по пустынному дворцовому коридору, тревожно оглядываясь. Дойдя до якобы тупика, она начала простукивать кулачком стену у портрета Мейегора Жестокого.

      За ближайшим к ней поворотом за вазой в человеческий рост притаился младший из братьев Ланнистеров. Герион, чуть дыша, протиснул руку между шершавой кладкой и гнутой ручкой в лазурной эмали. Вспотевшие от волненья пальцы стискивали осколок зеркала. Если бы он выглянул сам, то его любопытную моську наверняка заметила бы Оленна. А вот крошечный кончик зеркала, аккуратно высовывающийся за ней, преследующий её из-за каждого угла, заметить было сложнее.

      Герион понятия не имел, что искала жена Тирелла, обычно окружённая своими детьми озорниками — тихоней среди них слыл лишь один Мейс. Но ему было жутко любопытно, поэтому он преследовал её, разделяя с ней испытания разочарованием. Чего бы ни искала Оленна — ей явно не везло.

      Бесшумно перебегая к следующему развороту, за которым скрылись лисьим хвостом её юбки, Герион замешкался и не успел вовремя скрыться в нише за статуей. Вышедший из другого ответвления коридора сир Эртур Дейн — королевский гвардеец — успел его увидеть и окликнуть.

      — Король велел всем собраться в тронном зале.

      На площадочке перед троном нетерпеливо ходил взад-вперёд, подметая пол плащом с горностаем, Эйрис Таргариен. Мрачная улыбка змеилась на его губах. Серебряные волосы струились из-под громоздкой золотой короны с крыльями, обрамляя бледное — бледнее, чем обычно — лицо. Под глазами залегли тени, будто государь не смыкал очей всю ночь.

      — Соколиная охота, — высоким голосом вывел король. — Мы немедля отправимся на соколиную охоту. Готовьте мне моего кречета!

      Не успел Герион смешаться со знатью, как ясные глаза невыносимо сочного фиолетового цвета остановились на нём.

      — Ты, — Эйрис ткнул в его сторону изнеженным пальцем, — подойди сюда.

      Придворные расступились перед братом десницы, пропуская его к подножию трона. Красавчик-король слыл обаятельным, щедрым, но слишком легко гневающимся правителем. Он напоминал свою излюбленную субстанцию, которую изготавливали его алхимики-пироманты — дикий огонь. Одно неосторожное движение подобно взрыву.

      — Я не вижу перед троном твоей кузины, — капризно заметил Эйрис, выпятив подбородок. Восковая кожа натянулась на скулах. — Негоже начинать королевскую охоту без лучших красавиц. Приведи её.

      Герион почтительно кивнул.

      — Я передам Тайвину ваше приглашение им.

      — О, нет, нет! Не стоит беспокоить моего верного слугу. С Тайвином мы расстались недавно. — Фиолетовые глаза лучились ехидством, обескровленные губы изогнулись в хищной усмешке. — Не думаю, что он сейчас способен держаться в седле… — Царственно взмахнув холёной рукой, Эйрис обвёл взором подданных в зале. — Все! Все готовьтесь к охоте! — возопил король, уже не обращая внимания на Гериона.

      В башне десницы было непривычно тихо, красных плащей на постах стало заметно больше. Неосязаемая тревога разлилась в воздухе. Гериона беспрепятственно пропустили в покои Тайвина Ланнистера, брата там не оказалось.

      Джоанна грозной орлицей застыла у окна, побелевшими пальцами вцепилась в подоконник. Видимо, она встала недавно — или и вовсе не ложилась? — так как на ней был накинут тяжёлый бархатный халат, из-под которого виднелись кружева ночной сорочки.

      — Эйрис велел всем отправиться с ним на соколиную охоту, — неохотно передал послание короля Герион, опускаясь на диванчик. — И желает видеть тебя там, сестра.

      —У его милости достаточно фавориток при дворе. Пусть радует свои глаза сколько угодно другими. Я никуда не пойду.

      Непокорным жестом она откинула волосы назад. Тяжёлые золотые волны растеклись по плечам, рассыпались по спине плодородными рудниковыми жилами.

      — Так что мне ему передать?

      Она резко обернулась к нему. Упёрлась в него долгим, тяжёлым взглядом. Какие мысли тревожили её за этим прекрасным светлым лбом?

      — Поди вон, — резко велела она служанке, собирающей осколки в лужице у секретера. По комнате плыл запах успокаивающих капель. — Передай королю, — обратилась Джоанна уже к одному из красных плащей. Верными псами они застыли у порога, — что «леди Ланнистер нездоровится».

      Щёлкнув каблуками, бравый молодец унёсся исполнять приказ строгой хозяйки.

      Герион в смятении подмечал всякие мелочи: за окном ровная поверхность снега была нарушена, словно кто-то зачерпнул, чтобы слепить снежок. На идеально застеленной кровати бугрилась под одеялом забытая грелка — такие клали вечером в постель, убирая перед сном. Бумаги на секретере разложены в беспорядке — зная педанта Тайвина, можно сказать, что он покинул своё место впопыхах и с мыслью, что скоро вернётся.

      — Не доверяй никому, — обратилась к Гериону Джоанна. — И у стен есть уши. — Вернув ладони на подоконник, она вновь застыла у окна с едва ли не осязаемой решимостью. — В Твердыню Мейгора ты не вернёшься. По крайне мере сегодня. Ни шагу из башни десницы.

      Только сейчас он понял, что именно львица Утёса высматривала в окне. Как маршал она осматривала главный двор Красного замка, видя в нём поле битвы. Стояла начеку, следя за передвижениями гвардейцев, готовая в любое мгновенье отдать приказ оставленному подле себя красному плащу. Львица на страже логова.

      — Он ещё что-нибудь сказал? — настороженно спросила она, явно справляясь об Эйрисе.

      — Почему так много стражников на постах в башне? — Гериону не нравилось происходящее.

      — Я велела выставить. Времена нынче неспокойные.

      На умывальном столике кувшин не выглядел запотевшим. Вышколенные слуги холодными зимними утрами подавали в кувшины нагретую воду. Оттого на стенках у них ложилась испарина, выступившие капельки рисовали дорожки на стекле. Этот же кувшин, судя по всему, ещё ни один хозяин покоев не просил обновить сегодня, чтоб умыться со сна. Что же произошло этой ночью?

      — Тебе ли чего бояться, сестрица? — Герион успокаивал больше самого себя. Убеждая, что ему всё вокруг кажется. Понапридумывал ерунды, а сейчас как войдёт вот-вот в двери Тайвин и отчитает его за что-нибудь. Найдёт за что. — Твой муж второй человек в королевстве — после короля.

      — Вот именно, — она отмерла, наконец, от окна, как-то странно, болезненно морщась от каждого движения, — после короля. Королевская милость — монета с двумя сторонами, одна из которых смазана ядом.

      Подойдя к креслу, Джоанна опёрлась ладонями на его подлокотники, опускаясь в него потихоньку, осторожно. Верно, ей действительно нездоровится? Язык зачесался позвать мейстера.

      — Весь замок говорит о том, как Эйрис вчера повздорил с Тайвином за ужином, но... — Герион тщательно подбирал слова. — Они ссорились уже не раз и мирились столько же. Сама знаешь, Эйрис взрывной, но отходчивый.

      — Боюсь, в этот раз всё намного хуже... — Она подняла руки, прижав кончики тонких пальцев к вискам. Голова верно болела. От этого движения кружева рукавов сорочки соскользнули по холёным рукам. От запястья до локтей они обнажили сливочную кожу. Бордово-синие, очевидно, свежие синяки с кровоподтёками не заметить было невозможно. Герион вытаращился на них в ужасе, не зная, что и сказать. — Когда глава семьи впадает в немилость, важно сохранить её остатки. Садись на коня немедля, Гери. И скачи до самого Утёса не оглядываясь. Скачи! Это приказ.

      — А как же Киван? — Ему казалось всё дурным сном.

      — Он слушает одного лишь Тайвина, подчиняется ему во всём. Ни одна женщина ему не указ. Если Киван не вернётся с нами или без нас…

      — А Тайвин?... — выдавил из себя Герион севшим голосом.

      — Я сделаю всё, чтобы защитить его. Всё, что смогу! — Джоанна порывисто взяла руку Гериона в свои. Кружева морской пеной схлынули вниз с локтей, полуприкрыв отпечатки чужих лап на её коже. — Твоя единственная задача — сохранить себя. Твой отец, прежний лорд Утёса, был младшим из своих братьев… Такое порой случается. — Она резко встала, прямая, как стрела. Решительная львица, готовая любой ценой защитить каждого из львят в прайде. — Уезжай, Гери! Я приказываю тебе, слышишь?!

      Герион вышел из покоев Тайвина с тяжёлым сердцем. Джоанну ослушаться он не посмел — направился в сторону конюшен. И проходя по одному из коридоров, заметил, как из дверей кабинета десницы вышел слуга с какой-то красно-белой тряпкой. Не сразу Герион понял, что это белоснежная рубашка брата. С мокрыми, блестящими пятнами крови на груди.

***

      Высохший тростник колол бока, скрипел под спиной при каждом движении. Сырость подземелий заставляла ёжиться, не давала погрузиться в здоровый сон полноценно. Герион часто просыпался, хлебал воду из питьевого фонтанчика и вновь проваливался в сны. Где молодой красавчик-король, подающий надежды, становился всё отталкивающее и капризней. Где фраза «Эйрис не Мейгор — рубить головы зазря не будет» приобрела вкус пепла. Где Гериону долгое время пришлось отсиживаться в Утёсе, страшась каждого письма из столицы, принесённого вороном. А когда Киван вернулся, то выплюнул ему в лицо всего одно слово: «трус».

      В очередной раз он проснулся уже не от холода — выпитое просилось наружу. Герион встал с каменной койки, застеленой колким сеном из тростника, и шатаясь дошёл до выступа в стене с дырою. В дырке своеобразного нужника журчал бурный поток, готовый услужливо смыть все нечистоты. Помочившись в потёмках, Герион снова припал к питьевому фонтанчику — всё не мог насытиться после долгой жажды. Впалый живот заурчал от голода — одною водою сыт не будешь.

      Герион повалился обратно на своё нехитрое ложе. Ноги можно вытянуть — уже радость. Хмуро осмотрел свои «хоромы»...

      Выщербленный камень цвета пыльного песка окружал его под брюхом пирамиды. Грубо высеченная гарпия напротив него скалила глумливую рожу. Из её клыкастого рта чистая, прохладная вода стекала по языку, отполировав его за века до блеска. Выступу с нужниковой дыркой прямо над стоком можно было подивиться. И порадоваться — вонь от отхожего ведра ему не грозила. Низкая длинная плита заменяла узнику кровать. А по центру камеры на столбике красовалась устрашающая деревянная колодка с прорезями для головы и рук.

      Тоскливо Герион покосился на толстую решётку, заменяющую одну из стен. За ней на здоровенном каменном шаре — человеку по пояс — покоилась закопчёная масляная чаша с огнём. А за ней — непроглядная чернота. Как ни пытался Герион щуриться, огонь, скаля красные щупальца, лишь слепил его сильнее, не давая разглядеть за собою абсолютно ничего.

      «Хоть с темнотой разговаривай,» — в сердцах подумал Герион, перевернулся на другой бок и провалился в дрёму.

      Когда он проснулся, на пороге его темницы виднелась бобовая похлёбка. Темнота казалась безучастной. Будто не из неё родилась миска. Не зная, на что он надеется, Герион, доев полёбку, крикнул в самый мрак, что хочет мяса. Темнота ему не ответила.

      Следующий раз его разбудил дёргающий за ноздри запах. На блюде на полу блестела жиром подкопчённая баранья нога. В прошлой жизни Герион бы сказал, что не любит баранину. В этой он обглодал кость не хуже собаки. Что ж, раз уж его балуют… Чего попросить следующим? Герион широко раскрытой ладонью упёрся в стену, справляя малую нужду. В нужниковой дырке в дрожащем потоке виднелась его обросшая кислая морда. Он скривился от своего вида — дикарь какой-то! Белобрысый туземец. Темнота молча выслушала просьбу о жаровне и брадобрее.

      Проснувшись в следующий раз, он всё ещё дрожал на тростнике. Брадобрея нигде не наблюдалось. Видимо, раскалённые или заточенные предметы не полагалось проносить к опасным заключённым. «Ещё бы меч попросил.» Тогда он загадал подруге-Тьме тёплое одеяло. Не колючее — хватит с него и тростника под боком, и длинное — чтобы не мёрзли долговязые ноги. Гнуть спину, сбиваясь в комок под жалким клочком ткани, ему не хотелось.

      Балансируя на тонкой грани сна и яви, Герион услышал шорох и сонно заморгал, силясь проснуться. Чёрный силуэт — верно, подруга-Тьма решила ожить, обернувшись женщиной — заботливо укрыл его одеялом. Он хотел поймать Тьму за хвост или хотя бы за смуглый локоток, но видение убежало. Наваждение какое-то. Была ли она вообще в его камере? Но тёплое, необычайно мягкое одеяло подсказывало — кто-то точно был. Не страдая больше от холода, он заснул уже долгим, спокойным сном.

***

      Красные, синие и зелёные драконы на развороте книги дрожали перед глазами. Весь мир расплывался от горьких детских слёз. Мейстер только что сказал маленькому Гериону, что много лет тому назад помер последний детёныш прекрасных созданий. Не подарят ему драконёнка на именины — даже маленького.

      — Господин, — девичий голос дотянулся до него сквозь толщу сна. — Господин!

      Герион не сразу понял, что обращаются именно к нему. Бранная речь и пинок под рёбра удивили бы его меньше.

      — Господин!

      Приятный голос не торопил, но звучал твёрдо, требовательно. От сна не оставил даже дымки. Герион приоткрыл один глаз, с любопытством осматривая гостя в своей камере. Перед ним стояла смуглокожая девочка, зачитавшая ему накануне многочисленные титулы королевы высоким и сильным голосом — вот, откуда он ему знаком.

      Проморгавшись, Герион заметил у решётки тяжёлый стул с высокой спинкой и широкий поднос, накрытый отрезом ткани, поставленный на угол фонтанчика.

      — Господин, вы просили… — девочка замялась, подбирая слово, — … брадобрея.

      Он поднялся на локте, разглядывая её с живым интересом. Это она-то — брадобрей?

      Она прошла к стулу и встала за ним статуей, смиренным видом показывая, что готова его обслужить. На фоне железных прутьев, за которыми горело пламя, её кожа казалась темнее, чем он запомнил в тронном зале королевы драконов. Тонкий, безропотный силуэт. Дунешь — скроется в черноте за масляной чашей. Вот значит, как выглядит подруга-Тьма. Не привиделась всё-таки.

      Стул был повёрнут сидушкой к свету — видимо, чтобы ей легче было делать свою работу. Интересно, Тьма королеве по утрам бороду бреет? Или впервые возьмёт лезвие в руки? Герион обошёл её и легко опустился на стул, стараясь не слишком показывать свою настороженность. Тяжеленный массивный предмет мебели явно не сама Тьма тащила, волоча ножками по полу — где-то в угольной темноте за кромкой света скрывались безупречные. Одно резкое движение в сторону подноса — и его положат мордой в пол. Не дурак, сам знает. Из Великой пирамиды, начинённой вооружёнными до зубов евнухами, бежать бессмысленно.

      Тьма откинула отрез ткани — блеснули натёртыми боками глубокая миска да горшочки — и достала из-под него мокрое полотенце, крепко свёрнутое. Когда она его развернула, из серединки пошёл парок. Верно накрывали его как раз для того, чтобы оно не остыло раньше времени.

      — Наклоните голову назад, господин, — спокойно, без единого чувства обратилась к нему Тьма. Как вышколенная кукла.

      Герион откинул голову назад. Даже съехал чуток вниз, вытянув ноги, чтобы расслабить шею и примостить затылок на спинке. Над лицом промелькнули проворные руки и накрыли всё ниже глаз полотенцем, смоченным горячей водой.

      Подперев потолок взглядом, Герион про себя спросил — утро сейчас, день, вечер? Ни окошка в темнице не было. Смену караула возле его «покоев» или когда ему приносили еду, он не видел. Не за что было зацепиться, чтобы понять, сколько он тут проспал. Знал он только одно — выдрыхнулся всласть на годы вперёд.

      Справа раздавалось позвякивание утвари на подносе, шаманила Тьма, смешивая содержимое горшочков в миске. Жир, пепел, смола мастичного дерева, сок полыни… Мазь для бритья готовит. Последним ингредиентом стало розовое масло — она открыла крохотный флакончик и капнула три капли в миску. Смешала всё, сбила в ароматную пену помазком с костяной ручкой. На блюдце выложила щипцами белые, размокшие комочки — примочки из паутины, вымоченные в оливковом масле и уксусе. Их применяли, если случались порезы.

      Наконец, Тьма подошла к Гериону и сняла с него полотенце.

      — Ты считаешь себя свободной? — он задал вопрос, который крутился на языке всё то время, что были накрыты губы.

      Тьма растерялась, застыв с белеющем в её тени полотенцем в тёмных пальцах.

      — Моя королева освободила меня, — ответила она, подобрав слова.

      — Это не ответ. — Он проследил глазами, как она свернула полотенце и положила его на край подноса. — Дейенерис сняла с тебя рабский ошейник. Но чувствуешь ли ты себя свободной?

      Тьма вернулась к нему с миской, из которой разливался нежный аромат. Она не хмурила брови, не морщила лоб или курносый нос… Ни одной мышцы сейчас не было напряжено на круглом плоском лице. Она даже думала так, чтобы не разозлить «господ» или выдать что-то, о чём думать не разрешалось.

      — Чувствую, господин.

      Слегка наклонившись к нему, она зачерпнула помазком немного пены и аккуратно начала наносить от скул к щекам. Прислуживать вот так, безропотно, Герион не умел. Дрессировали невольников на этих берегах мастерски — ему многое приходилось делать, сжав волю в кулак. Но вот как он не потерял язык или зубы до этого дня оставалось порой загадкой.

      — Чем ты отличаешься от раба?

      Он пошевелился, задав вопрос. И оттого щетина мазка в руке Тьмы задел его кончик носа, испачкав пеной. В одно мгновение её зрачки сжались в точку от страха. Фигурка застыла недвижно, едва заметно глазу напряглась, словно готовясь к удару.

      Герион плавно, чтобы не спугнуть и так испуганную рабыню, поднял ладонь и вытер нос большим пальцем. Никакая она не Тьма — обычная рабыня. Рабские мысли, рабские реакции.

      — Я нахожусь там, где хочу, — с усилием проговорила она, снова оживая.

      К его удивлению, она выглядела недовольной. Словно испытывала досаду от того, что кто-то увидел её реакцию.

      — Рядом со мной? — Он не сдержал саркастичной улыбки.

      Она сжала упрямо губы, продолжая намыливать ему бороду.

      Есть вещи, которые дрессировщики словно вгоняют под кожу — они становятся частью тебя, так просто их оттуда не вытравишь. Например, животный страх. Она испугалась на уровне инстинкта. И точно так же не посмела хотя бы прикрыться рукой от удара, избежать наказания. Немного заслуживало уважение то, что она сама поняла, что именно выдаёт её испуг. Фактически, ответ на предыдущий вопрос Гериона. Снятый ошейник мало что изменил.

      Рабыня поставила опустевшую миску и вернулась от него с бритвой и отрезом, которым до этого укрывала поднос. Встав позади Гериона, она накинула ему на грудь ткань и заправила два её верхних уголка за ворот рубахи. И приставила остро заточенное лезвие к коже чуть ниже глаза. Он покосился на неё из-под полуприкрытых век. Нависшее над ним лицо, обрамлённое курчавыми волосами, выглядело сосредоточенным. Вряд ли над ним решили покуражиться и неожиданно убить вот таким способом. Приподняв лезвие, словно примериваясь, она поставила два пальца чуть выше, сбоку от глаза, и бережно натянула кожу. Снова приставила лезвие под углом и плавно заскользила им вниз, сбривая жёсткий золотой волос вместе с пеной. Метким движением она отправила комок пены с лезвия в таз у их ног — гулкий шлепок отразился от каменных сводов.

      Вода в фонтанчике журчала, стекая по изогнутому блестящему языку. Каменные зрачки неотрывно следили, как бритва медленно взлетает в руке раз за разом, чтобы аккуратно пройтись по коже сверху вниз — по росту волос.

      — Почему это делаешь ты? — спросил Герион, когда она отняла лезвие от кадыка и ещё не успела приставить его снова. Всё-таки лезвие опаснее помазка. — Ты не похожа на брадобрея.

      — У королевы нет брадобрея, — просто ответила она. — Вас больше никто брить не захотел.

      Лезвие коснулось его над губой, и он замолчал — деликатный участок.

      — Она сказала, что рабы зовут её «Миса»... — проговорил он, когда она убрала острую кромку от его носа. — «Миса» — что это значит?

      — Древнегискарский. Это значит «мать».

      — За что они её любят? Что она им дала? — слегка раздражённо поинтересовался он. Он не любил того, чего не понимал. — Единственное, что я могу назвать — это чувство мести.

      — Они не избалованы так, как вы, господин. Для некоторых это намного больше, чем всё, что они когда либо имели.

      Очередной шлепок гулко раздался из таза. Туда перекочевала уже почти вся его борода.

      — Избалованный, значит? — проворчал он.

      — Вы попросили «не колючее» одеяло.

      Она улыбнулась. Так искренне и тепло, как не умеют улыбаться рабыни. Не от всего человеческого она отреклась, не прогнулась до конца, сохранив часть себя.

      — Как тебя зовут? — спросил он сам не зная зачем.

      — Миссандея.

      Она начала аккуратно, склонившись чуть ниже, проходиться бритвой снизу вверх, добиваясь идеальной гладкости. Снова наклонила ему голову набок, работая над щекой.

      Когда она почти закончила, бритва, взлетев в воздух, застыла, не опустившись обратно в мерном движении. Герион покосился на неё прищуриным глазом — отчего замерла?

      Девочка смотрела широко распахнутыми в удивлении глазами куда-то ему в район шеи. Отрез ткани, который она накинула ему на грудь и заправила уголками за ворот рубахи, умудрился сползти за это время чуть вниз, и оттянуть тем самым край незатянутого ворота. Герион понял, что она увидела.

      Когда-то он принадлежал одному астапорцу. И однажды хозяин с прескверным характером решил наказать смуглокожую служанку — спустил на неё собак. Герион плохо знал эту девушку, но что-то толкнуло его на то, чтобы встать на её защиту. Голыми руками раб ничего не мог сделать клыкастым мордам. Поэтому бросился всем телом, закрывая её.

      Хозяина его поведение позабавило, но тратиться на лекаря ради шкуры, стоивший ему три марки, он, конечно, не стал. Ночью Гериона выходили другие слуги — смуглокожие туземцы с острова Наат, откуда была и спасённая им девочка. Рваную рану залечить очень сложно, но у них были свои методы. Они наложили на неё личинок бабочек, чтобы они обеззаразили всё, выдавили сверху сок каких-то трав. А потом к краям стали приставлять муравьёв с крупными брюшками. Когда муравей схватывал края раны жалами, туго стягивая их, они отрывали ему тельце. Вереница голов плотно стянула порванное, и уже через луну остался лишь рубец в виде ломаной молнии и белые точки по обе стороны от него.

      — Так лечат только те, кто родился и вырос на Наате. — Девочка коснулась пальцами белых точек на его шее. — Мы не лечим чужеземцев просто так.

      — Я спас одну из них, — неохотно признался Герион. Не хотелось даже вспоминать, как клыки вонзились в плечо, задев шею.

      Её пальцы завороженно прошлись вдоль грубого рубца, боясь коснуться его. Будто грубо зарубцевавшаяся кожа могла болеть. Сверху вниз проскользили подушечки, слегка отстранив ворот дальше. Самый верх спины был испещрён тонкими, как нити, белыми шрамами — секли Гериона часто. Точки ожогов тоже должны были обнажиться: модная в Тироше забава — гасить угольки о спину раба. Девочка, побывавшая в рабстве, наверняка видела и пробовала такое на себе.

      — Я могу спросить?... — несмелый голос напомнил, что она ещё могла там увидеть.

      Грубый шрам темнел там, где некогда был вырван кусок шкуры. Розовые следы потоньше тянулись от него в стороны, будто лучи солнца.

      — Хозяйка одна меня приручала. — Герион закрыл глаза, чтобы не видеть отвращение в её глазах. После этой истории наверняка возникнет. — Я отказывался делить ложе со старухой. Проколов кожу, мне продели сквозь неё кольца на цепях. Когда она подходила и касалась меня, я рвался прочь.

      — И чем это закончилось?

      Перед закрытыми веками мелькали точки. Ну хоть не вставало видение колышущихся обвислых грудей.

      — Я не железный, — хрипло ответил.

      В тяжёлом, вязком молчании было слышно только её дыхание и журчание подслушивающей гарпии.

      — Вы сказали королеве «Пока вы счастья никому не принесли», — неожиданно снова раздался голос девочки. Видно, она про себя решила, что Герион всё-таки достоин того, чтобы что-то разъяснить ему. — Мне она принесла.

      Герион удивлённо открыл глаза.

      — Она забрала меня у господина, который плохо со мной обращался. Мои братья — безупречные, и я теперь знаю, что она никогда не заставит страдать их ради потехи. И не прикажет упасть им грудью на мечи. — Девочка вернула бритву на поднос и взяла с него полотенце, аккуратно обтёрла им лицо Гериона. — Она сказала мне, что если я захочу, она отправит меня на мою родину Наат. Я осталась рядом с ней по своей воле. Это мой выбор. — Она взяла флакон и шёлковым платком нанесла из него жидкость, ударившую резким запахом в ноздри, ему на кожу. — Она заботится и о других своих подданных. Велит раздавать им еду. Судит и милует. Слушает каждого, кто к ней приходит.

      Закончив, девочка собрала всё на поднос. Накрыла его тканью и водрузила сверху таз с пола, оставив только стул, на котором он сидел.

      — И всё же она не привела вас в «прекрасный новый мир», — не удержался от комментария Герион.

      Она подошла к двери решётки, которую отперла маленьким ключиком, спрятанным ранее у неё в платье. Свободной рукой она прислонила поднос к прутьям, чтобы не упал.

      — А с чего вы взяли, что мы уже дошли? — выразительно ответила она ему, оглянувшись через острое плечо. Огонь за её щуплой фигуркой очертил её узкие бёдра и маленькую, аккуратную грудь, скрытую грубой туникой.

      Заперев за собой дверь, она направилась прочь, унося его бороду. Она ушла, растаяв в дразнящей его угольной черноте. Слилась с тьмой. Тьма… рабыня… девочка…

      «Не девочка, — вспомнил вдруг Герион. — Миссандея.»